Полная версия:
Этот большой мир. Книга вторая. Точка Лагранжа
Борис Батыршин
Этот большой мир. Книга вторая. Точка Лагранжа
© Б. Батыршин, 2025
© ООО «Евразийское книжное агентство», 2025
© А. Прибылов, оформление, иллюстрации, 2025
Будущее уже наступило. Просто оно ещё неравномерно распределено.
Уильям Гибсон, создатель жанра «киберпанк»Часть первая. «На ясный огонь…»
I
На дачу я не поехал, как ни уговаривали меня родители и бабуля. Не помогли даже отцовские обещания пригласить печника и сложить наконец камин – о чём я, помнится, не раз его упрашивал. Честно говоря, и «в той, другой» жизни меня не очень-то тянуло в этот посёлок на границе Московской и Калужской областей, где даже речки-то приличной нет. А из прочих ландшафтных красот – только заброшенные песчаные карьеры, неспешно превращающиеся в довольно живописные пруды, да смешанный лес, чередующийся с совхозными полями прямо за оградой госплановского дачного кооператива. Ну нечего мне там делать – копаться в земле меня никогда не тянуло, грибов в окрестных лесах мало, а дальние прогулки… что прогулки? Конечно, с собакой – оно как бы и веселее, но не слишком – по какому-то странному совпадению соседи предпочитают обходиться без четверолапых питомцев (кошки не в счёт), и мы с Бритькой на полпосёлка, считай, одни. В точности как у любимого мною Джерома Клапки Джерома: «Захолустная дыра, где укладываются спать в восемь часов вечера, и где ни за какие деньги не раздобудешь „Спортивный листок“, и где надо прошагать добрых десять миль, чтобы разжиться пачкой табаку…»
Табак мне не нужен – не курю и начинать не собираюсь, но в остальном я с Гаррисом согласен: до ближайшего сельского магазинчика действительно приходится топать километра четыре по пыльной дороге, а отсутствие пресловутого «Спортивного листка» с успехом заменяет торчащая на крыше дачного домика телевизионная антенна, которая ловит сигнал через два раза на третий, да и то один-единственный первый канал. Скука, в общем. Тоска.
Итак, погрузиться в сельскую идиллию, особенно после бурления идей и пестроты Артека, я оказался не готов, даже в сопровождении любимой бабули и золотистого ретривера по имени Бритти. Что ж, родители не очень-то и настаивали, тем более, что отпрыск уже вполне доказал, что способен подолгу оставаться без присмотра, не устраивая чего-нибудь катастрофического в оставленном на его попечение семейном гнезде. Им в это лето не до меня, и в гораздо большей степени, нежели в «той, другой» реальности: отец неделями напролёт торчит в подмосковном Калининграде, где закончили возводить и теперь спешно оборудуют огромный международный Центр подготовки космонавтов, и дома бывает только по выходным. Мама, дай ей волю, тоже пропадала бы вместе с ним. Работы у обоих сейчас выше головы, но материнские инстинкты всё же берут верх над служебным долгом, и по вечерам она возвращается домой, для того чтобы, одарив меня порцией родительской любви, с утра сорваться обратно.
Я её не виню, как и отца, наоборот, мне так даже удобнее. Друзей-приятелей в Москве у меня нет – то есть у четырнадцатилетнего Лёшки Монахова они имелись, конечно, но… за эти сорок пять лет я всех успел позабыть. К тому же переезд: прежние школьные и дворовые связи, считай, разорваны, новые толком не появились (Ленка Титова уехала куда-то с родителями на всё лето), а дворцовские приятели… Тут дело особое, заслуживающее отдельного разговора.
Впрочем, мне никто особо и не нужен – фатальная разница в возрасте и, как следствие, в интересах, мешает поддерживать нормальные для подростка контакты со сверстниками. Так что я пока обхожусь обществом Бритьки – мы подолгу гуляем на Ленинских горах или в Воронцовском парке. Он, конечно, не тот, что в две тысячи двадцать третьем – но каскад прудов на месте, лодочная станция действует, а мороженое и газировку можно прикупить в киоске возле главного входа в дополнение к прихваченным из дома бутербродам или бабулиным пирожкам. А потом устроиться на травке и наслаждаться импровизированным пикником, наблюдая, как собакен до одури плещется в пруду в безуспешных попытках догнать утку с выводком подросших утят. Нахальные пернатые даже не дают себе труда взлететь при виде плывущей в их сторону собаки – разворачиваются и, сохраняя геометрически безупречный строй клина, уплывают прочь, держась на безопасной дистанции.
После прогулки мы обычно отправляемся к деду с бабулей – до их квартиры на Ленинском вдвое ближе, чем до нашей, на улице Крупской. К тому же дома пусто, а там нас ждут, чтобы накормить по-настоящему вкусным обедом. А дальше – возвращаемся домой, где я, оставив Бритьку отсыпаться после прогулки, либо отправляюсь в библиотеку изучать подшивки газет и журналов (обязательное раз в два-три дня занятие), – либо просто сажусь на метро и еду в центр, где до вечера брожу по улицам, предаваясь размышлениям. Или, как вот сегодня, – беру собаку, и мы вместе идём в парк возле Дворца.
Этот маршрут у нас давно отработан: заходим со стороны Проектируемого проезда (в будущем это чудовищно безликое название заменят на «улицу Анучина», но пока так…), огибаем пруд, в котором Бритька обязательно поплавает – и не просто поплавает, а с разбегу прыгнет в воду с низенького бережка, вслед за брошенной палкой. Здесь тоже есть утки и, вдоволь поприносив мне палку (ретривер есть ретривер, против природы не попрёшь!), собака обязательно сделает попытку погонять их прямо в воде – столь же безнадёжную, как и на Воронцовских прудах. Потом выберется, отряхнётся и, демонстрируя всем своим видом, что не очень-то и хотелось, потрусит за мной – вдоль теннисных кортов, волейбольных, авиамодельных и прочих площадок – на аллею, ведущую от памятника Мальчишу-Кибальчишу к главному входу во Дворец.
Я выбираю скамейку и устраиваюсь на ней. Со стороны это, наверное, выглядит странно: четырнадцатилетний пацан сидит, развалившись, в позе, которая больше подошла бы пожилому мужчине, и думает о чём-то своём, не обращая внимания на то, что творится вокруг. Бритька носится взапуски по лужайкам, оглашая окрестности жизнерадостным лаем – впрочем, этим она не злоупотребляет, голдены от природы молчуны. Я же провожаю взглядом редких прохожих – лето, кружки и секции не работают, разве что в летнем городском лагере занимается полсотни человек… Ближе к Дворцу мы обычно не подходим – неохота, как в тот, самый первый день попаданства, нарваться на какую-нибудь оголтелую блюстительницу порядка и дисциплины с визгливым голосом и внешностью Людмилы Прокофьевны до того, как у неё случился пресловутый служебный роман. Хотя сейчас мне это, пожалуй, уже по барабану. Во Дворец, в кружок юных космонавтов, в котором я провёл целых три года и сумел, без лишней скромности, добиться некоторых успехов, я больше не вернусь, это решено. Так что – сижу на скамейке и думаю думу…
Подумать мне есть о чём. События прошедшего месяца нуждаются в осмыслении, и в особенности мои отношения с родителями. Мне и сейчас непросто смотреть в глаза отцу после артековского фиаско – он ведь, похоже, всерьёз рассчитывал, что я пробьюсь в финал конкурса фантпроектов и окажусь в числе тех, кому предстоит в течение ближайшего года обучаться и жить в новом Центре подготовки. И даже сумел убедить в этом маму, что само по себе было задачей нетривиальной.
А для начала – Дворец и принятое решение перевернуть эту страничку своей прежней жизни. «Закрыть гештальт», как модно было говорить во времена более поздние. Собственно, ничего нового в этом нет – я и «в прошлый раз» забросил кружок после того, как перешёл в девятый класс. Помнится, мама удивлялась: «Как же так, тебе теперь удобно туда ездить, не то что раньше, когда приходилось ехать на метро через всю Москву, аж с „Водного стадиона“!» А вот так. Я уж и не припомню, что именно подвигло меня тогда на это решение. Видимо, примерно то же, что и сейчас: я попросту осознал, что ничего нового, перспективного Дворец мне дать уже не сможет – разве что почву для ностальгических воспоминаний, но они приобретут смысл не раньше чем через четверть века. А раз так, то стоит ли тратить попусту силы и время?
В особенности это актуально теперь, после Артека, после космической смены. И дело даже не в том, что так интересно и увлекательно, как там, здесь и близко не будет. Ведь, как ни крути – а в числе немногих приглашённых в юниорскую программу нет ни одного нашего «юного космонавта». И даже я сам, вроде бы автор проекта-победителя, не смог поддержать чести Дворца, поскольку в юниорскую программу тоже не попал, как злостный нарушитель дисциплины; единственный оказавшийся там дворцовец Юрка Кащеев – из «астрономов», а я вместо ожидаемого триумфа привёз из Артека разгромную характеристику. Так что – и я вполне отдаю себе в этом отчёт, – во Дворце мне, скорее всего, рады не будут ни ребята-кружковцы, ни наш руководитель (для которого моя победа тоже стала бы весомым плюсом), никто вообще. И не надо, как-нибудь переживу. Горячей дружбы у меня ни с кем нет – может, и было нечто подобное в «тот, другой раз», но за четыре с лишним десятка лет напрочь стёрлось из памяти и обновлено не было. Другое дело – Юрка Кащей. Мы с ним довольно близко сошлись ещё в Москве, на дворцовских защитах фантпроектов. Разговорились, поделились кое-какими идеями, дальше – больше… И когда будущие участники космической смены грузились в поезд «Москва – Симферополь», мы были… не то что не разлей вода, но уж точно хорошими приятелями.
Вот задайте вопрос: почему это я с такой готовностью взял Юрку в свою рабочую группу, предпочтя его, «астронома», своим «юным космонавтам»? А потому и взял, что с остальными отношения не сложились, да я, признаться, не очень-то и старался их наладить. В итоге мы плотно общались всю смену, работали, веселились, отдыхали, а уж её завершение – сначала с авантюрной вылазкой в Пушкинский грот, а потом с триумфальной победой, в результате которой он, единственный из дворцовцев, попал-таки в юниорскую космическую программу. Так что теперь мы действительно друзья, и мне здорово не хватает Юрки – как и остальных членов нашей «великолепной пятёрки». Невозмутимый Середа… чернявый, подвижный, словно на пружинках, Шарль… и, конечно, Лида, наша Юлька Сорокина – все они скоро будут здесь, в Москве – ну, хорошо, не совсем в Москве, в подмосковном Калининграде, где отец как раз сейчас торопится запустить новый международный Центр подготовки космонавтов. А ведь и я мог оказаться в числе тех, кому предстоит там обучаться – и ещё как мог бы, если бы не собственная моя дурость!
Ладно, чего уж там: снявши голову, по волосам не плачут, после драки кулаками не машут, знал бы, где упасть – соломку бы подстелил, и вообще – ещё не вечер!
Я встал, потянулся, мельком порадовавшись, что не услышал ставшего за последние лет десять привычным хруста суставов. Всё же молодость – классная штука, надо ценить, раз уж она дана мне ещё раз – а не предаваться рефлексии по поводу и без повода…
– Бритька, бестолочь ушастая, ко мне!
Собака подбежала, радостно виляя хвостом, схрумкала протянутую на ладони вкусняшку и преданно уставилась снизу вверх: «Ну, что скажешь, хозяин? Куда теперь?»
– Пошли домой, а то мама скоро вернётся, не застанет нас – расстроится.
Бритька подскочила на всех четырёх лапах и снова кинулась на лужайку – но теперь уже в нужном направлении. Я повернулся и вслед за ней направился в сторону троллейбусной остановки – мимо большой площадки перед главным корпусом Дворца. Нарвусь на Людмилу Прокофьевну – значит, нарвусь, судьба у неё такая. А мне плевать, ничего она мне теперь не сделает.
Хорошо всё-таки, когда в жизни появляется некая определённость. Вот бы теперь её побольше…
Дома кроме мамы меня ждали:
первое: ужин, приготовленный, как обычно, бабулей и доставленный в двух алюминиевых судках, так, что осталось только разогреть и разложить по тарелкам;
второе: долгие расспросы на тему «как мы (имея в виду и хвостатое чудо, преданно взирающее на нас в расчёте на кусочек) провели день»;
третье: рассказ о новостях с космического фронта плюс приветы от отца, который, как всегда, занят и, как всегда, вернётся домой только вечером в пятницу. Если, конечно, ничего не случится на упомянутом космическом фронте.
А случиться может многое. Сегодня ночью – рано утром по казахстанскому времени – состоится очередной запуск с помощью космического батута. Примечателен он тем, что в отличие от трёх предыдущих на околоземную орбиту отправится не космический корабль, а грузовой контейнер, оснащённый «модулем ориентации» – компактным блоком, содержащим блок маневровых двигателей, пару одноразовых твердотопливных ускорителей и систему управления и связи. Предполагается, что контейнер пропихнут через горизонт событий с расчётом, чтобы он оказался в нескольких десятках километров от орбитальной станции «Скайлэб-2» и на семь километров выше неё. После чего находящийся на станции оператор, наш Валерий Кубасов, возьмёт управление контейнером на себя – задействует ускорители, чтобы компенсировать разницу в скоростях, и одновременно запустит блок маневровых. А вот дальше должно начаться самое интересное: стыковка в обычном смысле – с использованием переходного шлюза и прочих технических ухищрений – планом полёта не предусмотрена. Этого попросту не требуется: контейнер содержит десять тонн частей быстровозводимых конструкций, которые предстоит собирать прямо на орбите. А после того, как он будет опустошён, а модуль ориентации отсоединят для того, чтобы погрузить в возвращаемый на Землю «Союз К-3», стенки контейнера тоже станут материалом для этого первого по-настоящему космического строительства.
Так что вместо стыковки приближающийся контейнер поймают американский астронавт Вэнс Бранд и ещё один наш соотечественник, Николай Рукавишников. Для этой операции оба будут облачены в скафандры, снабжённые ракетными ранцами, позволяющими отдаляться от станции на несколько сотен метров и совершать довольно сложные манёвры – всё это на привязи, разумеется. Кроме того, конструкция скафандра подразумевает крепления для буксировочных фалов. Предполагается, что, сблизившись с контейнером, космонавты «впрягутся» в него и отбуксируют непосредственно к станции, где и выполнят заключительный этап операции – закрепят посылку с Земли на «грузовом причале», роль которого играет заранее смонтированная ферма.
Примечательно, что все трое, Кубасов, Рукавишников и Бранд, в «той, другой» реальности участвовали в программе «Союз» – «Аполлон», завершившейся совместным орбитальным полётом летом семьдесят пятого – правда, Рукавишников, кажется, был в составе запасного экипажа. И всё равно, похоже, «упругость времени», о которой я теперь так часто задумывался – отнюдь не пустая выдумка…
Запуск – «заброска», как вслед за инженерами проекта «космический батут» говорила мама, – должен состояться в половину второго по Москве и, конечно, будет транслироваться по первому общесоюзному телеканалу, который ради такого случая изменит сетку вещания. Мало того, можно будет наблюдать в прямом эфире приём контейнера – одно из преимуществ использования новой технологии в том и состоит, что теперь не надо ждать долгие часы, а то и дни, когда стартовавший с Земли корабль выйдет на нужную орбиту и сблизится с объектом стыковки. Он просто оказывается рядом, и всё, а затраты времени при этом измеряются самое большее десятками минут.
Конечно, качество телевизионной картинки, да ещё и на стареньком чёрно-белом «Темпе», оставляет желать лучшего, но всё равно меня ждёт зрелище из будущего – во всяком случае, «там, у нас» нечто подобное можно было увидеть только в фантастических фильмах. Я поинтересовался, когда на орбиту отправят буксиры-крабы, вроде тех, управление которыми мы осваивали в Артеке, на тренажёрах – и с удивлением узнал, что первый краб предполагается забросить на орбиту уже через неделю, и следующие контейнеры будут встречать с использованием этого агрегата. И тут же я вспомнил о ребятах, моей четвёрке – наверное, сегодня ночью они тоже не будут спать, ожидая этой трансляции. Что-то на миг сдавило горло, и я поспешно отвернулся, чтобы предательски намокшие глаза меня не выдали…
Обидно? А как же? Но что тут поделаешь? Попробуем обойтись телевизионными трансляциями – пока, во всяком случае…
II
На первый взгляд казалось, что этих двоих – ярко-белых кукол с большими сферическими шлемами, сияющими спереди золотом светофильтров – взяли и привязали спинами к холодильникам, которые время от времени плевались в стороны струйками белого пара. И это заставляло кукол двигаться – иногда вперёд-назад, иногда поворачиваться вокруг одной из осей. Когда камера приблизила изображение, Дима разглядел, что под руками у пилотов холодильников были узкие консоли, из которых торчали изогнутые рукояти с набалдашниками.
«Пустельга» – новейшее творение подмосковного КБ «Звезда», уже не один десяток лет занимающегося созданием космических скафандров, ложементов, катапультируемых кресел для возвращаемых аппаратов и тому подобного оборудования. Сейчас для нужд Проекта на «Звезде» разработали и запустили в производство линейку новейших космических скафандров, в ряду которых «Пустельга» – не скафандр даже, а целый комплекс, предназначенный для монтажных, буксировочных и иных работ на орбите, совместное творение со специалистами из НАСА – занимал достойное место, наравне со старым добрым «Кондором-ОМ», который никто пока списывать не собирался.
– Дистанция до грузового контейнера – двенадцать километров, – негромко произнёс Геннадий Борисович. – Со станции передают, что Кубасов ведёт его уже две минуты. Скорость сближения – девяносто метров в секунду… восемьдесят пять… восемьдесят три…
Дима, как и прочие присутствующие при трансляции «молодые специалисты», привлечённые в Проект за эти несколько месяцев, и сам прекрасно понимал, что происходит. Они наблюдали за происходящим сразу с нескольких точек – причём руководитель группы имел возможность переключать картинки на главном экране, в зависимости от того, какую из них считал в данный момент самой важной. Такое же изображение шло сейчас в телеэфир по всей планете – миллионы людей затаив дыхание следили за первой в истории космической швартовкой. «Поправка, – подумал Дима, – первой в человеческой истории». Теперь-то можно считать доказанным наверняка, что представители иных цивилизаций уже посещали и Землю, и Луну, и Марс – расшифрованные надписи на «звёздных обручах», найденных в пустыне Гоби и в каверне, в кратере Центрального Залива лунного Моря Спокойствия свидетельствовали об этом недвусмысленно. И уж конечно, «гости» занимались строительными работами на орбите Земли и Луны, на что намекают те же записи. Что ж, спасибо им – но теперь пришла очередь человечества сделать этот маленький шажок на своей дороге покорения Космоса…
– Дистанция пять с половиной километров, – произнёс Геннадий Борисович. – Скорость сближения – шестьдесят метров в секунду и не меняется.
– Когда начнут тормозить? – негромко спросил Евгений Петрович. Он тоже присутствовал на занятии вместе с теми, кого «завербовал» в своё время в Проект, и Дима в очередной раз поймал себя на мысли, что его так и тянет использовать вместо имени-отчества аббревиатуру И.О.О. – Исполняющий Особые Обязанности, как актёр Смоктуновский в фильме «Москва – Кассиопея». Это прозвище к Евгению Петровичу прилепил Лёшка Монахов – сын Диминого руководителя, толковый, умный парень с непростым характером, в котором с самостоятельностью и независимостью отлично уживалась немалая доля сарказма и кроха авантюризма. Видимо, эти «добавки» и помешали парню занять заслуженное место в юниорской программе Центра подготовки. А вот его товарищи, которые защищали действительно замечательный фантастический проект, как раз и позволивший претендовать на участие в программе – они все здесь, через дорогу, в другом корпусе Центра подготовки. Дима подумал, что неплохо бы как-нибудь зайти к ребятам, поздороваться, поговорить, расспросить, как они устроились на новом месте. Вряд ли Григорий Борисыч и И.О.О. будут против – всё же бывший вожатый, и связывает его с ребятами немало…
– Дистанция полтора километра, – снова подал голос руководитель. – Контейнер вошёл в зону визуального контакта. Переключаю…
Электронные трубки мониторов мигнули, изображение с крайнего слева переместилось на центральный. В середине, чуть левее и ниже от пересечения координатных нитей, видна была ярко-белая звёздочка. Она медленно росла, чуть смещаясь по обеим осям. Приглядевшись, Дима разглядел, что то справа, то слева, то сверху, то снизу от неё возникают и мгновенно рассеиваются в пустоте прозрачные облачка – это срабатывают двигатели маневрового блока, которыми управляет сейчас с борта станции «Скайлэб-2» советский космонавт Кубасов.
– Дистанция до контейнера семьсот тридцать метров. Скорость сближения – десять метров в секунду и падает, – сообщил Геннадий Борисович. – Пошли портеры…
«Портерами» – «носильщиками» в переводе с английского – в шутку называли Вэнса и Рукавишникова. Это они скрывались под белоснежными панцирями скафандров, и это им предстояла сейчас нелёгкая операция по швартовке грузового контейнера. «Пожалуй, – подумал Дима, – вернее было бы назвать их иначе – скажем, „докеры“, „такелажники“, „швартовщики“, как эта специальность именовалась в штатном расписании будущей орбитальной станции». Однако «портеры» звучало забавнее, да и сами астронавты против такого определения не были.
«Пустельги» плюнули в пространство струйками выхлопов и поплыли навстречу посылке с Земли. За каждым «холодильником» разматывалась в пустоте ярко-белая, покрытая светоотражающим составом стропа. Дима знал, что на катушке лебёдки, установленной на причальной ферме этой стропы, триста метров и ещё пятьдесят – резерв – на той катушке, что закреплена на ракетном ранце скафандра.
– Скорость контейнера – полтора метра в секунду, – сказал инженер. – Дистанция до «причала» пятьсот десять метров, предполагаемая точка контакта – в двухстах метрах от станции.
– Скорость портеров?
– Одиннадцать метров в секунду, – сказал Геннадий Борисович. – Они расходятся, крепить тали к контейнеру надо сбоку.
Действительно, расстояние между белыми пятнышками, в которые превратились «Пустельги», стало расти.
– Переключаемся на камеру, установленную на контейнере, – предупредил инженер. – Изображение ухудшится, имейте в виду…
Картинка на большом экране снова мигнула и сменилась на мелькающие полосы помех. Потом они стали бледнее, реже, и сквозь их сетку Дима, как и остальные присутствующие в аудитории, увидел далёкое расплывчатое пятно – орбитальную станцию «Скайлэб-2». Портеров нигде не было видно.
– Они вне сектора обзора камеры. Перестарались с боковым расхождением, – вынес вердикт И.О.О. – Ничего, сейчас их поправят…
Словно в ответ, динамики, до сих пор молчавшие, захрипели, и оттуда раздалась неразборчивая английская речь.
– Швартовкой руководит американец, Джозеф Конрад, – сообщил Геннадий Борисович. – Опытный астронавт, был на Луне, командовал второй экспедицией посещения «Скайлэба-1». Жаль только, по-русски говорит неважно.
– Ничего, теперь выучится, – буркнул Евгений Петрович. – Принято решение, что языком рабочего общения на всех станциях Проекта будет русский. Так что нашим американским и французским коллегам придётся теперь засесть за лингвистические курсы и учебники.
– Дистанция пятьдесят… тридцать… пятнадцать… – размеренно отсчитывал Геннадий Борисович. – Есть контакт!
На экране обе «Пустельги» прилипли к боковым поверхностям контейнера – теперь их показывали две отдельные камеры. На передней же была видна только орбитальная станция с торчащей вбок решётчатой фермой причала. Вдруг изображение дрогнуло и стало медленно – очень медленно! – увеличиваться.
– Кубасов ведёт контейнер на сближение. У него остался минимум топлива – на один-два импульса, если возникнет опасность столкновения и понадобится срочно отвести контейнер от станции. Штатно тормозить будут Вэнс и Рукавишников… вот!
Зрители не слышали шипения реактивных струй – в вакууме звук не распространяется по причине отсутствия воздуха. Зато отлично было видно, что выхлопы на этот раз гораздо больше и длительнее, чем те, что можно было наблюдать при разгоне – сейчас портерам приходится вместе с собой тормозить несколько тонн массы покоя грузового контейнера.
– Дистанция до причала пятьдесят метров. Скорость сближения семь метров в секунду… пять… три… сейчас!
Ферма занимала уже треть поперечника большого экрана, и зрители ясно видели, как прикреплённый к балке овальный предмет вдруг лопнул, превратившись в комок смятой ткани – и мгновенно надулся, став сплюснутым овальным пузырём, раскрашенным жёлто-чёрными полосами. То есть это Дима знал, что они жёлто-чёрные – установленные на контейнере экраны давали чёрно-белую картинку.
