Убей Зверя сам!..

НИКОЛАЙ: Видать не научил….

БЛАГУШИН (после небольшой паузы, явно успокаивая себя после этой колкости): Такую – да! Не научил! И никогда не научит! Энто теперь родина для Гринбергов и Ласкиных! Как огород для сорняка. Если не вычистить его, огород энтот, то сорняк загубит его, со словами: – «как люблю я энтот огород, ведь энто родина моя!». А затем, перекинется на следующий, и будет уже другим овощам и ягодам рассказывать про то, какой до энтого был плохой и неполноценный огород. Так он, сорняк, старался, так любил местных обитателей, так помогал, но неполноценные они были, те огурцы, да капуста!..

НИКОЛАЙ (почувствовав, что зацепил чувства собеседника, решил продолжить давить на него): А может ты, дядя, этот сорняк и есть? Может тебя удалить с огорода нашего советского надо, чтобы не мешал расти полезным растениям?

БЛАГУШИН: Так скоро удалят, не переживай. А там и детей моих, и жену…. И тебя тоже…. И всю деревню русскую…. А вот Гринберг останется…. И после войны рассказывать пионерам станет, как он партизанил, мирных жителей спасал…. Ну, если, конечно, Сатана войну выиграет!

НИКОЛАЙ (опять раздражаясь): Так ты считаешь, что мы войну не выиграем?! Ты свой народ с Сатаной сравниваешь?! Считаешь, что правое дело у фашистов, а мы на своей земле за злое дело воюем?! Ну, дядя! Это слишком! Да ты уже после этих слов, даже кровью своё предательство не смоешь! Зря ты меня из леса тащил, дядя! Жалею об этом! Сейчас бы я либо мёртвым был, либо к своим полз, а ты бы продолжал своим новым хозяевам служить. А когда хозяев твоих наша армия попёрла бы с земли нашей, то тебя, Иуду, повесили бы публично. И таких, как ты, прислужников фашистских! Вот именно такой смерти ты и заслуживаешь за слова такие. А так – расстреляют тебя вместе со мной и тем самым уровняют нас: меня и тебя! Вот поэтому жалею я, что вытащил ты меня из самолёта моего….

(Николай отворачивается, показывая Благушину, что разговор окончен).

БЛАГУШИН (через какое-то время, после недолгих раздумий): Да, нет, Коля, я не считаю, что вы войну этнту проиграете. Немец на такие жертвы невинные не способен. Он хоть и жесток, но у него планка, граница энтой жестокости есть. Даже к нам, к врагам своим. Я уже молчу о том, как они своих солдат берегут. А вот с вашей стороны – планка, граница энта полностью отсутствует….

НИКОЛАЙ: С нашей? А с вашей? Ты разве не наш? Не русский? Хм…, быстро ты себя от своего народа отделил….

БЛАГУШИН: Да, отделил…. Только не от русского, а от советского…. Советский – энто раб сталинский, раб еврейский…. Ты вот погоди…, победят они немца, мир наступит, и ты думаешь, отблагодарят Сталин с евреями русский народ? А? Вопрос тебе задаю!

НИКОЛАЙ: А, что евреи разве – не часть советского народа? Вопросом на вопрос тебе отвечаю….

БЛАГУШИН: Часть…, часть…. Только на словах, а не на деле…. Вы энтого волка сколь кормить не будете, а он всё равно в лес смотреть будет. Они, голубчики, до катастрофы 41-го года страну довели. Они её и сейчас продолжают. Такое чувство иногда возникает, что Сталин с Хитлером энтим специально договорились, чтобы кровушки русской и немецкой поболе пролить….

НИКОЛАЙ (ухмыляясь): Так ты, дядя, определись: то по твоим словам немцы своих берегут, то тут же – Гитлер кровушку их специально льёт. Нестыковочка!

БЛАГУШИН: Да я и не стараюсь ничего стыковать. Я тебе о своих чувствах и мыслях говорю. Открыто говорю, потому что скрывать мне их уже нет ни резона, ни страха, ни желания. Так вот, Сталин с евреями энту войну продули…. Ибо, даже ежели они её впоследствии и выиграют, то всё равно энта победа, как поражение будет для нас, русских. Не поднимемся мы более…, не поднимемся. Но, евреи потом, вот увидишь…, даже с того свету увидишь…, во всём «проклятых» русских и обвинят. Разворуют всю страну, по ветру пустят, а русских в энтом же и обвинят…. А мы русские действительно – дураки! Были, есть и будем! И СССР энтот профукаем, а затем и Россию….

НИКОЛАЙ: Слушай, дядь, как там тебя?.. Эээ…

БЛАГУШИН: Василий Михайлович….

НИКОЛАЙ: Так вот, Василий Михайлович! Ты прекращай-ка эту агитацию антисоветскую! Ты же видишь, что я для тебя враг! А ты – для меня!.. И ничего сейчас меня с тобой примирить не может! Ну… если только….

БЛАГУШИН: Что?

НИКОЛАЙ: Ну, если только здесь твой Гринберг появится и признается а том, что он эту деревню, как её?..

БЛАГУШИН: Сухотчево….

НИКОЛАЙ: Да, Сухотчево, вместе с женщинами, стариками и детьми спалил…. Но ты же понимать должен, что он здесь не появится, а если и появится, то вряд ли признается в таком деле…. Так что давай этот разговор бессмысленный заканчивать. Ты враг…. И даже то, что ты меня из самолёта вытащил, и что тащил меня на себе, и что сам под расстрел попал – в моих глазах не оправдывает тебя. Предатель ты!.. И разговор у меня с тобой один может быть…– как с врагом народа!

(Николай уже заканчивает свою речь в никуда. Благушин его уже не слушал, а молча встал и ушёл в тёмный угол сарая, в который направлял свой праведный и патриотический гнев Николай Жирков. В сарае повисает тяжелая тишина).

Действие второе

Вечер. Слышен лязг открываемого замка. Дверь распахивается. На пороге появляется Гришка Уваров, полицейский.

УВАРОВ: Ну, что голубчики, не скучно вам? (Освещает сарай фонарём, пытаясь в темноте разглядеть арестованных. Луч на мгновение останавливается на Николае Жиркове, а затем находит в углу Благушина).

УВАРОВ (продолжает): На месте…, не сбежали! А куды вам бежать-то? Энтот без ноги почитай уже, еле дышит, а ты старый…. Вот уж не думал, что ты с краснопёрыми свяжешься! Семья, ведь…. Дети!.. Эх! Дурак, дурак ты старый! Чё не жилось?

БЛАГУШИН: Да ты меня не учи жизни-то! Сам-то где до войны был? Уж краснопёрее не бывает!..

УВАРОВ: Так то ж до войны! Тогда все краснопёрыми были! И ты тоже! Попробуй тогда не будь им!.. Враз к такому, как я попадёшь – и уже пощады не жди! (смеётся). Я тогда за Советскую власть горло любому бы перегрыз….

БЛАГУШИН: А теперича чего? Кончилась верность?

УВАРОВ: А теперича – кончилась! Теперича сила на другой стороне! Вот ты, Василий Михалыч, шестой десяток уже раскручиваешь до конца, а жизни так и не научился! Поэнтому и хлопнут тебя, скорее всего, уже завтрева! И сосунка энтого краснопёрого тоже! Ежели честно, то жаль мне вас, но, как говорят энти хфранцузы: «Такова селяви»!

БЛАГУШИН: Так отпусти, ежели жалко-то нас! И совесть чиста будет, и грех очередной на душу не возьмёшь!

УВАРОВ: Ишь ты! Отпусти их!.. А куды я вас отпущу? Куды вы пойдёте? Особенно, энтот? (указывает на Николая). До партизан? Так они тебя первого и прихлопнут! Повесят на суку первом попавшемся, как предателя родины! Думаешь, там не знают про тебя? А так – немцы шлёпнут! Могёт героем станешь! Так что вишь, Михалыч, не надо мне вас отпускать, поэнтому и совесть моя, как ты говоришь, чиста по отношению к вам…. Ну к тебе, во всяком случае!

БЛАГУШИН: Ну, спасибо, уважил! А может, ещё уважишь чуть-чуть! Принёс бы воды попить! Вон же раненый парень, ему пить надо. Да и у меня уже второй день во рту ничего не было. Всё горло пересохло уже….

УВАРОВ: Ну чего ж не принести-то! Мне от вас допытывать нечего! Это б раньше я, когда из таких как ты, предателей родины, признания выбивал, ни капельки бы не дал, а теперича – энто пусть немцы на себя грех берут….

(Уходит, запирая за собой сарай. Через какое-то время во дворе слышны голоса. В том числе голос Уварова, который кому-то приказывал двигаться побыстрее. Ему отвечал недовольный женский голос и заискивающий голос незнакомого мужчины).

ГОЛОС УВАРОВА: Ну, давай побыстрей шагай! Чего ноги заплетаешь, шалава партизанская! И ты краснопёрый тоже давай двигай, а то порешим вас тут обоих на месте….

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Иду, иду я! Чево толкаешь-то! Чево сделала-то? И не шалава я, черт кубатый!

МУЖСКОЙ ГОЛОС: Господа! Я в гостях был! За что?..

ГОЛОС МЫТАРЯ: Иди, иди, голубчик! Мы нездешних всех задерживаем! Завтрева разберутся, кто ты, и что ты! Давай, пошёл живее!

(Голоса приближаются к двери, лязгает замок и в сарай первым опять появляется Гришка Уваров).

УВАРОВ: Ну, что горемыки, принимайте еще дружков! Завтрева помирать не так грустно будет! (Освобождает проход и в дверь вталкивают двух человек: мужчину около пятидесяти лет и молодую женщину)

ЖЕНЩИНА: Ну, Гришка, придёшь ещё за самогоном! Я тебе налью! Так налью – мало не покажется! И ты, Сашок, тоже пожалеешь, что шалавой меня называл….

МЫТАРЬ: Давай, давай, повякай есчё у меня! Завтра на допросе не так вякать будешь!

МУЖЧИНА: Господа! Ей Богу! Тут ошибка произошла! У меня и пропуск имеется….

МЫТАРЬ: Завтрева разберутся! Ежели, есть пропуск – отпустят, ан, ежели нет, то всё, голубчик расскажешь: кто ты и откудова! А пока, тихо сиди, а то я тебя прикладом быстро успокою!

(Вновь задержанный быстро умолкает и удаляется в тёмный угол. Женщина продолжает протестовать)

ЖЕНЩИНА: Ты что же, ирод проклятый, меня не знаешь? Ладно, энтот, тебе не знакомый, а я то!? Чего задержал! Надо ежели, я сама в комендатуру явлюсь, скажу, что знаю. Всю жизню здесь живу! Ну, зашёл ко мне человек на огонёк…. Ну налила ему – в чём преступление?

УВАРОВ: Ты, Верка, тоже успокойся! Чай не в мирное время живёшь! Энто и в мирное время, незнакомцев у себя принимать – подозрительное явление было, а сейчас и подавно! Цыц! Глупа баба! Разберемся завтрева!

ВЕРА: Энто тебе он незнакомец! Ты не местный! А я его знаю! Энто родственник мой из Дольцев. Навестить пришёл….

МЫТАРЬ: Вот завтрева и поглядим, что энто за родственничек! И откудова он у тебя взялся! Не было никогда, а теперь вдруг появился! Может, скажешь, как зовут родственничка?

(Вера на секунду задумалась).

ВЕРА: Клим энто! Клим Беглов! Матушки моей, покойницы, Царство Небесное (крестится), брат троюро́дный!

МЫТАРЬ: Вот завтрева и поглядим! А ежели соврала сейчас, гляди, Верка! Уже тогда тебя ничто не спасёт!

ВЕРА (немного испуганно): Не пужай! Пуганные мы….

МЫТАРЬ: Да я и не пужаю! Предупреждаю!

(Уваров и Мытарь собираются уходить).

БЛАГУШИН (Уварову): Гриш, постой! Ты же воды обещал принесть! Али забыл, пока шпиёнов ловил!

УВАРОВ (хлопает себя ладонью по лбу): Эк, чёрт! Конечно, забыл! Ну, да ладно, спи уже! Могёт быть, в последний раз в энтой жизни спать тебе доведётся! А потом: меньше пьёшь – меньше ссышь! А ссать тутова негде…. Не положено! (Смеётся и уходит).

НИКОЛАЙ: Сволочи!

ВЕРА (подходит к Николаю, наклоняется над ним): Господи, дитя ещё! Ты кто ж будешь-то? (осматривает раны). Да, серьёзно тебя! Откуда ты, соколик?

(Николай ничего не отвечает. Видно, что ему становится хуже. Он просто стонет в ответ).

БЛАГУШИН (напрягая глаза в темноте): Верка?! Гулидова?! Ты, что ли?

ВЕРА: Я! А энто…, Василий Михайлович, неужто тебя сюда тоже…. Тебя-то за что?

БЛАГУШИН: Да ты опять навеселе! Как вы зашли – захмелеть можно с перегару вашего!

ВЕРА: Да уж выпила немного с родственничком! Чай, сто лет не виделись! Что?.. Не имею права?

БЛАГУШИН: Имеешь, имеешь! Теперь на всё право имеешь!

ВЕРА (удивленно): Энто с чего мне почесть такая: на всё право-то иметь? Никогда не имела, а тут, на тебе – когда арестовали, то вдруг все права получила! Чудно́й ты, Василий Михайлович!

БЛАГУШИН: Так энто потому, что расстреляют тебя завтра, ибо нет у тебя в Дольцах никакого родственника. Забыла, да?

ВЕРА: А с чего мне энто забывать? Мне, наверное, лучше знать, кто есть у меня, а кого нет!

БЛАГУШИН: Так помнишь, года три-четыре назад, ты в Дольцы собиралась от колхоза в конкурсе самодеятельности участвовать?.. А?

ВЕРА (явно растерявшись): Мможет быть! Чтой-то не припомню…. Хотя, да! Что-то было! Давно, правда…. И, что?

БЛАГУШИН: Так ты меня просила похлопотать там о ночлеге, так как не было у тебя там никого. Энто же завтра немцы в пять секунд раскопают, а Сашка Мытарь вспомнит, что ты ему сегодня здесь говорила…. Уж, поверь, энтот чёрт ничего скрывать от немца не будет…. Он и меня сдал…, не вспомнил, как я его, мальца, от Гринберга в двадцать девятом спрятал…. Когда отца с матерью увозили. Он, когда вырос, все годы рвался отомстить гниде энтой, да: «жаль – говорит – что в лицо его не знаю». Ненавидит он всё советское…. И всех, кто Советской власти помогает, ненавидит люто…. Он меня, когда арестовывал, так и говорит: – «Я к тебе, Василий Михайлович, с полным почтением относился, пока ты энтого краснопёрого спасать не стал. Про́дал ты тем самым память о брата́х и племянниках своих, и родителей моих тем самым про́дал»….

ВЕРА: Василий Михайлович, родненький, да как же узнают они про то, что в Дольцах нет у меня никого? Ежели ты не скажешь, то, как узнают-то?

БЛАГУШИН: Да вон, собутыльник твой, им и расскажет!

(Вера оглядывается назад в сторону темного угла, в котором тихо сидел её гость).

ВЕРА: Яш, энто правда? (Человек в углу не отвечает. Вера опять поворачивается к Благушину). Не-ет, Василий Михайлович, он не скажет. Ему, зачем энто? (Опять поворачивается в сторону своего гостя). Ведь, правда же, Яш? (В ответ опять последовало молчание). Яш, чево молчишь-то? Ответь!

ЯКОВ: Да помолчи ты, наконец, дура! Без тебя тошно! Что? Уже не до песен? Говорил, что хватит песни орать на всё село, так нет!.. Дура!

ВЕРА: А чегой-то ты меня всё «ду́ришь»? Ишь, какой гусь! Сидел бы в своём лесу, да с мужиками немытыми самогон пил, так нет!.. На сладкое потянуло! Чтобы в тепле, да помыться чтоб, да в тёплую кровать с бабой молодой потом лечь! Хороша же война для некоторых! Вон (указывает на Николая) – одни воюют, кровь льют, а другие – самогон с бабами пьют, а потом их же ещё и дурами обзывают! Да я сама скажу завтрева кто ты такой! Мне, могёт и зачтется, а тебя голубчика на первой белолистке повесят. Али берёзе: что подвернётся!

(Николай опять застонал. Видно, что ему становится хуже. Вера отвернулась от Якова и опять склонилась над раненым).

ВЕРА: Ишь, как тебя! Нога-то совсем плоха делается…. Воды бы, рану промыть, да обработать чем-нибудь…. Потерпи…. Может завтрева меня выпустят, так я в комендатуру сбегаю, похлопочу, чтобы тебе помощь-то оказали, как раненому пленному…. Василий Михайлович, ты сам-то как здесь оказался?

БЛАГУШИН: Как-как? Вон энтого, которого жалеешь, из лесу домой к себе притащил, а Мытарь увида́л. Вот тут сейчас уж цельный день и сидим. Спорим! Хороший хлопец, только бесноватый чутка!

НИКОЛАЙ: Сам ты бесноватый! Врёшь всё про власть Советскую, да товарища Сталина….

ВЕРА: А чего врать-то ему? Он за Советскую власть воевал, а потом от неё же и пострадал…. Ты, парень, не беспокойся так, а поверь взрослому человеку. Его здесь на селе все уважали и уважают теперича….

НИКОЛАЙ: Я ему уже сказал, в каком случае поверю….

ВЕРА: И в каком? Любопытно просто!

НИКОЛАЙ: Если встречу некоего Гринберга и он сам признается во всём, что этот предатель (кивает головой в сторону Благушина) про него наговорил.

ВЕРА: Так чего же ждать-то? Вон энтот Гринберг в углу сидит и дурой меня величает….

(Повисает тишина. Все поворачивают головы в сторону тёмного угла, где сидел Яков Гринберг).

БЛАГУШИН: Опаньки! Видать, Коля, есть всё-таки Бог на небе! Добрый Бог, справедливый, а не только Сатана! (Встаёт и направляется в сторону Гринберга).

Долго жить будешь, Яков Леонидович! Ну, так говорят, ежели человека поминать часто, а он тут же появляется! Но, думаю, что не про тебя примета энта….

ГРИНБЕРГ (Вере): Дура трепастая! Кто за язык тянет? Теперь конец и тебе и мне…. (Медленно поднимается и ожидает подхода Благушина).

ГРИНБЕРГ (Благушину): Что-то я не припомню, чтоб мы настолько знакомы были, что вы про меня тут вдвоём вспоминали….

БЛАГУШИН (Подходит к Гринбергу почти вплотную и пытается в полумраке всмотреться в его лицо). Знакомы…, знакомы! Ох, как знакомы! (Показывает пальцем на свою щёку). Вот тутова следок от папироски твоей остался! Помнишь, гнида? (С размаху бьёт Гринберга по лицу. Тот отлетает в угол. Благушин быстро хватает его за грудки, поднимает с пола и снова бьет. Затем подходит к лежащему и пару раз бьёт ногой. Сплевывает на него и отходит в сторону. Вера в немом ужасе наблюдает за происходящим).

ВЕРА: Василий Михайлович! Зачем же так? Что он вам сделал? Он же комиссар все-таки, красного партизанского отряда!

БЛАГУШИН: Душегубец он! Убийца! У тебя кто в Сухотчево из родственников жил, а Вер?

ВЕРА: Дед с бабкой по матери, Царство им Небесное! Немцы проклятые их убили….

БЛАГУШИН: Не-ет, Вера, не немцы…. Эта сволочь их вместе со всеми, кто там жил, изничтожила! А потом, как ни в чём ни бывало, к тебе же пришёл самогонку пить и в одну кровать ложиться!

ВЕРА: Неет! Энтого быть не может! Как же так?! Ведь энто не по-людски как-то! Чтобы свой – своих же…. Яш! Ты чё молчишь-то опять? Ежели врёт он, так встань, дай в морду ему…. Но, не молчи!

БЛАГУШИН: Чего ты хочешь услышать от него? Нелюдь энто! Ты для него, всё равно, что коза! С козой он, правда, в одну кровать не ляжет, но с тобой…. Ты всё-таки на человека похожа!

ВЕРА: Так я и есть – человек!

БЛАГУШИН: Так энто для нас, а для него ты – полуживотное! Так вот, потом, когда очередные каратели из-за Оки придут, то он и тебя, не сомневаясь ни капельки, в сарай с остальными запихнет! Палач энто белёвский! Ты дитя ещё была, когда он моих братьёв с детьми малыми в телегу сажал и на верную смерть в Сибирь отправлял…. Не помнишь (обращается к Гринбергу)!? А я помню! Век не забуду! Что молчишь, падла? Тут некоторые очень сомневаются в словах моих и от тебя признания ждут….

(Гринберг, лежащий до этого тихо, без движения, застонал и заворочался, явно пытаясь подняться).

БЛАГУШИН: Давай, вставай, нелюдь! Сегодня моя очередь учить тебя Родину любить и в грехах каяться! Что, падла, не нравится? Ничегооо! Прочувствуй на шкуре своей, каково оно….

ГРИНБЕРГ (с трудом садится, упираясь спиной в стену сарая. Сплевывает кровью.). Слушай, я не знаю и не помню тебя! Вас много таких вот контриков через меня прошло – всех не упомнишь….

БЛАГУШИН: А ты вспоминай, вспоминай! А то, я сейчас Мытаря позову…. Он тебя, сволочь, давно по белу свету ищет. Впрочем, как и я. Я тебя сейчас своими руками бы придушил, только вот думаю, что энто для тебя слишком лёгкий конец будет. Поэнтому, думаю, что лучше прямо сейчас Мытаря позвать. Он тебя на лоскуты резать будет…. И если бы кого другого, я бы пожалел, но тебя, нелюдь, я жалеть не буду….

ГРИНБЕРГ: Как ты говоришь, зовут-то тебя?

БЛАГУШИН: Благушин…. Василий Михайлович! Вспомнил?

ГРИНБЕРГ (после небольшой паузы): Чего-то припоминаю…. Эх, жаль, что тогда я тебя в расход не пустил! Сволочь антисоветская!

НИКОЛАЙ: Да уж, действительно зря, товарищ комиссар! Он тут такое говорил!.. Я бы, если б смог, сам, своими руками бы расстрелял….

ВЕРА: Да, что вы, товарищи! Да вы же сейчас все равны! Все в плену немецком! Что ж вы с ненавистью-то лютой такой друг на друга смотрите?! Ведь, не ровен час, не приведи боже, расстреляют нас всех! Или…. (Жалобно-вопросительно смотрит на Благушина)

БЛАГУШИН: Что, Вер, запнулась-то? Думаешь, что я энту падлу опять в лес выпущу и он про тебя не скажет? Чтобы они опять наши деревни вместе с жителями палили?! Нет, Вера! Ты уж прости! Мне энтого твои дед с бабкой покойные и вон, энтим (указывает на Гринберга), убиенные – не простят! Как и все сухотчевские бабы, да детишки малые….

ГРИНБЕРГ (нервно): А ты думал, как товарищ Сталин с немцами воевать будет, когда они для вас всех, как освободители пришли? Вы же их чуть ли не хлебом с солью встречали! Вон и барин ваш бывший, вместе с немцами обратно прибежал! Небось, обрадовались ему, как родному! Забыли розги его на конюшне?

БЛАГУШИН: Да не было розог-то никаких! Барин-то ни чета́ вам, новым господам, был! Россказни энто всё ваши, большевистские! Энто вот Верка, она-то при барине не жила, поверить в эту чушь может, да вон Колька…, а мне про энто брехать не надобно!.. Так ты всё же сознался! А, Коль! Слышал? Сознался твой товарищ комиссар, что душегубец он…. Был, есть и будет всегда, ежели не порешить его сейчас.

НИКОЛАЙ (с трудом поворачивается к Гринбергу): Товарищ комиссар, так это правда? Неужели вы?..

ГРИНБЕРГ (зло): Что правда, товарищ красноармеец? Хотя, какой ты товарищ, раз в плен сдался?! Товарищ Сталин, что говорил про таких, как ты? До тебя доводили на политзанятиях? А?

БЛАГУШИН: А ну-ка, падла, просвети, что энтот усатый убийца про пленных говаривал? Думаю, Коль, что ничего для тебя утешительного!

ГРИНБЕРГ: Чего молчишь, красноармеец? Ты в каком звании-то в плен врагу сдался? Каких родов войск будешь, что здесь за линией фронта оказался? Специально так к немцу бежал, что все воинские различия с себя сорвал?..

НИКОЛАЙ: Я…, я…. (в гневе от такой несправедливости пытается опять подняться, но сильная боль опять валит его на пол. Он стонет). Ммм…. Я не предатель…. Лётчик я, лейтенант, сбит был….

ГРИНБЕРГ: Комсомолец?

НИКОЛАЙ: Да!

ГРИНБЕРГ: А чего пулю себе не пустил в лоб, как Родина велит? А? Струсил? Трус!

БЛАГУШИН (перебивает Гинберга): А ты, сволочь, его пленом-то не попрекай! Ты сам-то, гнида, где сейчас находишься? А, комиссар пархатый? Чего сам-то пулю себе в лоб не пустил? Что-то не было и перестрелки никакой слышно, от того, как ты отбивался до последнего патрона от полицаев!.. А пареньку энтому, такие же пархатые командиры и комиссары его, с собой даже пистолета не дали, что бы он пулю себе смог пустить…. Да и незачем ему энто…. Ради благополучия таких вот сволочей, как ты, с жизнью своей расставаться добровольно…. Грех энто…. А ты, Коля, вспоминай теперь, что я тебе говорил про то, как тебя товарищ Ласкин встретит, ежели ты живой из плена вернёшься. (Обращается опять к Гринбергу): Так чему там товарищ ваш Сталин учит про тех, кто в плен попал?

ГРИНБЕРГ (отвечает на вопрос, обращаясь к Николаю): Специально для тебя, бывший лейтенант Красной Армии, скажу: товарищ Сталин сказал, что у нас нет военнопленных – у нас есть предатели и изменники! Ты этого не знал?

НИКОЛАЙ: Знал! И почему-то верил! Думал, что правильно это! Не должен боец народной Красной Армии в плен сдаваться! Думал, что со мной такого никогда не может произойти…. Но, вот гляди…. А как не сдашься, когда ранен, а у меня даже пистолета нет. Да и не в плен меня Василий Михайлович тащил….

ГРИНБЕРГ: Гляди-ка! Уже по имени отчеству предателя Родины величаешь…. Вот и раскрыл ты себя, гражданин, бывший лейтенант Красной авиации….

(Благушин в один прыжок оказывается около Гринберга и под пронзительные вскрики Веры опять наносит ему сильный удар в лицо. Гринберг отлетает в угол).

БЛАГУШИН: Я здесь вижу только одного предателя Родины и народа русского…. Того, который предал всех, с кем рос, жил, воспитывался на одной земле! А затем их всех, в лице братьев моих, детей и баб ихних, сухотчевских стариков, а также ребятишек малых – сгубил, ради бога своего единственного, которому служил всегда, мечтая, что воздаст тот ему! И Он тебе воздаст! Он уже, падаль, тебе воздаёт кулаком моим, ибо бог твой – Сатана – он всегда был ложь и отец лжи, и таких, как ты уничтожает точно так же, как и вы уничтожаете свои жертвы! Извини, Вера! Я зову Мытаря! (идёт к двери сарая).

ВЕРА (бросается ему в ноги): Дядь Вась! Не губи, Христа ради! Ведь ежели узнают, что я с комиссаром партизан у себя дома зналась, меня, как и его, даже не расстреляют…. Повесят вместе с ним, как партизанку!

БЛАГУШИН (на секунду задумывается): Я, Вер, прикрою тебя. Скажу, что ты действительно к партизанам не имела никакого отношения. Так, слаба на передок, вот и приютила на ночь незнакомца…. А что сбрехала про то, что он родственник твой дальний, так энто с испугу. Когда Мытарь с Гришкой в избу вломились, так ты ипужалась и соврала! Извини, Вер, но по-другому тутова никак нельзя!

НИКОЛАЙ (неожиданно для всех): Убей его, дядь Вась! Убей сам! Ты его убить должен! Ты!

БЛАГУШИН (опять останавливается в нерешительности, смотрит на Николая, затем, как бы отмахиваясь от него): Нет! Не-ет! Энтого не может быть! Тьфу!.. (Затем оборачивается к Гринбергу). Не-ет! Я грех на душу не возьму! Слишком легко энто для тебя будет! Пусть с тобою Мытарь разберётся….

НИКОЛАЙ: Дядь Вась! Сам!.. Убей Зверя Сам!.. Заклинаю тебя!

ВЕРА: Не надо, Василь Михалыч! Не надо! Прошу! На мне энтот грех тогда будет! Я же его получается выдала!

ГРИНБЕРГ: Одумайся, Благушин! Тебе же это не простится никогда! Наши придут – повесят, как собаку!

БЛАГУШИН: До энтого ещё дожить надобно! А тебя, падаль, я уже сейчас на берёзе висящим видеть хочу…. С табличкой: «Убийца мирных женщин и детей». И чтобы каждая местная баба, дед и подросток, поминая, что сделал ты в Сухотчево, плюнули в тебя и в твоём лице – в каждого такого душегуба нквдэшного.