Криасморский договор. Плата за верность

Хелирий Фастреда одновременно и недолюбливал, и уважал. Как он неоднократно выражался, за недостаточную гибкость взглядов – принципов и обетов у монаха было больше, чем яблок в урожайный год. Однако честность и прямолинейность Фастреда сейчас могли принести пользу обители, ибо солгать и преувеличить мог кто угодно, но не он. И, ко всему почему, Фастред был братом-протектором, чьим оружием служила не столько молитва, сколько хорошо заточенный меч.

Монах плотнее запахнул обляпанный грязью дорожный плащ, скрыв оружие от любопытных взглядов. Взлохмаченные и мокрые от пота волосы он пригладил пятерней, а обветренное лицо, пересеченное старыми рубцами на подбородке и лбу, еще раньше умыл в колодце на площади.

У алтаря воцарилась такая давка, что Фастред не рискнул подходить ближе. Он выбрал место в длинной боковой нише возле статуи своего патрона Гнатия Смиренного и встал на одну из ступенек постамента.

Церковники суетились, верша последние приготовления. Фастред даже смог увидеть самого Грегора Волдхарда – герцог, высокий хмурый человек с холодными глазами, белыми как лунь коротко стрижеными волосами и бледной, точно у утопленника, кожей, стоял в стороне от алтаря. С ним был невысокий волоокий мирянин с тяжелой канцлерской цепью на плечах – очевидно, барон Альдор, а рядом стоял печально известный монах по имени Аристид.

Еретик. Значит, молва не лгала и об этом.

Так говорил Хелирий, об этом писал Великий наставник. Фастред считал себя слишком простым человеком, чтобы выносить суждения о людях, которых не знал лично.

От размышлений его отвлек гимн, возвестив о начале службы. Фастред по привычке присоединился к пению, выводя рулады на безукоризненном антике, но быстро спохватился и запел тише, не желая привлекать к себе лишнего внимания.

Когда под сенью высоких сводов храма стихло последнее эхо песни, говорить вышел сам Грегор Волдхард. Чеканя шаг и восхищая собравшихся образцовой выправкой, он поднялся на высокую кафедру, осмотрелся с пару мгновений по сторонам и прогремел:

– Братья и сестры!

Не «дети», как обращались к народу наставники, а «братья и сестры» – так приветствовали друг друга равные по положению – будь то монахи или сервы из одной деревни. Фастред прищурился, пытаясь лучше разглядеть герцога.

Волдхард держался уверенно и говорил ровно, но отчего-то это вселяло лишь тревогу. За ледяным спокойствием в глазах герцога Фастред уловил ярость, готовую обрушиться на любую помеху, вознамерься та встать на его пути. Что бы ни решил в этот день лорд Грегор, решение это было окончательным.

Возможно, опасения Хелирия вовсе не были беспочвенными.

– Крепкому миру между Хайлигландом и империей пришел конец, – сказал, точно рубанул топором, герцог. Рядом с Фастредом кто-то тихо ахнул. – Великий наставник и весь Эклузум отвернулись от наших земель и отлучили меня от церкви. В их глазах я больше не являюсь правителем. Они решили, что я не достоин ни любви Хранителя, ни любви народа.

– Да как же ж такое возможно? – прошамкал стоявший рядом с Фастредом старик. – Волдхарды правили Хайлигландом с самого его основания…

– И я считаю, что мой народ должен знать, почему Эклузум принял такое решение, – продолжил герцог, глядя куда-то вдаль. – Я нарушил клятву, – он обратил взор к статуе Ириталь Урданан – белый мрамор на фоне горелых стен и битых витражей смотрелся жутковато. – Все вы помните леди Ириталь. Эту женщину здесь любили не меньше, чем мою сестру Рейнхильду.

Столпившиеся вокруг Фастреда люди закивали.

– Храни Гилленай ее душу!

Герцог поднял руку и знаком попросил тишины.

– Леди Ириталь была обещана в жены следующему императору, и я обязался защищать ее честь в своих землях. Однако я нарушил клятву, ибо полюбил эту женщину. А она полюбила меня, – Волдхард сделал короткую паузу. – Эклузум нам этого не простил. Все вы знаете, что случилось в стенах этого храма.

По вытянутому залу прошел тихий ропот. Фастред огляделся по сторонам. К его удивлению, подданных, казалось, не взволновал факт нарушения клятвы – они лишь напряженно слушали рассказ герцога. Таков был народ Хайлигланда – скорые выводы делать не любил, обстоятельно взвешивал каждое слово и лишь затем принимал решение.

Лорд Грегор тем временем снял с шеи подвеску в виде серебряного диска и вытянул руку перед собой – так, чтобы этот жест видел каждый.

– Я раскаиваюсь за содеянное и приму наказание, подобающее тяжести моего проступка. Пройду босиком в рубище от Эллисдора до Ульцфельда, если на то будет воля Хранителя. Раздам все имущество беднякам и больным, коих в наших землях в избытке. Но держать ответ за содеянное я буду только перед своими подданными, а не перед кучкой столичных церковников. Только вы, знающие своего правителя, можете меня судить!

Передние ряды, занятые аристократией и церковниками, молчали. Однако простолюдины одобрительно загудели. Привалившийся к колонне рядом с Фастредом старик в коричневом шапероне энергично закивал.

– Неужто лорд башковитый попался? – прокряхтел он. – Видит бог, в отца пошел. Правильно. Неча этим сыроедам зариться на нашенское.

Монах рассеянно кивнул, выражая согласие.

– Я не деспот и не тиран! Не по моей прихоти Криасморский союз трещит по швам! Не мои грехи низвергли Эклузум в пучину порока и стяжательства! – герцог снова надел медальон и махнул рукой барону – тот посторонился, пропуская совсем молодую девушку с косами пшеничного цвета. Фастреду она показалась смутно знакомой. – Недавно ко мне пришла жительница деревни Гайльбро, что находится на юге, близ монастыря Гнатия Смиренного. Она просила моей помощи, рассказала об ужасах и несправедливости, творящихся на моей земле, о которых я и понятия не имел. Я хочу, чтобы вы сами выслушали ее, – Грегор поманил к себе девушку. – Эльга, прошу, расскажи этим людям все, что поведала мне.

Когда она поднялась на кафедру и встала подле герцога, Фастред ее вспомнил. Девчонка действительно жила в Гайльбро и была дочерью старосты. Монах помнил, что она много раз приходила в монастырь ругаться с настоятелем – неслыханная дерзость. Фастред на этих встречах не присутствовал и не знал, с чем был связан конфликт. Сам он в Гайльбро выбирался редко, но его собратья в деревню наведывались довольно часто. Несколько раз, как монах внезапно припомнил, туда отправляли целые отряды. Однако настоятель перед Фастредом не отчитывался, а вернувшиеся подробностями не делились.

Впрочем, когда Эльга начала рассказ, он все понял.

Суровую правду принять было нелегко – та обрушилась на него, словно обух. В голове грохотали угрозы, которыми настоятель Хелирий, со слов девчушки, буквально засыпал жителей деревни. Дочь старосты лгать не стала бы – ее слова можно было легко проверить. И Фастред не сомневался, что на этот раз правда оказалась на стороне жителей Гайльбро.

Впервые за годы, прошедшие со времен последнего похода на Спорные земли, он ощутил ярость. Поздно заметил, как сжал до побелевших костяшек рукоять своего меча, и торопливо одернул руку от пояса. Сердиться Фастред мог лишь на самого себя: столько лет прожить в обители и не замечать таких вещей! Впрочем, он не сомневался, что во многие дела Хелирий не посвящал его намеренно – опасно распускать язык перед известным правдорубом.

Стоявший рядом старик поправил грязный шаперон и укоризненно покачал головой:

– И ведь монахи… Монахи! Не разбойники или еще какие гацонские головорезы, а люди, что должны хлопотать за нас перед самим Хранителем! Кто же тогда будет их грехи отмаливать?

Фастред признал, что уже и сам не знал ответа на этот вопрос.

Закончив рассказ, девушка торопливо спустилась с кафедры и спряталась за спиной эрцканцлера. Герцог расставил руки по краям кафедры и подался вперед, внимательно заглядывая в глаза каждому, с кем встречался взглядом.

– Теперь вы понимаете, что творится, добрые люди Хайлигланда! Как доверять монахам, которые думают лишь о преумножении собственного богатства, а не о боге? И эти змеи в обличии праведников подчиняются не мне, не императору, а Эклузуму! Прохвосту Ладарию, который ест с золотых тарелок, пьет дорогое вино и творит бог знает какое еще непотребство, пока мы здесь проливаем пот и кровь за союз! Пока ваши мужья и сыновья гибнут от рук рундских варваров!

Наконец-то зал по-настоящему зароптал. Возмущенные реплики все чаще долетали до ушей Фастреда. Монах плотнее запахнул плащ, опасаясь, что его раскроют.

– Если бы только это! – проревел Волдхард. – Великий наставник предложил мне сделку. Сулил прощение в обмен на жизнь смиренного праведника, – герцог показал на еретика Аристида. – Человека, спасшего жизнь леди Ириталь. Монаха, применявшего все свои знания во спасение людей. Ученого, задававшего слишком много вопросов Эклузуму, и за это приговоренного к смерти. Но за что же именно? За то, что не замарал себя грехом стяжательства? За то, что думал о людях?

– Что он сделал, ваша светлость? – выкрикнул кто-то из толпы.

– Ничего, за что следовало бы казнить, – ответил герцог. – Брат Аристид хотел вынести веру из золоченых храмов к людям! Перевел Священную книгу, чтобы ее могли читать не только в стенах Святилищ! И какова была награда за его труды? Эклузум сжег его переводы! Он боролся за то, чтобы вы могли обращаться к Хранителю без вездесущего взгляда наставников! И что в ответ? Эклузум клеймит его еретиком и злодеем, хочет его смерти. Но Хранитель спас его от гибели! И теперь я знаю, зачем – чтобы вы услышали правду. Чтобы знали, кто борется за ваши души, а кто – за кошельки!

Прихожане закивали:

– Герцог дело же говорит!

– Верно-верно! И так ничего не поспеть, а когда грехи отмаливать?

– Долой антик! Негоже живым говорить на мертвом языке!

Грегор широко улыбнулся. Впервые за все выступление.

– Я тоже так считаю, – сказал он.

Фастреда передернуло. Он разговаривал с теми, кто читал труды Аристида, и долго размышлял над аргументами еретика. То, что проповедовал этот монах, гораздо лучше подходило реалиям северной жизни. Фастред даже допускал, что некоторые из размышлений еретика были весьма занимательны и, возможно, даже перспективны. Но Фастред никогда и никому не говорил об этом – он был правдорубом, но не идиотом. Ибо идиоты, облитые толстым слоем смолы, имели обыкновение очень ярко гореть.

– Я изучил труды брата Аристида и согласен с его изложением принципов веры, – заявил Волдхард. – Как бывший воспитанник Ордена, я знаю, о чем говорю. Как правитель Хайлигланда, я считаю своим долгом очистить нашу землю от каждого, кто посмеет пятнать имя Хранителя позорными поступками. Сегодня я, Грегор Волдхард, лорд Эллисдора и герцог Хайлигланда, объявляю Священный поход на свои земли. Я верну этой несчастной стране божью милость. И начну я с Гайльбро и обители Гнатия Смиренного.

Простолюдины взревели в экстазе. Брат Фастред, бледный как полотно, аккуратно спустился с постамента и начал осторожно продвигаться к выходу.

– Мы прекращаем соблюдать условия Криасморского договора. Мы больше не признаем власти Эклузума, – шум практически заглушал голос герцога, но Фастреду его слышать было не обязательно – он и так узнал все, что хотел. – Отныне Хайлигланд независим. Я верну ему былое величие, – заключил герцог. – Хватит с нас подачек восточных лордов! Этот союз не принес нам ничего, кроме вреда.

Продираясь сквозь экзальтированную толпу к выходу, Фастред не видел, как в следующий момент Грегор Волдхард вытащил из ножен фамильный меч и встал на колени перед статуей леди Ириталь.

– Я, Грегор Волдхард, клянусь перед богом и своим народом очистить каждый клочок этой земли от тлетворного зловония империи. Я обещаю принести мир своей стране, пусть даже ради этого мне придется пролить кровь. Я снова сделаю Хайлигланд независимым королевством, – произнеся последние слова клятвы, герцог поднялся на ноги и развернулся к застывшим с разинутыми ртами подданным. – Благословляете ли вы меня на это? Пойдете ли за мной, благочестивые жители Хайлигланда?

Ответом ему послужил одобрительный рев – столь громкий, что от этого жуткого хора затряслись каменные стены древнего храма. Церковники и аристократы молчали. Но до них взбесившейся черни дела не было. Люди славили герцога и угрожающе потрясали кулаками. Кто-то тут же принялся жарко молиться за здоровье Волдхарда.

Всего этого брат Фастред уже не слышал. Он дрожащими руками запрягал коня, торопясь в Гайльбро.

3.3 Рантай-Толл

Дачса с троими из его десятки Артанна оставила в сарае, откуда начинался подземный ход. Еще двое заняли посты возле первой лестницы – судя по чертежам, служившей входом в имение Данша. Там наемников встретил уже знакомый им привратник с неизменной лампой в руках. Человек, так и не назвавший своего имени, недовольно скривился, когда Сотница отдала распоряжение двум бойцам оставаться на страже. Гуташ, как и в прошлый раз, дальше не пошел.

Теперь их осталось четырнадцать. Этого все еще должно было хватить, чтобы расправиться с семью безоружными. Если они в действительности были безоружны. Имея отчетливое представление о порядках, царивших в вагранийском обществе, Артанна сомневалась, что кто-нибудь из советников не приготовил парочку неприятных сюрпризов. Своими опасениями она еще раньше поделилась с бойцами, и те постарались приготовиться к неожиданностям.

Но их опыт подсказывал, что всего предусмотреть невозможно.

Двигаясь почти бесшумно, наемники прошли по лабиринту коридоров, поднялись по лестнице и уперлись в еще одну дверь. Здесь Артанна оставила Шенко – хмурого крепко сбитого бойца из десятки Дачса. В бой этот наемник тоже не рвался и безропотно согласился немного поскучать. Дальше, за несколько шагов до заветной двери зала, где собрались Шано, Сотница приказала Белобрысому Сирду караулить снаружи.

Сотница приложила ухо к двери.

– Голоса. Много. Спорят.

– Пора, – Фестер вытащил свой любимый длинный тесак и нежно прикоснулся к лезвию.

– Ханк идет к западной двери. Джерт – к восточной. Боргильд и Гуннар остаются у главной. Дальше – по обстоятельствам. Остальные, – Артанна тяжело вздохнула и посмотрела на наемников, – выберите себе по одной жертве. Никого за столом Данша не трогать.

Воины извлекли оружие. Было тихо – лишь из-за двери зала доносились голоса. На протяжении всего пути по подвалам квартала наемники не встретили никого, кроме немногословного привратника, да и тот поспешил убраться подальше от грядущей кровавой бани. И правильно сделал. Любоваться там будет нечем.

Заливар сдержал обещание и избавился от лишних ушей. Артанне оставалось лишь выполнить свою часть сделки. Сделав глубокий вдох, она по привычке прикоснулась к камню на своем браслете и резко потянула дверь на себя.

– С богом, – выдохнул за ее спиной Эсбен.

Вошли быстро. Молодой ваграниец в длинной малиновой тунике и с забранными в затейливую косу волосами не успел договорить, когда Джерт и Ханк очутились на своих местах возле западной и восточной дверей. Артанна пропустила вперед Шрайна, вполне способного заменить собой таран, Фестера, натянувшего мерзейший из оскалов, настороженных Йона и Херлифа. Наемники рассыпались по периметру зала. Вслед за Артанной в зал вбежал Эсбен. Последними вошли Боргильд и Гуннар, караулившие выход. Близнецы Эйльве и Ове остались сторожить снаружи.

– А вот и гостья, без участия которой это заседание было бы неполным, – с радушной улыбкой проговорил Заливар, поднимаясь из-за стола. Рядом с ним расположились еще трое вагранийцев – этих было сказано не трогать. – Разрешите представить вам Артанну из Дома Толл. Возможно, некоторые ее даже помнят.

Сотница на ходу вытащила второй клинок, кивнула Заливару и сделала несколько медленных шагов.

– Знакомство будет кратким, – мрачно сказала она.

– Дочь Гириштана? – воскликнул один из советников. – Неужели…

Шано повскакивали со своих мест. Один из них – великовозрастный советник, облаченный в подбитую мехом мантию, кряхтя приподнялся и, щуря глаза, уставился на Артанну.

– Она, я помню, – прошелестел он. – Высокая, хорошенькая… Была в юности.

– Что все это значит? – спросил Шано в малиновом. – Заливар, объяснись.

Наемница склонила голову на бок, наблюдая за реакцией советников.

– Да, Заливар. Расскажи им.

Артанна с удовлетворением отметила, что, пока они с вагранийцем тянули время, каждый боец успел занять позицию в шаге от своей будущей жертвы – как они и планировали. Одна команда, один короткий приказ – и все закончится. Заливар вышел из-за стола, игнорируя испуганные взгляды, метавшиеся между ним и Артанной.

– Перед вами – глава Дома Толл. Она пришла мстить за убитых родственников. Покажи им, Артанна.

Убрав один клинок в ножны, Сотница зубами поддела перчатку и продемонстрировала изрезанную старыми шрамами руку, на которой красовался браслет с синим камнем. Кто-то охнул, узрев священный символ власти.

– Гириштан обманул всех вас. Хитрец успел передать ей права прежде, чем вы его обвинили, – с победной улыбкой возвестил Заливар. – О ней вы просто не подумали, так? Смирились с бегством девчонки в Хайлигланд и благополучно забыли, когда поняли, что она не собирается возвращаться. Неужели никого из вас не смутило, что ни у одного из сыновей не было браслета?

– Гириштан сказал, что спрятал его, дабы мы не смогли открыть… – припомнил старик. – И не выдал, куда.

– Да он бы что угодно вам сказал, лишь бы выгородить ее! – рявкнул Данш. – Что может быть сильнее родительской любви, глупцы?

– Довольно, Заливар, – прервала его Артанна. – Мы не болтать сюда пришли. Дай нам закончить и уйти.

Она медленно скользила взглядом по перекошенным от испуга и отчаяния лицам, заглядывала в округлившиеся глаза вагранийцев… И не чувствовала ничего, кроме навалившейся усталости. Артанна ожидала от себя ликования, наслаждения запоздалой местью… Облегчения, наконец.

Ничего этого не было. Лишь ноющая пустота в душе, которую раньше можно было залить крепкой настойкой или заполнить дурманом паштары.

Зачем она сюда вернулась? Был ли смысл цепляться за подарок отца, эту глупую безделушку – символ власти, от которого не было проку за пределами Вагранийского хребта? По обе стороны этих хмурых гор она все равно оставалась чужачкой – ни здесь, ни там ее уже не приняли бы. Артанна слишком давно покинула отчий дом, а теперь вернулась – но как убийца. Зачем ей это? Что даст? Только суету, лишения, грязь, еще одно мокрое дело и очередной груз на душе, который на этот раз – она знала – в вине утопить не удастся. Быть может, Ганцо не так уж сильно ошибался, предлагая ей перебраться в Эннию.

Как бы то ни было, наступило время заканчивать.

Одетая в нарядное многослойное платье вагранийка испуганно уставилась на нависшего над ней Фестера.

– Зачем? Зачем? Мой Дом не поддерживал… Дом Тошвег никогда не… Ведь ты же сам…

Заливар в два шага оказался возле советницы и наотмашь ударил ее по лицу, заставив замолчать. Голова ее дернулась, и вагранийка инстинктивно прикоснулась к раненой щеке.

– Убей ее, – приказал Данш Фестеру. – Сейчас же!

Дважды просить не пришлось. Один из немногих бойцов «Сотни», действительно испытывавший удовольствие от кровопролития, намотал длинные косы женщины на руку и сделал аккуратный надрез поперек горла. Заливар молча наблюдал, как тело сползало на стул. Прежде чем истекавший кровью труп вагранийки успел упасть, Данш грубо схватил ее руку и сдернул браслет – с таким же, как у него и Артанны, синим камнем. Только теперь наемница заметила, что подобными украшениями владели все советники, кроме одного – представителя Младшего Дома Ройтш.

– До чего вы докатились? – Заливар брезгливо вытер попавшую на рукав кровь подолом платья убитой и обернулся к ошарашенным Шано. – Потеряли бдительность! Разжирели на плодах трудов Руфала, не привнеся ничего своего. Все это время вы только пользовались благами, которые он оставил своему народу, при этом понося на каждом публичном выступлении человека, которому обязаны всем! Позор! Ваг Ран слабеет, мы вырождаемся, наша сила уходит, а вы лишь думаете о том, как выторговать у чужаков побольше пряностей да вина. Унизительно!

– Кажется, больше нет смысла медлить? – предположила Сотница, прервав пылкий монолог нанимателя.

Заливар поднял на нее искаженное гримасой непритворной боли лицо.

– Верши свою месть, Артанна нар Толл, – тихо сказал он. – Да будет так.

3.4 Миссолен

– Дело сделано? – Демос отложил перо и обратил взор на вошедшую в его покои Лахель. Телохранительница стащила с плеч дорожный плащ.

– Документы покинули столицу, – отчиталась она. – Лорд-протектор Анси лично увез их в свой родовой замок. Церковники до них не доберутся.

«Еще бы. Трудно найти менее расположенного к Ладарию человека, чем новый лорд-протектор».

– Кто-нибудь видел вас?

– Нет, господин, – ответила Лахель и, угадав немой вопрос в глазах Демоса, поспешила уточнить. – Даже Ихраз не знает.

– Так должно быть и впредь.

– Как вам будет угодно.

Канцлер поднялся, хрустнул затекшей шеей и сделал несколько нетвердых шагов.

– Стойте, господин! – угадав его намерение, телохранительница отряхнула бархатную обивку от пыли. – Теперь можно.

– Спасибо, милая, – хрипло ответил Демос. – Раз уж ты здесь, накапай мне той эннийской отравы от мигрени, пожалуйста. Но отмерь как следует, молю! Я едва не отдал богам душу в прошлый раз.

Лахель кивнула, и канцлер, сидевший с закрытыми глазами, не мог видеть, как поникли ее плечи. Она внимательно отсчитала семь капель – этого должно было хватить, чтобы унять начавшийся приступ.

– Прошу, – эннийка подала снадобье, и Демос, скривившись, выпил его залпом.

Вскоре он забился в судорогах. Лахель вытащила стеклянный стакан из его скрюченных пальцев и вцепилась в слабые костлявые плечи, предостерегая Демоса от падения. Еще через несколько мгновений он затих, и его тело обмякло. Телохранительница сняла с головы цветастый платок и аккуратно вытерла слюни, свисавшие с подбородка своего господина.

Это происходило каждый проклятый день, одно и то же, и она ничего не могла изменить.

Самый влиятельный мирянин империи был беспомощен, как дряхлый старик, а вокруг него было слишком много желающих этим воспользоваться. Знай они об этом слабом месте…

Лахель прерывисто вздохнула, благодаря всех богов за то, что смогла остаться наедине с Демосом. Она не могла показать слабость перед Ихразом – вряд ли он понял бы.

Ощущение собственного бессилия болезненно ныло у нее в груди. Лахель могла защитить своего господина от стрел и копий, мечей и кинжалов, иных ядов и злых языков. Но этот недуг, что с каждым днем становился лишь мучительнее, победить была не в силах.

Зато она была вполне способна дать ему кое-что иное.

Лахель осторожно прикоснулась к изуродованной щеке канцлера, и, испугавшись собственного жеста, отдернула руку. Обычно после этого снадобья Демос какое-то время находился в беспамятстве. Этого должно было хватить, чтобы приготовить ему маленький сюрприз.

* * *

С огромным усилием Демос открыл глаза и тут же пожалел о содеянном. Во всем кабинете горел только один канделябр, но даже этот свет ослеплял.

– Черт…

Канцлер снова сомкнул веки и решил не шевелиться. Впрочем, сил на это все равно не было. Он утопал в заботливо подоткнутых под спину подушках, ноги прикрывало тонкое одеяло – сколь бы лютой ни была жара в летнем Миссолене, от этого эннийского снадобья его знобило в любую погоду. Руки покрылись мурашками, каждый волосок на теле встал дыбом. Мысленно проклиная собственную беспомощность, канцлер с усилием натянул одеяло до подбородка и замер, ожидая возвращения сил.

Наконец, почувствовав в себе достаточно жизни, он снова открыл глаза. Лахель сидела напротив, устроившись в кресле прямо с ногами. Шарфа на ней не было, и Демос увидел, как свечное пламя плясало в темных узких глазах телохранительницы, кидало блики на гладкую смуглую щеку, мерцало на опутанной ремешками и серебряными бусинками толстой черной косе.

На коленях женщины лежал обнаженный ятаган.

– С возвращением, господин, – тихо поприветствовала Лахель. – Воды?

– Будь любезна, – севшим голосом попросил канцлер. Горло раздирала сухость.

Стоило эннийке отвернуться, как Демос полез в карман за паштарой. Но внезапно передумал.

«Что будет, если я попробую воздержаться от нее хотя бы на вечер? Уверен, ничего хорошего, но вдруг…»

Выпив воды, канцлер поднялся и, шатаясь, подошел к умывальнику. Лахель, безмолвная и спокойная, продолжала неподвижно сидеть на своем посту возле кушетки. Наконец, когда Демос покончил с водными процедурами и переоделся, с удовольствием стащив с себя пропитавшуюся холодным потом тунику, эннийка заерзала в кресле.

«Ихраз и Лахель могут передвигаться совершенно бесшумно, я знаю. Порой мне начинает казаться, что они специально издают лишние звуки, чтобы не пугать меня. Как мило с их стороны не доводить господина до сердечного разрыва внезапными появлениями».