скачать книгу бесплатно
2
Страшный «Портрет», горящий и горчащий неистовостью предупреждения; «Невский проспект», растворяющий перспективой ступивших на него…
Главная ли «Шинель»?
Такого сгустка сострадания не ведала русская литература – а знала ли мировая?
Как жаль, что, дойдя до вершин, пройдя многими изломистыми и извилистыми тропами, она забыла про феномен оный…
Сострадание… даже снег, кажется, проявляет его по отношению к Акакию Акакиевичу.
Даже снег.
…и идут вереницы таких – слабых, малых, не согретых жизнью: идут среди нас, будто не изменилось ничего…
И сияет феноменальный язык Гоголя, будто собранный из самоцветных камней, вместивший в себя столь многое, что захлебнёшься, пробуя перечислить.
Художественность и боль, выразительность и сострадание: умножение, дающее результат, прободающий время.
Умножение высот, отрицающих низины.
3
«Утро делового человека», как круглая светящаяся призма, показывает лучи-реплики драматургического шедевра… который почему-то не возник.
Крутые, сильно сделанные механизмы гоголевской драматургии работают мощно, несмотря на мох времени…
Задор и мистика «Игроков», превращающие и колоду карт в персонаж.
…Говорит мне зять, Андрей Иваныч Пяткин…
И уже неважно, что говорит, ибо представляешь его: круглого, бритого, ленивого…
Собираются персонажи «Женитьбы» – из душистого теста жизни слепленные, великолепно выпеченные; собираются, наполняются начинкой бытия: чтобы навсегда отразиться в нашем.
Вспыхивает фитюлька Хлестаков, да горит криво, смрадно чадя – враньём, тщеславием, неумением концентрироваться на чём-то одном, бесконечным пустозвонством…
Другие собираются: а сколько их вокруг, в жизни: у этого нечто от городничего, у того – от Ляпкина-Тяпкина, у третьего – от того и другого.
А у самого-то?
Всех пробрал Гоголь, всё включил в чудную свою драматургию…
4
Так ли плох Чичиков?
Чичик, щёголь, всегда прекрасно одет, способный поддержать любую беседу, шармёр…
Он вполне потянул бы на героя сегодняшнего дня: но день этот, длящийся годы, давно перевернул понятие о солнце и тьме.
Задуманный подлецом, он и является таковым: с размахом проезжающий в бричке, несущейся, как Русь.
Больно быстро понеслась, замедлить бы…
Недра России – сонные, сытые, с Петрушками и Селифанами, с Коробочками, становящимися государственными людьми.
Не знаю такого помещика, нет такого помещика…
Мощно ест ничему не удивляющийся Собакевич; облако проплывает, и упрятанный в него на века Манилов повторяется из века в век.
Как все они – вечным кружащие хороводом… как Ноздрёв – сколько таких вокруг.
Плюшкин редок: в России так не ссыхаются, но… ведь не пережил смерти жены, ведь после неё стал таким скукоженным, и… что уж теперь.
…небо Италии, выкипающее в синеве золота, так не похоже на небо России, простёртое над бездной земли с бесконечными дорогами и мчащейся вновь и вновь бричкой, в которой сидит подлец, бывший бы сейчас героем…
5
Отчаянно едящая Россия: о! тут Петух забирает верх, держит первенство – тут самый смак процесса, тут жизнь, подчинённая еде полностью: но… с каким восторгом.
Плотно, веско, скучно, основательно употребляющий пищу Собакевич, более порхающий – в этом плане – Манилов: и того попробует, и этого отведает…
Чичиков, садящийся за стол в любое время, и часто-часто чувствующий уже аппетит.
…странное сопоставление: Гоголь, стремящийся идти по пути духовному, Гоголь, чуть ли не умирающий от того, что духовник запретил ему монашескую стезю, – и такое пищевое изобилие…
Но ведь оно – портрет реальности.
…не замечали – еда отвлекает от мыслей?
Пышная и избыточная вдвойне.
Физиологи утверждают, что самое приятное для человека есть.
Кто оспорит сие?
Физиология не слушает проповедей…
Гоголь изображал как было: и смачность, и сила изображения были чрезвычайно велики; врезались в память: не забыть.
Да и не стоит забывать.
6
Еда, заменяющая жизнь, еда, становящаяся фетишем, еда, дарующая эйфорию.
Ломящиеся столы Петра Петровича Петуха, соответствующие аппетиту Чичикова: осетры, поросята, раки, расстегаи, и проч., и проч.
Еда у Гоголя играет сакральную роль: каковую действительно играла у некоторых бар России.
У некоторых – представить Плюшкина пирующим невозможно.
Но: непременная черта Чичикова – аппетит, ибо в любой час и после всякой закуски он готов обедать.
…так чудно ест и Афанасий Иванович: то грибки, то скородумки – и всё перед обедом.
Почему так?
А потому, что через избыточную привязку к еде идёт избыточная же привязка к материальной жизни – значит, и душа становится омертвелой, пустой, выхолощенной.
Такая страшная избыточность – хоть и данная с чудесным художественным размахом, смаком, вкусом…
7
Гугль-Гоголь, Гоголь-Гугль…
Из небесного далёка глядя на мир – с доброй, грустной, но и лукавой усмешкой, Гоголь, зная, как функционирует сеть (особенно соблазнов), сознаёт, насколько поделился своею фамилией с будущим, в котором никто не может обходиться без Гугла…
…Иван Иванович никогда не помирится с Иваном Никифоровичем: и ситуации эта настолько типическая, насколько мир, изменившись внешне, мало изменился внутренне.
Чичиков не будет ныне восприниматься подлецом: нормальное желание разбогатеть – что ж поделать, что честно не реализовать оное?
Мы ж в России… Приятнее взирать на неё из римского далека: возможно, под тамошним солнцем реже встречаются Хлестаковы и те же Чичиковы, хотя… они всеобщее: анти-достояние.
Всеобщее: врут везде, аферы крутят, не стремясь к чистоте душевной, не слишком видя разницы между живой душой и мёртвой.
Мёртвая – усохшая, скукоженная, как Плюшкин, не реагирующая на чужую боль – только если на свою обиду.
Мёртвая – до того ещё как умерло тело.
Много феноменов психики зафиксировал Гоголь, роскошною гроздью персонажей одарив грядущее человечество; и персонажи эти – в большинстве своём – не менее реальны, чем ваши соседи.
…вон дворовый Ноздрёв снова, захватив куражу в дозе допинга, брешет, размахивая руками…
…вон сладко прожектирует современный Манилов, давно потерявший грань разницы между явью и вымыслом.
И несётся, всё несётся, не останавливаясь, не открывая цели своей – птица-тройка: о которой столько всего можно узнать из Гугла…
Духовный дом Достоевского
1
…он кажется героем такой чистоты, что преступления будто бы не было.
Раскольников – сгусток больной совести, сострадания, желания помогать: неужели обладающий такими качествами человек возьмётся за топор, воплощая выморочную идею…
…этак всякий пойдёт старушек лущить: человек и развился, когда перестал использовать физическое устранение неприятных ему других, и стал пользоваться возможностями слова…
Впрочем, нет – убивали, убиваем и будем убивать: так устроены – не мешай, моя территория…
Но Раскольников убивает не из-за территории, едва ли процентщица так уж мешает ему; он ставит экзистенциальный эксперимент – над собой, над внутренним своим составом: выдержит ли…
Не выдержал.
Ахматова говорила, что Достоевский не знал всей правды, полагая, что убьёшь старушку, и будешь мучиться всю жизнь; он не предполагал, что утром можно расстрелять пятнадцать человек, а вечером выбранить жену за некрасивую причёску…
Может, предполагал?
Ведь нарисовал же бесов, пользуясь красками гротеска, вообще излюбленными им.
Не только ими: красками правды, предчувствия, постижения реальности, и человека в ней…
Раскольников верует буквально, то есть не очень глубоко; Достоевский, используя формулу… до тех пор, пока человек не переменится физически – предполагал, что такое возможно, значит, видел сквозь плотные слои материальности.
Как видел творящееся в недрах человеческих душ: а там закипает столько всего, что не захочешь, а напьёшься…
И пьют у Достоевского, пьют многие; недаром черновое название «Преступления и наказания» – «Пьяненькие».
Пьяненькие, жалкие, вбитые в нищету…
Она хрипит старухой: скученность больших домов противоречит жизни, и опять Мармеладов развивает теорию бессмысленности просить в долг…
А… кто это выходит на сцену?
Крепкий, щекастый – разумеется, Фердыщенко, заставляющий усомниться в том, что воспоминания – ценность.
Ведь ежели хороши, их хочется повторить, когда худые – забыть, отказаться…
Из жизни не вычеркнешь ничего – как из черновика: замечали?
Невозможность отступления увеличивает безнадёжность.
Мышкин проявится, но не в его силах будет изменить мир: оставшийся и после Христа таким же, как был – с насилием государств, войнами, тотальным неравенством, смертью, болезнями…
Люди не говорят, как у Достоевского, тем не менее его людей – хочется слушать.
Они сбивают речевые пласты наползающими друг на друга структурами, захлёбываясь, спеша…
Всё спешит, всё несётся, мелькает калейдоскоп разнообразнейших персонажей; Карамазовы – это будто один, расчетверённый человек, и Иван уравновешивает мыслью сладострастие отца, который будет убит смердом, смердящим…
Нет людей хороших.
Нет плохих.
Снег падает на городские задворки; всякий человек – и белоснежен внутри, и грязен, как неприглядные задворки эти; Достоевский, показывая человеческое разнообразие, призывал быть терпимее друг к другу, добрее; всегда проводя через мрачные коридоры к астральному свету: надо только почувствовать…
2