скачать книгу бесплатно
Сила и лозунг жизни Михаила Чулкова, жизни, исполненной столькими различными деяниями, что не верится, будто она принадлежала одному человеку.
13
Есть некоторая заманчивость в мерцании древних словес классицизма – таких тяжёлых, таких крутых, столь крупных; кажется, вес слов был иным: можно взять в руку, поднять, ощупать…
Так, Силов! рассвело, воспрянем ото сна,
Нас бодрствовать манит прекрасная весна;
Растворим чувствия, способности разбудим
И размышленьем мысль быстряе течь принудим.
Так пел Василий Петров – и громогласие его бухало в медь времён; и чувствия, перехлёстывающие через край произведений, срывались в пределы других миров: нашего, например, о котором старый поэт не имел ни малейшего представления…
В послание Силову вложил все свои размышления, чаянья, думы; соль и перец вспыхивают белым и чёрным, и всяческие метаморфозы мира льются и ткутся прихотливо, причудливо…
Чудесный Петров!
Как мощно соплетает он строки, как закручивает орнаменты мысли, внутри которых горит, пламенеет алая правда…
Потом возникают «Должности общежития», в которых излагается кредо поэта – необходимость быть полезным обществу: невозможность праздной жизни:
Проснись, о смертный человек!
И сделайся полезным свету;
Последуй истины совету:
В беспечности не трать свой век.
Летит не возвращаясь время, —
Спеши пороков свергнуть бремя:
Заутра смерть тебя ссечёт,
Во гроб заутра вовлечёт.
Кажется, сам поэт даром не потерял и дня: всё в нём было подчинено единому порыву к свету и справедливости, столь владевшему его поэзией…
14
Невысокого звания, Владимир Лукин был рождён для одолжения – от сердец великодушных; изведал армейскую службу – и неистовый картёжный азарт, круговращение надежд и отчаяний; а литературную деятельность начал под руководством Елагина, снискавшего, составившего себе известность хорошего писателя и переводчика, – слог его считали ярким, а самого именовали первым после Ломоносова писателем в прозе.
Лукин начинал как переводчик: опять же совместно с Елагиным, но популярные некогда «Приключения маркиза Г.» (в шести частях), представляя собою библиографическую и букинистическую редкость, не представляют литературной.
Иное дело «Мот, любовию исправленный» – оригинальная комедия Лукина, отличающаяся простотой языка и… относительным изяществом исполнения.
Лукин первым выступил против условностей классицизма, о переделках и переводах западных произведений утверждая, что они должны быть очищены от всего не присущего русскому космосу (естественно, не используя этого слова).
Следовал этому принципу: «Щепетильник» – взятый с французского – раскрывает галерею персонажей, ибо сам Щепетильник торгует безделушками во время маскарада, что позволяет провести перед зрителями ряд лиц, фамилии которых говорят сами за себя – Вздоролюбов, Обиралов, Легкомыслов.
Лукин вершил труды по оздоровлению языка, его приближению к реальности, и что сам не свершил великих пьес – было скорее логично, нежели трагично: время не пришло.
15
Первое издание стихотворений Ивана Дмитриева называлось «И мои безделки» – хотя безделками его поэзия вовсе не была…
Перекличка с Карамзиным, опубликовавшим «Мои безделки»?
Скромность, обычно не знакомая поэтам?
(Кстати, замечательная буква «ё», которую современный мир взялся третировать, встречается впервые именно в издание стихов Дмитриева…)
…басни Дмитриева – одно из чудеснейших явлений русской поэзии в этом жанре докрыловского периода.
Лапидарно сжимая строки, отцеживая возможный словесный жир, Дмитриев, казалось, приближался к идеалу: писать белой, крупной солью, давая метафизические образы изрядной густоты и силы:
Бык с плугом на покой тащился по трудах;
А Муха у него сидела на рогах,
И Муху же они дорогой повстречали.
«Откуда ты, сестра?» – от этой был вопрос.
А та, поднявши нос,
В ответ ей говорит: «Откуда? – мы пахали!»
От басни завсегда
Нечаянно дойдёшь до были.
Случалось ли подчас вам слышать, господа:
«Мы сбили! Мы решили!»
Их можно цитировать целиком – басни Дмитриева: они обладают чрезвычайной ёмкостью и золотой структурой смыслонесущих конструкций.
Они завораживают и по сегодня – мудростью, не так часто встречаемой в нашем мире.
Разумеется, талант поэта не мог быть ограничен только басенным ладом: были популярны его стихотворные сказки; а сила его метафизического голоса наиболее полно прозвучала в одах – «К Волге», «Ермак»…
Тут развернутся стяги классицизма, и тяжеловесность их обещает возвышенность: иначе невозможно…
Однако, думается, вековечные перлы в поэтическом своде Дмитриева – именно басни: чудесные, забавные, актуальные всегда – словно идущие параллельно со временем, вечно двигающимся вперёд…
Живое пламя Пушкина
1
Трепещут лепестки на ветру, переливаются прожилками таких известных смыслов: с которыми ничего не сделать, ибо верны:
Сердце в будущем живёт;
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдёт;
Что пройдёт, то будет мило.
Формула точности, и вместе – лёгкости: необыкновенной, пенной, воздушной.
…на имени Пушкина лежит такое количество глянца и елея – имперского, гимназического, академического, советского, антисоветского, анекдотического, школьного, что, кажется, через все эти слои пробраться к живому слову поэта практически невозможно – уже.
Между тем надо просто вслушиваться:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя…
И сам напев утишит душевный раздрай, уврачует раны, наносимые избыточно технологической современностью…
Мороз не стал менее крепким, а солнце не потускнело: ему-то что до человеческого прогресса?
Мороз и солнце; день чудесный!
Ещё ты дремлешь, друг прелестный —
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!
Волшебное поэтическое дыхание ощущается через все дебри сложностей, навороченные последующими веками: волшебное дыхание выси, услышанное и почуянное поэтом, перенесённое в человеческую речь…
…возможно, Пушкин сначала видел свои стихи, как композитор видит музыку, – суммами красивых цветовых наслоений и узоров: там, в недрах себя, в глубинах, о сущности которых сам не знал, – а потом уже проступали слова…
Такие простые, такие знакомые, совершенно особенные, точно наполненные духовным млеком слова, сочетающиеся в строки, знакомые с детства (раньше, по крайней, мере), строки, работающие на осветление пространства который век…
…Лев Толстой писал про стихотворение «Воспоминание»: «Таких много если десять на всех европейских языках написано; а финал его представляется предельно мрачным, донельзя противоречащим и пушкинской лёгкости, и моцартианскому началу».
И с отвращениемчитаяжизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,
Но строк печальных не смываю.
Страшное совершенство стихов словно расщепляет сознание читающего – но именно в этом совершенстве и есть световая основа, высота, заставляющая видеть себя под таким неприглядным углом, чтобы меняться…
Едет возок, скрипят полозья:
Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?
Почему-то кажется – зимой писалось, можно свериться со справочниками, да стоит ли?
Лучше представлять – возок, синеющие отвалы снежного серебра, маленького человека в тяжёлой шубе, задумавшегося о собственных сроках.
Часто задумывался.
Многажды мелькало в стихах: словно проглядывала жуткая тварь между домашними, привычными мыслями…
…несчастный безумец бежит от грозного всадника, чья медь вовсе не предназначалась для того, чтобы сводить кого-то с ума.
Онегин вглядывается в грядущее, которого – ни понять, ни представить; потом, махнув рукой, уходит в вечность: через массу деталей и подробностей, через пресловутый каталог жизни – уходит, чтобы никогда не умереть; да и друг его – несколько нелепый Ленский – всё жив и жив, пока не застрелит его Евгений…
Образы Германии встают: вездесущий и всезнающий, вечно ироничный Мефистофель, впрочем, обозначенный полупрезрительным – бес, потопит корабль, как и было велено.
Финские камни возникнут.
Жарко коснётся души дыхание Корана, чья кропотливая вязь слишком непривычна европейскому сознанию.
У Пушкина оно мешалось – с русским, с любовью – до страсти – к сказкам, былинам, ко всему, что давал предшествовавший ему русский космос.
Дон Гуан проедет по ночному Мадриду, где кружево арабских кварталов таинственно вдвойне; Дон Гуан, рассчитывающий на приключение, а не на визит Каменного гостя.
Рассчитывал ли Пушкин на долгую жизнь?
Если верить русскому провидцу Даниилу Андрееву, смерть его, убийство есть следствие чрезвычайного сопротивления демонических сил силам провиденциальным, пославшим в русскую реальность поэта…
Цепочка кровяных пятен на снегу, плачущий Данзас…
Много лет прошло: совсем чуть-чуть; жарко дышит анчар, всё отравляя…
Надо просто читать.
2
Коды прозы Пушкина – в поэзии: растёт из неё, и строится по своеобразному принципу – будто не фраза, а строка, та же естественность любого поворота, и рифма, мнится, вспыхивает двоением в роскошно отполированном зеркале вечности.
Страшна ли «Пиковая дама»?
В детстве можно испугаться – правда, сегодня вряд ли кто-то будет читать рассказ ребёнку…
Психология даётся своеобразно: тонко просвеченными нитями, намёками – тут ещё нет последовавшего в русской прозе мощного психологического портретирования.
Да в рассказе «Гробовщик» (скажем) оно и невозможно: тут важен сюжет, схема необычности, выход за пределы реальности…
Любовь к отеческим гробам – проступает, искажённая карнавальной стихией.
«Капитанская дочка» разворачивается спокойно: не суля нагромождения, напластования трагедийных ситуаций, и Пугачёв, появляющийся почти в начале, ничем не похож на того, неистового…
Он для Пушкина двойственен: и объект научного исследования, и символ стихии русского бунта – логично избыточного, ибо альфа социальной несправедливости особенно сильно чувствовалась в России.
(Сейчас, впрочем, тоже – хотя декорум сильно изменился.)
