Тридцать девять ступеней

Вдруг меня осенила мысль, и я принялся тщательно обыскивать квартиру. Там никого не оказалось, и каких-либо следов постороннего тоже. Задернув ставни, запер окна и закрыл дверь на цепочку. К этому моменту ко мне стал возвращаться рассудок, и я начал снова мыслить ясно. Мне понадобился примерно час, чтобы все обдумать не торопясь. Если только убийца не вернется, до шести утра у меня было время на раздумья.

Мое положение было хуже некуда – это ясно. Все прежние сомнения в достоверности слов Скуддера рассеялись без следа. Подтверждение его слов лежало прямо у меня под скатертью. Люди, которые подозревали, что он что-то знает, нашли его и самым надежным способом заставили замолчать. Да, но ведь он провел у меня в квартире четыре дня, и его враги, скорее всего, решили, что он успел рассказать мне свою историю. Значит, следующим буду я. Может быть, этой ночью, может быть завтра, но это было уже предрешено.

И тут мне пришла в голову еще одна идея. А что, если сейчас выйду и вызову полицию? Или просто лягу спать, а утром Пэддок обнаружит тело и вызовет ее сам. Какую историю я им расскажу про Скуддера? Я соврал Пэддоку насчет него, и теперь вся ситуация выглядела крайне подозрительно. Если выложу полиции все, что он мне рассказал, они просто рассмеются. Вероятность была тысячекратная, что обвинят в убийстве именно меня, и улик хватит, чтобы отправить на виселицу. В Англии я почти никого не знал, не было и настоящих друзей, которые могли бы поручиться за меня. Может, именно на это и рассчитывали наши тайные враги. Они были достаточно умны, чтобы использовать все, а тюрьма в Англии ничем не хуже ножа в спину, если их целью было устранить меня до пятнадцатого июня.

Кроме того, даже если бы мне поверили, я бы все равно сыграл им на руку. Тогда Каролидес остался бы дома, а этого-то они и добивались. Странное дело: вид мертвого Скуддера почему-то заставил меня поверить в его версию до глубины души. Он погиб, но доверил мне свою тайну, и теперь я был в какой-то степени обязан довести его дело до конца. Может, это покажется нелепым, ведь мне угрожала смерть, но я именно так и думал. Я не смелее других, но терпеть не могу, когда достойного человека убивают, и если в моих силах продолжить эту игру за Скуддера, то эта длинная рукоятка ножа не будет означать конец его истории.

Мне понадобился час или два, чтобы все это обдумать, и к тому времени я принял решение. Надо исчезнуть. Исчезнуть как можно надежнее – и оставаться в тени до конца второй недели июня. А затем найти способ выйти на правительство и рассказать все, что знал от Скуддера. Хотел бы я, чтобы он рассказал мне больше, и чтобы я внимательнее его слушал. Все, что у меня было – это лишь голые факты. Даже если переживу все остальные опасности, велика вероятность, что мне в итоге не поверят. Но выбора у меня не было. Я должен был рискнуть и надеяться, что произойдет что-то, что подтвердит мои слова в глазах властей.

Моей первой задачей было просто продержаться следующие три недели. Сегодня двадцать четвертое мая, а это значит, что двадцать дней мне необходимо провести в укрытии, прежде чем я смогу попытаться выйти на тех, у кого есть власть что-то изменить. Я предполагал, что меня будут искать две стороны – враги Скуддера, чтобы устранить, и полиция, которая захочет обвинить меня в его убийстве. Предстояла веселая погоня, и странным образом эта мысль даже утешала. Я так долго бездействовал, что теперь любая возможность что-то предпринять казалась мне благом. Когда я сидел один с телом и уповал на судьбу, то чувствовал себя не лучше раздавленного червя. Но если уж спасение моей шеи зависело от моей собственной сообразительности – я был готов смотреть на это с оптимизмом.

Следующей моей мыслью было: не найдется ли при Скуддере каких-нибудь бумаг, которые помогли бы мне лучше понять, в чем дело. Откинув скатерть, я обыскал его карманы. Отвращения к телу я больше не испытывал. Лицо у него было на удивление спокойным для человека, сраженного внезапным ударом. В нагрудном кармане ничего не оказалось, в жилете – только несколько мелких монет и мундштук. В брюках нашелся маленький перочинный ножик и немного серебра. В боковом кармане пиджака лежал старый портсигар из крокодиловой кожи. Черной записной книжки, которую я раньше видел, и где Скуддер делал пометки, нигде не было. Очевидно, ее забрал убийца.

Но когда я поднял голову, то заметил, что в письменном столе были выдвинуты несколько ящиков. Скуддер никогда бы не оставил их в таком виде – он был самым аккуратным из людей. Кто-то явно что-то искал. Возможно, ту самую записную книжку. Я обошел всю квартиру и обнаружил, что ее обшарили повсюду: перерыли книги, ящики, шкафы, коробки, даже карманы одежды в моем гардеробе и сервант в столовой. От книжки не осталось и следа. Скорее всего, враги все же ее нашли – но не у самого Скуддера.

Потом достав атлас, я развернул большую карту Британских островов и решил отправиться в какой-нибудь дикий край, где мои навыки выживания могли бы пригодиться, ведь в городе я чувствовал бы себя, как крыса в ловушке. Мне показалось, что лучше всего подойдет Шотландия: мои предки были шотландцами, и я мог бы легко сойти за местного. Вначале у меня даже была мысль прикинуться немецким туристом – у отца были компаньоны-немцы, и с детства я неплохо говорил по-немецки. Не говоря уж о том, что я провел три года в немецкой колонии Дамараленд в поисках меди. Но я рассудил, что скромнее было бы стать шотландцем – это вызовет меньше подозрений и меньше будет связано с тем, что полиция могла бы узнать о моем прошлом. Поэтому выбрал Галлоуэй как лучшее направление: судя по карте, это был ближайший к дикой местности уголок Шотландии, да и само место было не слишком густонаселенное.

Справочник Брэдшоу сообщил, что поезд отходит с вокзала Сент-Панкрас в 7:10 и прибывает на любую станцию Галлоуэя к позднему полудню. Это меня устраивало, но куда важнее было понять, как добраться до Сент-Панкрас, ведь сомнений в том, что дом уже караулят приятели Скуддера, почти не оставалось. Через некоторое время меня осенило. С этой мыслью я лег спать и проспал два тревожных часа.

Пробуждение в четыре часа ознаменовалось тем, что я распахнул ставни спальни. Слабый свет летнего рассвета уже заливал небо, а воробьи вовсю щебетали. Меня охватило странное чувство – будто я был брошенным богом дураком. Хотелось все бросить и надеяться, что британская полиция отнесется к моей истории с пониманием. Но, обдумав все снова, мне не удалось найти ни одного весомого аргумента против решения, принятого накануне. Скривившись, я решил идти дальше по намеченному пути. Страха как такового я не испытывал – просто не хотелось без нужды лезть в неприятности, если вы понимаете, о чем речь.

Мне удалось отыскать поношенный твидовый костюм, пару крепких ботинок с подбитыми гвоздями подошвами и фланелевую рубашку с воротником. В карманы я положил запасную рубашку, кепку, носовые платки и зубную щетку. За два дня до этого снял крупную сумму в золотых монетах – на случай, если Скуддеру понадобятся деньги – и теперь взял с собой пятьдесят фунтов в соверенах, спрятав их в пояс, привезенный из Родезии. Это было почти все, что мне могло понадобиться. Затем я принял ванну и подстриг свои длинные усы, оставив лишь короткую щетину.

Теперь наступил следующий этап. Паддок обычно приходил ровно в 7:30 и открывал дверь своим ключом. Но примерно без двадцати семь, как я знал по горькому опыту, с громыханием бидонов появлялся молочник и оставлял у моей двери молоко. Я иногда встречал этого молочника, когда выходил на раннюю прогулку. Это был молодой человек примерно моего роста, с жиденькими усами, в белом халате. На него были возложены все мои надежды.

В затемненной курительной комнате, куда сквозь ставни уже проникали утренние лучи, я устроился с виски и содовой, захватив пару печений из буфета. К этому времени уже приближалось шесть часов. Я положил трубку в карман и наполнил кисет табаком из банки, стоявшей на столе у камина. Копаясь в табаке, мои пальцы наткнулись на что-то твердое – черную записную книжку Скуддера. Это показалось мне добрым знаком. Откинув ткань с тела, я был поражен спокойствием и достоинством мертвого лица.

– Прощай, старина, – сказал я. – Постараюсь сделать все, что смогу ради тебя. Пожелай мне удачи, где бы ты ни был.

Потом я стал слоняться в прихожей, дожидаясь молочника. Это была самая тяжелая часть дела – меня просто распирало от желания выбраться на улицу. Прошло шесть тридцать, потом шесть сорок, а он все не приходил. Болван выбрал именно этот день, чтобы опоздать. Ровно в 6:46, услышав грохот бидонов за дверью, я открыл входную дверь – и вот он, выбирает мои бидоны из общей связки и насвистывает сквозь зубы. Увидев меня, молочник вздрогнул.

– Зайдите-ка на минутку, – сказал я. – Поговорить надо. – И повел его в столовую.

– Похоже, вы парень не промах, и мне нужна ваша помощь. Одолжите на десять минут кепку и халат и будет вам за это соверен.

Молочник уставился на золото и широко улыбнулся.

– В чем дело? – спросил он.

– Спор, – сказал я. – Объяснять времени нет, но, чтобы выиграть, мне нужно быть молочником ближайшие десять минут. Все, что от вас требуется, просто подождать здесь, пока я не вернусь. Немного опоздаете, но никто не будет жаловаться, а соверен ваш.

– Ладненько! – весело ответил он. – Я не из тех, кто портит веселое дело. Вот вам форма, сэр.

Я надел его синюю кепку и белый халат, подхватил бидоны, захлопнул за собой дверь и, насвистывая, побежал вниз по лестнице. Привратник внизу велел мне «заткнуться», что означало, что мой маскарад вполне убедителен.

Сначала мне показалось, что на улице никого нет. Потом я заметил полицейского в ста ярдах и какого-то бездельника, шаркающего по другой стороне улицы. Какой-то импульс заставил меня поднять глаза к дому напротив, и на первом этаже я увидел лицо в окне. Когда тот бездельник проходил мимо, он взглянул вверх, и мне показалось, они обменялись сигналами.

Я пересек улицу, весело насвистывая и копируя бодрую походку молочника. Затем свернул в первую попавшуюся боковую улицу, а оттуда в переулок налево, мимо пустыря. На этой улочке никого не было, и я скинул бидоны за забор, а за ними отправил и кепку с халатом. Мне едва удалось надеть свою тканевую кепку, как за углом показался почтальон. Я пожелал ему доброго утра, и он ответил мне без малейшего подозрения. В этот момент часы соседней церкви пробили семь.

Нельзя было терять ни секунды. Добежав до Юстон-роуд, я перешел на бег. Часы на вокзале Юстон показывали пять минут восьмого. На Сент-Панкрас времени брать билет не было, да и я еще не решил, куда именно ехать. Поэтому заскочил в последний вагон поезда на платформе, которую мне указал носильщик, при этом увернувшись от двух служащих, перегородивших мне дорогу.

Через три минуты, когда мы с ревом неслись по северным тоннелям, ко мне подошел рассерженный проводник. Он оформил мне билет до Ньютон-Стюарта – это название неожиданно всплыло в моей памяти – и проводил меня из уютного первого класса в вагон третьего класса для курящих, где уже сидели моряк и полная женщина с ребенком. Провожая меня, он ворчал себе под нос, а я, вытирая пот со лба, с нарочитым шотландским акцентом, начиная входить в образ, сообщил своим попутчикам, что догонять поезда – занятие не из простых.

– Ах, какой же наглый этот контролер! – возмущенно сказала женщина. – Надо было по-шотландски его отругать, вот тогда бы знал свое место. Он жаловался, что у этой малышки нет билета, хотя ей еще и четырех не будет до двенадцатого августа, и еще ему не понравилось, что этот джентльмен плюется!

Моряк мрачно поддержал ее.

Так я и начал свою новую жизнь в атмосфере протеста против властей, вспоминая, что всего неделю назад мир казался мне скучным.

Глава 3. Приключение литературного трактирщика

В тот день, направляясь на север, я был мрачен и погружен в раздумья. Стояла прекрасная майская погода, боярышник цвел вдоль каждого забора, и у меня в голове возник вопрос, почему, будучи еще свободным человеком, я остался в Лондоне и не воспользовался благами этой райской страны. Я не осмелился появиться в вагоне-ресторане, но на станции Лидс купил обед и поделился им с полной женщиной, также купив утренние газеты. В них писали о лошадях, заявленных на дерби, о начале крикетного сезона, а еще несколько заметок о том, как стабилизируется ситуация на Балканах, и о том, что британская эскадра направляется в Киль.

Закончив с газетами, я достал черную записную книжку Скуддера и стал ее изучать. Она была почти вся исписана пометками, в основном цифрами, хотя иногда попадались и имена. Например, неоднократно встречались слова «Хофгаард», «Люнвиль» и «Авокадо», а особенно часто – «Павия».

Теперь я был уверен, что Скуддер никогда ничего не делал без причины, и не оставалось сомнений, что здесь зашифровано какое-то послание. Решение подобных шифров всегда меня интересовало. Раньше я тоже немного этим занимался, когда служил офицером разведки в заливе Делагоа во время англо-бурской войны. У меня есть склонность к таким вещам, как шахматы и головоломки, и я думал, что неплохо разбираюсь в расшифровке кодов. Этот шифр напоминал числовой код, где группы цифр обозначают буквы алфавита, но любой достаточно сообразительный человек может разгадать такой код за час-два, надеюсь, что Скуддер не стал бы использовать что-то настолько примитивное. Поэтому было решено сосредоточиться на словах – ведь с помощью ключевого слова, определяющего порядок букв, можно создать довольно надежный числовой шифр.

Я мучился над этим часами, но ни одно из слов не подошло. Потом заснул и проснулся уже в Дамфрисе, как раз вовремя, чтобы пересесть на пригородный поезд в Галлоуэй. На платформе был человек, который мне сразу не понравился, но он даже не взглянул на меня, и, увидев свое отражение в зеркале торгового автомата, я понял почему. С моим загорелым лицом, поношенным твидовым костюмом и сутулой походкой я был похож на горного фермера, каких в третьем классе ехала уйма.

Мое путешествие проходило в окружении полдюжины таких же людей, в атмосфере табачного дыма глиняных трубок. Они возвращались домой после еженедельного рынка, и все их разговоры крутились вокруг цен. Повсюду были слышны рассказы о том, как прошел окот овец у Керна, Дьюха и еще дюжины других загадочных ручьев. Больше половины мужчин плотно пообедали и были изрядно пропитаны виски, а на меня не обращали никакого внимания. Мы медленно катились в край маленьких лесистых долин, а затем в широкую вересковую пустошь, сверкающую озерами, с высокими синими холмами, видневшимися на севере.

Около пяти часов вагон опустел, и я остался один, как и надеялся. На следующей станции вышел. Это маленькое место, название которого едва запомнил, расположено прямо в сердце болота. Оно напомнило мне одну из тех забытых станций где-нибудь в Карру. Старый начальник станции копался в саду и, закинув за плечо лопату, неторопливо подошел к поезду, принял посылку и вернулся обратно к своему картофелю. Билет у меня взял мальчик лет десяти, и я пошел по белой дороге, через бурую пустошь.

Это был великолепный весенний вечер. Каждый холм отчетливо выделялся, словно вырезанный из аметиста. Воздух пах странной, корневой сыростью болот, но был свеж, как в открытом океане, и удивительным образом поднимал настроение. У меня появилась легкость на душе. Можно было подумать, что я просто мальчишка, отправившийся в весенний поход, а не тридцатисемилетний мужчина, которого разыскивает полиция. У меня возникло то же чувство, как и когда-то морозным утром перед большим переходом на высоком вельде. Поверьте, я шагал по той дороге насвистывая. У меня не было никакого четкого плана действий – только идти дальше и дальше по этой благословенной, холмистой земле, и с каждой милей мне становилось легче на душе.

У придорожной рощицы я срезал ореховый прутик для походной трости и вскоре свернул с шоссе на прилегающую тропу, которая проходила через ущелье вдоль шумного ручья. Рассудив, что все еще значительно опережаю любую возможную погоню, я решил этой ночью действовать по своему усмотрению. С момента последнего приема пищи прошло уже несколько часов, и я сильно проголодался, когда добрался до пастушьей хижины, приютившейся в укромном уголке у водопада. У двери стояла женщина с загорелым лицом, и она приветствовала меня с той доброжелательной застенчивостью, что свойственна жителям пустошей. На мой вопрос о ночлеге, женщина сказала, что может предложить мне кровать на чердаке и вскоре поставила передо мной сытный ужин из ветчины с яйцами, лепешек и густого сладкого молока.

Когда стемнело, с холмов вернулся ее муж – высокий, сухощавый человек, чей один шаг равнялся трем шагам обычного человека. Они не задавали никаких вопросов – в их поведении чувствовался настоящий такт тех, кто живет в диких краях. Было заметно, что они приняли меня за какого-то торговца, и я охотно поддержал это впечатление. Разговор был в основном о скоте – теме, в которой хозяин знал немного, зато сам он поведал немало о местных рынках Галлоуэя. Все это я отметил про себя на будущее. К десяти часам я уже засыпал в кресле, и кровать на чердаке приняла измученного путника, который не раскрыл глаз до пяти утра, когда в маленьком хозяйстве снова началась жизнь.

Супружеская пара наотрез отказалась брать у меня деньги, и к шести утра позавтракав, я снова шагал на юг, решив вернуться к железной дороге на одну-две станции дальше от того места, где вчера сошел, и оттуда поехать обратно. Мне показалось, что это самый безопасный путь, ведь полиция естественным образом предположит, что преступник все дальше удаляется от Лондона в сторону какого-нибудь западного порта. Скорее всего у меня был еще хороший запас времени, ведь, по моим расчетам, на то, чтобы свалить на меня вину, потребуется несколько часов, и еще несколько – чтобы опознать человека, севшего на поезд на станции Сент-Панкрас.

Погода была все такая же веселая, ясная, весенняя, что не могло не отразиться на моем настроении, которое было лучше, чем за последние месяцы. Я шел по длинному хребту пустоши, обходя стороной высокий холм, который пастух называл Кэрнсмор-оф-Флит. Повсюду кричали гнездящиеся кулики и чибисы, а зеленые луга у ручьев были усыпаны ягнятами. Вся вялость последних месяцев словно покидала мое тело, и я шагал бодро, как четырехлетний жеребец. Постепенно я добрался до возвышенности, откуда открылся вид на долину небольшой реки, и в миле от меня, среди вереска, был заметен дым от поезда.

Станция, куда я пришел, идеально подходила для моих целей. Пустошь вздымалась вокруг, словно стена, оставляя место только для узкого спуска, зала ожидания, билетной кассы, домика начальника станции и крохотного дворика с кустами крыжовника и цветами. Казалось, к станции не вела ни одна дорога, а для пущего уединения поблизости плескались волны озера, разбиваясь о серые гранитные берега. Я ждал в густом вереске, пока не увидел на горизонте дым поезда, идущего на восток. И только тогда подошел к крохотной билетной кассе и взял билет до Дамфриса.

Единственными пассажирами в вагоне были старый пастух и его собака – косоглазый зверь, к которому не возникало особого доверия. Мужчина спал, а рядом с ним на сиденье лежал утренний выпуск газеты «Скотсман». Я жадно схватил ее, надеясь узнать что-нибудь важное. Две колонки были посвящены так называемому убийству на Портленд-Плейс. Мой слуга Пэддок поднял тревогу и организовал арест молочника. Бедняга, похоже, дорого расплатился за полученный соверен; но для меня это оказалось весьма выгодной сделкой, ведь, судя по всему, его задержание заняло полицию на большую часть дня. В последних новостях я нашел продолжение этой истории. Молочника отпустили, а подлинный преступник, личность которого полиция пока не раскрывает, предположительно уехал из Лондона в северном направлении. Там также была короткая заметка обо мне как о владельце квартиры. Не потребовалось много времени, чтобы понять, что полиция нарочно вставила это, стараясь убедить меня, хоть и неумело, что я вне подозрений.

Больше в газете не было ничего интересного – ни о внешней политике, ни о Каролидесе, ни о чем-то еще, что интересовало Скуддера. Я отложил газету и заметил, что мы приближаемся к станции, на которой я вышел вчера. Начальник станции, выкапывавший картофель, заметно оживился: западный поезд задержался, пропуская нас, и трое мужчин, сошедшие с него, тут же принялись о чем-то расспрашивать его. Я решил, что это местная полиция, вызванная Скотленд-Ярдом, и что они проследили мой путь до этой заброшенной станции. Сидя глубоко в тени, я внимательно за ними наблюдал. Один из них держал книжку и что-то записывал. Старик выглядел раздраженным, а мальчик, проверявший мой билет, что-то оживленно рассказывал ему. Вся группа смотрела в сторону пустоши, туда, где белая дорога исчезала вдали. Я надеялся, что они предпримут попытку там найти мой след. Когда мы отъехали от станции, мой попутчик проснулся. Он уставился на меня блуждающим взглядом, пнул свою собаку с раздражением и спросил, где мы находимся. Было очевидно, что он очень пьян.

– Вот к чему приводит трезвость, – сказал мужчина с горьким сожалением.

Я выразил удивление, что имею честь беседовать с убежденным трезвенником.

– О, я-то ярый трезвенник, – буркнул он с вызовом. – Я поклялся на Мартинасов день и с тех пор ни капли виски в рот не брал. Даже на Хогманай, хотя искушение было велико.

Он закинул ноги на сиденье и вдавил лохматую голову в подушку.

– И вот что я за это получил, – застонал пастух. – Голова хуже, чем адское пламя, а глаза разбегаются и в разные стороны смотрят.

– А что же так на тебя подействовало? – спросил я.

– Напиток, который они зовут бренди. Я ведь трезвенник, виски не трогал, а вот бренди целый день понемногу тянул, и боюсь, что теперь мне недели две не оправиться.

Голос пастуха растворился в бессвязном бормотании, и сон снова овладел им.

Мой план заключался в том, чтобы сойти на какой-нибудь станции по ходу маршрута, но поезд неожиданно предоставил мне лучший шанс: он остановился на краю водопропускной трубы, пересекающей бурную, темную, словно портер, реку. Я выглянул наружу и увидел, что все окна в вагонах были закрыты, а вокруг не было ни души. Тогда я открыл дверь и быстро спрыгнул в заросли лещины, что росли вдоль тропы.

Все бы обошлось, если бы не эта проклятая собака. Решив, что я убегаю с имуществом ее хозяина, она залаяла и чуть не ухватила меня за брюки. Шум разбудил пастуха, и, выбежав к дверям вагона, он закричал, подумав, что я покончил с собой. Я прополз через заросли, добрался до берега ручья и, укрывшись в кустах, оторвался от поезда примерно на сотню ярдов. Из своего укрытия я оглянулся и увидел кондуктора и нескольких пассажиров, собравшихся у распахнутой двери вагона и уставившихся в мою сторону. Трудно было вообразить исчезновение более заметное, даже, если бы я ушел под звуки фанфар и стук барабанов. К счастью, пьяный пастух отвлек всеобщее внимание. Он вместе с привязанной к поясу собакой внезапно вывалился из вагона, рухнул головой вперед на рельсы и покатился вниз по откосу к воде. Во время спасательной операции собака кого-то укусила – я услышал отчетливую брань. Вскоре обо мне забыли. Когда я, ползком, одолел с четверть мили, то решился все-таки обернуться. Поезд снова двинулся вперед и медленно растворился в ущелье между холмами.

Я оказался в широкой полукруглой долине вересковых пустошей, где бурная река служила радиусом, а высокие холмы на севере образовывали дугу. Ни звука, ни знака человеческого присутствия – только журчание воды и бесконечные крики куликов. И все же именно здесь впервые я ощутил настоящий страх преследуемого. Я думал не о полиции, а о других – тех, кто знал, что мне известно о тайне Скуддера, и не мог позволить мне остаться в живых. Меня наполняла уверенность, что они будут преследовать с такой настойчивостью и вниманием, на какие британский закон неспособен, и, когда схватят, пощады мне не будет.

Кругом не было ни души – лишь безлюдная равнина. Солнце искрилось на рельсах и мокрых камнях ручья, и трудно было представить себе более мирную картину. Тем не менее, я побежал. Пригибаясь в канавках болота, я бежал, пока пот не залил мне глаза. Страх не исчезал, пока я не добрался до края горы и не рухнул, задыхаясь, на хребет, высоко над водами бурой реки. С этой высоты было возможно охватить взглядом всю вересковую равнину – вплоть до железной дороги и дальше, к югу, где зеленые поля сменяли вереск. У меня орлиное зрение, но я не заметил ни единого движения вокруг. Но на востоке, за хребтом горы, передо мной раскинулся совсем другой пейзаж – неглубокие зеленые долины, поросшие елями, и тонкие пылевые полосы дорог. Наконец, я взглянул в голубое майское небо и увидел нечто, от чего у меня участился пульс…

Низко на юге в небо поднимался моноплан. Я был уверен, что он ищет меня, и что он не принадлежит полиции. В течение часа или двух я следил за ним из укрытия среди вереска. Он летел низко вдоль вершин холмов, затем начал описывать узкие круги над долиной, по которой я только что прошел. Потом, словно передумав, набрал большую высоту и улетел обратно на юг.