Полная версия:
Тридцать девять ступеней
Джон Бакен
Тридцать девять ступеней
© ИДДК
* * *Мой дорогой Томми,
Ты и я давно питаем слабость к тому элементарному жанру рассказов, который американцы называют «дайм-новел» (дешевый роман), а мы – «ужастиком» или «шокером» – роману, где события бросают вызов вероятности и едва-едва не выходят за границы возможного. Во время болезни прошлой зимой я исчерпал весь запас таких жизнеутверждающих историй и был вынужден написать одну сам. Эта небольшая книжка – мой результат, и я хотел бы посвятить ее тебе в память о нашей давней дружбе, в те времена, когда самые дикие выдумки были куда менее невероятны, чем действительность.
Твой Дж. Б.Глава 1. Человек, который умер
Я вернулся из центра города около трех часов дня в тот майский полдень, испытывая довольно сильное разочарование в жизни. Проведенные три месяца в Старом Свете оставили после себя только усталость и пресыщение. Еще год назад я бы ни за что не поверил, что смогу чувствовать нечто подобное – тогда мне это казалось невозможным. Погода угнетала меня до глубины души, болтовня типичных англичан вызывала отвращение, мне остро не хватало физической активности, а лондонские развлечения казались мне такими же пресными, как газировка, простоявшая весь день на солнце. «Ричард Хэнней, – твердил я себе, – ты явно не на своем месте, дружище. Пора уносить ноги, пока не стало хуже».
Меня злило вспоминать планы, которые я выстраивал в последние годы, будучи в Булавайо. Я сколотил себе состояние – не огромное, но вполне для меня приличное, – и представлял себе разные способы наслаждаться жизнью. Отец привез меня из Шотландии в возрасте шести лет, и я с тех пор ни разу не бывал на родине, так что Англия казалась мне сказочной страны, и я рассчитывал остаться здесь до конца своих дней.
Но с самого начала меня постигло разочарование. Примерно через неделю я устал от достопримечательностей, а меньше чем за месяц мне опротивели рестораны, театры и скачки. У меня не было настоящих друзей, с которыми можно было бы проводить время, возможно, в этом все и дело. Много кто приглашал меня в гости, но, похоже, я им был не особенно интересен. Они задавали мне пару вопросов про Южную Африку, а затем переключались на свои дела. Множество дам с империалистскими взглядами приглашали меня на чай, чтобы представить мне учителей из Новой Зеландии или редакторов из Ванкувера – это было невероятно скучно. А ведь мне было тридцать семь лет, я был здоров, крепок, и денег у меня хватало на веселую жизнь, и все же я скучал целыми днями. Я почти уже решился уехать обратно в страну вельдов, потому что был самым скучающим человеком во всем Соединенном Королевстве.
В тот день после обеда я донимал своих брокеров по поводу инвестиций – просто чтобы чем-то занять голову, – а по дороге домой зашел в свой клуб, скорее питейное заведение, куда принимали даже колониальных членов. Я крепко выпил и прочел вечерние газеты. Все они пестрели новостями о конфликте на Ближнем Востоке и статьей о Каролидесе, греческом премьер-министре. Это меня заинтересовало. Похоже, он был одной из ключевых фигур в этой истории и, в отличие от большинства, играл по правилам. Я понял, что в Берлине и Вене его люто ненавидят, но мы, судя по всему, собираемся его поддерживать. В одной статье утверждалось, что именно он – единственное, что отделяет Европу от Армагеддона. Я помню, как подумал: а не найти ли мне работу где-нибудь в тех краях? Мне показалось, что Албания – как раз то место, где не придется скучать.
Около шести часов я вернулся домой, переоделся, поужинал в кафе «Рояль» и заглянул в мюзик-холл. Зрелище оказалось довольно глупым – какие-то нелепые женщины и мужчины с лицами, больше смахивающими на гримасничающих обезьян. Я пробыл там недолго. Ночь выдалась ясной и приятной, когда я шел обратно в квартиру, которую снял недалеко от Портленд-Плейс. По тротуарам мимо меня струилась толпа, оживленная, болтающая, занятая чем-то, и я завидовал этим людям: у них хотя бы было дело. Эти продавщицы, клерки, франты, полицейские – у всех был какой-то интерес к жизни. Я дал нищему полкроны только потому, что он зевнул. Он был мне собратом по несчастью. На Оксфордской площади подняв глаза к весеннему небу дал себе обет: если старая добрая Англия не найдет для меня какое-нибудь дело; если ничего не произойдет – сяду на ближайший корабль до Капской земли.
Моя квартира находилась на первом этаже нового дома за отелем «Лэнгхэм». Там была общая лестница, швейцар и лифтер на входе, но ресторана или чего-то такого не было, а каждая квартира была полностью изолирована. Мне не по душе иметь прислугу в доме, так что у меня был человек, который приходил по утрам к восьми и уходил в семь, потому что я никогда не ужинал дома.
Я как раз вставлял ключ в замок, когда заметил, что рядом со мной стоит мужчина. Он подошел незаметно, и его внезапное появление заставило меня вздрогнуть. Это был худощавый человек с короткой каштановой бородкой и маленькими, сверлящими голубыми глазами. Я узнал в нем жильца с верхнего этажа, с которым мы иногда обменивались парой слов на лестнице.
– Можно с вами поговорить? – спросил он. – Разрешите зайти на минутку?
Он с трудом контролировал голос, а его рука трясла мой рукав.
Открыв дверь, я жестом пригласил его войти. Он сразу же метнулся в заднюю комнату, где я обычно курил и писал письма, а затем бросился обратно.
– Дверь заперта? – спросил он взволновано и сам же защелкнул цепочку.
– Простите, – сказал он с мольбой в голосе. – Может-быть, это слишком смело с моей стороны, но вы показались мне человеком, который поймет. Я думал о вас всю эту неделю, когда все пошло наперекосяк. Послушайте, не окажете ли вы мне одну услугу?
– Я выслушаю вас, – сказал я. – Больше ничего обещать не могу.
Меня начинало беспокоить поведение этого нервного типа.
Рядом на столике стоял поднос с напитками, он налил себе крепкий виски с содовой, выпил в три глотка и разбил стакан, ставя его обратно.
– Извините, – сказал он. – Я немного взвинчен сегодня. Видите ли, в данный момент я – мертв.
Я сел в кресло и закурил трубку.
– Каково это быть мертвым? – спросил, будучи почти уверенным, что имею дело с сумасшедшим.
Улыбка промелькнула на его напряженном лице.
– Я еще не сошел с ума. Пока что. Послушайте, сэр, я за вами наблюдал и думаю, вы хладнокровный человек. Думаю также, что вы честный и не испугаетесь рискованного дела. Хочу открыть вам свою тайну. Мне нужна помощь – как никому другому. Могу ли я на вас рассчитывать?
– Рассказывайте, – сказал я. – А там посмотрим.
Незнакомец, казалось, собрался с духом для большого усилия, а потом рассказал самый странный вздор, какой я когда-либо слышал. Сначала было не совсем понятно, о чем он говорит, и мне пришлось останавливать его и задавать вопросы. Но суть была такова.
Этот человек был американцем из Кентукки и после колледжа, будучи довольно состоятельным, решил отправиться путешествовать по миру. Немного писал, работал военным корреспондентом для одной чикагской газеты и провел год или два в Юго-Восточной Европе. Мне показалось, что лингвистические способности у него были отличные, а также глубокое знание общества тех мест. Он свободно упоминал множество имен, которые я помнил по газетам.
Рассказчик пояснил, что сначала игрался с политикой ради интереса, а потом потому, что не мог иначе. Я воспринял его как проницательного, неугомонного человека, которому всегда нужно докопаться до сути. Но на этот раз он зашел немного дальше, чем планировал.
Я передаю его рассказ так, как смог его понять. Где-то за кулисами всех правительств и армий действовало большое подпольное движение, организованное крайне опасными людьми. Случайно наткнувшись на него, мой рассказчик так увлекся, что попал в ловушку. Я понял, что большинство участников были образованными анархистами – теми самыми, что устраивают революции, но наряду с ними в деле замешаны и финансисты, которые играли ради денег. Умный человек может хорошо заработать на падающем финансовом рынке, и обе эти стороны были заинтересованы в том, чтобы рассорить Европу.
История, которую он поведал, содержала странные вещи, которые многое объясняли. То, что раньше казалось мне загадкой: события Балканской войны, как одно государство внезапно оказалось на вершине, почему заключались и разрушались союзы, почему исчезали определенные люди, откуда берутся деньги на войну. Цель всего заговора была – натравить Россию и Германию друг на друга.
Когда я спросил зачем, мой собеседник ответил, что анархисты считали, что это даст им заветный шанс. Все перемешается, и на обломках появится новый мир. Капиталисты же будут загребать деньги лопатой, скупая обломки. Капитал, говорил он, не знает ни совести, ни отечества. К тому же, за всем этим стояли евреи, а евреи, по его словам, ненавидели Россию пуще ада.
– Вы удивляетесь? – воскликнул незнакомец. – Триста лет их преследовали, и это ответ на погромы. Евреи повсюду, но, чтобы их найти, надо пробраться далеко в закулисье. Возьмите любую крупную тевтонскую компанию. Если у вас с ней дела, первый человек, кого вы встретите – принц фон унд цу кто-то там, элегантный молодой человек, говорящий на английском, как в Итон и Харроу. Но он ничего не решает. Если у вас большой бизнес, вы пройдете дальше и найдете выступающего вперед западнофалийца с выступающим лбом и манерами свиньи. Это немецкий бизнесмен, из-за которого ваши английские газеты нервничают. Но если у вас самый крупный контракт, и вы дойдете до настоящего босса, десять к одному, что вам придется столкнуться с маленьким белолицым евреем в инвалидном кресле с взглядом, как у гремучей змеи. Да, сэр, именно он сейчас правит миром, и у него нож в империи царя, потому что его тетку оскорбили, а отца выгнали из какого-то захолустного местечка на Волге.
Я не мог не сказать, что его еврейские анархисты, кажется, немного опоздали.
– И да, и нет, – ответил он. – Они выиграли кое-что, но наткнулись на нечто большее, чем деньги, на нечто, что не купишь – старые элементарные боевые инстинкты человека. Если тебя собираются убить, ты придумываешь себе какой-то флаг и страну, за которые будешь сражаться, а если выживешь, то начинаешь это любить. Эти дурацкие солдаты нашли то, что для них важно, и это разрушило прекрасный план, составленный в Берлине и Вене. Но мои друзья еще держали козыри в рукаве. У них в рукаве есть туз, и, если я не смогу прожить еще месяц, они его сыграют и победят.
– Но я думал, вы мертвы, – вставил я.
– Mors janua vitae, – усмехнулся мой собеседник.
(Я узнал эту цитату – это было почти все, что я знал из латыни: «Смерть – дверь в жизнь».)
– Я сейчас к этому подойду, – продолжил он, – но сначала должен просветить вас о многих вещах. Если вы читаете газеты, то, полагаю, вам знакомо имя Константина Каролидеса?
Я сразу встрепенулся – я как раз читал о нем этим самым днем.
– Это человек, который разрушил все их планы. Он единственный великий ум во всей этой игре, да еще и честный человек. Поэтому его и искали последние двенадцать месяцев. Я это выяснил, что было не так трудно, ведь любой дурак мог догадаться. Но я узнал, как они собираются его поймать, и эти знания были смертельно опасны. Вот почему я должен был «уйти».
Он сделал еще один глоток, а я сам смешал ему напиток, потому что меня начал интересовать этот бедолага.
– Добраться до него у себя на родине они не могут – у него телохранители из Эпира, которые и родную бабку заживо освежуют. Но пятнадцатого июня он приедет в этот город. Британский Форин-офис теперь устраивает международные чаепития, и самое крупное намечено как раз на этот день. Каролидес считается главным гостем, и, если мои приятели добьются своего, он уже не вернется к своим восторженным соотечественникам.
– Тогда все просто, – сказал я. – Можно предупредить его и оставить дома.
– И сыграть на руку им? – резко спросил он. – Если Каролидес не приедет, то они одержат верх, потому что он единственный человек, способный распутать этот клубок. А если правительство предупредит его, то он не приедет, потому что не знает, насколько велики ставки пятнадцатого июня.
– А как насчет британского правительства? – спросил я. – Они же не позволят убить своего гостя. Предупредите их – и они примут дополнительные меры.
– Нет, бесполезно. Могут набить город агентами в штатском, удвоить количество полицейских – и все равно Константин будет обречен. Мои друзья играют не в детские игры. Им нужна громкая акция, чтобы на нее смотрела вся Европа. Его убьет австриец, и найдется много доказательств, что за этим стоят большие люди в Вене и Берлине. Все это, конечно, будет дьявольской ложью, но миру это покажется правдой. Я не болтаю пустое, друг мой. Я знаю каждую деталь этого дьявольского заговора и могу сказать, что это будет самый искусный акт подлости со времен Борджиа. Но все сорвется, если в Лондоне пятнадцатого июня будет жив человек, который знает все механизмы этой игры. И этот человек – ваш слуга, Франклин П. Скуддер.
Мне начинал нравиться этот парень. Его челюсть была сомкнута, как капкан, и в его острых голубых глазах горел боевой огонь. Если он и врал мне, то мастерски.
– Где вы узнали эту историю? – спросил я.
– Первую зацепку я получил в трактире на Ахензе, в Тироле. Это заставило меня начать расследование, и я собрал остальные улики в меховом магазине в Галицийском квартале Будапешта, в клубе для иностранцев в Вене и в маленьком книжном магазине на Ракницштрассе в Лейпциге. Завершил сбор доказательств я окончательно десять дней назад в Париже. Подробности сейчас рассказать не могу – это уже целая история. Когда я убедился в своей правоте, то решил, что должен исчезнуть, и добрался до этого города по весьма странному маршруту. Я покинул Париж щеголеватым молодым франко-американцем, а отплыл из Гамбурга как еврей-торговец алмазов. В Норвегии я был английским студентом Ибсена, собирающим материалы для лекций, но, когда покидал Берген – кинооператором с особой серией фильмов о лыжниках. В Лондон я прибыл из Лита с пачкой предложений по поставке древесной массы для газет. И до вчерашнего дня чувствовал себя вполне уверенно, так как думал, что мне удалось хорошо замести следы. А потом…
Воспоминание, кажется, расстроило его, и он проглотил еще виски.
– Потом я увидел мужчину, стоявшего на улице у этого дома. Я почти весь день сидел в комнате и наблюдал за ним из окна, надеясь, что узнаю… Он заходил и говорил с портье… Я выбирался на улицу после темноты на час или два. Когда вернулся с прогулки прошлой ночью, нашел в почтовом ящике визитку. На ней было имя человека, которого я меньше всего хотел встретить на этом свете.
Думаю, что взгляд моего собеседника и его испуганное лицо окончательно убедили меня в его честности. Мой голос стал строже, когда я спросил, что он сделал дальше.
– Понятно, что я попался накрепко, как селедка в бочке, – и что выход только один: мне нужно было умереть. Если мои преследователи решат, что я мертв, они успокоятся.
– И как вы это провернули?
– Я сказал своему слуге, что чувствую себя плохо, и изобразил из себя умирающего. Это оказалось несложно, ведь мне хорошо удается маскироваться. Потом я раздобыл труп – в Лондоне всегда можно найти тело, если знаешь, куда обращаться. Я привез его обратно домой в сундуке на четырехколесной телеге, и мне даже помогли затащить его наверх – по причине моей мнимой болезни. Понимаете, нужно было подготовить все для следствия. Я лег в постель, велел своему человеку приготовить мне снотворное и отпустил его. Он хотел позвать врача, но я выругался и сказал, что терпеть не могу пиявок. Когда остался один, то занялся фальсификацией тела. Мертвец был моего роста, и, как я понял, умер от переизбытка алкоголя, так что пришлось разбросать вокруг спиртное. Слабым местом было лицо, поэтому я прострелил ему челюсть из револьвера. Наверное, завтра кто-нибудь поклянется, что слышал выстрел, но на моем этаже соседей нет, так что риск был оправдан. Тело оставил в кровати, одетым в мою пижаму, с револьвером на простынях и с намеренно созданным беспорядком вокруг. Потом переоделся в костюм, который держал для чрезвычайных случаев. Боялся бриться, чтобы не оставлять следов, да и смысла пытаться выйти на улицу не было. Весь день у меня были мысли о вас и, похоже, ничего другого не оставалось, как обратиться к вам за помощью. Я наблюдал из окна, пока не увидел, как вы вернулись домой, и тогда спустился вниз, чтобы вас встретить… Ну вот, сэр, думаю, теперь вы знаете о деле примерно столько же, сколько и я.
Скуддер сидел, быстро моргая и нервно дрожа, но при этом решительно настроенный. К тому времени я уже почти поверил, что он говорит правду. Рассказ был самым невероятным, но я слышал в жизни много подобных диких историй, которые оказывались правдой, и привык судить не по рассказу, а по человеку. Если бы Скуддер хотел пробраться в мою квартиру, чтобы потом перерезать мне горло, он бы рассказал более спокойную историю.
– Дайте мне ваш ключ, – сказал я, – я хочу посмотреть на тело. Прошу прощения за осторожность, но мне все же нужно проверить.
Скуддер печально покачал головой.
– Я предполагал, что вы попросите, но у меня нет ключа. Он на цепочке, на туалетном столике. Мне пришлось, ведь я не мог оставлять никаких следов, которые могли бы вызвать подозрения. Господа, что за мной гонятся, весьма проницательные личности. Так что вам придется поверить мне на слово этой ночью, а завтра вы получите доказательства насчет трупа, это уж точно.
Я на мгновение задумался.
– Ладно. Этой ночью я вам доверюсь. Я запру вас в этой комнате и оставлю ключ у себя. Но предупреждаю, мистер Скуддер, я верю, что вы честны, но, если вдруг окажется, что нет – я отлично управляюсь с пистолетом.
– Конечно, – сказал он, вскочив с неожиданной бодростью. – Не имею чести знать ваше имя, сэр, но скажу вам одно – вы настоящий джентльмен. Буду благодарен, если одолжите мне бритву.
Я отвел Скуддера в свою спальню и предоставил самому себе. Через полчаса из комнаты вышел человек, которого я едва узнал. Только его острые, голодные глаза остались прежними. Мой гость был гладко выбрит, с аккуратным пробором посередине и тщательно подстриженными бровями. Более того, держался он как человек, прошедший строевую подготовку, и был живым воплощением британского офицера, долго прослужившего в Индии – даже кожа у него была с характерным загаром. У него был монокль, который он вставил в глаз, и из его речи полностью исчез американский акцент.
– Черт возьми! Мистер Скуддер… – пробормотал я.
– Уже не мистер Скуддер, – поправил он. – Капитан Теофил Дигби, сороковой гуркский полк, сейчас в отпуске на родине. Надеюсь, вы это запомните, сэр.
Я постелил ему в комнате для курения, а сам отправился в свою спальню, куда более воодушевленный, чем за весь прошедший месяц. Оказывалось, в этом богом забытом городе все же случались интересные вещи.
Утром меня разбудил жуткий грохот у двери курительной – это шумел мой слуга Паддок. Я когда-то здорово выручил его в Шакаве, и как только приехал в Англию, взял его к себе. В красноречии он уступал даже бегемоту, да и камердинер из него был так себе, но я знал, что на его преданность можно рассчитывать.
– Прекрати шуметь, Паддок, – сказал я. – Там друг мой спит, капитан… капитан… – (я напрочь забыл имя) – В общем, отдыхает. Приготовь завтрак на двоих, а потом зайди ко мне.
Я сочинил Паддоку целую байку о том, что мой друг – важная шишка с измотанными нервами после перенапряжения – нуждается в полном покое и тишине. Никто не должен знать о его присутствии, иначе его засыплют письмами из Индийского ведомства и от самого премьер-министра, и весь отдых пойдет насмарку.
Надо отдать должное Скуддеру, этот человек великолепно сыграл свою роль за завтраком. Он посмотрел на Паддока через монокль, прямо как настоящий британский офицер, расспросил о бурской войне и заговорил со мной о куче вымышленных знакомых. Паддок, который и меня-то не звал «сэр», к нему так и прикипел этим обращением, будто от этого зависела его жизнь.
Я оставил Скуддера с газетой и коробкой сигар, а сам уехал в центр города до обеда. Когда вернулся, лифтер встретил меня с важным видом.
– Неприятная история тут с утра, сэр. Джентльмен из пятнадцатой квартиры застрелился. Его только что увезли в морг. Полиция сейчас там.
Я поднялся в эту квартиру и увидел двух полисменов и инспектора, занятых осмотром. Позадавал пару глупых вопросов, и меня довольно быстро выпроводили. Тогда я нашел слугу, который обслуживал Скуддера, и расспросил его, но понял, что тот ничего не заподозрил. Жалкий был субъект, с лицом как у могильщика, но полкроны его заметно утешили.
На следующий день я пошел на допрос присяжных. Представитель одного издательского дома дал показания, что покойный предлагал ему сделки по поставке древесной массы и, по его мнению, был агентом американской фирмы. Присяжные вынесли вердикт: самоубийство в состоянии душевного расстройства. Личные вещи передали в американское консульство.
Я подробно рассказал обо всем Скуддеру, и он был чрезвычайно заинтересован. Сказал, что с удовольствием сам бы сходил на это слушание, мол, это, наверное, почти как читать собственный некролог.
Первые два дня, что он провел у меня в курительной комнате, и был удивительно спокоен. Читал, курил и много записывал в блокнот. По вечерам мы играли в шахматы – и Скуддер каждый раз меня обыгрывал. Думаю, он восстанавливал нервы после тяжелого напряжения. Но на третий день мой гость начал заметно нервничать. Он составил календарь с днями до пятнадцатого июня и вычеркивал каждый день красным карандашом, оставляя в строчках пометки. Я нередко заставал его в задумчивости, с остекленевшими глазами. После таких периодов молчания Скуддер часто становился подавленным. Постепенно в нем снова нарастала тревога. Он прислушивался к каждому шороху и постоянно интересовался, можно ли доверять Паддоку. Иногда Скуддер раздражался по пустякам, а потом извинялся. Я не обижался – понимал, с какой задачей он столкнулся. Больше всего его тревожила не собственная безопасность, а успех задуманного плана. Маленький человек, но словно сделан из стали, без тени слабости. Однажды вечером он стал особенно серьезен.
– Послушайте, Хэнней, – сказал Скуддер, – думаю, мне стоит посвятить вас в дело поглубже. Мне бы не хотелось уйти, не оставив после себя никого, кто смог бы продолжить борьбу.
И он начал рассказывать мне в деталях то, что раньше только упоминал вскользь.
Честно говоря, я слушал его не слишком внимательно. Меня куда больше интересовали его собственные приключения, чем вся эта большая политика. Я считал, что Каралидес и его дела – это не мое, пусть он сам с этим разбирается. Так что многое из сказанного вылетело у меня из головы. Помню только, что Скуддер очень четко дал понять: настоящая угроза Каралидесу возникнет только после его прибытия в Лондон, и исходит она с самых высоких кругов, где никто и в мыслях не допустит подозрения. Он назвал имя женщины, Юлия Чехеньи, как-то связанной с этой опасностью. Похоже, она должна была сыграть роль приманки, чтобы увести Каралидеса из-под охраны.
Скуддер говорил также о некоем «Черном Камне» и о шепелявом мужчине, а еще очень подробно описал одного человека, которого ни разу не упомянул без дрожи – старик с молодым голосом, умевший прикрывать глаза, как ястреб прячет взгляд. Он много говорил о смерти. Его до боли тревожил успех всей этой операции, но за свою жизнь этот человек, похоже, нисколько не держался.
– Думаю, это как заснуть, когда ты совсем вымотался, а проснуться и почувствовать летнее утро, запах скошенного сена, врывающийся в окно… Раньше я часто благодарил бога за такие рассветы, там, откуда я родом, в зеленых равнинах Кентукки. И, думаю, поблагодарю его снова, когда проснусь по ту сторону.
На следующий день он был гораздо бодрее и почти весь день читал биографию Стоунволла Джексона. Я пошел ужинать с горным инженером, с которым у меня были дела, и вернулся около половины одиннадцатого, как раз вовремя для нашей обычной шахматной партии перед сном. Помню, у меня в зубах была сигара, когда я толкнул дверь в курительную. Свет не горел, что показалось мне странным. Я подумал, не лег ли Скуддер пораньше. Я щелкнул выключателем, но в комнате никого не оказалось. И тогда я увидел нечто в дальнем углу, от чего выронил сигару и весь похолодел.
Мой гость лежал на спине, раскинув руки. Из груди у него торчал длинный нож, вонзенный так глубоко, что пригвоздил его тело к полу.
Глава 2. Молочник отправляется в путь
Я сел в кресло и почувствовал сильную тошноту. Это продолжалось минут пять, а затем меня охватил ужас. Вид бледного застывшего лица на полу был выше моих сил, и я, собравшись с духом, накинул на него скатерть. Потом кое-как добравшись до буфета, нашел бренди и сделал несколько глотков. Мне уже доводилось видеть, как умирают люди. Да что там, я сам убивал во время войны с матебеле, но эта хладнокровная расправа у меня дома была чем-то совсем иным. Тем не менее взяв себя в руки, посмотрел на часы – было половина одиннадцатого.
