Жизнь в стиле любовь

Алекс Байхоу

Жизнь в стиле любовь

Глава 1. Два "привет" до любви

Их история любви была очень красивая с самого начала. Она началась там, где время замедляется, а мир на мгновение задерживает дыхание – на побережье Средиземного моря, в маленьком курортном городке, утопающем в зелени пальм и аромате цветущих гибискусов.

Был конец июня, и воздух был наполнен сладковатым запахом морской соли, смешанным с пряными нотами олеандра. Отель, где они остановились, стоял на самом берегу, его белоснежные стены отражали солнечные блики, а террасы утопали в бугенвиллиях, чьи розово-фиолетовые лепестки рассыпались по плитке, будто чья-то небрежная кисть оставила следы акварели.

Она приехала сюда просто отдыхать, на две недели беззаботного лета. Ее естественная грация и беззаботность идеально дополняли этот курортный пейзаж. Она была художницей, она впитывала красоту окружающего мира: каждый оттенок моря, игру света на волнах, причудливые очертания рыбацких лодок – всё это откладывалось в её восприимчивом сознании, чтобы позже воплотиться в работах.

А он оказался в этих местах по работе. Он был переводчиком на конференции. Деловая часть его поездки подошла к концу и у него оставалось несколько свободных дней перед обратным рейсом. Он сменил строгий костюм на лёгкие льняные брюки и рубашку с закатанными рукавами и вышел на набережную, чтобы вдохнуть полной грудью этот тёплый, пропитанный солнцем воздух. Сегодня свободный вечер, лёгкий бриз с моря и никаких дел.

Он был выше среднего роста, стройного спортивного телосложения. Это не были груды мышц или нарочитая маскулинность. В нём сочетались бережная изящность и скрытая сила.

Его нельзя было назвать красавчиком в прямом смысле этого слова. Но в нем был безмятежный магнетизм, который мгновенно затягивал в воронку его внимания.

Он был расслаблен, доброжелателен, открыт. В нем не было кричащей брутальности. Однако в его присутствии становилось очень спокойно. Но в то же время не исключало, что он может быть опасен. Это придавало ему шарма сексуальности.

Его тёмно-русые волосы обрамляли лицо с широкими, естественными чертами, полными спокойной уверенности. Его притягивающие взгляд глаза были голубого цвета как море в переменчивую погоду: то глубокие синие, то с серо-зелеными всполохами, в зависимости от освещения и настроения.

Он вышел на набережную в тот час, когда солнце начинает клониться к закату, окрашивая всё в золотистые тона. Воздух был напоён свежестью моря и сладковатым благоуханием цветущих кустов. В тени высокой пальмы, чьи перистые листья шелестели на лёгком бризе, среди густой зелени, усыпанной россыпью нежных соцветий, на фоне бескрайнего лазурного моря, теряющегося в дымке горизонта, стояла она.

Она была красивой девушкой – стройной, почти хрупкой, со светло-русыми волосами и трепетно-голубыми глазами. Глубокими, как предрассветное небо, чистыми, словно первый луч солнца, добрыми и настолько живыми, что казалось – в них отражается сама душа мира.

Ее красота не была той, что кричит с обложек глянцевых журналов – она была другой. Мягкой, живой, словно созданной не для того, чтобы поражать, а чтобы очаровывать. Это было воплощение самой природной естественности, которая притягивала внимание всех и мужчин и женщин и детей. Ее лицо излучало ту самую беззаботную радость – естественное сияние, рождающееся между солнечными бликами на воде и шепотом ветра в волосах. По ее губам пробежала лёгкая улыбка, будто она только что вспомнила что-то приятное.

Она замерла в мечтательной задумчивости, лёгкий сарафан с небесно-голубыми цветочными узорами обвивал её стройную фигуру, мягко подчёркивая каждое движение. Тонкая ткань колыхалась на ветру, на мгновение обрисовывая силуэт, в котором женственность сочеталась с естественной грацией: изящные плечи, тонкая талия, мягкий изгиб бёдер и гармоничные соблазнительные округлости груди. Алые босоножки на её босых ногах казались последним штрихом – дерзким, но удивительно гармоничным, как мазок красной краски на акварельном пейзаже.

Он посмотрел на неё – она ответила взглядом, без смущения, но и без вызова. Он тут же улыбнулся – и её губы ответили тёплой, но осторожной улыбкой. Он подошёл к ней поближе – она полностью развернулась своим телом по направлению к нему, будто открывая дверь в свой мир. Мгновение они стояли и смотрели друг на друга.

В нем смешалась его уверенность, спонтанность в общении и робость, как будто он боялся все испортить. А её глаза выдавали ту же трепетность: лучистую открытость и едва уловимый страх сделать неверный шаг и отпугнуть его.

– Привет, – произнес он, и в этот момент ветер донёс до него нежный, тонкий, окутывающий запах её духов.

– Привет, – ответила она, немного наклонив голову и солнечный блик скользнул по ее бархатистой щеке и растворился в мягких прядях волос.

Даже море затихло, будто затаив дыхание. Они улыбнулись друг другу, и в этой тишине, между двух одинаковых слов, родилось что-то новое. Что-то, что позже они назовут «нашей историей».

Глава 2. Три дня рая

Первые лучи солнца пробивались сквозь щели плотных штор, рисуя золотые полосы на стене. Он открыл глаза и сразу вспомнил. Вчерашний вечер. Набережная. Ее смех, смешавшийся с шумом прибоя. Долгий разговор до рассвета, когда слова лились легко, будто они знали друг друга всю жизнь. Их прогулку как они шли вдоль кромки прибоя, где волны оставляли кружевные следы на песке. Как они убегали от накатывающий волн, чтобы не намочить одежду. Иногда останавливались и просто сидели на берегу и смотрели на звездное небо. Их ужин пролетел незаметно, они даже не помнили, что заказывали. В ресторане они были как самые главные гости на большом празднике. Молодые. Влюбленные. Счастливые. Когда пришло время прощаться, между ними повисла странная неловкость. За эти часы их души сплелись невидимыми нитями, но тела, привыкшие к условностям, ещё не осмеливались говорить на этом новом языке. В глазах каждого читалось желание большего, но в итоге они лишь неуклюже обнялись и пожелали друг другу спокойной ночи. Перед сном, глядя в небо через открытое окно, они прислушивались к тишине, в которой теперь пульсировало их дыхание.

Выглянув на балкон, он тут же увидел ее внизу около моря – она сидела одна на краешке шезлонга у воды, склонившись над блокнотом, и что-то быстро зарисовывала. Солнце играло в ее волосах, превращая их в переливающийся водопад света. Ее рука быстро скользила по бумаге, иногда останавливалась, и тогда она закусывала нижнюю губу – привычка, которую он уже заметил.

Она же провела ночь в странном промежутке между сном и явью. В голове крутилось одно: «Это просто курортный роман», но сердце упрямо твердило другое. Когда она вышла к морю на рассвете, то поймала себя на том, что ищет его глазами среди пустых шезлонгов.

– Место занято? – его голос, низкий и тёплый, как шёлк по обнажённой коже, прозвучал прямо за её спиной.

Она не обернулась сразу – дала себе три секунды, чтобы губы сами собой сложились в улыбку.

– Ждёт тебя, – наконец сказала она, играя с соломинкой в апельсиновом соке.

Они не договаривались о встрече. Но разве нужно уговаривать море вернуться к берегу, а солнце снова взойти?

Он опустился рядом, и на мгновение их плечи почти соприкоснулись – тепло её кожи будто обожгло его, несмотря на утреннюю прохладу.

Взгляд его скользнул вдаль, где море сливалось с небом в дрожащей дымке горизонта. Глубокий вдох – в груди смешались чистый запах моря и чего-то неуловимо сладкого, возможно, кокосового масла с её кожи.

– Красиво… – прошептал он, но смотрел уже не на море, а на её профиль: как солнечные лучи пробиваются сквозь ресницы, оставляя золотистые блики на щеках.

Их утренние диалоги начались с той особой неловкости, которая возникает, когда вчерашняя безудержная откровенность под утренним светом вдруг кажется слишком смелой. Каждый из них теперь сомневался: было ли это волшебство реальным? Или просто игра ночного моря и звёзд? Чувствуют ли они одно и то же, или каждому лишь почудилось?

Они позавтракали на открытой веранде, где ветер лениво перебирал края льняных салфеток, а солнечные блики танцевали на серебряных ложках. Они едва притронулись к еде – слова лились рекой, перебивая друг друга, смешиваясь со смехом.

Она ела персики – спелые, с той прозрачной сладостью, что бывает только у фруктов, сорванных на рассвете. Сок стекал по её пальцам. Он замер, наблюдая, как её язык ловит убегающую каплю сока – движение настолько естественное, что заставило его забыть, о чём он только что говорил.

– Что? – она заметила его взгляд.

– Ничего… – он сделал глоток апельсинового, вкус которого показался еще прекраснее после этого зрелища. Ветер донёс до него аромат персиков с её губ – сладкий, чуть терпкий, как сам этот момент.

После завтрака они неспешно двинулись к бухте – той самой, где скалы, как исполинские стражи, защищали от палящего солнца. Здесь вода была цвета забвения, а воздух в бухте был прохладным и насыщенным – солёные брызги с легким оттенком йода смешивались со смолистым дыханием сосен, растущих на скалах. Свежесть моря переплеталась со сладковатым ароматом выброшенных на песок водорослей, пахнущих как морская карамель, а где-то вдалеке витал дымок от костра, где жарили рыбу, сдобренную лимоном.

За такое непродолжительное время они успели рассказать друг другу больше, чем некоторые за годы. Она смеялась над его историей про неудачный перевод на конференции, он с неподдельным восхищением слушал, как она впервые продала картину. В какой-то момент он поймал себя на том, что запоминал каждую ее реплику – будто собирал ракушки, чтобы потом перебирать их в памяти.

Они купались в бухте, куда редко доходили туристы. Она нырнула первой – стремительно, как будто вода была ее стихией. На мгновение исчезла в синеве, а потом вынырнула уже далеко от берега, отряхивая мокрые волосы и смеясь. Он бросился следом, догоняя, но она снова ускользнула – только мелькнула пятками над водой, оставляя за собой пузырьки воздуха.

Когда он наконец поймал ее у самого берега, она не вырвалась. Вода была не холодной, а освежающей, как глоток лимонада в летний зной. Капли стекали по её ресницам, а она медленно провела кончиком языка по губам, слизывая кристаллики морской соли – этот небрежный жест казался невероятно соблазнительным.

– Ты плаваешь, как будто родилась в море, – сказал он, держа её своими сильными руками за талию, чтобы волна не сбила с ног.

– А ты ловишь, как будто всю жизнь только этим и занимался, – она фыркнула, вытирая ладонью лицо, но не отстранилась.

Они дурачились, как дети: брызгались, ныряли друг под друга. Её смех растворялся в шуме прибоя, а его руки запоминали изгибы её тела – гибкого, упругого, живого.

В какой-то момент она вынырнула прямо перед ним, так близко, что он почувствовал её дыхание. Он посмотрел ей прямо в глаза и приблизился своими губами почти вплотную к ее губам. Она на мгновение замедлилась, широко раскрыла глаза, глядя прямо в его душу, и она сделала последний шаг, сократив недостающее расстояние между их губ и они поцеловались.

Первый поцелуй был соленым от моря и сладким от чего-то другого, неуловимого. Она ответила сразу, без стеснения, пальцы вцепились в его мокрые волосы, и ногами обняв его за талию. Волна накрыла их с головой, но они не разомкнули объятий, смеясь уже под водой, пока не пришлось всплыть за воздухом.

Обратно они шли уже взявшись за руки. Как две волны, наконец слившиеся после долгого пути к берегу. Его большой палец невольно провёл по её пальцам. А когда она ответила тем же, в груди было теплое ощущение, что это правда происходит и это взаимно.

Вечером она надела легкое платье цвета морской волны, которое облегало ее фигуру, оставляя плечи и спину открытыми. За ужином при свечах он не мог отвести глаз от изгиба ее шеи, от того, как двигаются ее руки, когда она что-то рассказывает.

День прошел настолько быстро, но стал таким ярким для их жизней. Было ощущение, что они стали лучшими друзьями, единственными людьми в этой вселенной. Была так легко и интересно в присутствии друг друга, что даже тишина между фразами звучала, как продолжение разговора. Они пришли к двери ее номера, не замечая пути.

Им обоим хотелось продолжения – но не той поспешности, что стирает границы, а медленного раскрытия, как бутоны ночных цветов под лунным светом. В этом не было похоти. Им хотелось сблизиться еще, узнать друг друга полностью – услышать, как бьётся сердце под тонкой кожей, понять, о чём умолкают губы в темноте.

Когда они оказались в её номере, луна уже поднялась высоко, наполняя комнату серебристыми бликами. Его пальцы скользили по пряжке платья – неспешно, как если бы он развязывал драгоценный свёрток. Каждую освобождённую пядь кожи он отмечал поцелуем: сначала тыльную сторону шеи, потом выступ ключицы, на которую лунный свет ложился, как ожерелье. Он спускался все ниже и ниже, покрывая ее поцелуями.

Её тело дышало той гармонией, которую не создашь нарочно – только природа или годы танцев могли так вылепить линию бедра, этот плавный переход от талии к округлости бёдер, мягких и упругих, как спелый персик в золотую пору лета.

Она дрожала и слегка извивалась под его прикосновениями от предвкушения близости двух ставших такими родными сердец. Когда он дошел до идеальных линий её груди, она не смогла сдержать легкий стон. Ее тело реагировало на каждое его прикосновение, как море на луну – неудержимым внутренним приливом. Когда его губы достигли самых сокровенных мест, она лишь глубже вплела пальцы в его волосы – то ли пытаясь оттянуть, то ли ускорить неизбежное. А вторая рука все сильнее сжимала простынь в кулаке.

Когда их тела слились, море за окном вздохнуло в такт. Её ноги, обвили его бедра с естественностью морской травы, цепляющейся за якорь, и она крепко обняла его руками. Два красивых молодых творения неба продолжили дневной диалог на языке любви. Время летело так же незаметно. Только теперь они прогуливались не вдоль берега, а путешествовали сквозь созвездия – два тела, ставшие космосом друг для друга.

Так прошли три дня – три дня, когда море и солнце стали свидетелями их любви. Они просыпались в переплетении тел, завтракали фруктами, чья сладость меркла в сравнении с вкусом друг друга, а вечерами теряли счёт времени, пока луна не начинала свой путь по небу. Каждое прикосновение, каждый взгляд, каждый смех – всё было наполнено лёгкостью и страстью, словно сама природа подарила им этот миг вне реальности. Море шептало им свои истории, солнце ласкало кожу, а они, забыв обо всём, писали свою – страницу за страницей, поцелуй за поцелуем. Три дня. Семьдесят два часа. Ни одного «надо». Ни одного «потом». Ни одного «просто так». Ни одной «случайности». Только они – два пульса, ставшие одним дыханием; два взгляда, узнавшие друг друга до дрожи. И тихое понимание: теперь между ними – море, которое нельзя переплыть назад.

Глава 3. Тим

Тим стоял на кухне своей квартиры, прислонившись лбом к холодному стеклу и смотрел через него на улицу. За окном – серый мир, размытый дождём. Угрюмое небо сливалось с мокрым асфальтом, фонари мерцали сквозь пелену дождя, как угасающие звёзды. Капли, медленно сползающие по стеклу, превращали знакомую улицу в акварельную мозаику размытых силуэтов – будто сама реальность плакала о чём-то безвозвратном.

Капли барабанили по подоконнику, сливаясь в монотонный ритм, словно отсчитывали время, которое они никогда не вернут. Внезапный порыв ветра швырнул горсть дождя в стекло, и на мгновение ему показалось, что это шум прибоя…

Запах апельсина – резкий, солнечный, нагло вторгающийся в эту серость – вернул его к воспоминаниям тех невероятных трёх дней. Свежевыжатый сок. Он машинально провёл языком по губам, вспомнив, как та же сладостная кислинка смешивалась с солёным вкусом её кожи, когда он целовал её плечо на пляже.

Она смеётся, запрокинув голову – солнце ловит в её волосах блики. Её пальцы переплетаются с его, когда они бегут от набежавшей волны: песок, брызги, нежные объятия и чувственный поцелуй. Тихий стон в полумраке номера, когда луна выхватывала из темноты изгибы её тела.

На него нахлынуло воспоминание, которое словно огромная грозовая, тёмная, свинцовая туча появилась на небе. Они улетали в один день из одного аэропорта, но в разные города. Весь путь вели себя так же легко, как и те три счастливых дня: при любом удобном случае прикасались друг к другу, украдкой целовались, держали друг друга за руки – будто это была не дорога к прощанию, а просто очередная экскурсия из их отеля.

Но стоило ей исчезнуть за стойкой паспортного контроля – ясное солнце в его груди уступило место грозовой мгле.

Водопад слёз хлынул из её глаз, едва за ней захлопнулись автоматические двери. Солёные потоки текли по щекам, но это были не капли моря, а её собственные, горькие. Она не переставала плакать до самого дома – в зале ожидания, в самолете, в такси. Лишь изредка ей удавалось успокоиться, когда кто-то пытался с ней заговорить – когда стюардесса предлагала чай, когда сердобольные пассажиры-соседи по креслу пытались сказать утешительные слова, когда водитель такси бесцеремонно вторгался в её грёзы своими будничными историями о чем-то совершенно ей неважном.

А Тим изо всех сил старался переключить внимание – на что угодно, лишь бы сдержать подступающие слёзы и ком горечи, подкатывающий к горлу. Дожидаясь своего вылета, он бесцельно бродил по аэропорту – мимо ярких витрин, сквозь толпу с чемоданами, мимо кафе, где они перекусили перед вылетом. Ноги сами несли его вперёд, будто физическое движение могло заглушить ту тяжесть, что осела в груди. Гул голосов, объявления по громкой связи, смех чужих людей – всё сливалось в монотонный шум, сквозь который прорывался только один звук: её голос в памяти, когда она напоследок сказала: «До встречи».

Они договорились встретиться – Тим пообещал прилететь к ней через две недели. Он возвращался домой всего на несколько дней, и ему снова предстояло улетать на очередную конференцию. После следующей командировки он пообещал прилететь сразу к ней.

Тем более он даже не мог рассказать, чем занимается на самом деле. Работа переводчиком была лишь для отвода глаз. Конференции, на которые он ездил, служили прикрытием – официальной версией для случайных знакомых. Всё было реальным: и его работа, и мероприятия, на которых он работал, – но это не было основной целью.

Главную задачу своих поездок он выполнял в кулуарах – до и после мероприятий, – где обменивался нужными документами и проводил закрытые встречи.

Он был одним из участников международной группы по созданию новых концепций глобального управления. Принадлежал к тому узкому кругу специалистов, которые перекраивали реальность через смыслы. Его команда работала с семантическими кодами – теми невидимыми нитями, на которых держалось человеческое восприятие. Слову «бунт» через переплавку контекста можно было придать такой смысл, что оно воспринималось бы как непримиримая борьба или же как обидчивое надувание щёк. «Любовь» можно было превратить и в сакральную связь – глубинную форму интеграции людей, и в примитивный торг: «Я тебе машину, а ты мне – красоту». Эти понятия разбирали на атомы, меняли их полярность, а затем запускали в медийное пространство, где они приживались в сознании людей, будто всегда существовали в таком виде. Для этой работы требовался особый взгляд – способность видеть любой феномен сразу на нескольких языковых пластах. Ведь только сравнивая, как разные культуры обращаются с одним понятием, можно было вычислить его истинное ядро и – что важнее – точки уязвимости.

Он, как и сотни других многоязычных специалистов, прошёл жёсткий отбор в эту организацию. Подписанный контракт обязывал его хранить молчание – ни при каких обстоятельствах он не мог раскрыть ни место работы, ни характер деятельности.

Но настоящая опасность заключалась в другом. Разведки разных стран регулярно пытались его завербовать, видя в нём ключ к секретам, о которых он сам предпочитал не думать.

Его изначально пригласили как эксперта по лингвистике и работе сознания. Но когда попытки спецслужб выйти на контакт участились, и прошло леденящее осознание истинного потенциала разрабатываемых технологий – мозаика сложилась. Он стал не просто участником – он превратился в живой узел на той невидимой сети, где плелись новые правила человеческого мышления.

Разведки всегда проявляли к нему интерес – специфика работы переводчика делала его ценным в плане доступа к интересующим их людей. Однако последние попытки вербовки показали: их интересует не просто информация о персонах, они искали доступ к технологиям.

За исследованиями, в которых он принимал участие, стояла извечная дихотомия – были две противоборствующие силы: одни стремились освободить сознание людей от многовековых догм, сбросить кандалы восприятия и научить настоящей свободе; другие же видели в его работе идеальный инструмент – семантический пресс, способный сплющить реальность до плоской картинки, где не остаётся места ни вопросам, ни сомнениям, трансформируя их наработки в лингвистическое оружие, сужающее восприятие до такой степени, что целостная картина мира становилась недоступна.

С ним поддерживал связь куратор – официально сотрудник той же переводческой фирмы, неофициально – координатор его миссий. Именно через него поступали легальные легенды: расписания конференций, списки делегатов, технические задания. Всё выглядело безупречно: обычный переводчик на обычных мероприятиях.

Интерес спецслужб к проекту пробудился недавно. Пока они лишь смутно догадывались, с чем столкнулись, но Тим понимал – рано или поздно они вычислят истинный масштаб разработки.

Он годами выстраивал непробиваемую защиту – досье чистое, как белый лист: ни родственных связей, ни долгов, ни тёмных секретов. Но ирония судьбы оказалась острее: в этом безупречном фасаде появилась трещина. Его главной уязвимостью стало нечто прямо противоположное – светлое, чистое чувство к человеку, который за такой короткий срок успел стать самым дорогим.

Глава 4. Тея

Её имя – Тея (Θεία) – в древнегреческого означало «божественная». В древних мифах ей поклонялись как матери солнца, луны и зари – самой природе света. Она и правда несла в себе тот самый свет: ослепительный, как вспышка Гелиоса, переменчивый, как лик Селены, и нежный, как утренние пальцы Эос, раздвигающие ночную тьму.

Тея погрузилась в творчество сразу по приезде. Дни напролёт она писала картины – будто пыталась остановить время, перенося на холст обрывки памяти. Её коллекцию пополнили море, запечатлённое в десятке оттенков: то лазурное и игривое, как в их первый день, то чёрное с серебряными лунными дорожками, каким видела его в последнюю ночь.

Среди новых работ появились портреты – его профиль в моментах, выгравированных в её сознании: когда он заразительно смеялся; когда щурился на горизонт, а потом вдруг поворачивал к ней лицо, застывая с полуоткрытыми губами – будто собирался что-то сказать, но останавливался, пойманный её взглядом; когда его губы касались её кожи, оставляя невидимый след. Когда она писала его глаза – те самые, что видели её насквозь, – синяя краска вдруг разводилась слишком влажно, пока цвет не становился прозрачным, как слёзы, за которыми исчезал его образ в аэропорту в последний день.

Её кисть скользила по холсту, изображая его пальцы, которые когда-то обводили изгиб её талии, спускались ниже, к бедру, оставляя на коже следы, жгучие, как мазки алой краски. Она закусила губу, чувствуя, как воспоминание оживает – будто тело помнило то самое прикосновение, которое она не решалась изобразить прямо.

Она помнила его тело с трепетной точностью художника – каждый контур, каждый жест, в котором читалась грация, утонченность и сила. Его руки с чёткими линиями и рельефом были одновременно сильными и способными на трепетную нежность и невероятно чуткими, улавливая малейшую дрожь её кожи при каждом прикосновении.

Торс, напоминающий античные изваяния, где каждая мышца лежала словно вычерченная штрихами старых мастеров – совершенная гармония силы и утончённости. Но больше всего она писала их взгляды – те мгновения, когда между ними пробегало молчаливое понимание. Не чёткими линиями, а дрожью кисти и размытыми акварельными пятнами, будто холсты впитывали саму суть тех трёх дней: любовь, выплеснутую широкими мазками, нежность, переданную полутонами, свободу, кричащую яркими пятнами поверх сдержанного фона.

Жизнь постепенно возвращалась в привычное русло. Тея снова писала картины, принимала заказы на портреты и вела уроки в своей светлой мастерской. Здесь всегда стоял особый запах – масляные краски, свежие цветы и что-то неуловимо личное: то ли её духи с нотками бергамота, напоминающие утренний ветерок над цветущими травами, то ли просто аромат дерева, нагретого солнцем. Просторное помещение с высокими окнами было залито ровным светом, который ласково ложился на палитры и незаконченные холсты. Идеальный свет для тех мгновений, когда кисть замирает в воздухе, подбирая оттенки дорогих сердцу воспоминаний. Стены цвета слоновой кости были усеяны эскизами – аккуратно развешанными и набросанными в порыве вдохновения прямо на штукатурку. Это был мир творческого беспорядка, где каждая деталь – от потертого мольберта в углу до резного столика, заваленного тюбиками с красками и кистями с облупившейся позолотой, – складывалась в гармоничную картину. На широком подоконнике соседствовали сухие букеты полевых цветов со свежими – теми, что ей приносили ученики или которые она покупала сама утром по дороге в мастерскую. У двери стоял винтажный комод с готовыми работами, а на нём – бронзовая танцовщица, подарок первого учителя. На одной из стен висел незаконченный пейзаж – вид с балкона отеля, где она провела те три дня. Краски на нем светились ярче других работ, будто холст впитал не только свет, но и тепло тех трех дней.