В краю несметного блаженства

Гостеприимный лес, должно быть, специально для пары раздвинул границы своих владений и очистил их от заснеженных елей, создав тем самым и наглядную метку, и широкий проход. Пара воспользовалась природной любезностью и отправилась к границе.

Не стоит думать, что двенадцать километров – это незатейливая прогулка на пару часиков. Для некоторых в развитом городе с очищенными от снега улицами или вовсе летом пройти двенадцать километров – то ещё испытание на прочность. А на лоне суровой, необузданной, нехоженой, неисследованной морозной природы, при отсутствии удобных дорожек, наполовину в снегу и с грузом на плечах, с тяжёлой многослойной одеждой, прилипшей к телу – двенадцать километров казались непроходимым за сутки расстоянием. Вех это понимал и мысленно выстраивал в голове способ переночевать таким образом, чтобы на следующее утро проснуться незамёрзшим и, что также немаловажно, живым. Но пока они шли, взбираясь под двадцатиградусным углом на раскидистый белый холм и постепенно оставляя позади себя широкий слой вековых елей. Парень выполнял роль уборщика снега и лёгкими движениями сапог расшвыривал слоёную снежную пыль с дороги, очищая путь для Рокси. Отсутствие завтрака вскоре вынудило его слопать пол-упаковки печенья, но он не останавливался для перекуса и ел на ходу.

Погода с ясной перешла на ледяной туман. В течение получаса большими хлопьями пошёл снег. Линия горизонта, доселе видимая и различимая, теперь слилась в одно серое целое с небом и землёй, и куда ни глянь – везде была одна равномерная одноцветная текстура, как в древних компьютерных играх. Двести метров были пределом видимости, и изначально тяжёлый поход превратился в ещё более изнурительный. Вех с Рокси преодолели холм и очутились в низине, из которой тоже пришлось подниматься наверх.

– Сколько мы прошли? – захотела узнать Рокси. Она запыхалась, но в целом была в норме и могла идти.

– Километра три – три с половиной.

– Всего? А такое чувство, что мы плетёмся несколько часов.

– Так и есть. По ощущениям могу сказать, что прошло четыре часа.

– И мы придём к границе только через восемь часов?

– Может, чуток пораньше. Нам сейчас главное – выбраться из этой низины, а там, скорее всего, полегче будет. Мы пойдём по наклонной вниз или пойдём ровно, но точно не в гору. Устала? – переживал он.

– Устала, но всё хорошо, Вех, не будем останавливаться. Я смогу дойти до границы без остановок. Останавливаться на этом месте – зря время терять.

Преодолев и низину, они, как и предчувствовал Вех, вышли на открытое плоское пространство, правда, сильно затуманенное, но по которому было в два раза легче шествовать. Вех вернулся к разговору и раскрутил тему, незначительную по своей сути, но крайне любопытную:

– Я тут кое-что вспомнил о фильме «Дикий колос над водой».

– Который породил общественные беспорядки?

– Да, но… Нет! Тогда под видом «Дикого колоса над водой» нам показали совсем другое, а я говорю об изначальном проекте, который рекламировался по всей столице. Я, разумеется, целиком сюжета не знаю, да и никто не знает, ибо фильм так и не был показан, но то, что было изображено на интерактивной рекламе – тридцатисекундный отрывок сюжета, – смахивает на наше с тобой приключение, причём почти точь-в-точь. Ты не помнишь?

Рокси молчаливо качнула головой, будто бы ей было стыдно за то, что она этого не помнит.

– Я расскажу. В общем, главные герои фильма – парень и девушка, как и мы. Они так же, как и мы, осуществляют побег из некоего тоталитарного государственного суперконцерна и спасаются в руках природы. Не напоминает ли это тебе нашу историю? Естественно, в фильме всё выглядит преувеличенно, гиперболично, скажем так, и наше государство на фоне показанного в фильме человеконенавистнического муравейника – остров свободы, но всё же…

– Какую мысль ты хотел мне этим передать?

– Никакую, просто моё забавное наблюдение. Я почти никогда не замечал знаков судьбы, а если и замечал, то игнорировал их или придавал им пустяковое значение. Но если задуматься и провести параллель между нами и ребятами из фильма, то становится как-то страшно, по-хорошему страшно. Как во время грозы, как во время жгучего ливня, когда тебя вроде трясёт от страха при осознании собственной ничтожности перед небесами, что осыпают тебя литрами капель и насылают на твою землю электрические разряды молнии, но в то же время ты чувствуешь в себе силу, ибо являешься частью, деталькой этого грозного, этого могучего мира, и страх твой оборачивается бесстрашием, ты бегаешь, мокнешь под дождём, ловишь взором остроугольные вспышки и ни о чём не жалеешь!

– Надеюсь, что знак твой – пророческий, позитивный и что мы выберемся к людям. Ты не представляешь, как я надеюсь…

Час за часом пролетал, час за часом два муравьиных (с высоты птичьего полёта) тела прорубали себе дорогу к границе. Невидимое солнце без помощи циркуля успело очертить на небосводе размашистый полукруг. Оценив самостоятельно выполненную работу как идеальную, оно припало к горизонту и относительно недолгое время посветило у его размытых границ, а затем спряталось за ним и отправилось на боковую. Как и следовало ожидать, Рокси переоценила свои силы, и ни о каком безостановочном восьмичасовом заходе не могло быть и речи. И у неё, и у Веха подкашивались и тряслись ноги, спины не держались прямо, сгибаясь от невыносимой нагрузки, а головы были помутнены, так что путешествие сопровождалось скорее вздохами и стонами, нежели оживлённой речью. Вся эта совокупность негативных обстоятельств привела к трём неприятным моментам.

Первое: примерно в пять вечера, когда быстро темнело, но сумерки ещё могли обеспечить какое-никакое подобие света, Рокси настигла паническая атака. Покрывшись потом и слезами, девушка внезапно вскрикнула, покинула протоптанную Вехом дорожку и по высокому сугробу устремилась в направлении запада. Вех, конечно, побежал за ней, но его помощь не пригодилась: спустя пятьдесят метров Рокси споткнулась и рухнула в сугроб, после чего поднялась, оставив после себя глубокий отпечаток, подбежала к парню, обнялась с ним и в тревоге начала оправдываться:

– Не понимаю, что на меня нашло. Я просто шагала позади тебя и… вдруг мне стало так страшно, что я не придумала ничего лучше, чем попытаться спастись… но от чего? Это всё – однообразный ландшафт, однообразный пейзаж, одна и та же картинка перед глазами на протяжении нескольких часов. Как тут не начать паниковать? Зрению человеческому свойственно переключаться с одного объекта на другой, смотреть далеко и близко, фокусироваться и расфокусироваться… Тут это невозможно.

– Держи себя в руках, – подбодрил её Вех. – Не позволяй злу этой местности доминировать над тобой. Существует природное добро, но вместе с ним уживается и природное зло. Природное зло проявляется в момент сгущения ночи. Будь осторожна. Захочешь есть, пить, спать, в туалет или даже остановиться без причины – скажи, мы остановимся.

– Вперёд, вперёд…

Молниеносно подступивший мрак застал пару врасплох, и скрыться от него было негде. Вокруг – заснеженное поле, и единственным проявлением чего-то светлого был цвет многослойного снежного пирога, да и то он не выглядел белым, а бил в глаза и напрягал внимание своим мертвенно-бледным контуром. Рокси достала две зажигалки, одну передала Веху, а вторую оставила у себя. Провоцируя возникновение пламени, она одновременно согревала замёрзшие руки (на её руках, равно как и на руках Веха, не было перчаток, и об этом упущении она сожалела) и подсвечивала окружающее пространство на пару метров от себя, чем, в принципе, довольствовалась и отчего чувствовала себя безопаснее. Вех использовал зажигалку с теми же целями – согреться и посветить.

Второй неприятный момент наступил через полчаса и был связан со слуховыми галлюцинациями, возникшими у Веха как ответ на пространственную дезориентацию, которая не могла не появиться в таком месте в тёмное время суток. Зажигалка не была вечной, и нельзя было жечь горючее просто так на постоянной основе. Кроме того, Вех случайно обжёг пламенем кончик большого пальца, из-за чего поджигать стало достаточно больно, так что свет «подавался» раз в полторы минуты и на короткий срок, только чтобы не сбиться с прямого пути. Бо́льшую часть времени пара продвигалась в темноте. Вследствие этого буквально каждые пятнадцать секунд Веху начали мерещиться различного рода звуки, которых на самом деле никто не издавал: то Рокси якобы шепнёт ему что-то сзади, то скрипнет ветка несуществующего дерева, то неведомый зверёк зашевелится или пискнет на снежной глубине, то распространится на большое расстояние некий глухой металлический стук и так далее. Вех устал вертеть головой в попытках обнаружить все эти источники звуков и потихоньку выходил из себя. Сгорбившись как крючок, он преодолевал сам себя и шёл механически, как бы напролом.

– Хватит действовать мне на нервы своим шёпотом! – в одночасье не выдержал он и выразил наглый упрёк в сторону Рокси.

– Чего? – подивилась девушка, ответив ему слабым от нехватки сил голосом.

– Я знаю: это ты! Ты специально плетёшься за мной и бросаешь в мою спину тихие словесные проклятия! Я больше не могу это терпеть! Я сойду с ума! Перестань!

– Но я ничего не говорила… Знаешь что? – Поднатужившись, она опередила Веха, проделала дорожку к одинокому ветвистому дереву, которое без листьев было обнажено и мёрзло, укутанное снегом, привалилась к нему, вытянула перед собой ноги и с облегчением в лице вдыхала сухой холодный воздух.

Вех подобрался к ней и присел рядышком. Он боялся, что не встанет, не сможет подняться, пока уставшее тело, им не контролируемое, не соизволит полностью восстановиться, что могло растянуться по времени на долгий срок.

– Выходит, ты молчала?

– Ни единого слова…

– Я галлюцинирую. Мне слышатся всякие звуки, которых нет.

– И я галлюцинировала, когда закричала и попыталась убежать. Домой хочу, – отрезала она. – К родителям. Пить чай в тёплой квартире, а не всё это…

– Назад дороги нет. Мы прошли много, и возвращаться назад дольше, чем идти вперёд. Вдобавок ко всему, если мы теоретически и вернёмся к железной дороге, то что дальше? Поезд здесь, уверен на сто процентов, не остановится, даже если машинист каким-то чудом нас заметит, а цепляться за вагон, несущийся на скорости в пятьдесят километров в час и выше – ты сама понимаешь – глупость и невозможность.

– С чего ты взял, что назад – дольше? Ты эти абстрактные цифры с потолка берёшь? Ты считаешь лишь расстояние до границы, но не берёшь во внимание то, сколько нам топать после неё, до ближайшего населённого пункта. А там наверняка и все двадцать, и все тридцать километров. Возле путей хотя бы… и помереть можно по-человечески. Есть шанс, что наши тела, бледные и холодные, промёрзшие до основания и изглоданные, накрытые одеяльцем чистого снега и приготовленные к отправке в мир послесмертия, будут найдены, привезены в морг и сожжены. Мои родители получат две урны. Прах из твоей урны они высыпят на пол и в ярости растопчут как нечто враждебное, потому что через меня ты послал им обещание беречь меня, но обещания данного не сдержал…

– Успокойся!

– Не успокоюсь. Не получается успокоиться.

Решив развести костёр, Вех дотянулся до тонких веток, надломил их и вырвал из ствола, разломил эти ветки ещё напополам, скучил получившуюся охапку на земле и попытался её поджечь. Не вышло. Основание ветки подымило, обуглилось и затухло. Тогда Вех снял шапку, рывковым движением избавил её от помпона, поджёг помпон и, пока тот разгорался, положил его в центр и накрыл ветками. На этот раз всё загорелось как надо, маленький огонёк распространился на каждую ветку и сделался отличным костром. Когда горючего вещества оказалось мало, парень залез на сугроб, прыгнул, уцепился за крепкую ветвь дерева, поелозил по ней руками и подобрался к краю, и под его тяжестью ветвь всё же хрустнула и полетела вниз, утянув вместе с собой нарушителя природного спокойствия. Вех провалился в сугроб, как в бассейн с водой, и заодно получил по затылку сорванной ветвью, которая приземлилась в метре от него. От ветви живо были отделены маленькие веточки и брошены в костёр.

Рокси продолжала греть руки, никак не желавшие становиться теплее. Ей стало лучше, и в действительности успокоиться у неё получилось. Вех осторожничал с бутылкой, держа её над огнём так, чтобы не расплавилась, и нагревая воду внутри неё. Отпил – теперь теплее, горло не заболит. Предложил Рокси. Она сделала пару глотков и вытерла лицо.

– Тебе лучше? – ласково поинтересовался парень. Он не хвастался, но ему хотелось услышать в свой адрес слова поддержки и благодарности, не для того чтобы потешить своё самолюбие, а с целью настроить себя на то, что он всё делает правильно и идёт по верному пути. И, немаловажно (пожалуй, это было во много крат важнее, чем поддержка, в первую очередь, его самого), он искренне беспокоился за Рокси и за её состояние, внешнее и внутреннее, и поэтому её депрессивные, пропитанные негативом слова о смерти, прахе и несдержанном обещании вонзались в него подобно ледяному лезвию ножа.

– Чуточку лучше. У меня как будто льдинки вместо рук. Мы остаёмся? – спросила она после минутного молчания.

– Да… или нет… – почувствовал нерешительность Вех. – Чёрт возьми, понятия не имею. С одной стороны – отдых нам необходим. С другой стороны – страшно как-то ложиться спать посреди пустоты, тем более что ещё нет и семи вечера, и когда мы проснёмся – тёмным утром? Прибавь к этому потенциальное обморожение, потенциальных диких зверей и прочее.

Не стоило Веху упоминать диких зверей, ох как не стоило, и хотя дальнейшая роковая ситуация от этого упоминания никак не зависела и произошла бы сама собой даже без словесного вмешательства парня, но Вех вскоре трёхкратно пожалел, что оборонил эти неосторожные слова. Пара заслышала отдалённый волчий вой.

– Опять галлюцинации? – возмутился парень про себя, но Рокси его услышала.

– Нет, не галлюцинации… – с дрожью в голосе объявила она. – Волки!

Вех выругался и задёргался, не понимая, что предпринять и как действовать.

– Туши костёр! – Таково было первое его указание, после которого он сам подбежал к огню и растоптал его сапогом, оставив на его месте горячее пепелище.

– Зря-зря-зря! Волки как раз боятся огня! Это был наш единственный защитный рубеж, а ты всё испоганил!

– Неважно. Я обезопашу нас. Я их пристрелю.

Тот самый пистолет, «отобранный» у надзорщика по дороге к вокзалу, обнаружился у Веха зажатым меж ладоней. Вех никогда в жизни не притрагивался к оружию и не стрелял. Руки не хотели слушаться и качались из стороны в сторону, как провода на ветру, несмотря на то что никаких серых хищников ещё не появилось в зоне видимости. По извлечении магазина из рукоятки определилось, что он полностью заряжен и что в нём двенадцать патронов. Вех неумело дёрнул затвор, так как инстинктивно и фрагментарно вспомнил, что без этого пистолет, вроде как, не выстрелит, а если и выстрелит, то в любом случае неправильно. А ошибаться было непозволительно, ибо его жизнь и жизнь Рокси висели на волоске. Каждый из дюжины патронов должен быть израсходован с умом, а пуля – обязана поразить цель, надеялся Вех, вращаясь на триста шестьдесят градусов и чётко смотря в прицел. Он заметил предохранитель, щёлкнул им и тем самым перевёл пистолет в состояние готовности вести стрельбу.

Впереди него, на до тех пор неподвижном белом полотне, начались суетливые движения, незыблемый снежный пирог рассыпался, и мелкие его крошки разлетелись в разных направлениях. Здешний хищный обитатель, притаившись в снегу, подкрадывался к Веху, и только протяжный звучный рык выдавал его напряжённое присутствие. Указательный палец Веха сполз на спусковой крючок, и парень неумышленно выпустил первый снаряд, который как вылетел из дула пистолета, так и исчез в невидимом пространстве беспросветной тьмы. Вспышка, на вид короткая и незначительная, тем не менее ослепила парня, а звук выстрела – пронзил уши. Вех едва не выронил оружие, но смог сохранить его в руках.

Для нападавшего этот выстрел послужил призывом к действию. Волк перестал прятаться и с диким рычанием выпрыгнул на парня. По размеру он был похож на среднюю собаку, а Вех от испуга представлял этого зверя минимум в два раза крупнее себя самого. Но зато длины у хищника было не отнять – в длину он насчитывал не менее полутора метров. Все эти параметры волка Вех проанализировал уже после столкновения, а пока покрытый серой шерстью негодяй подлетел к его ногам и вцепился в район голени, но не задел кожи или плоти, а остановился остроконечными зубами на плотных штанах и дальше продвинуться не смог. Вех при этом всё-таки обрушился на мягкую землю. Воспользовавшись положением и отсутствием боли, которая, по его мнению, должна была присутствовать от укуса, он покрепче взялся за пистолет и совершил три выстрела, нажимая на спуск, как бешеный. Один выстрел пришёлся волку в лоб, два – в шею. Звериная хватка тут же ослабла, и мёртвый хищник повис на штанине Веха. Парень оклемался, встал со снега и отцепил тяжёлое животное от себя.

Волк был не один, и перед свой смертной участью он привёл с собой гостей. Наверное, в качестве приглашения как раз был использован вой, который раздался на всю округу и привлёк других представителей стаи. Второй серый зверь напал исподтишка, сбоку, и конкретно его укус в ляжку Вех прочувствовал во всей полноте болевых ощущений, но везение всё равно было на его стороне: совершив подлую атаку, волк не вцепился и не продолжил вгрызаться в его ногу, а отпустил добычу и отступил на приличное расстояние. Держась одной рукой за пораненное место, Вех поднял пистолет повыше, пальнул вслепую два раза и не попал, однако припугнул злодея так, что тот в спешке ретировался с поля боя, поджав хвост и видимо не порываясь повторить несчастную судьбу своего собрата. Внезапно завопила Рокси.

В то время как Вех упорно отбивался сначала от одного, а затем и от другого волка, третий (и наряду с этим последний прибежавший) клыкастый монстр учуял беззащитную девушку за деревом, припал на передние лапы и набросился на спину Рокси. Стрелять по нему было небезопасно, прежде всего для самой девушки, ведь санитар леса извивался и мельтешил перед глазами, приглядываясь и выбирая, в какое бы место укусить. Что удивительно, Рокси, заметил Вех, вовсе не пыталась дать зверю сдачи, не лупила его по морде, не дёргала за лапы, не елозила по снегу и не выказывала стремления освободиться из когтистых объятий, словно она была неживой. Этот факт больно ударил в душу и вынудил сократить дистанцию стрельбы. «Не могла она умереть!» – утешался Вех.

Подойдя ближе и остановившись на пяти метрах, он поймал удачный момент, когда волк был повёрнут к нему боком и тело его виднелось как на ладони. Зверь не замечал близкого присутствия и игрался с телом Рокси, перекатывая его и купая в сугробе напротив дерева. Вех забыл об экономии боеприпасов и продырявил середину левой боковой стороны волка оставшимися шестью пулями. С каждой пулей, проникавшей в живую мякоть, хищник становился всё слабее и неживее, пока окончательно не рухнул подле девушки, слегка окровавив её одежду.

– Нет, нет, нет! – проронил Вех, приблизившись к бездыханной, постепенно терявшей тепло девушке, заглянув в её лицо, вглядевшись в две закрытые полоски глаз со слоем густых ресниц, на которых таяли опавшие с веток снежинки. – Быть не может! Быть не может! Волк даже не покусал тебя! – сделал он обнадёживающий вывод, с ног до головы осмотрев всю её одежду. Был виден только длинный след от когтей на задней стороне куртки, но он не был глубоким и потому не коснулся спины. – Ты испугалась, Ро? Ты хорошенько испугалась и потеряла сознание? Да? Ничего, я понимаю. Ну же, подымайся, полезай на мои плечи, во-от так!

Никуда Рокси не полезла и полезть не имела возможности ввиду своего беспамятства. Вех разговаривал сам с собой, дабы не свихнуться. Это он взвалил тело девушки себе на плечи и неизвестно каким образом умудрился не только устоять на ногах после непредвиденного утяжеления, но и продолжить неспешное продвижение к границе. Расчищать снег сапогами, как до этого, было невозможно вследствие неподъёмности ног. Сугроб потихоньку обволакивал его ноги, и это походило на незаметное летнее вхождение в ласковые воды тёплого моря, но в реальности снег выступал в роли недоброжелательного преследователя и соперника, с которым приходилось бороться посредством втаптывания его в землю и оставления на нём следов от подошвы.

В Вехе проснулась сила, стихия и масштаб влияния которой доходили до божественных величин. Это не поддавалось и не поддаётся лексическому описанию или объяснению, как не поддавались и не поддаются описанию и объяснению (логическому, материальному) истории тех, кто, к примеру, с окостеневшими на морозе, омертвевшими конечностями смог проползти без еды и воды под сотню километров и выбраться к цивилизации, кто, при виде пожара в чужом доме, чувствуя нравственный долг, несколько раз заходил в пламя, покрывался чёрным дымом и вдыхал его, но покидал дом с женщинами, с детьми, со стариками на руках и тем самым спасал их, кто бросался в ледяную воду, чтобы вытащить провалившегося под лёд ребёнка, кто на войне день за днём отстаивал священную свою Родину, каждый её клочок, каждую деревушку и каждый городской объект, кто живым щитом вставал под пулемётную очередь, давая попавшим в беду товарищам возможность унести ноги, кто выживал в пустыне, кто совершал мягкую аварийную посадку заклинившего самолёта, наполненного людьми, кто не отпускал руки лучшего друга, по неосторожности повисшего над километровым обрывом… Всё это – проявление божественного в человеке, тесно переплетённое с совестью, с настоящей, а не показушной человечностью. Историй таких достаточно, для того чтобы сформировать некую статистику, но, во-первых, герои обычно предпочитают молчать и не любят хвастаться, не говоря уже о тех, кто безвозвратно взамен чужих жизней отдал свою, а во-вторых, статистика эта мало кому будет нужна или интересна. Многие индивидуалисты пройдут мимо неё, скорчат недовольную мину и хитро спросят сами у себя: «Зачем тратить свою жизнь на кого-то кроме себя любимого, а уж тем более – жизнью своей ради какого-то незнакомца жертвовать?» А простые люди, более коллективные (имеющие семью и обитающие в своём кругу общения) остановятся, присмотрятся, вздохнут, однако через минуту позабудут, о чём таком они вздыхали. Таких (большинство) сверху любят «подкармливать» чем-то шокирующим, любят засорять им мозги, держать их в неравновесии, в вечном состоянии выбора, но при этом ни одна их извилина не пошевелится и не изменится ничего в набитых их головах. Вздыхают и радуются, вздыхают и радуются, взлетают и падают духом – бесконечно, – но не хотят меняться, наблюдают жизнь со стороны, смеются над ошибками других, а сами ошибок не совершают, потому что повально бездельничают. Нельзя ошибиться, находясь в бездействии.

Вся боль, все негативные чувства Веха отныне не имели телесного и душевного пространства для распространения и по этой причине безрезультатно пробовали пробиться внутрь организма, из которого они были выгнаны. Душу и тело парня занимало исключительно желание, стремление, высокая мечта (можно назвать это ещё кучей слов-синонимов) – спасти Рокси, вдохнуть в неё жизнь, не позволить ей погибнуть, не оставить её в этом гиблом местечке. Он приобрёл черты натурального сверхчеловека. Лишившись боли, лишившись страха, лишившись всего в мироздании, за исключением безжизненного, но бесценного груза на своих железных плечах, он стойко пробирался к границе, и часы, также наделённые всевышней энергией, летели за ним и толкали небесный купол, ускоряя ход ночи. Семь, восемь, девять, десять часов – кого вообще волновало какое-то дурацкое время среди снежного ничего? Что днём, что ночью – одно и то же, одна и та же душераздирающая пустота! Важнее всего была Рокси и оказание ей помощи в смертельной схватке за жизнь. Больше – ничто. Ничто не существовало и не могло существовать, пока Рокси не очнётся в безопасности, окружённая заботой. В таком ключе размышлял Вех, последовательно приближаясь к концу страны, которой он посвятил четверть жизни. Что за этой страной? Что за этой границей? Он не знал точного ответа, но догадывался: само собой, другие страны, новые границы. Но примут ли там его с Рокси? Вопрос оставался открытым. Вместе с тем он не хотел отрываться от своей земли. Как он уже успел заявить девушке, сидя с ней на вагоне и только отправляясь в дальнее путешествие: не будь её рядом с ним – он беспрекословно бы остался в столице и учинил безжалостную борьбу с государственным фашизмом, с партией «Нарост» – источником этого фашизма. И это были не пустые слова.

Далеко за полночь Вех увидел высокие полосатые столбы, тянувшиеся, точно по горизонту, с запада на восток и охватывавшие бескрайние просторы. Они проходили, скорее всего, по искусственной возвышенности, до которой сперва необходимо было подняться. Неисчерпаемая сила, продолжавшая пронизывать Веха приятным облучением, позволила это сделать без всяких проблем. Столбы не были обтянуты ни проволокой, ни сеткой, они предназначались не для защиты, а для простого соблюдения формальностей и визуального разграничения территории, но проходить через них было страшно. Невольно закрадывалась дурная мысль, что по пересечении границы либо с прежней, либо с новой стороны неизвестно откуда прибегут солдаты-пограничники, страшным голосом прикажут остановиться (иначе расстреляют на месте), бросят лицом в снег, закуют в наручники, уведут в штаб и после всех кругов ада приговорят к длительному заключению за шпионаж. А может быть, прибегать никто и не будет, но тогда вместо этого широкое заснеженное поле в воображении представлялось полем минным. Хорошо замаскированные белые взрывные устройства втихую поджидали гостей, которым здесь никто не был рад и от которых поэтому следовало бы избавиться. А может, и мин никаких тут не было, иначе волки, как успело выясниться, обитавшие в данном ареале, постоянно бы на них напарывались и подрывали себя. «Нет, ничего подобного нет, – решил Вех. – Кому я сдался в этой бездонной воздушной оболочке, наполненной снегом и деревьями?»