Капитан Рубахин

Христианство, Наташенька, а особенно – с возвышением Ватикана, стало не только сакральным центром власти, но и самым тонким и изощрённым инструментом политики, превзойдя все остальные политические инструменты в их вечном диапазоне: от лести – до предательства, и от золота – до плахи с топором!

Надо ли мне напоминать вам, сколько крови человеческой на всех континентах пролилось по воле или с благословения Святого Престола за последнюю тысячу лет!

Слушая страстные сентенции Гавриила Петровича, Наталья уже боялась каким-нибудь неосторожным замечанием спугнуть его доверие, и она чувствовала, как искренне старику хотелось, чтобы слушательница поняла в его откровениях самое важное…

***

Потом случилась беда.

Вознесенский, оставив Наталью в хранилище, ненадолго вышел по своим делам. А ей в этот момент позвонили на мобильный телефон из столицы. Связь внутри могучих стен хранилища была неуверенной, и девушка вышла в соседний зал. Увлечённая разговором, она, не больше, чем на десять минут, оставила без внимания открытые железные двери.

Этого времени кому-то оказалось достаточно: исчезли бесследно, словно растворились, две небольшие, но ценные иконы, которые стояли на ближних к выходу стеллажах.

Когда всё обнаружилось, Наталья готова была сквозь землю провалиться от горя и стыда. Она с ужасом и отчаянием думала, что её теперь могут заподозрить в соучастии – и это было страшнее всего.

О чрезвычайном происшествии немедленно сообщили в милицию.

Так появился в Наташиной судьбе задумчивый и немногословный сыщик – капитан Рубахин.

Сероглазый, рослый и мускулистый, коротко стриженный, он выглядел бы суровым супергероем, если бы не застенчивая улыбка, которая время от времени проскальзывала в его глазах и уголках губ.

Оценив внимательным взглядом перепуганного и зарёванного столичного искусствоведа, капитан задал ей несколько вопросов и ушёл к другим сотрудникам музея.

Все были очень огорчены и обескуражены пропажей, никто не видел и не мог толком вспомнить ничего подозрительного, но капитан спокойно и методично опросил всех до последнего человека.

Уходя, он не сказал ни слова о своих выводах, просто коротко попрощался.

Уже поздним вечером в гостиничный номер Наталье позвонил взволнованный Вознесенский и, задыхаясь от радости, сообщил:

– Иконы наши найдены, девочка! Целыми и невредимыми! Завтра утром их нам вернут!

От бурных впечатлений минувшего дня Наталья не спала до самого рассвета. Вольно или невольно, но её мысли всю ночь возвращались к задумчивому милицейскому капитану…

Утром иконы не вернули: им предстояло ещё быть вещественными доказательствами до окончания следствия и суда, но Вознесенского вызвали на опознание украденных раритетов, а он, в свою очередь, взял с собой Наталью.

Теперь, пока оформлялся длинный протокол, она смотрела на Рубахина с восхищением и благодарностью. А он этого словно и не замечал.

Витиевато расписавшись, где положено, Вознесенский сразу направился к милицейскому начальству. Он намеревался добиться особого режима хранения для исторических ценностей, либо их замены фотографиями – опасался, что иконы могут быть повреждены по небрежности или по неосторожности.

Девушка и капитан остались в кабинете угрозыска одни.

– Если бы вы знали, как я вам благодарна! – сказала она. – Вместе с этими иконами вы спасли и меня!

Суровый сыщик неожиданно смутился, но очень быстро взял себя в руки:

– Давайте это сформулируем иначе… – улыбаясь, произнес он.

– Как?

– Я отправился искать иконы, а по пути нашёл очень хорошую милую девушку, и эта вторая находка, – Василий слегка запнулся, – мне уже кажется даже важнее …

5. Наталья и Рубахин

Вечером того же дня они встретились в городском парке, неподалёку от музея.

Стоял конец мая, буйно цвела черёмуха. Прохладный вечерний воздух переполнялся горьким и пьянящим ароматом. В парке было так много черёмух, что в эту пору густое черёмуховое зелье незримо растекалось по окрестным улицам и колдовским образом волновало всех здешних обитателей.

К радостному удивлению Натальи, её милицейский знакомый был весьма и весьма начитан. Он вовсе не чурался разговоров о предметах, которые, как ей казалось, были далеки от его профессиональных интересов – о картинах, например, о книгах, о фильмах. Она перескакивала с темы на тему, и каждый раз отмечала для себя, что этот странный милиционер имеет довольно полное представление, о чём идёт речь.

А вот попыток перевести разговор на свою профессию Василий не поддерживал. Даже о розыске икон рассказал одной фразой: «Просто я знал, кто их мог у вора купить!» Наташе, конечно, любопытно было послушать что-нибудь ещё про героические будни сыщика Рубахина, но настаивать она не стала.

В тот вечер сердце её дрогнуло и окончательно сдалось суровому капитану…

Наталье под выдуманным предлогом удалось продлить свою командировку сверх срока ещё на неделю.

Далее события развивались так стремительно, что к осени она уже была женой капитана Рубахина и научным сотрудником Опорского краеведческого музея…

***

Надо сказать, что родители Наташи были крайне огорчены и разочарованы выбором своей единственной и любимой дочки. Они никак не могли предположить, что их зятем может стать какой-то милиционер из какого-то там Опорска.

Это было тем более досадно, если учесть, что на их девочку уже имели виды и сыновья высокопоставленных чиновников, и очень состоятельных людей, которые со своей стороны тоже считали выгодным породниться с влиятельным бизнесменом Зименковым.

При этом никто бы не рискнул утверждать, что внимание кандидатов в женихи привлекало именно положение отца невесты, и даже наоборот – природа была с Натальей не менее щедра, чем судьба: из поговорки «не родись красивой, а родись счастливой» ей достались обе части. Во всяком случае, так было до её отъезда в Опорск.

Отец-дипломат весьма искусно устраивал знакомства дочери с перспективными женихами, оставаясь при этом вроде бы как в стороне.

В силу своей профессии Николай Иванович Зименков был человеком предельно трезвым и прагматичным. Этот отточенный с молодости прагматизм обеспечивал ему неизменный успех в карьере и в жизни.

Раньше Николаю Ивановичу казалось, что своим собственным примером он воспитывал практичность и в дочери.

Однако, обнаружив, что его дочь влюблена без памяти и, к тому же, успела забеременеть, раздосадованный отец понял: чего-то он в её воспитании явно не учёл.

Уговоры были бесполезны, и отец вынужден был пойти на крайние, как он считал, меры.

– Я не исключаю, что твой милиционер – хороший парень и добрый человек! – заявил он Наталье за семейным столом. – Но это совсем не одно и то же, что и хороший муж, а тем более – отец. Буду рад, конечно, если он обеспечит тебе и ребёнку счастливую жизнь. Но сам я пока не намерен в этом участвовать ни словом, ни делом, ни копейкой! Пусть твой милиционер докажет свою ответственность. Только тогда я его приму.

Отец встал из-за стола, обнял за плечи плачущую мать и добавил:

– А тебя мы с мамой всегда любим и ждём. Как и нашего внука или внучку – кого Бог даст!

Единственным отступлением от сказанного стал звонок в Опорск из министерства культуры. Наташу порекомендовали местному музею в качестве научного сотрудника.

Лучшая столичная подруга Вероника, с которой они дружили ещё с пятого класса, насмерть сражённая новостью о скоропостижном замужестве Натальи, естественно, заинтересовалась – что это за провинциал такой, победивший в конкурсе за её сердце всю толпу столичных поклонников?

Наталья задумалась, подбирая объяснение попроще.

– Помнишь, как года три назад зимой мой папа возил нас на какую-то лесную базу, на охоту, и там, у хозяина, жил настоящий волк? – спросила она.

– Конечно! – Вероника округлила глаза. – Ух, красавец! Я когда на него смотрела, у меня мурашки по спине бежали!

– Ну, и сравни его с начёсанными пуделями и прочими кокерами в бантиках на собачьей выставке…

– О-у-у! – глазки у подруги игриво заблестели. – Дикий зверь в постели?

– Да не в этом дело! – засмеялась Наталья. – Он настоящий мужик, понимаешь? В нём нет лоска, но зато нет фальши!

Подруга её так и не поняла…

***

Любовь – очень действенный анестетик, который позволяет людям не ощущать даже самых острых житейских невзгод. Наташа готовила еду на общей кухне, мылась в тесном душе, который был главной роскошью в их с Рубахиным семейном гнезде, и ездила на работу в переполненном трамвае.

Если бы кто ей заранее сказал, что на всё это она поменяет свою удобную и размеренную столичную жизнь, она бы никогда не поверила.

В милицейском общежитии, где Василий раньше не столько жил, сколько ночевал или отсыпался днём после ночных операций, произошли разительные перемены. Старую железную кровать в комнате сменил мягкий угловой диван, стены украсила пара симпатичных картин, написанных опорскими художниками, появились шторы на окне и некоторые другие мелочи, которые сразу превратили рубахинскую ночлежку в довольно уютное гнёздышко.

Теперь уже, как ни отмахивался Василий, Наталья всё больше узнавала про его работу. И чем больше узнавала, тем больше убеждалась, что ему всё это нужно бросать. Скупые рассказы мужа резко переворачивали её представления не только о милицейской работе, но и о реальной жизни в целом.

Зарплата у них была просто издевательской. Практически все сослуживцы Рубахина постоянно искали, где подработать. Но делились они в этом на несколько категорий: первые – «выкручивались», то есть, нанимались менты сопровождать грузы, красили машины в автосервисах – соглашались на любую работу вне службы, и дома их почти не видели, а если видели, то смертельно усталыми или спящими.

Оставаясь честными, они, естественно, оставались и бедными. «Зарабатывали» себе честные менты ещё и грыжи, и язвы, и тяжёлые неврозы из-за хронического переутомления, повседневной сухомятки и нескончаемых стрессов, лечимых алкоголем.

Эта первая категория была первой и в очереди на отправку в горячие точки, где им платили какие-то «боевые» деньги – тоже смешные, поскольку Наталье было известно, сколько получали тупые клерки в некоторых столичных госкомпаниях лишь за то, что просто сидели в своих уютных офисах с девяти до восемнадцати часов.

Другие менты – «крутились». Денежные знаки ими добывались совсем другими путями и в других количествах. Представители этой категории уже не ездили на трамваях или даже на «Жигулях» – они катались на иномарках – кто на подержанных, а кто и на новых моделях. «Крученые» менты по заказам крупных торгашей выжимали с рынка их конкурентов, добывали коммерсантам нужную информацию, нередко обеспечивали «крышу» и откровенно преступным группировкам.

Деловые давили честных морально и вытесняли их физически с перспективных должностей или вовсе за пределы службы.

Некоторые умудрялись балансировать между первыми и вторыми, но таких было мало, и однажды они неизбежно занимали место по ту или иную сторону черты.

Ну, и последняя группа – это менты, которые по-мелкому шакалили и крысятничали в ларьках, на рынках, на улицах – пытались, короче, урвать лишнюю копейку, где придётся. По блатной иерархии их следовало бы отнести к разряду «опущенных».

Нет, Наташа не была слепой избалованной дурочкой, она и раньше знала, что вокруг творится немало мерзостей, но это были представления со стороны, и её лично очень многое до сих пор не касалось.

А Василий уже давно был ввергнут в самую гущу свирепо грызущихся за денежные знаки и прочие материальные блага сограждан, где ему по службе полагалось отлавливать особо наглых и озверевших.

При этом её сыщик Рубахин с упорством, выходящим за грань здравого смысла, пытался делать своё дело по совести. Наташа видела, как тяжко это ему даётся среди людей, делить которых на правых и виноватых не возьмётся уже, наверно, и самый высший небесный судья.

Да и его суд, похоже, нынче мало кого страшит: грешники щедро «отстёгивают бабло» на храмы, искренне полагая, что у них теперь и на небесах всё схвачено, к тому же – как не заметить Господу увесистых крестов из червонного золота на упитанных шеях новообращенных рабов его!

А Василия ещё с детства родители безнадёжно «испортили» – накрепко вложили в голову, что в жизни нужно быть честным и справедливым, и теперь он всё чаще ощущал себя на службе фигурой несуразной и нежелательной…

***

Как-то, когда Наталья уже ходила с большим животом, холодным зимним вечером явились к Рубахиным в гости Финист с подружкой. Пили чай, обсуждали городские новости, в том числе и предстоящий концерт известного столичного барда, на который они решили вместе сходить, если позволит мужчинам служба.

– Вот так! – дурачась, проворчал Соколов. – Будем тратить деньги на всяких заезжих, а дома свой бард пропадает в безвестности.

Его подружка с любопытством на него посмотрела.

– Не на того смотришь! – продолжал Финист, – это вот Васька у нас – настоящий соловей!

Рубахин, улыбаясь, отмахнулся.

Но Наташа, которая и сама давно не слышала песен мужа, поддержала Юрия:

– Может, достанешь гитару?

Василий не стал дальше отнекиваться. Гитара была извлечена из-за дивана под шутливые аплодисменты присутствующих.

Подстраивая струны, Рубахин вдруг посерьёзнел. Наташе было уже знакомо это выражение его лица. Когда он брал гитару, он становился каким-то иным и непривычным.

«Что-то больно мне: видел сон на днях,будто еду я – не в своих санях,не в своих санях,на чужих конях…От крутой тоски замерла душа,а они несут, рыхлый наст круша,рыхлый наст круша, да навсхрип дыша!

С первых же слов Наталья была удивлена: это была новая песня – неожиданная и тревожная.

«Когда успел?» – подумала она.

Весёлая подружка Финиста погасила свою неснимаемую улыбку и выглядела теперь чуть старше и намного интереснее.

В никуда лечу посреди снегов,растерял друзей, не простил врагов,е простил врагов, не раздал долгов!Подниму, рвану на дыбы коней!Упаду на лёд из чужих саней –из чужих саней, где ещё больней…

Рубахин положил гитару струнами вниз.

Он молчал, и все молчали. Больше всех была поражена подружка Финиста. Её представления о милиции и сыщиках были смесью впечатлений от милицейских сериалов и полицейских триллеров. Она вполне допускала скрипку в руках Шерлока Холмса, но современных ментов могла представить разве что со свистками или барабанами.

Наталья, наблюдая, какими глазами смотрит девушка на Рубахина, подумала, что за такие взгляды и приревновать можно. Но в этот момент она очень гордилась своим мужем.

Откликнулся Финист:

– Да, Васёк, – тихо произнёс он, – я понял, о чём ты!

Гости допили чай, попрощались и ушли. Наталья обняла Василия…

6. Надежда Лобанова

Надежда Васильевна всё сделала, как обещала накануне.

На немой вопрос Финиста, забежавшего к ней с раннего утра, она коротко отвечает:

– Один из амфетаминов, Юра! Проще – «экстази», как ты знаешь.

Соколов щурится и так же молча кивает головой.

Лобанова смотрит на Юрия усталыми, тревожными глазами:

– Наплевали бы вы на это дело, мальчики, а? Плохо оно кончится…

– Мы-то ещё наплюём, Надежда Васильевна, или нет, – горько усмехается Финист, – а вот на нас уже точно наплевали…

Лобанова сокрушённо разводит руками. Ночью она плохо спала. Она знала, что капитан Рубахин не мог ошибиться. Начиналась для Василия какая-то скверная и опасная история с непредсказуемым концом. А он привязал к ней ещё и Финиста.

Жалко этих ребят. Честные, прямые – как долго они удержатся? Таких парней в милиции в последнее время становится всё меньше, а из новых – больше скользкие какие-то, вертлявые. «Деловые», короче.

Ей уже давно не по душе всё, что происходит вокруг. И не только по работе. Единственное, что утешает – скорая пенсия. Осталось двадцать три дня…

– Последний вопрос, – уже поворачиваясь к выходу, останавливается Юрий, – кто принёс к вам те таблетки и когда?

Лобановой не хочется отвечать, она знает, что парней эта информация ещё больше подстегнёт.

– Оксана из приёмной Старовского принесла. Вчера утром.

– Вот суки! – вырывается у Соколова. – Извините, Надежда Васильевна! Похоже, кто-то уже вконец обнаглел!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.