Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга третья

Известная пакистанская модель и блогер Кандил Балоч[149] была задушена собственным братом.

26-летняя Балоч прославилась публикацией скандальных, по меркам консервативного Пакистана, постов в социальных сетях и снимков в откровенных нарядах. В своих последних интервью блогер и модель резко высказывалась против царящей в Пакистане патриархальной системы и называла себя голосом женского общества в стране.

Для многих пакистанских девушек Балоч была культурной иконой, которой они пытались подражать.

По словам родственников убитой, её брат просил Балоч бросить карьеру модели, но она ему не подчинилась.

«Убийства чести», совершаемые родственниками за «навлечение на семью бесчестья», остаются в Пакистане общепринятой практикой, их жертвами ежегодно становятся сотни женщин.

Фильм «Эльвира Мадиган»: любовь аристократа и циркачки

Фильм «Эльвира Мадиган»,

…режиссёр Бу Видерберг[150], Швеция, фильм 1967 года…

из тех произведений искусства, которые запомнил, когда впервые увидел, прочёл, потом они продолжали жить во мне, продолжали прорастать, пока не «проросли» в настоящем «Дневнике».

Когда увидел фильм впервые, в 1968-м, в 1969-м, в 1970-м? Трудно сказать, во всех случаях, около 50 лет тому назад. Сквозь дымку времени запомнилось настроение фильма, его атмосфера, только один эпизод, более или менее отчётливо. Как во всех случаях, когда речь идёт о фильмах, которые поместил в «Дневник», не просматриваю их заново. Возможно, память многое исказила, но во всех случаях, так запомнилось.

О чём фильм?

Он и Она. Он аристократ, офицер, она циркачка, канатоходка.

Он был женат, увидел в цирке выступление канатоходки, всё остальное померкло, осталась только Она. Она была наверху, приходилось задирать голову, остальные внизу. Он больше не захотел с ними, внизу. Захотел остаться с ней, если не вверху, то в стороне от всех.

Оба были молоды, красивы, оба понимали, у них нет перспектив среди людей. Аристократ не сможет стать циркачом, циркачка – аристократкой. Но это их не испугало. Они решили, пусть им отпущено короткое время, оно стоит всей остальной жизни. Потом и самоубийство не страшно.

Это была реальная история, когда-то в Швеции некий офицер сбежал с некоей циркачкой. Случилось это в XIX веке, в этих же исторических «декорациях» снял свой фильм Бу Видерберг.

Пришлось прочитать о фильме: «история любви, которой пришлось бежать от жестокой, беспощадной жизни». Действительно ли век был таким беспощадным. Вряд ли. По крайней мере, не таким кровавым, как век XX. Другой вопрос, что в нём было больше условностей, больше перегородок, сословных, половых, прочих. Многие из которых XX век разрушил.

Мне трудно сказать что-нибудь конкретное о Швеции XIX века, безусловно, и там были свои офицеры и свои циркачки, их жизни могли не пересекаться, ничего «жестокого и беспощадного» в этом не было. Другой вопрос, что в Швеции, как и везде в мире, всегда находятся двое, которые способны вырваться из тисков времени, не задумываясь о последствиях.

Мы вправе назвать отношения этих двух любовью, хотя лучше назвать эти отношения романтическими, имея в виду основной критерий романтического, – уход от жестокой реальности, в которой постоянно следует следовать нормам приличия.

Романтическое в человеческой жизни, и не только в любви, на мой взгляд, имеет в культуре человека онтологический статус. В этом смысле фильм «Эльвира Мадиган» назвал бы романтическим, а не мелодраматическим.

Теперь об эпизоде, который удержался в памяти, хотя прошло более 50 лет.

Он и Она на природе: деревья, трава, река, дурачатся, всё это овеяно не только нежностью, но и печалью; у этих двух печаль пронзительнее, чем у нас, которые не так остро ощущают уходящие мгновения жизни.

Но идиллия однажды прерывается.

Он получает известие, его жена, которую он оставил там, в городе, среди «декораций», пыталась совершить самоубийство, её спасли, но состояние её остаётся крайне тяжёлым.

…как случилось, что узнал только он, не помню, да это и не имеет особого значения…

Офицер взволнован, растерян. Почему?

Первое что приходит на ум обычному, здравому человеку в голове которого полно стереотипов, офицеру стало стыдно за свою измену. Это и есть причина его взволнованности, он не знает, как прийти на помощь жене.

Оказалось ничего подобного. Офицер взволнован, поскольку не может допустить, чтобы известие о самоубийстве его жены омрачило жизнь любимой женщины. Ни жена, ни кто-то другой не может заставить их испытывать угрызения совести. Они сделали свой выбор и ни о чём не жалеют. А если окружающий мир заставит их подчиниться, они просто уйдут из жизни.

Бу Видерберг снял романтический фильм о двух людях (в данном случае, мужчина и женщина), которые способны исключить любого третьего, в каком бы обличье он не предстал и каковы бы не были ситуации жизни.

О высшем единении двух людей, которые способны заменить друг для друга весь остальной мир.

О том, что если не хватит сил сопротивляться «жестокому и беспощадному миру», они просто уйдут из этого мира.

И ни о чём не пожалеют.

Владимир Маяковский и Лиля Брик: про это…

…лирика, которой восторгался

В студенческие годы увлекался лирикой Владимира Маяковского. Почти наизусть знал «Облако в штанах», «Флейту-позвоночник», «Лиличке. Вместо письма», начало «Про это»[151]. В те годы (в 1960-е?) вышел том «Литературного наследства» (кажется, так он назывался), в котором было напечатано предсмертное письмо Маяковского и его письма к Лиле Брик[152].

И в стихах и в письмах, подкупало невероятное сочетание мощи, экспрессии и беззащитности, уязвимости. Крик переходил в стон, проповедь в жалобу. Кто-то точно написал о Маяковском, со стороны он представлялся гранитным, оказался стеклянным. Выдавал себя за сильного человека, нападал, язвил, грохотал во «весь голос», но тем самым прятал свои слабости, свою ломкость, даже гигиенические фобии.

Признавался, «ночью звон свой хочется спрятать в мягкое, в женское». Но только ли ночью?

Восторгало и другое.

Чем больше вчитывался в стихи, тем больше обращал внимание на то, как это сделано. Постоянно перечитывал третью главу «Флейты-позвоночника», удивлялся, рифмы глазами не сразу заметишь, но стоит произнести вслух, возникает ритм, прерывистый, синкопированный, отчётливо слышатся рифмы, которые будто встроены в этот ритм.

Попробуйте зрительно, не произнося вслух, всмотреться в такой ряд слов: «к вам», «почувствовал», «неладно», «шёлковом», «ладана», «рада», «ограда», «лихорадочен». А теперь произнесите их вслух, сразу возникнет предчувствие поэзии, хотя это ещё не сама поэзия, её голая форма. Поэтическое возникает в ритме-рифме-смысле: Он вошёл с улицы, Она зашуршала платьем, чтобы скрыть от него своё решение, Он распознаёт это решение в шуршании платья, лихорадочно призывает «страшное слово на голову лавь», всё равно не спрячешь трупа. Строку «ты что-то скрывала в шёлковом платье» вижу, слышу, чувствую тактильно, сопереживаю.

Наверно литературоведы обо всём этом писали не раз, не претендую на открытие, просто рассказываю о своём отношении к поэту.

…время внесло свои изменения

Со временем мои восторги по поводу поэзии Маяковского значительно поубавились. Стихи стали казаться слишком шумными, крикливыми, даже истеричными. Стал отдавать предпочтение более тихой поэзии. Всё чаще вспоминал строчку Андрея Вознесенского[153]: «тишины хочу, тишины, нервы что ли, обожжены». В моём случае дело было не только в нервах (в них, естественно, тоже), в ином восприятии мира и своего места в этом мире. Открытые чувства стали коробить, открытая страсть утомлять, активное навязывание собственной позиции, раздражать.

Неприятие стихов распространилось и на личность Маяковского, на его личную жизнь. Никто не будет спорить, у любви разные лики, но мера должна быть во всём, даже в «слишком человеческом». На мой вкус (никому его не навязываю) в любви Владимира Маяковского к Лиле Брик было много безмерного: неистового, неуёмного, нетерпеливого.

Принципиально не принимаю его поступки в последний день жизни.

Повторяю, как заклинание, «не судите, да не судимы будете», тем более, не способен на подобное выплёскивание самого себя. Но, в конце концов, моё право высказаться, а право читателя со мной не согласится.

…последний день

О последнем дне жизни Владимира Маяковского уже писал в этой книге, частично повторюсь.

Полоса жизни поэта была во многом беспросветной, не могу назвать её трагической, поскольку сам поэт во многом её спровоцировал.

Лили Брик и её мужа, Осипа Брика (подробнее о них чуть дальше), не было в Москве, они были за рубежом. Но как выяснилось, «звон свой», особенно, когда он был нестерпимым, Маяковский мог прятать только в ней, в Лиле Брик.

Поэт организовал выставку, посвящённую 20-летию творчества, но ему сначала всячески мешали, а потом просто её игнорировали. Никто из писателей и руководителей государства не пришёл, а он на это рассчитывал и не мог скрыть своего разочарования.

Голос сел, пришлось отказаться от публичных выступлений, а эти выступления, пусть эпатажные, в которых бравады было больше чем подлинной дерзости, подпитывали его веру в себя.

Гигиенические фобии стали почти патологическими, в предметы, которыми пользовался, не должна была проникнуть ни одна болезнетворная бактерия – почти метафора окружающего поэта мира, от которого одни угрозы.

Не осталось сил даже на «прощальный концерт»[154]. Только на то, чтобы написать прощальное, предсмертное, письмо, признаться, что его семья это, прежде всего, Лиля Брик, а потом поставить «точку пули в своём конце».

Но дальше начинается то, что не понимаю, не принимаю, что кажется мне кощунственным по отношению к женщине.

В этот последний день предложит руку и сердце женщине, с которой у него был роман, имя которой упомянуто в предсмертном письме, не просто предложит, потребует немедленно соглашайся, сейчас же разорви узы своего брака, ни секунды промедления, женщина растеряется, она опаздывает на репетицию, успокойся, скажет она, остынь, приду после репетиции, всё спокойно обсудим, не выдержала, ушла, не успела спуститься по лестнице, как услышала выстрел.

Эта женщина, через много-много лет, ей уже было за 80, вспоминала, как поэт запер двери, спрятал ключ в карман, требовал, чтобы ушла из театра, плакал, потом спросил, есть ли у неё деньги, дал деньги на такси.

Женщина не обвиняет, не судит поэта, и не нам его судить, но представьте, что пережила женщина в эти минуты, бегом по длинной лестнице вниз, потом наверх, потом снова вниз…

…Брики

Лилю и Осю (Осип) Бриков[155] я бы назвал счастливой супружеской парой.

…никого не собираюсь шокировать, ни с кем не собираюсь спорить, рассуждаю в контексте настоящей книги и, главное, так сегодня думаю…

Лиля Брик говорила о своём муже, Осе: «я любила, люблю и буду любить его больше, чем брата, больше, чем мужа, больше чем сына. Про такую любовь я не читала ни в каких стихах, нигде. Я люблю его с детства. Он неотделим от меня. Эта любовь не мешала моей любви к Маяковскому».

…почему мы не должны верить женщине, которая была свободна в своих взглядах и поступках, откровенно во всём признавалась, только по той причине, что её взгляды не совпадают с нашими?..

Ося Брик и Лиля Брик поженились в 1912 году, ему было 24 года, ей 21 год. До этого он семь лет ухаживал за ней, то есть с тех лет, когда оба были очень юными.

И у Лили Брик, и у Оси Брика, были интимные отношения на стороне, они и не пытались скрывать их друг от друга.

По откровенному признанию Лили Брик её интимные отношения с Осей прекратились в 1915 году, т. е. через три года супружеской жизни.

…Брики и Владимир Маяковский

С Бриками Маяковский познакомился в 1915 году, они понравились друг другу. Ося не только на всю жизнь стал преданным другом Владимира Маяковского, он издал на свои деньги поэмы Маяковского «Облако в штанах», и «Флейта-позвоночник», которые во многом способствовали известности поэта.

Маяковский именно у Бриков, впервые прочёл вслух поэму «Облако в штанах», и Брики на всю жизнь стали поклонниками поэта.

Маяковский ухаживал за младшей сестрой Лили, Эльзой[156], но после восторгов Лили по поводу «Облака в штанах», старшая сестра оттеснила младшую.

По признанию Лили Брик: «Володя не просто влюбился в меня – он обрушился на меня как лавина, он просто напал на меня, это была нападение. Меня пугала его напористость, рост, неуёмная, необузданная страсть. Два с половиной года не было у меня ни одной свободной минуты – буквально. Любовь его была безмерна».

В 1918 году Лиля Брик рассказала обо всём Осе. Возможно, и о том, что Маяковский просит жить вместе с ними, одной семьёй. Как повёл себя Ося? Сцен ревности не устраивал, даже открыто заявлял: «Да, мы теперь решили навсегда поселиться втроём!»

С 1915 года Брики и Маяковский стали жить вместе, а на двери повесили табличку: «Брики и Маяковский».

…жизнь втроём

Как выясняется «жизнь втроём» у Бриков и Маяковского не была уникальным явлением в среде русских писателей.

Подобным образом сложилась жизнь у Ивана Тургенева и Полины Виардо[157].

Александр Герцен[158] называл участников своей семейной «конфигурации» – четырьмя звёздочками, как нас не расположи, все будем блестеть».

«Любовь втроём» или «странная семья» была у Александра Блока[159] Любови Менделеевой[160] и Андрея Белого[161].

Были и другие тройственные союзы.

Известно, что любые аналогии больше обманывают, чем подсказывают. Можно только допустить, как и семьи «вдвоём», каждая семья «втроём» счастлива или несчастлива по-своему. Но факт остаётся фактом, Брики и Маяковский не были исключением.

В истории взаимоотношений Бриков и Маяковского примечательным является то, что он был вполне мирным, и у всех троих действительно были очень дружеские отношения друг к другу.

Были в этой «семье» и свои скандалы. Случалось, что Маяковский сходил с ума от ревности (конечно, не из-за Оси), бил посуду, ломал мебель, кричал, наконец, хлопая дверью, уходил в свой маленький кабинет на Лубянской площади. Выдерживал он недолго, и спустя несколько дней вновь возвращался к Брикам.

«Лиля – стихия, – успокаивал Маяковского хладнокровный Брик – с этим надо считаться».

Только трудно сказать, кто был больше «стихией», Владимир Маяковский или Лиля Брик.

Остаётся предположить, что не только двое, но и трое разных людей, могут взаимоуравновешивать друг друга. Страстного и безумного Маяковского уравновесили спокойный и разумный Ося Брик, и, несомненно, страстная, но прагматичная, способная управлять не только своими чувствами, но и чувствами влюблённых в неё мужчин, Лиля Брик.

…Лиля Брик

Что за женщина была Лиля Брик? Попробуй, отгадай.

Порой она кажется такой же, как Маяковский, неистовой, страстной, а порой прагматичной, не теряющей головы, в самых сложных ситуациях.

Чем-то она напоминает мне Галу Дали́[162], легко завоёвывает мужчин, не забывает и о том, что можно получить от этого мужчины. У Лили имелся свой подход к мужчинам, который действовал, по её мнению, безотказно: «Надо внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешать ему то, что не разрешают ему дома. Например, курить или ездить куда вздумается. Остальное сделают хорошая обувь и шёлковое белье».

«Она умела быть грустной, капризной, женственной, гордой, пустой, непостоянной, умной и какой угодно», – вспоминал один из её современников. «Какой угодно» – наверно это самое главное.

Маяковский подарил Лиле Брик кольцо, на котором выгравированы всего лишь три буквы – три инициала её имени – Лиля Юрьевна Брик – ЛЮБ. Но если кольцо крутить на пальце, то получается слово – люблю. И хотя у Маяковского было много женщин, его музой, несомненно, была Лиля Брик, ведь ей посвящены или ею вдохновлены многие поэмы и стихи Маяковского.

Кто-то поторопится развеять романтический ореол, увидеть в её отношении к Маяковскому одну меркантильность женщины-хищницы.

Здесь есть и тема спецорганов, которую в этих кратких заметках лучше опустить.

Кто-то сочтёт, что это просто прихоти женщины, которая уверена, что любимый человек (муж? любовник?), зарабатывающий много денег, должен много на неё тратить.

Маяковский возвращался из-за границы с подарками. С вокзала он ехал к Брикам, и целый вечер Лиля примеряла платья, кофточки, жакетики, бросалась от радости на шею поэту, а тот ликовал от счастья.

Лиля безо всякого стеснения могла заказать Маяковскому, который был в Париже:

«Рейтузы розовые 3 пары, рейтузы чёрные 3 пары, чулки дорогие, иначе быстро порвутся… Духи Rue de la Paix, пудра Hubiqant и вообще много разных, которые Эля посоветует. Бусы, если ещё в моде, зелёные. Платье пёстрое, красивое, из крепжоржета, и ещё одно, можно с большим вырезом для встречи Нового года».

Дошла очередь и до «автомобильчика» из Парижа. В результате Лиля сбила маленькую девочку, дело обошлось без судебных последствий (у Лили Брик всегда были высокие покровители), после чего она ездила с шофёром.

…намеренно включил в свой короткий текст эти подробности о подарках, и совсем не для того, чтобы развенчать Лилю Брик. Понимаю, будут читатели (обоего пола), которые ухватятся за эти факты, и с пеной у рта будут доказывать меркантильность во всех поступках человека, особенно женщины. Если придётся с ними обсуждать эту (да и другие) ситуацию, попытаюсь объяснить, что за деревьями они не видят леса…

В предсмертном письме Маяковский два раза упоминает Лилю Брик. Сначала отдельной строкой «Лиля, люби меня». Потом в обращении к правительству, чтобы обеспечить сносную жизнь членам его семьи, в которую первой входила Лиля Брик, потом мама и сёстры.

Лилю Брик часто называли женой Маяковского и, на мой взгляд, это было совершенно правильно, если не определять «жену», только по официальной регистрации. Она оставалась его женой до самой его смерти,

…возможно, оставалась женой и после смерти Маяковского, хотя у неё были мужья и после Оси Брика…

несмотря на то, что по утверждению Лили Брик, интимные их отношения прекратились задолго до этого.

Зимой 1922 года в отношениях Лили Брик и Владимира Маяковского наступил кризис. Можно предположить, что она просто устала от Маяковского, их «старенький, старенький бытик» показался ей утомительным. Во всех случаях, она защищала собственную свободу, от которой не собиралась отказываться.

Лиля Брик предложила расстаться на два месяца, была даже определена дата, когда они вновь встретятся.

Для Маяковского расставание превратилось в добровольную каторгу, он писал Лиле письма, передавал подарки, в том числе такие символические, как птица в клетке. Но, самое главное, он написал большую поэму «Про это», с посвящением «ей и мне».

Судить о поэме оставляю более тонким знатокам поэзии, но начальные строки из первой главы поэмы «Баллада Редингской тюрьмы»[163], запомнил на всю жизнь. В них нет лесенки, нет ничего сверх меры, они спокойные и тихие, при всём их трагизме.

Немолод очень лад баллад,но если слова боляти слова говорят про то, что болят,Молодеет и лад баллад.

Они встретились в назначенный срок на вокзале и сели в поезд который отправлялся в Петроград.

В дневнике, который Маяковский вёл во время вынужденного заточения, сохранилась запись.

«Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Всё равно люблю. Аминь… Любовь это жизнь, это главное. От неё разворачиваются и стихи и дела и всё прочее. Без тебя (не без тебя «в отъезде», внутренне без тебя) я прекращаюсь. Это было всегда, это и сейчас»

У нас нет основания не верить поэту, и мы должны воздать должное его музе.

P. S. Мне пришлось увидеть Лилю Юрьевну Брик в первые дни после открытия в Москве памятника Маяковскому. Там стихийно возникло нечто вроде клуба. Приходила и Лиля Брик, хотя в дискуссии не ввязывалась, стояла молчала.

Запомнил, высокая женщина, прямая, как знак закрытости и неприступности. Память меня часто обманывает, скорее всего, обманула и в этот раз. Прочёл, что Лиля Брик была хрупкой миниатюрной с фигурой девочки-подростка, при этом часто сутулилась.

Но, запомнилось как запомнилось, понимаю, что это не просто физическая память, но и моя легенда о Лиле Брик и Владимире Маяковском.

Она ушла из жизни, выпив большую дозу снотворного. Ей было 87 лет.

Скелеты в шкафу

Этот фильм очень правильный.

…«45 лет», фильм 2015 года, режиссёр Эндрю Хэй[164], в главных ролях Шарлотта Рэмплинг[165] и Том Кортни[166]…

Он правильно придуман, правильно снят.

Под «правильно» я понимаю во всём соблюдаемую меру этого фильма.

Фильм стильный, но стильность в меру, она нигде не выпячивает.

Фильм в меру сентиментальный, в меру мелодраматический, в меру эпический.

Актёры играют, соблюдая меру, скорее печаль уходящего, чем драму того, что никогда не сбывается.

Фильм о двух немолодых людях, о «счастливой семье», если не помещать эту «счастливость» под микроскоп (а можно ли какую-либо «счастливость» помещать под микроскоп). Но фильм далеко не идиллический, поскольку речь идёт не о двух, а о трёх, а треугольник практически исключает идиллию. Но и «треугольник» не разрушает меру фильма, он растворяется в общей, я бы сказал, музыкально-печальной атмосфере этого фильма.

Сюжет фильма довольно простой. Немолодая пара готовится отметить 45-летнюю годовщину свадьбы. Они живут за городом, практически на природе, детей у них нет, только собака. И всё было бы прекрасно, если бы за неделю до юбилея, не пришло сообщение, что в Швейцарских Альпах, когда растаял снег, нашли тело давней возлюбленной мужа. Она погибла, сорвавшись со скалы, так и осталась замурованная во льдах. Это было давно, ещё до того, как он познакомился с женой.

Такой вот странный треугольник, муж и жена, которые за 45 лет семейной жизни постарели, но смогли сохранить нежность друг к другу, и молодая девушка, вмёрзшая в ледник. Муж даже удивляется, я постарел, а она, во льдах, осталась такой же, какой была 50 лет тому назад.

Хочется пофилософствовать, вот и позволю себе пофилософствовать.

Два человека, даже если они муж и жена, даже если они когда-то говорили, «я хочу быть твоим», «я хочу быть твоей», даже если они оказались верными своим обещаниям, это два разных человека, и у каждого из них неизбежны «скелеты в шкафу», если не в реальности, то в мыслях, в фантазиях. Трансформация института брака – а его трансформация неизбежна – будет, на мой взгляд, развиваться в понимании и признании неизбежных различий двух людей, какие бы обеты они не давали друг другу.

Но это всё теория, а художественный текст (книга, фильм, спектакль), даже если он концептуальный, не может не быть конкретным, иначе он оказался бы просто хорошей или плохой иллюстрацией тех или иных теорий.

Женщина фильма, жена, умная, тонкая, деликатная, преданная, не может не отдавать себе отчёт, что это было до неё, что он не обязан был ей всё рассказывать.

…мы знаем, что Лев Николаевич показывал Софье Андреевне свои старые дневники, хотел бы честным и до конца, чтобы жена знала о его любовных похождениях до брака, и знаем, к чему это привело…

Возможно, что и у женщины, до этих 45 лет или внутри этих 45 лет, в реальности или в фантазиях, были свои «скелеты в шкафу». Всё это неизбежно. Можно только согласиться с критиком из Российского журнала «Сеанс»[167]: «Скелеты, где бы они ни прятались, – в шкафу, в ледниковой трещине или в подвалах, есть у каждого. Каждый человек – хранилище памяти, травм, комплексов, чужих слов, чужих прикосновений. Иногда эти скелеты оживают и выбираются наружу. Могут победить мертвые. Могут – живые. Но на месте боя в обоих случаях останутся следы».

Женщине, жене, если она умная, тонкая, деликатная, легко преодолеть ревность, если чувство к той давней сопернице, которая осталась вмёрзшей в леднике, можно назвать ревностью. Как быть с вопросами, назовём их вопросами дьявола, которых она не может избежать.

В какой степени та давняя, постоянно присутствовала в их жизни?

Почему же он с ней, с женой, не пошёл взбираться на эту гору в Швейцарии, не сейчас, а тогда, когда был молодым, сильным, «рассерженным»[168]?

Почему с той он предпочёл горы, волнения, экстрим, а с ней равнину, спокойствие, будни?

А что если он специально заходил в туристическое бюро, хотел вновь отправиться в Швейцарию, вновь увидеть ту, пусть вмёрзшую в ледник, но хотя бы внешне, оставшуюся такой же, как в те годы?

А что если та мелодия, под которую они танцевали тогда 45 лет тому назад, и которую она заказала на их юбилей сейчас, была связана с той давней женщиной, что если это дань её памяти?