Дары леса

Двое мужчин, один с густой рыжей щетиной и в потрепанной кожаной куртке, другой в рваной рубашке и с очками, подошли к двери старого каменного дома. Дом стоял на узкой улице, насквозь пропахшей гнилью и дымом дешевых сигарет. В нескольких распахнутых окнах горел огонь. Помимо этого огня улицу освещал один единственный фонарь, чей тусклый свет падал на почерневшие стены и на взгорбленую, словно хребет собаки, каменную мостовую, вырисовывая их очертания среди тьмы и вечерних звезд. Также среди тьмы вырисовывалось две физиономии мужчин. Они Улыбались, как обычно всегда улыбаются пьяные угрюмой улыбкой. Толкнув ногой деревянную дверь, мужчина в куртке нырнул в дверной проем и исчез во тьме лестничного пролета. Его друг постоял еще несколько мгновений, словно чего-то дожидаясь, а потом исчез там же. Лежавший у дверей пес приоткрыл глаза, но почти тут же закрыл их обратно.

Оказавшись внутри, мужчина в куртке поджег спичку. В свете огня появились очертания его друга и узкой винтовой лестницы. Она так резко уходила наверх, что удобнее всего взбираться по ней было на четвереньках. Помимо лестницы спичка осветила еще и старика с взъерошенными волосами, который стоял с выставленным вперед карабином почти пред гостями. Прикурив папиросу, мужчина потушил спичку и бросил ее в сторону. Очертания лестницы и старика с карабином тут же исчезли, остался лишь огонек сигареты.

– Там кто-то есть! – объявил старик. Лица его не было видно, и пьяный голос его словно рождался темнотой.

– Где? – уточнил мужчина в куртке хриплым голосом.

– В темноте. – ответил старик.

– Темнота это… это как стоять рядом с зеркалом. – просветил всех мужчина в очках.

– Почему?

– В темноте и в зеркале никогда ничего нет, но там всегда что-то есть.

– Так есть или нет? – уточнил мужчина в куртке. Папироса его нервно шевелилась во тьме.

– Скорее есть. Да, там всегда что-то есть. Должно быть.

После этих слов друга, мужчина в куртке достал револьвер и два раза выстрелил наугад в темноту.

– Все, теперь там больше никого нет. – заключил он и издал похожий на смех звук. После этого мужчина стал взбираться по лестнице, то и дело хватаясь рукой за что-то противное и чертыхаясь. Старик тоже издал похожий на смех звук и больше ничего.

Через пару пролетов сигарета мужчины в куртке столкнулась еще с одной сигаретой. Она горела в темноте и не шевелилась. Она была так бездвижна, словно ее приколотили к стене. Сигарета мужчины, напротив, дергалась из стороны в сторону, словно бьющийся об окно мотылек.

– Джо здесь? – спросил мужчина в куртке.

– Какой Джо? – спросил его в ответ тонкий женский голос.

– Тот единственный Джо, который живет здесь. В этом вонючем доме.

– Я не знаю никаких Джо. А как тебя зовут? – ответил голос с нежностью.

Мужчина в куртке опять достал спичку и зажег ее. В тусклом свете огня вырисовалось лицо женщины с коротко стриженными волосами, наивной улыбкой и с усталым взглядом. Она курила, опершись о стену. Курила и улыбалась.

– Элейн, ты? Что значит, что ты не знаешь никаких Джо?

– То и значит, что я никого не знаю. И не собираюсь знать, сколько бы их здесь ни было, этих Джо.

– Джо поэт – подсказал мужчина в рубашке. Его очки поблескивали в свете горящей спички. – Он здесь живет.

– Ах, поэт! – рассмеялась девушка так, как будто это было невыносимо смешно – Не люблю поэтов, от них всегда становится тошно. Еще тошнее, чем от мятных сигарет.

– Так он здесь? – ответил ей мужчина в куртке. Спичка его погасла, догорев до конца. На лестнице опять стало темно.

– Что вам от него нужно?

– Поцеловать хотим.

– Может ты меня лучше поцелуешь?

Мужчина в куртке ничего не ответил, он развернулся и подошел к одной из дверей, после чего несколько раз ударил в нее кулаком.

– У Джо подружка, не думаю, что он будет вам рад. Если хотите, можете выпить со мной. Правда Боб выкинул меня сюда, так что присесть я вам скорее всего не предложу. – проговорила девушка, затягиваясь. В глазах ее тускло отражался огонек сигареты и клубящийся над ней дым.

– У Джо подружка? – удивился мужчина в рубашке. – Наверное и корабли уже по небу поплыли…

Все не понимая уставились в темноту, откуда доносился голос мужчины в рубашке.

– Это аналогия такая.

– Чего?

– Аналогия. Слово такое.

– Красивое слово. Только непонятное. Энни сказала про подружку, я сама не видела. И не слышала. Слышно всегда только Джо и больше никого не слышно.

– Джо, открывай, сукин ты сын! Мы пришли веселить тебя, и ничерта ты от нас не отделаешься, пока не высунешь сюда свою кислую рожу. – прохрипел мужчина в куртке. Сгоряча он так ударил по двери кулаком, что та открылась. Воцарилась тишина. В этой тишине слышалось лишь потрескивание сигареты, ерзание, засунутой в карман, руки мужчины в рубашке и мерный мужской голос, который едва слышно доносился из открытой двери:

– А вчера заплелось в гости солнце

Сверкать в моем окне.

Я сжарил его с перцем и виски

На чугунной сковороде.

Голос был хриплым, важным и невероятно выразительным.

– Упаси нас боже от этой чертовщины… – простонал мужчина в рубашке.

Гости протиснулись внутрь и стали пробираться через темный коридор на голос.

– Жалко только, что океан

Не научился ходить.

Не то бы я и его

Успел за стол усадить…

Дойдя до небольшой, прокуренной комнаты, в которой стоял стол, маленькая кровать и два кресла, укрытых старыми заплатаными тряпками, гости остановились. Следом за ними вошла и девушка, которая тоже остановилась. Все они замерли. Тусклый свет керосиновой горелки плясал на их остановившихся в изумлении лицах, словно на каменных изваяниях. Даже рука мужчины в рубашке перестала ерзать и застыла в кармане, неестественно согнувшись, словно подстреленная шиншилла.

Перед гостями, растянувшись в одном из кресел, сидел Джо. Его сутулые плечи покрывал сотню раз заплатанный, растянутый пиджак. Босые грязные ноги были протянуты и водружены на валявшийся подле ящик. Вся его несуразная фигура была словно насмешка над естеством. Но одновременно с этим в фигуре этой читалось и прежнее, утерянное благородство. В глазах Джо горел огонек, и от одного огонька этого вся комната наливалась жизнью. Его длинная, немытая шевелюра была собрана в пучок за головой, а борода выстрижена. В руках его были блокнот с записями и сигарета. Рядом с ним, в другом кресле, сидела женщина небольшого роста. Сидела она не как сидят люди, а поджав ноги под себя. Она была худа и едва одета. Весь ее наряд состоял из одного тонкого платья, которое свисало с хрупких плеч и едва доставало до колен. Волосы ее были совершенно белыми, и кожа у нее тоже была белой, какая всегда бывает у лесных дриад. Глаза ее были ярко зеленого цвета и, казалось, сияли во мраке комнаты, словно два лесных огонька. Она смотрела на гостей взглядом, встревоженной среди сна, лисицы.

Мужчина в рубашке сначала пробовал смотреть на девушку, но потом зажмурил глаза и окрестил себя святым знамением. Элейн удивленно улыбалась и не могла оторвать взгляд от дриады. Мужчина в куртке переложил сигарету из одного уголка рта в другой.

– Она что, фея? Такая красивая! – не сдержалась наконец Элейн.

– Это не фея, это сатана. – осведомил ее мужчина в рубашке. Он опять открыл свои глаза, и они заметались по комнате, словно застигнутые врасплох мыши.

– Это какая-то лесная шлюха. – заключил мужчина в куртке, еще раз переменив положение своей сигареты.

– Я называю ее Анни. – заявил Джо спокойным голосом. Он вел себя так, как будто рядом с ним никто не сидел. – так звали одну из моих кошек, и у нее были точно такие глаза.

– Так ты что, фея? У тебя такие красивые волосы! – обратилась Элейн к Анни. Но та ничего не ответила, и даже лицо ее не переменилось.

– Она ничего не говорит. – объяснил Джо, убирая в сторону блокнот.

– Где ты взял ее? Я знал, что твои стихи тебя до чертей однажды доведут, но это перебор… – усмехнулся мужчина в куртке.

– Я нашел ее в лесу, когда охотился. Она попалась в капкан, прямо ногой…

– Ножки у нее ничего… – перебил мужчина в куртке.

– Я помог ей, а потом она увязалась за мной, как репей. Так и дошла до дома. Я не стал ее прогонять, с чего… Пускай… Она сидит, не мешает. Она ведь прекрасна, что скажешь, Берн? Она красива, как цветок.

– Она прекрасна, Джо, но она лесная тварь. – ответил мужчина в куртке, которого все звали Берн.

– Место ее в огне преисподней. – добавил мужчина в Рубашке, только что придя в себя и дочитав молитву. – Такие как она выпивают души и превращают людей в мертвяков. Джо, ведь ты еще не мертвяк?

– Что ты несешь, Гарди? Какой еще мертвяк?

– Мертвый мертвяк. – ответил Гарди.

– Она – зло. – добавил Берн, ухмыляясь с одобрением.

Да бросьте. – успокоил всех Джо. – Какое, к черту, зло? Вы на свои рожи посмотрите. Да в сравнении с вами сам сатана ребенок! С вами, демоны, одним переулком идти бояться. Посмотрись в зеркало, Гарди, на тебя с минуту посмотришь – так точно с душой расстанешься.

– Ее место в лесу, Джо. А твое – с нами, в кабаке. Роджер всех угощает сегодня, так что давай поднимай свой зад.

– Не навлекай проклятие на род человеческий, Джо. Я слышал кучу историй. Стоит тебе связаться с этими лесными исчадьеми – и все, крышка. Эта тварь сейчас только и думает, чтобы высосать твою душу. Всю до донышка.

– Еще раз ты назовешь ее тварью, Гарди, и я тебя отсюда вышвырну, будешь под дверью проповедовать. – ответил Джо. Рука его уже дрожала.

– Джо, это не меня ты должен выкинуть, а ее. Ты хоть слышишь себя, что ты несешь? Это все ее чары, я говорю тебе, Джо, это все она. Очнись, пока не поздно.

– А мне она нравится. Она милашка. – подала голос Элейн.

– Красота. – подтвердил Берн.

– Помилуй нас всемогущий. – окрестил себя знаменем Гарди. – Да она только и хочет тебя очаровать, Берн, а потом засунет тебе свои щупальца прямо в глотку и вывернет наизнанку, как рубаху. Старый Грем однажды пошел в лес и пришел оттуда без обоих глаз…

– Старый Грем даже не дошел бы до леса. Он дошел до Уны, вот оттуда и приполз без глаз. Все это знают.

– Ты не слушаешь меня, Джо, а зря. Помянешь ты еще святое писание, а…

– С каких пор ты стал таким святошей, Гарди? – перебил Джо. И с чего ты взял, что я чего-то боюсь? Чего мне бояться, Гарди, да у меня и так уже никакой души не осталось. Этот проклятый город уже вытащил из меня всю душу и оставил там одну только грязь и плесень, так что можешь за меня не печься. Когда черти бросят меня в огонь, во мне и гореть будет нечему. Будь спокоен, Гарди, и не сомневайся, я уже пропал и еще сильнее мне не пропасть. Мне просто нравится, что она сидит здесь. Не знаю даже, для чего. С ней мне хорошо. Она слушает мои стихи в отличие от всех вас. Всем я нужен только с деньгами и с выпивкой, а ей ничего от меня не нужно.

– Это так мило! – улыбнулась Элейн.

– Ты совсем свихнулся, Джо. Хорошо видно тебя эта тварь обработала. – заключил Гарди.

– Пойдем с нами Джо. Пойдем напьемся, и все отойдет. Ты, видно, давно не напивался. – предложил Берн. – Какая -то даже рожа у тебя стала не та, смотрю и не узнаю.

– Давай вышвырнем эту тварь и напьемся. – в свою очередь предложил менее сдержанный Гарди.

После этих слов Джо встал, взял за шиворот Гарди и выволок его из своей комнаты, выкинув за дверь. Потом он вернулся и сел обратно в кресло, как ни в чем не бывало.

– Убирайтесь, или я вас тоже отсюда выкину. – объявил он сдержанным голосом. Нимфа все так же сидела, застыв в кресле и не подавая никаких звуков. Лицо ее было напуганным. Огонь плясал по изумленным лицам оставшихся гостей, придавая им все новые и новые очертания.

– Пойдем, Элейн. – прохрипел особенно злобно Берн. Он прикурил еще одну сигарету и пошагал к выходу.

– Она очень милая. – проговорила Элейн, а потом тоже развернулась и направилась к выходу, исчезнув в темноте коридора.

***

Солнце поднялось над черепичными крышами домов и пробудило город. Всюду началась возня. Торговцы и рыбаки перекрикивались на пристани, а по узким, сырым улочкам, над которыми клубился пар, метались повозки и прохожие. Все вокруг наполнилось жизнью, и даже стены домов, казалось, зашевелились и заговорили.

На одном единственном окне, сквозь которое Джо мог смотреть из своей комнаты на всю эту утреннюю возню, сидела Анни. Она как всегда поджала ноги под себя и заслоняла от Джо серую картину городских крыш. На лице ее горела наивная улыбка. Зеленые глаза ее метались поочередно то к кипящему чайнику, то к стоящему у мольберта Джо.

– Чертовы комары! – выругался Джо своим сиплым голосом, и шлепнул рукой по плечу, после чего на плече остался зеленый след краски. Одетый в майку и рваные брюки, он водил по холсту кистью и напевал доносящуюся от патефона хрипящую мелодию. В зубах его дымилась сигарета.

– Джооо! – послышался из-за стены голос. – Либо твой чертов чайник перестает пищать, либо я сейчас сам приду и пробью тебе башку этим чайником!

Джо с блаженным лицом на секунду отвел глаза от картины, насупил брови, но почти тут же вернулся к прежнему своему положению. Он стоял и смотрел. Однако не простоял он и нескольких секунд, как спокойствие его вновь было нарушено стуком и руганью из-за стены. Ему пришлось бросить картину, подойти к горелке и погасить ее. Чайник затих. После он хотел налить из чайника воды в стакан, но воды в нем уже не было. Джо сел в кресло и прикурил. Волосы его растрепались, они лежали на плечах, словно клоки разбросанной ветром соломы.

Дриада смотрела на мужчину с окна и улыбалась. Глаза ее блестели.

– Как у тебя только рот не устает столько улыбаться. – заметил он, рассмеявшись. – Или, может, ты так общаешься со мной? Я ничерта не понимаю в этих улыбках.

Джо докурил, бросил окурок в ведро и растянулся в кресле у окна, забросив босые немытые ноги на стоявший рядом ящик из-под овощей. Пара томатов, лежавших на этом ящике в мешочке, скатились на пол. Джо подхватил один из них и откусил. После он взял в руки свой блокнот. Однако почти сразу он потерял к нему интерес и убрал в сторону.

– Вот интересно, если бы ты могла понять меня, сидела бы ты здесь или нет? Может, пойми ты хоть одно мое слово, так сбежала бы в ту же секунду. Может, и хорошо ничего не понимать. Может, весь мир только на том и держится, что никто ничего не понимает..

Джо налил в чайник воды и опять поставил его на горелку. Послышалось шипение огня. После он почесал спину отломанной от стула ножкой и вернулся к мольберту.

– Честно говоря, я и в картинах не особо что понимаю. Больше всего в них мне нравится вот так вот стоять. – заметил он, усмехнувшись. – Вроде как ничерта не делаешь, но при этом великим делом занят. Искусство. Хотя кто знает, где настоящее искусство, может, оно как раз в том и есть, чтобы вот так стоять и ничего не делать. – рассмеялся он.

– Все вокруг чего-то пытаются… замудрить. А я вот считаю, что все это дрянь. От мудреностей только голова болеть начинает. Мудреность хороша где-нибудь в заводных часах, а здесь – нет. Здесь она как дрянная вода в дорогом виски. Мне один раз сказали, что я ничего не смыслю в искусстве, что мозгов у меня нет, так вот я рад, что у меня их нет … Мозги ничего не дают, я тебе это гарантирую, мозги – это как беда. Я вот люблю море, и от того у меня море на холсте. И чего в море мудреного можно выдумать? Ничего. В море никакой мудрености, одна вода и все… А захотел бы я женщину, была бы просто женщина. Вот взять тебя, ты сидишь здесь на грязном окне, и мне красиво. Не от окна, а от тебя. Что я к тебе не подставь, красивее не станет. Так и здесь.

Джо выключил чайник и ухмыльнулся, словно его посетил гений. Этою секундной искрою в глазах он посмотрел на дриаду. Она все так же сидела и улыбалась ему. Ее платье развивалось под легким ветерком, оживляя ее бездвижную фигуру. Посмотрев на девушку несколько секунд, Джо отдернул свой взгляд в сторону.

– Я рисую море, потому, что люблю его. – проговорил он. – Но не какое-то там море, а настоящее. Я его видел как есть и не испорчу.

Бросив кисть, Джо обтер руки о фартук и приблизился к нимфе, которая сидела на подоконнике. После он отдернул штору и высунулся наружу.

– Посмотри, как красиво вон там, в небе. Зачем мне придумывать что-то еще, когда природа и так все уже придумала. – проговорил Джо с воодушевлением. – Я могу нарисовать на небе вместо облаков стаю собак, но разве так будет красивее? Нисколько. Это все не красота, а черти что… Небу нужны только облака и птицы. Ну еще звезды. И больше ничего. Пусть они там чего угодно изобретают, а я клянусь, что ничем этого неба во век не испорчу…

После Джо сел на подоконник рядом с нимфой, свесив ноги вниз. На лице его загорелась улыбка.

Нимфа так же высунулась на улицу и с удивлением разглядывала небо, как будто оно стало для нее новым.

***

Старая деревянная дверь, ведущая в самое сердце преисподней, именуемой баром Хенингта, приоткрылась, и сквозь образовавшуюся щель в темное и затхлое помещение проник тусклый вечерний свет. Он пронзил пропахшую дешевым элем тьму, как нож пронзает масло. Полтора десятка небритых рож сейчас же сощурились, точно вампиры, в которых плеснули святой водой. По стаканам и бутылкам забегали блики. Точно такие же блики побежали и по слезящимся от дыма глазам бармена, но тот вовремя прищурил их.

Следом за светом в отворившуюся дверь ввалилась массивная фигура человека в черном балахоне. Он был широкоплеч, а голова его едва не снесла дверной косяк. Шагал он уверенно и неторопливо, словно лев на водопое. В одну секунду в баре воцарила тишина. Заткнулись даже самые неугомонные глотки. Отбивая каблуками сапогов ритм по пыльным половицам, человек в балахоне дошел до свободного стула у стойки, а потом воздрузился на него и закинул на стойку свои локти.

– Чего изволите, святой отец? – спросил его стоящий за барной стойкой Хенингт. Сделал он это до того непринужденно, что сидевший рядом мужчина с бородой едва не поперхнулся.

– Плесни мне виски, Хен. – ответил человек в балахоне. – До того измок, что у огня уже не высушусь. Когда же все это только кончится…

После этих слов святой отец скинул капюшон и смахнул с темных волос блестящие капли дождя. Затем он обвел взглядом собравшуюся вокруг публику и кивнул в знак приветствия. Тут же со всего бара словно спало заклятие. Вино снова заплескалось в стаканах, а в воздухе задребезжали голоса посетителей.

– Уж не проклял ли кто наши души, святой отец? – обратился хриплым, едва разборчивым голосом к новому гостю один из пропойц, что сидели подле. – Так льет, что гляди того потоп. Не помню, чтобы так бывало…

– Как заслужили, так и льет. – ответил святой отец. Он получил свой виски и, в одну секунду осушив стакан, подал знак, чтобы его наполнили еще раз.

– На севере говорят, огонь с неба идет. – добавил мужчина в пиджаке и с рыжей щетиной. От лесов уже одни головешки остались. А люди выгорают так, что и следа потом нет.

– Это ты все, Харл, говорили тебе не выть по ночам перед святым крестом. – рассмеялся кто-то из угла.

– Ну, а уж ты, Фред, ты как на свет божий появляешься, так это уже проклятие всему миру. – ответил другой голос.

– А море вы видели? Оно словно взбесилось.

– Так и есть. Гляди того, дома смывать начнет.

– Говорят, в святой день кто-то рыбачить выходил. Теперь пока морю все назад не вернешь, никакого добра нам не будет.

– Ну если так, то назад нужно не рыбу, а людей морю отдавать, так говорят…

– Все чушь. – успокоил людей святой отец. – Как должно быть, так все и есть. А вам бы поменьше трепать разную ересь своими грязными языками, и ничего плохого не станет. Уж, если откуда и выходят все беды, так из ваших сборищ, больше неоткуда.

– Неоткуда? – донеслось из самого затхлого угла. – А как вам такое, что человек с лесной дриадой живет? Мы ее с Берном видели сами, как вот вас сейчас видим. До того страшная, что у меня потом в горло 2 дня ничего не шло.

– Так не шло, что трезвым за два дня не минуты не был. Ты уже замучал всех, Гарди, со своими дриадами, давай уже выдумай новое что-нибудь. Скука смертная.

– Хотел бы я все это выдумать. Но если я это выдумал, выходит, и все вы тоже выдумка. Весь мир выдумка. Берн был со мной, скажи, Берн.

– По-моему, это был не человек. – донесся из того же угла голос Берна.

– По-моему? Ты спятил, Берн? Или пред тобой черта морского усади, ты и его за человека сочтешь?

– Ну, может, и дриада это была. Какого лешего я должен их различать… Должно быть дриада, красивые девушки здесь не водятся, а от нее я чуть ума не лишился. Мне все равно, если честно.

– Сойтись с демонами лесными – проклятие на десять поколений, по-моему. – прохрипел кто-то из того же угла.

– Да какое десять поколений, на весь род человеческий проклятие должно быть!

– Вот тут и конец нам всем значится, отдать швартовы…

– Помилуй нас господь, если и вправду все так. Вот ,уж, тут и дождя огненного мало должно быть.

– А чего здесь такого. – запротестовал Берн. – Ты с десятью свиньями вместе живешь, Роби, так, может, и с тебя нам тоже проклятие?

– Закрой свой грязный рот, Берн, уж с тобой ни одна свинья жить не станет!

– Лучше молчи, Роби, или…

– Или что?

В том углу, где сидел Берн началась возня и потасовка. Несколько лиц засверкало в этой кутерьме, озаряемых тусклым светом лампы и презрительным взглядом Хенингта. Тучи вековой пыли взвились над всем этим бардаком, словно стая мошек над кобылой.

– А ну, тихо! – остановил всех Святой отец. Он допил свой виски, и глаза его горели особенным пламенем.. – Я смотрю, вертеп этот вас окончательно доканал. Какие еще дриады? Может, вас высечь всех для просветления рассудка. Глядишь, и дриад не станет.

– Все чистейшая правда, святой отец. – оправдался Берн. Он поправил свою куртку и сел на свой стул, вернув его на ноги.

– Это все Джо. Поэт. – добавил Гарди. – Со стихов своих видно совсем поехал. Ум в наше время потерять, как пуговицу, а со стихами и вовсе… Хотите – сами проверьте. Уж, я не знаю, где он отрыл это чудовище, сидит с ней теперь и свет божий забыл.

– Этот мог. – добавил кто-то из толпы.

– Что мог? – уточнил святой отец.

– Душу продать.

– Вы бы стихи его послушали… Если не сам сатана их ему нашептывает, то я даже не знаю, кто еще…

– Хороший человек был, да вот пять лет как ведьма одна нагадала ему, что, если в море выйдет, погибнет. После того море он забросил и совсем свихнулся с тоски. Теперь вот видно, и до дружбы с демонами дошел.

– Не так она сказала. Ведьма. Она сказала ему, что однажды он сядет на корабль и назад уже сюда не вернется.

– Да как бы ни сказала, смысл один. Теперь погибает без моря вот…

– Без моря и не до такого дойдешь…

– И что же, вправду видели? – коротко спросил святой отец.

– Как Вас сейчас вижу, так и ее видел, у меня одни глаза для всех, и для людей и для чудищ. Крест могу дать. – подтвердил Гарди. – Я тогда и пьян почти не был. А как ее увидел, так совсем просветлел, как росинка на цветке.

– Ну, и какая? – спросил кто-то из угла.

– Красивая. – ответил Берн.

– Красивая?

– Как богиня.

– Бог ты мой…

– Да хранят нас небеса…

– Кожа белая, как у мертвеца, и сама вся белая. – вставил Гарди. – Такой белезны и не бывает. И глаза такие, что… ком в груди встает. Одну секунду на нее посмотришь, и все, пропал… Начинает казаться, будто кто-то тебя за внутренности взял и… на дно тянет.

– Я смотрел, и никто меня никуда не тянул – перебил Берн.

– Зря она клыки свои в глотку тебе не впила, Берн, тогда, может, понял бы…

– И клыков не было.

– А ну, хватит! – прервал святой отец. – Если это все правда, то не глотки драть нужно, а человека спасать. Хотя какая тут правда… грех мне уже за одно то, что я сижу тут, слушаю вас.

– Нужно пойти и проверить!

– Пойдемте с нами, святой отец, и если все так, отловим эту тварь и сожжем ее!

– Проломим ей череп!

– Да! Сжечь ее! Очистим род людской от греха. – прокричал бородатый мужчина, отодрав лицо от барной стойки и ударив по ней кулаком. После слов его весь бар наполнился криками и призывами.

– Да куда вы пойдете! – остановил ликование святой отец. – Тут у вас каждый кого-нибудь видел с перепою, у вас что не день, так кто-нибудь вам является… И что теперь, пойти весь город сжечь?! Хотите, проверяйте, но меня не приплетайте к этому. Не хватало чтобы еще святой отец с толпой пропоец по городу за дриадами бегал…

– Есть еще свидетели, святой отец. Нам не верите, их спросите. – ответил Гарди. – На той улице есть…

– Вот что я скажу. – прервал святой отец. – Поступим так. Кто-нибудь из вас, только не все, пойдут и проверят. И если Гарди не врет… скажете мне и решим, что делать. А если все ложь, то ступайте по домам и протрезвляйтесь, и чтобы я слова ни одного от вас больше не слышал про чудищ.