Каникулы

По улицам ходили совершенно одинаково одетые люди: мужчины – во всём белом, женщины – во всём чёрном. При этом «во всём» – мягко сказано. Мужчины были в белом с головы до пят в своих длиннющих белых рубахах и каких-то бабьих, в мелкую клетку, платках, опускавшихся им на плечи и закреплённых на голове чёрным обручем. У женщин чёрным закрыто было буквально всё, и даже, лицо закрыто чёрной занавесочкой. Открытыми оставались только глаза. А на лицах некоторых женщин были надеты какие-то оставляющие открытыми опять же только глаза кожаные, как бы медицинские маски, похожие больше на собачьи намордники или на забрала рыцарских шлемов.

Пройдя старый город, где, кроме уже выше перечисленного, в каждом квартале над серой одноэтажной застройкой возвышались минареты и купола мечетей, мы подошли наконец к видневшимся ещё издалека небоскрёбам нового города. Здесь начиналась банковская часть делового центра, что не представляло для нас никакого практического смысла из-за отсутствия вкладов в банках и вообще каких либо финансово-деловых интересов на тот момент. Мы быстро миновали этот местный «Уолл-стрит» нового города и вышли на главную респектабельную улицу – аль-Вахда роуд, заполненную отелями, магазинами, ресторанами и прочими атрибутами загадочного, такого привлекательного и такого недоступного мира «загнивающего запада». Улица эта была заполнена самым разнообразным народом. Со всех сторон слышался разговор на многих языках, но в основном на английском. Как выяснилось, ввиду громадного количества приезжего народа английский стал в Эмиратах главным языком общения, и для «локалов» он теперь второй основной – после арабского. На нём свободно говорят даже местные дети. Меня поражало, как много в этой стране совершенно свободно живущих людей со всего мира, и это никак не пугает её руководителей. Почему-то в Советском Союзе каждый даже случайный контакт с любым иностранцем был государственным преступлением, приравненным к госизмене. А тут – на тебе! Никто не боится не то что разговаривать, а хоть за ручку ходить с кем хочешь. Погуляв немного по аль-Вахда роуд, мы, скорее чтобы отметиться, решили выпить по чашечке кофе, так как большую роскошь ввиду ограниченности финансовых ресурсов не могли себе позволить. Проходя мимо стеклянных стен какого-то кафе, перед входом в который прямо у тротуара стояло несколько столиков, мы присели за один из них. Из кафе тут же выбежал очень проворный молодой смуглый парень и жестом бывалого фокусника расстелил перед нами белоснежную скатерть. Женька что-то вдруг сказал ему на непонятном мне языке. Парень тут же скрылся в кафе и через некоторое время принёс поднос с тремя чашечками изумительно ароматного кофе. То питьё под названием «кофе», которое мне приходилось пить в нашей студенческой столовой, ни в коей степени не соответствовало этому чудесному напитку ни ароматом, ни вкусом, и вообще трудно понять, почему ту сваренную в общем баке бурду называли кофе.

Невозможно представить, чтобы где-нибудь в Союзе ради чашки кофе стали бы накрывать белую скатерть. Скорее обматерили бы и послали куда подальше. Да и столиков у тротуара у нас я что-то не припомню.

Но более всего меня потряс Женька. Как это так?! Как же это он так вот запросто чего-то сказал – и его поняли?!

– Жень, а ты что? По-ихнему говорить умеешь? Как это?

– Да я английский давно учу. Как решил стать моряком, так и язык стал самостоятельно учить.

– Вот здорово! Ну ты молодец! А я вот и в школе с пятого класса английский учил, и в институте – уже год как, а, кроме как «ху из дьюти тудэй», ничего не понимаю, и сказать толком не могу.

– А что ты удивляешься? – вступил в разговор второй механик. – У нас ведь специально так учат, чтобы никто говорить не умел и ничего не понимал. Вон, когда я был курсантом… Как-то появилась делегация английских преподавателей русского языка, так наши «англичанки» все попрятались. Побоялись, что все выясняь, что они сами языка толком не знают. Ты думаешь, почему во всех анкетах есть пункт о владении иностранными языками? Да чтобы тебя же на учёт и поставить. Чтобы тебя за границу не выпускать. А языки по-настоящему учат только в спецшколах, где готовят по линии КГБ. А те, кто, вроде Женьки, умудряются всё-таки язык изучить, сразу ставятся на учёт и становятся либо стукачами и КГБ-шными шестёрками, либо навсегда невыездными, так что ты, Жека, никому о своём английском не трепись, а то проблем не оберёшься.

Мы рассчитались с официантом, который не выразил ни малейшего недовольства по поводу того, что, несмотря на постеленную нам скатерть, заказ был ограничен только кофе, а не перерос в банкет. Было приятно осознавать, что хотя бы с краешку мы соприкоснулись с благами «буржуйской» жизни. Повинуясь дальнейшим указаниям нашего старшего во всех смыслах и опытного руководителя, мы двинулись с этой роскошной улицы отовариваться в доступное для наших скудных кошельков место – на индийский рынок. Мне мой брат выделил от щедрот своих пять американских долларов, которые, наряду с местными дирхамами были в ходу на неофициальном рынке, а особенно у индусов.

Я впервые в своей жизни имел на руках доллары и решил ни в коем случае их не тратить на ерунду, а приберечь на что-либо более стоящее в будущем. Хотя в то же время я знал, что везти доллары домой было очень опасно. У всех на слуху ещё была свежа история, как по приговору суда в Москве были расстреляны так называемые валютчики, а за простое владение иностранной валютой можно схлопотать до восьми лет лагеря.

Для Женьки индийский рынок тоже не представлял большого интереса, но наш опытный «вожатый» отоваривался тут по полной. Он посчитал своим долгом объяснить не умудрённым жизненным опытом «салагам», что каждую купленную у индусов тряпицу в Союзе, где дефицит всего, его жена продаст своим подругам раз в десять дороже. И основным доходом семьи является вовсе не его зарплата, а именно то, что в нашем высоконравственном государстве называется «спекуляцией с целью извлечения нетрудовых доходов» и наказывается в случае поимки немалыми сроками.

Тем не менее эта практика была весьма распространена среди имевших допуск к загранплаванью моряков, и даже ревнитель высокой морали и нравственности замполит был слаб на это место. Очевидно, наши бдительные надзорные органы специально прикрывали глаза на такие шалости с целью в случае необходимости иметь на крючке и «прижучить любого поддавшегося соблазну.

Пора было возвращаться на судно. Наш «гуру» распределил свои покупки на три части и поручил каждому нести долю вплоть до его каюты, чтобы не дать бдительному замполиту возможность обвинить его в преступном намерении «закупки и ввоза в нашу страну товара в количестве, превышающем допустимые нормы, с целью подрыва экономики государства». Тем более что сам замполит на личном опыте изучил все возможности подобных манипуляций и ловко использовал этот опыт для выявления нарушителей и последующего шантажа их. Он вынуждал попавшихся либо делиться с ним, либо становиться стукачами-осведомителями, а по возможности и то, и другое…

По возвращении, к моему удивлению, я, несмотря на подложный пропуск, весьма легко прошёл контроль при входе в порт. Проверяла документы женщина-офицер – негритянка с чёрным, как уголь, лицом, одетая в форменное серо-голубое национального арабского кроя платье до пяток, вроде тех, в которых ходят по улице. Голова её была также вся под покрывальцем – кроме открытого лица. Но, в отличие от цивильных арабских женщин, у этой на покрывальце спереди находилась кокарда, как на фуражках у офицеров-мужчин, а на рукавах – в три ряда пришиты золотые офицерские шевроны. Руки у этой дамы-офицера были сплошь покрыты татуированными растительными орнаментами. Она, посмотрев Серёгин документ, мне в лицо даже не взглянула. Очевидно, дама была твёрдо уверена, что никто из местных жителей не захочет по подложному документу вместо меня проникнуть на корабль, чтобы незаконно убежать из страны в вожделенный Советский Союз.

Возвратившись на судно, мы узнали, что наше увольнение было последним. Случилось ЧП. Все контакты с сопредельным миром теперь ограничены только официальным уровнем.

Оказалось, мой «амурный соперник» амбал Николай имел традицию в каждом порту отмечать своё присутствие выпивкой. На инструктаже замполит предупредил о сухом законе в Эмиратах, но ничего не рассказал о наказаниях за его нарушение (очевидно, поленился сам посмотреть соответствующие инструкции). Посему Николай, никак не предупреждённый о суровости возможных последствий, решив, что сухой закон касается только запрета на продажу спиртного, сходя на берег, прихватил бутылку водки из своих предусмотрительных запасов. Не отойдя от порта и двадцати шагов, он предложил другим отпущенным с ним в увольнение отметить сие знаменательное событие и стал первым отмечать – прямо из горлышка. Тут откуда ни возьмись появилась полиция, и всю компанию в наручниках вместе с конфискованной бутылкой забрали в местный «околоток». Оказывается, в Шардже публичное (а на улице так и есть) употребление алкоголя является уголовным преступлением, оскорбляющим нравственность правоверных мусульман и самого аллаха, и наказывается тюремным сроком. Полиция тут же связалась с капитаном, а тот, в свою очередь, созвонился с советским консульством, расположенным в столице Эмиратов – в Абу-Даби. Теперь ожидают приезда консула…

Дня через три на корабль в сопровождении консула привезли двух участников инцидента. Тех, которые не успели приложиться к бутылке, а потому заслужили милостивое снисхождение местной Фемиды. А страдальца Николая власти, несмотря на уговоры консула, оставили в местной кутузке дожидаться вердикта шариатского суда. И срок ему грозил немалый – лет до пяти… Пришлось оставить Серёгу в Эмиратах на произвол арабской Фемиды и под опеку советского консула.

Тем временем наше судно полностью освободилось от обязательств перед сим экзотическим государством, за исключением «людских потерь» в лице Николая, и направило курс на юг, в сторону далекого и загадочного Кейптауна.

Двойное ЧП с нашими «алкашами» не осталось без внимания тех, кому положено всё знать. Консульства и в Сингапуре, и в Абу-Даби, конечно, зря свой хлеб не ели, и вскоре на судно пришла радиограмма из пароходства с серьёзнейшим предупреждением о несоответствии в адрес «утративших бдительность и профессиональное чутьё» замполита и капитана. Несмотря на гриф «Для служебного пользования», эта новость быстро стала доступна всему экипажу. Почему-то никто не выражал сочувствия замполиту, а напротив – многие жалели Николая. Кто бы из наших «православных» мог предположить, что в этой стране существует такой изуверский закон: нельзя ПИТЬ! А замполит с его недоинструктажами – как раз и есть главный виновник Николаевой беды: обязан был всё досконально разузнать и предупредить…

Каким-то чудным образом тем, кому положено всё знать, стало известно и о моём нахождении на судне. В депеше «Для служебного пользования» было упомянуто в том числе и об этом «вопиющем» факте с предписанием капитану предпринять меры об отправке «нелегала», то есть меня, на Родину с первой же возможной оказией. Таковой могло было быть только случайно встреченное советское судно, следующее курсом на Владивосток.

Связавшись по рации «с кем надо», капитан выяснил, что как раз во Владивосток направляется сухогруз, который, пройдя Суэцкий канал, движется через Красное море и на выходе из него, в Арабском заливе, должен пересечься курсом с нашим кораблём.

Ситуация стала принимать оборот нешуточный, грозящий испорченной карьерой и замполиту в первую очередь, и капитану, и моему брату, ну и, конечно, по полной программе мне, как основному зачинщику всей этой аферы.

При очередной процедуре «обмозговывания» сложившейся ситуации опять же в каюте брата капитан велел мне собрать все манатки и быть в состоянии пятиминутной боевой готовности.

Где-то на четвёртом тосте «обмозговывающими сторонами» была выработана тактика защиты своей профессиональной и идейно-политической репутации. Решено было всё валить на непрофессионализм и нерасторопность служб, обеспечивающих охрану порта и особенно уходящих в загранплаванье кораблей, прошедших паспортный и таможенный контроль. Ведь фактически те находятся уже за пределами государственной границы. Получается, что молодой, неопытный подросток-первокурсник, не имея ещё на руках даже паспорта, по недомыслию, из простого желания повидаться с братом свободно проходит все государственные кордоны. Те самые, которые на замке.

Где же бдительность органов? Где их суровая непреклонность? Да за эту проверку её инициаторов надо ещё и медалями наградить! А парнишку (то есть меня) следует не наказывать, а, слегка пожурив, даже поощрить, учитывая его пронырливость и природную смекалку…

Таковое объяснение со всеми сопроводительными подробностями и было отправлено капитаном радиограммой туда, куда надо.

Дождавшись конца Женькиной вахты, я зашёл к нему в каюту попрощаться. Женька, уже успевший принять душ, в своих детских шортах и майке с уткой, лёжа на койке, бренчал на гитаре. Я рассказал ему о предстоящем изгнании меня с корабля и о скорбных предчувствиях своей дальнейшей судьбы.

– Прощай, Женька, – сказал я – Был рад с тобой познакомиться. Надеюсь, ещё придётся увидеться.

– Ладно, – сказал Женька. – Если тебя попрут из института – приезжай во Владик, найди меня. Что-нибудь придумаем.

Мы обнялись.

Уходил я под сопровождение Женькиного голоса: «У ней такая маленькая грудь, и губы, губы алые, как маки. Уходит капитан в далёкий путь и любит девушку из Нагасаки…»

Вскоре курсы двух кораблей пересеклись. Капитаном другого судна оказался знакомый нашего ещё по учёбе в мореходке, и я был торжественно передан под его личную опеку, осуществилась операция по перегрузке нелегала с судна на судно со всем его благоприобретённым скарбом в виде этюдника, папок с бумагой и красок. Это позволило мне, пользуясь уже своим предыдущим бесценным опытом, с не меньшей для себя пользой, провести время моего возвращения на Родину на новом корабле. Но это уже была другая история…

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора (художник Владимир Филиппович Бабуров).