Клуб юных самоубийц

Я вглядывался в темноту, ничего в ней не находя. Но голос и слова Героя доходили до меня, а значит, по законам логики, терять его было рано. Сделав шаг, за тем – другой, разок повторив, я добрался до спуска, о котором тот говорил. Конечно же, лестница! Сырые бетонные ступени, уводящие в подвальное помещение. Дверь в него приоткрылась рукой Героя, пронзая тьму рассеянным светом. И как бы слаб тот ни был, он был способен обратить кромешную тьму в нечто иное. При этом «ином» я снова различал красноту Героя, проходящего внутрь. Чтобы не повторять ошибки, не упускать его взглядом, я немедля вошел следом. И в тот момент в голове промелькнула искра.

– Задача? – недоуменно спросил я скорее самого себя. Моя задача…

– Задача? – ещё более недоуменно переспросил Герой. – Ах, да! Задача, или скорее цель. Сможешь отгадать? Подсказка: она одна, что у тебя, что у меня. Что тогда, что сейчас. А примечательно то, что ей уже дважды служат лестницы, – с бодростью в голосе распылялся словами тот.

– Дважды… Примечательно, – всё ещё не понимая, протянул я, стараясь уловить крупицу смысла, возможно заложенную в его речь.

То, что показалось примечательным мне, так это свет, таившийся за дверью. Если снаружи он казался ничтожно слабым, едва дававшим разглядеть Героя, то внутри глаза выжгло. Но даже ослепленный болью, я продолжал слушать. Разум произвольно передал инициативу органам слуха, которым предстояло восприять немало. Из глубины помещения доносилось журчание воды, тихие скрипы, неравномерный стук чего-то более твердого о дерево. Ближе и громче раздавался ритмичный металлический скрежет. А совсем рядом, где-то слева, разлился мелодичный свист, прерванный песней:

Я путь проделал славный, могучий наш герой,Приветствуем тебя мы всей своей душой!Видно нам похода успехи и плоды.Пятый готовит ужин, будь на нем и ты!

Её тянул незнакомый голос, не мягкий, но и не грубый. Скорее твердый. В аккомпанемент после первой строки зазвучало что-то струнное, медленное и весьма беспорядочное.

– Недурно! Делаешь успехи, Ромео, – одобрительно похлопав, Герой слышно зашагал дальше. – Но в другой раз такая концовка не пройдет.

– Новые члены, новые рифмы? Вот уж я удумал! Загубишь же поэта, и даже не… – продолжая в прежней манере, самопровозглашенный поэт усердно нес околесицу. Но струнная мелодия споткнулась, когда не прозвучало финального слова. Повисла не песенная пауза. – А черт бы с тобой, настрой уже сбил! Давай, проходи, перед глазами не стынь! – резко, полусердито, полусмешливо разразился незнакомец.

Глаза, наконец, попривыкли, и я смог разглядеть грязно-синий диван, на котором расположилась необычно тонкая для парня фигура с маленьким подобием гитары. У неё отсутствовала одна из четырех предусмотренных конструкцией струн. А те, что имелись, были привязаны очень небрежно – из настроечных колышков торчали концы под пятнадцать сантиметров. Около шести дюймов, в местной системе измерения. И сам парень, показавшийся мне моложе Героя, выглядел в целом так же небрежно: длинная мятая рубашка с узором из маленьких розовых сердечек выглядела неуместно мешковато на худом, бледном теле поэта, а оттопыренный воротник перекосило в правый бок. В то же время, добавляя асимметричности, левая половина рубашки снизу была заправлена в брюки, подпоясанные длинной зеленой тряпкой, иначе было не сказать. И правая часть этой несуразной рубашки комкалась поверх импровизированного «ремня». Карие глаза ответно впились в меня, так беззастенчиво изучающего незнакомца взглядом. Отложив инструмент, парень «поправил» каштановые локоны, расставленными пальцами сдвинув их со лба. Но они тут же скатились в прежнее положение. Настойчивый взгляд с ожиданием удерживался на мне. Но чего тот ждал?

– Ну же, ты, представься! – громко, но без грубости выкрикнул уже у дальней стены Герой.

Вот, что это было. Конечно, ведь у меня появилось имя. И именно его от меня все ждали. И этот поэт активнее других. А что другие? Краем глаз я мог разглядеть не одну фигуру. Но сходу их пересчитать бы не вышло. Кто-то в углу, кто-то совсем на виду, в центре зала, а кто-то в соседней комнате, так что и видно одно только плечо. В этом относительно небольшом помещении было довольно тесно – помимо дивана, на котором сидел поэт, был также и большой металлический шкаф, усеянный сверху вентиляционными отверстиями, отбрасывающий широкую тень на стену; скромный круглый деревянный стол с тремя стульями; кресло-качалка, тихонько качающаяся в самом центре, казавшаяся пустующей; двухъярусная кровать, у которой, однако, отсутствовал нижний ярус… И это лишь то, что я успел опознать, покуда решался что-то сказать. А сказать надо было.

– Я – Тень, – проглотив скопившуюся слюну, я назвался данным мне именем.

– Нет-нет, я – Герой! – вдруг запротестовал тот самый, кто дал мне его.

– А я – Тень… – повторил я, не успев толком обдумать странность выкрика Героя.

– Нет! Ты – Тень. Я – Герой. Про последнее тут все знают, а с первым не путай и не путайся, – затараторил он, взяв с круглого столика колоду карт. Не оглядываясь на меня, Герой двинулся к пустому проходу в другую комнату.

– Я… не понимаю, – признался я, следуя взглядом за его красным капюшоном, будто надеясь этим остановить.

– Поймешь. Обращайся и впредь, – кратко обернувшись в мою сторону, тот показал большой палец, глупо улыбнувшись с закрытыми глазами.

Продолжая стоять у самого входа в замешательстве, я молчанием отпустил Героя по его делам. Оставшись в обществе больших незнакомцев, чем он, я чувствовал, как ко мне со всех сторон прибивались волны внимания. Они были разными, ведь каждый посылал что-то своё. Но в совокупности это ощущалось, точно я погружался в темно-серую лужу – в ней растворено всё: бумага, грязь, стиральный порошок, а может и пот, кровь, слезы… Да только уже не понять – серый вобрал в себя всё, оставив лишь тревогу от самого процесса. Погружения. А во что – уже не так важно. Ни лучше, ни хуже не будет. Я просто молча потонул бы в серости… Если бы не смех. Поэта, тихий и снисходительный, и ещё одного, парня, сидящего на тумбочке (ранее незамеченной) в тени шкафа, – громкий, несдержанный. Или, скорее, несдерживаемый. Этот веснушчатый парень с короткими рыжеватыми кудрями хохотал до слез, заливисто, хлопая себя по животу. Меня удивило, какое невероятное количество шума он производил для человека своих габаритов.

– Каждый раз смешно! – разразился смешливый парень, взяв короткую передышку от хохота.

– А меня уже достало, – отвлекшись от лязганья ножами, процедила сквозь зубы девушка, полулежа сидящая под неполноценной двухъярусной кроватью. Её лицо было скрыто за длинными, неухоженными черными волосами. – Я не умеет в юмор.

– Мне не кажется, что он пытается шутить, – раздался в ответ с другого конца приглушенный голос из шкафа. – Он просто привык.

– Так ещё забавней! – взрываясь новым приступом смеха, энергичный паренек спрыгнул с тумбочки, пружинящим шагом направившись в мою сторону. – Эй, ты, поди-ка сюда, мне тебя не разглядеть как следует.

Думая исполнить его просьбу, я не успел ничего предпринять – тот уже стоял ко мне вплотную. Вытянувшись на носочках, он уткнулся носом в мой подбородок. В замешательстве я отступил на шаг назад, всматриваясь в его улыбчивое лицо. Широкий, вытянутый изгиб бледных губ вблизи ощущался холодным и неестественным.

– Я – Тень, – ещё раз представился я, понадеясь услышать в ответ имя этого хохотуна.

И так, возможно, оно бы и было. Он уже успел раскрыть рот, смотря мне в глаза, когда вновь заиграла «музыка» трехструнки. Конечно, была вероятность, что веснушчатый паренек без чувства такта просто собирался рассмеяться. Но этого уже никак не узнать – прикусив губу, тот замер, переводя всё своё внимание на уверенно льющуюся импровизированную балладу:

Нелегкую дорогу сулит судьба с тобой…

Понять тебе не просто! Ну что ты, слушай же,

Раскачиваясь, если не сказать пританцовывая, поэт закружил по комнате, во весь голос растягивая слова. Проскользнув между мной и хохотуном, он с усмешкой трижды ударил по струнам, смотря прямо на меня.

Ты – Тень и ты – Ты.Мне это понятно, как ни крути.Другим это вышло понять без труда…А Ты сам не может? Ну что, не беда!

Оставив нас позади, поэт двинулся вглубь комнаты, упиваясь моментом славы. Вместе с тем, мне показалось, что я начал понимать его.

Спою об этом и раз, и второй!О том, что Ты – Тень, а Я – Герой!

Ещё один тройной перебор и пауза. Переводя дыхание, парень склонился, протянув инструмент почти к самому полу на вытянутых руках. Кивком стряхнув волосы с глаз, он снова ожидающе, но уже не так напряженно, глядел на меня. Имея некоторые подозрения, я всё же не оказался достаточно самоуверенным, чтобы не уточнить, отсеивая двойственность:

– Ты – Герой? Но я думал… – мою речь прервало разочарование, волной разошедшееся от него после первых слов.

Ожидаемое развитие. Метод исключения оставил один вариант. Но вместе с менее вероятной версией отсеялся и разговор. Повисло молчание. Но не более чем на миг. Из соседней комнаты донеся ещё один, новый голос. Тихий и мягкий. Не слишком-то выразительный. Но он вызвал даже большее бурление чувств, нежели выходка Героя и моё появление.

– Простите, что прерываю, – в бездверном дверном проходе нарисовалась высокая (даже выше Героя) и величественная мужская фигура в сером балахоне. – Ужин готов.

Смешливый парень первым сорвался с места, с радостным криком и кувырком через голову несясь к проходу. Поэт и девушка из-под кровати тоже не заставили себя ждать, пускай двигались куда сдержаннее в сравнении с хохотуном. Лишь наблюдая, я оставался стоять, где стоял. Отрешенно, точно будучи пустым местом. Совершенно лишняя деталь, неуместный предмет интерьера. Как кресло-качалка, остановившаяся и потому исчезнувшая из внимания.

– Постойте, – спокойным тоном произнес парень в балахоне. Перекрыв проход своим широким, крепким телом, он остановил всех (и прежде всего хохотуна, влетевшего в его ноги). – Я разрешил мне не пускать вас.

– Что? Ушам своим не верю! Нет, не может быть! – возопил поэт, драматично взмахивая руками. – Уж не решил ли Иннокентий нас голодом морить?! – на стихотворный манер растянул он, сердито скосив брови.

– Чего удумали, черти?! – девушка швырнула нож (очень напоминавший кухонный) в сторону прохода, но тот попал ручкой в стену и отскочил ею же в бедро поэта. – Жрать хочу!

– Согласен с предыдущим оратором! – видимо, не обратив никакого внимания на то, что ударилось об его ногу, заявил поэт, всплеснув руками.

– Отставить жалобы! – голос Героя, звучащий словно совсем рядом, а не из другой комнаты, остановил поток недовольства. – Иннокентий предложил отличную идею, а Я – дал согласие на её осуществление. Так что послушайте его.

Воцарилась тишина. Несмотря на возможность, никто ничего не возразил. Показалось, будто прошла вечность, перед тем как парень в балахоне улыбнулся, сложив ладони перед собой. Его уставшие глаза имели невыразительный серый цвет, напомнивший мне о небе, виденном мной с крыши. Ещё более невзрачном, чем с привычной, земной высоты. А вот глубокие морщины, опоясывающие эти глаза, притягивали к себе взгляд. Точно две нарисованные улыбки. Искусственные, но сильные. Темные складки на бледно-сером лице казались нарисованными штрихами на пыльном листе бумаги. Пыльный… да, так можно было сказать обо всём в нём. Особенно о коротких пепельных волосах, от которых веяло сном и спокойствием. Разумом же я сознавал, что его бледнота была не то, что не здорова – естественно невозможна живому телу.

– Спасибо, Я, – склонившись на одно колено, пыльный парень легонько потрепал по голове распластавшегося перед ним хохотуна. – Прошу, отойдите. Буду звать вас по одному.

Все послушались, встав от него даже дальше, чем я. Благодарно поклонившись, тот обратил свой взгляд ко мне. Слабая улыбка тронула его сухие пыльные губы. Отойдя от прохода, он выпустил из комнаты Героя и ещё одного парня – недоверчиво оглядываясь по сторонам, тот шагал медленно и неуверенно, будто вот-вот споткнется. Заметив меня, он скорчил гримасу не то ужаса, не то презрения, стиснув кулачки. Но я едва ли озаботился этим, беззвучно пересчитывая лица. Шесть, не считая моего. Выходит, семь? Нет, ведь был ещё голос из шкафа – итого восемь.

– Я, – позвал пыльный… нет, Иннокентий. И Герой прошел мимо него первым. – Шекспир, – поэт, ранее названный Я Ромео, зашел вторым.

– Пир, грядет славный пир! Такой, какого бы и видать не помыслил Шекспир! – очевидно довольный своим местом в очереди распевал он. – Ну, тот, который был! Или не был…

– Если будет так уж «славно», не соблаговолишь заняться посудой после? – кратко спросил Иннокентий, обрубая Шекспиру голосок. Ответа не последовало. – Что же, следующий – Песик.

Кудрявый паренек колесом пронесся мимо меня, едва устояв в проходе на ногах. Но возможная участь падения, казалось, вовсе не напугала его, ведь тот снова залился громким хохотом. Иннокентий протяжно вздохнул, словно говоря «как всегда». Без всякого недовольства, с исключительным добродушием.

– Беся.

– Кто тут Беся, а?! – прорычала девушка, громко затопав тяжелыми сапогами. – На себя бы посмотрел, Пятый! Сам же и бесишь! Тем, что не бесишься! – подобрав выкинутый ею же нож, Беся, оскалившись, нырнула в ту комнату, до последнего не отрывая яростного взгляда от Иннокентия. – Черт тебя дери!

– С заточкой закончено? Вернешь, пожалуйста, ножи на место? – смиренно спросил тот. Но ответом стало лишь сердитое фырканье. – Хорошо, Феня.

– И для чего меня было дергать? Сидел себе на кухне… – хромая следом за другими, жалобно бормотал неравномерно стриженый парень. Где-то у него свисали длинные русые пряди, а где-то просматривалась гладкая головушка, но основу составляло поле коротких жестких волосков. – Ведь помогал же с готовкой, ну зачем выгонять? А если подверну лодыжку, туда-сюда ходя? Нет, когда вывихну, не смогу ходить со всеми и буду сидеть всё время и никогда, никогда не покончу с этим кошмаром! – схватившись за голову, Феня прибавил шагу, скрываясь из виду. – Кошмар, кошмар, кошмар!

– Момент, – продолжил Иннокентий без лишних промедлений. Но я заметил, как изгиб его губ переломился, образуя плохо считываемое выражение лица.

– Один момент! – послышалось в ответ из шкафа. – Нет, мне не кажется, что пора. Присоединюсь позже. Пока что мне должно быть здесь, – рассудительным тоном сказал Момент. Возможно, дело было в особой акустике металлического шкафа, но голос звучал мужественно и горделиво. – Чувствую, что так будет правильно.

Вот как… Семь чудаков, имеющих подходящие чудаческие имена. Или скорее клички. И я среди них не слишком-то выделяюсь. Иннокентию оставалось назвать лишь моё «имя», и, чтобы не затягивать, я сделал шаг вперёд.

– Хорошо, – Иннокентий принял прежний, спокойный вид, протягивая тонкую бледную ладонь в мою сторону. – Ты, постой.

– Что? – невольно удивился я, останавливаясь перед пепельной ладонью.

– Хотелось бы сперва собрать всех, кого выйдет, – плавно опустив руку, Иннокентий развернулся к центру комнаты. – Соня, иди ко всем! Я говорит, что скоро вылазка, а умирать лучше на сытый желудок! – внезапно поднял он голос, почти крича.

Это ощущалось так противоестественно – крик, заволоченного пылью горла. Но так оно и было. Иннокентий громко воззвал к кому-то, извергнув не только и не столько слова, сколько облако пыли, рассыпающейся в воздухе спокойствием. Да и само слово – первое, единственное дошедшее до меня:

– Соня? – я обернулся, зная, что там никого нет. Не было.

– Надо? – спросило пустое место.

– Надо, – с неглубоким, но долгим кивком ответил Иннокентий.

– Ну ладно.

Кресло-качалка со скрипом качнулась. С глухим стуком пола коснулась пара ног. И только приметив эту пару ног, я смог разглядеть человека, принадлежавшего ей. Сутулый парень среднего роста. С недлинными светлыми волосами и серо-голубыми глазами. Его вытянутое, но не острое лицо склонилось к ногам. Те же нехотя оторвались от пола, мелкими шажками подводя к нам. А когда я, вернее мои ноги, оказались в пределах его поля зрения, тот остановился, приподнимая голову. Руки, до того покоящиеся в карманах, оказались протянуты к глазам. Безмолвно шевеля губами, Соня загибал пальцы. Один, два, три… все.

– В клубе теперь десять членов, – безэмоционально констатировал он, показывая сперва мне, а затем и Иннокентию все подогнутые пальцы. – Столько ведь ещё не было. Двузначное число. Десять. Юбилей.

– Нет, Соня, прости, – Иннокентий чуть смущенно покачал головой. – Кошки не стало в позапрошлую вылазку. А это – Тень, – указал он на меня плавным взмахом кисти. – Кратко – Ты.

– М-м… Понятно, – промычал Соня, опуская руки вдоль тела. – Точно, вышли её девять жизней. Виноват.

– Но в этом нет ничего плохого. Мы все к тому идём, – оглянувшись на меня, Иннокентий тяжело вздохнул. – Благослови Всевышний твою душу, Тень. И проходи за стол.

Более он ничего не сказал, пройдя внутрь за Соней. И я, не найдя слов и не чувствуя в том нужды, шагнул через порог. Шагнул в полумрак полный причудливых незнакомцев. Незнакомцев, рассевшихся за длинным столом, освещаемым одной, очевидно доживающей свой век лампочкой. При таком тусклом свете нельзя было разглядеть стен, а значит, и оценить размер этой «кухни». Но что было видно хорошо, так это кружащие в воздухе пылинки, образующие завораживающие потоки. А вот людей… Людей-то было и не разглядеть. Три с правой стороны, три с левой. Один на дальнем от меня конце. Пустой стул у ближнего. По нему на стол взобралась крыса, убегая к одной из фигур слева, активно стучащую ложкой о миску. И, несмотря на все отмеченные ранее странности, все силуэты вмиг слились друг с другом и серой мглой, вызывая отторжение. Желание бежать вдруг снова напомнило о себе, стиснув жизнь в груди болезненным ударом сердца. Я был готов уйти, но человек на противоположной стороне стола поднялся, приковывая к себе взгляд.

– Присаживайся, Тень! – несмотря на полумрак, красная кофта увиделась что ни на есть красной. – Нужно ведь отметить твоё членство в клубе.

– Клубе?

– Да, – с довольной усмешкой цыкнул Герой, – Я ведь уже говорил! Или… Ох, дырявая моя голова, это же не с тобой было, – рассеянно покачав головой, он торжественно поднял полный кубок, пролившийся багровой жидкостью на стол. – Нельзя так путаться. Прости мою грубость! Прости, и добро пожаловать в-

К несчастью, этот миг показался Моменту тем самым, в который он должен был явиться к ужину. И, непременно, с гордым, уверенным возгласом:

– Клуб юных самоубийц!

***

Клубная деятельность

Постепенно вступала в свои права ночь. Но едва ли становилось темнее. По пустому тротуару вразнобой топало восемь пар ног, следуя за Героем на скейтборде. Мне не удавалось найти места среди этой нестройной толпы – думая сперва идти рядом с Героем, я не успел опомниться, как отстал. Догнав же, я не мог взять нужного темпа, чтобы не перегонять его спотыкающуюся езду. Доска то и дело брыкалась, запинаясь о неровности дороги и плюясь грязью, налипшей на колеса. Это навело на мысль идти последним, и по пути к концу беспорядочного строя я был встречен выскочившей передо мной «мордой» Песика, стукнувшегося со мной лбом в прыжке.

– Приветики! – прозвенело в сопровождение пульсации ушибленного лба.

Запятнанный цветными разводами взгляд вскоре застелило лучащейся желтизной. Улыбка веснушчатого паренька, с каким–то неясным озорством таращащегося на меня, излучала этот цвет. Схватив ладонью мою футболку в районе груди, Песик склонил меня вниз, лицом ближе к своему, смотрящему вверх.

– Чего такой хмурый, Ты? – спросил Песик, высунув язык. – Живот болит? Съел чего не то?

– Ел только… – избегание местоимения «Я», признанное мной одним из правил, головокружение и мутность в глазах затруднили процесс мысли. Однако дача ответа казалась необходимой, сознание стремилось к его формированию. – У вас, в клубе. Было неплохо, наверно, – Шекспир, Феня и Момент обогнали нас, негромко обсуждая что–то свое.

Перед выходом меня покормили постной овсянкой с чаем. Сытнее, чем ничего. А именно им я питался всё то время, что помнил. Поэтому и жаловаться причин не было.

– Тогда… мало? – задав вопрос, Песик закивал самому себе, не дав вставить и слова. – Да, конечно, Пятый страшно жадничает!

Мой взгляд отвлекся от его круглого личика, следуя за указывающим в конец строя взмахом руки. «Пятый», то есть Иннокентий, шел позади всех, на отдалении в несколько метров. Тот, как мне показалось, услышал несдерживаемый голос Песика, сдержанно улыбнувшись. Сухие губы приоткрылись, но речь донеслась до разума не сразу. А может, мне удалось прочесть это по губам?

– Чревоугодие – грех, – будто просто тяжело дыша, а вовсе не разговаривая, произнес Иннокентий, поднимая голову к небу.

В тусклых, усталых глазах клубились пылевые облака, показывая настоящим, как надо. Но те были слепы к его демонстрации. А я, напротив, засмотрелся на него, не заметив приближения более низкого ростом человечка. И, наверное, зря, ведь расплатой за недосмотр стал сильный толчок в плечо, а также молниеносный, но почти невесомый тычок локтем в спину.

– Двигайся, тормоз бесявый! – гаркнула Беся, следом режа слух скрежетанием кромки одного ножа о другой. Достаточно тупых, на что указывало звучание.

Прикусив щеку из–за этого хаотичного потока атак, я зажмурил глаза – от боли, смятения и непонимания. Тело, дух и разум раздражались в равной степени, не давая передышки. И вот уже зазвучал прерывисто звонкий смех Песика, сопровождаемый хлопками о самого себя, для чего тот отпустил мою футболку, а из уст Шекспира полилась новая баллада:

Так тебе и надо… Так тебе и надо!Нечего пред демоном стоять.Рано Ты отвлекся, ой уж, как Ты рано!Лучше б тебе клювом не зевать!

Не замедляя шаг, тот пошел спиной вперёд, запечатлевая в голове картину моей «агонии». Присвистнув, Шекспир достал из–под рубашки какие–то крохотные тарелочки, сложенные друг с другом и связанные с одного края. Взяв по связке в ладонь, поэт принялся щелкать ими, настукивая ритм.

Тут тебе не стадо… Тут тебе не стадо!В клубе тормозить не привыкай.Хоть Ты был с собакой, хоть Ты был с собакой!Но у нас смотри да не моргай!Будь Ты хоть увечен, дважды покалечен –Это ведь проблема лишь твоя!Да и вот, «проблема»? То же мне…

– Да нет же! – ритм заглох. За короткой паузой последовало раздраженное ворчание. Редкие щелчки точно каплями падали на лоб Шекспира, надеющегося словить вдохновение на продолжение, лишь остужая и гася огонь воображения. – Черт возьми!

Отмахнувшись от намерения продолжить, поэт сунул руки обратно под рубашку, пряча щелкающие тарелочки с напряженным видом. Вытаскивая ладони из–под одежды, парень развернулся в прежнее направление, отыскивая взглядом своих собеседников. Феня подозрительно осматривался, никак не реагируя на Шекспира. Момент же одобрительно закивал, сложив руки перед грудью. Но поэту этого показалось мало:

– Ну и где аплодисменты? Овации, «бис»?! – серчал тот.

– Пока не чувствую необходимости в этом, – вдумчиво ответил Момент, театрально разведя руками. – Не тот момент…

– Да иди ты, – скрестив руки на груди, Шекспир обидчиво отвернулся от него.

И тогда одна связка тарелочек вывалилась и, отскочив от колена идущего поэта, залетела прямиком под колеса скейта Героя, заставляя тот, наконец, перевернуться. С возгласом «И пал Герой!» Я рухнул на асфальт, точно нарочно принимая нелепую позу.

– Судьба его не пощадила… – с выпяченным кверху задом, растянутыми по земле руками трагически объявлял он. – Падение пережить позволила.

– Браво! – элегантно захлопал в ладоши Момент. – Моё почтение! На бис!

Песик захохотал. Герой следом, хотя и куда менее истерично. Присоединился Момент – до странного наигранно. И даже Феня, присмотревшись и поколебавшись, хрипло захихикал. Один лишь Шекспир (из тех, что шли в авангарде) нахмурился, не найдя ничего смешного.

– Идиоты, – пробормотал он. – Тупоголовые придурки…

Шекспир зашагал быстрее, обидевшись. Так мне показалось. Однако в самом же деле он зашагал быстрее, чтобы пинком поставить скейтборд обратно на колеса и запрыгнуть на него самому, укатываясь вперёд. Вперёд – с хохотом даже громче и естественней Песика.

– Долгих лет жизни! – пожелал тот от всего сердца… вызвав тем всплеск недовольства, грозящий настигнуть его погоней «проклятых» им парней.

Наблюдая за этим представлением, я оказался на шаг позади Иннокентия. Возобновив ход, нагнал его. Лишь он, Беся и я сам не участвовали в начавшейся чехарде со скейтом. Беся смотрела за ней, скрипя зубами и стуча ножами, что–то злобно рявкая себе под нос. Из копны волос, свисающих вдоль спины, показался розовый отросток, став извиваться из стороны в сторону. Это лишь усилило моё нежелание снова оказаться «у неё на пути», а потому я предпочел остаться в «хвосте». Ведь, как я успел установить, среди них не было кого-то более спокойного, чем «Пятый». Кроме того, он мог быть полезен в том, чтобы установить другие вещи.