Записки русского солдата

Командир взвода спрашивает: «Что-то ты очень долго шёл?» Так я говорю: «Прогулялся до немцев, был по ту сторону школы». Потом был такой случай: из села Сажное вышли два немецких танка. Направились в нашу сторону. Мы их видим, сидим и ждём. Нас на наблюдательном пункте пять человек. Двое разведчиков со стереотрубой, двое телефонистов и командир батальона. Оружия у нас – один наган у комбата, и больше ничего. Окоп наш немудрящий, глубиной около метра. Над ним перекрытие поперёк окопа несколько жердочек. На них настлали старые, полугнилые доски. На досках слой земли сантиметров пять-десять толщиной и снег, сколько навалило и удержалось. Вот и всё. Между землёй и крышей щели на толщину жердей. Через эту щель и велось наблюдение за противником. На одной линии с нами были окопы командиров других батарей, и командира дивизиона. В полукилометре от наших окопов были окопы второго дивизиона. Так вот, танки направились один – в расположение окопов нашего дивизиона, второй – в расположение окопов второго дивизиона.

Танки идут, мы сидим. Один поравнялся с нашим окопом и остановился в метрах двадцати, двадцати пяти от окопа. Заглушили двигатель, разговаривают. Я смотрю в щель. Потом стала поворачиваться башня. Остановилась пушка, направленная в сторону нашего окопа, но задрана вверх. Потом пошла вниз, остановилась на нашем окопе. Я ложусь сверху на товарищей и шепчу: сейчас выстрелят, пушку навели. Не успел я высказать – выстрел! Разрыва не последовало. Лежим. Потом завели двигатель, танк пошёл дальше, к нам в тыл. Мы стали считать потери, оказалось: у комбата разбило фляжку с водкой, помяло крышку у польского телефонного аппарата и кое-кому достались удары комышками земли по разным частям тела. Это все потери, что понёс наш первый дивизион. Второй дивизион не усидели в своих окопах, пустились наутёк, но видимо уже вблизи от танка. Понесли большие потери, не помню, сколько именно человек. В том числе и командир дивизиона был убит пулемётным огнём.

Полк наш был расположен на небольшой площади в районе деревни Чурсино. За зиму порядком насолил немцам. Где-то, к концу зимы, не помню числа, или конец февраля, или начало марта, часу в десятом утра, во время завтрака, прилетели двадцать четыре немецких бомбардировщика. До сих пор авиация нас не беспокоила. Потому, наверное, причинила нам огромный урон. Из четырёх наших пушек собрали в арт. мастерской только одну. Лошадей перебило и покалечило больше половины. Людей тоже больше половины вышло из строя. Много было и убитых. Деревня пострадала очень сильно. Дома, в которые попали прямые попадания разрушило совсем. Другие же растрясло так, что они и стояли на местах, но для жилья были не пригодны. Местные жители не были эвакуированы, толклись тут же, вместе с нами. Потому, и у них были и убитые, и раненые. Хата, где обитали мы, пострадала не более других. Вокруг её разорвалось шесть бомб, четыре бомбы за хатой в огороде между пушками, почти на уровне щитов. Они и изуродовали пушки. Одна в огороде, от этой пострадали лошади, и одна на дороге, побольше весом, чем остальные. Крыша на хате была соломенная, от неё не осталось ни соломинки. Всю солому раскидало по окрестностям.

После этой бомбёжки пушки нам дали другие, на резиновом ходу, полегче весом, более современные. Потом нас передвинули на Юзимобарвенковское направление, на западный берег Северного Донца. Но там мы воевали недолго. В конце марта, хутор, где стояла наша батарея, обошли немецкие танки. Пушки сняли с боевых позиций, но вывезти не смогли. Пушки застряли в снегу, и лошадей перебили танки. Люди, что уцелели, собрались в селе Писаревка. После этого нам удалось вытаскать обломки пушек и сдать их в металлолом. После этого нас отвели на формировку в деревню, недалеко от Купянска. Простояли около месяца, потом нас вооружили 152-миллиметровыми гаубицами, образца 1910 года.

Отправились мы в оборону южнее Красного Лимана, под Славянск. Полк наш стал именоваться «667-й Гаубичный, артиллерийский полк РГК», т.е. резерва главного командования. Коней сдали, полк полностью перевели на механическую тягу. У нас в батарее было три трактора НАТИ-3, и один трактор НАТИ-5. Командиром батареи стал лейтенант Игнатов. Плотникова перевели начальником штаба дивизиона. Командиров взводов, помощника командира батареи, тоже поменяли, и я сейчас не помню их фамилий. Вскоре, после того как мы обосновались в лесу под Славянском, оборудовали четыре огневых позиции: основную, две запасных и ложную. Меня с товарищем командир батальона откомандировал на передовой наблюдательный пункт, на командный пункт командира роты, из бригады морской пехоты, не помню её номера.

Отступление

Так мы там и находились до того дня, когда командир батареи отдал приказ: отключить телефон, и бегом явиться на батарею. Не помню число, но это был день начала летнего наступления немцев, летом 1942 года. Телефонная связь была сделана не из телефонного кабеля, а из голой двухмиллиметровой проволоки, подвешенной на деревьях. Потому не надо было терять время на сматывание, отключение аппарата и бегом на батарею, километров около пяти. Когда мы прибежали на батарею, она стояла на поляне в походном порядке. Комбат, лейтенант Игнатов, приказал нам с товарищем устроиться в кузове трактора НАТИ-5, на котором он ехал и сам. Только мы уселись, и батарея тронулась в путь. Где и как, и по каким дорогам ехали, у меня мало что осталось в памяти.

Доехали благополучно до станции Кременная, на Донбассе. Заняли огневую позицию. Но вот не помню, дня два или три тут стояли и вели огонь довольно часто по нескольким целям. Но где и что за цели, я не знаю, по той причине, что я находился на огневой позиции дежурным телефонистом. И ни разу не был на наблюдательном пункте. Потом получили приказ – сняться с огневых позиций и отходить через Старобельск и Ворошиловград. Наша основная тяга тихоходная, потому мы двигались и ночью и днём, а расстояния прибывало мало. Наш НАТИ-5 имел большую скорость, но мы держались с остальной батареей, потому двигались так же медленно. Наша техника представляла из себя огромную мишень. Трактор, зарядный ящик и гаубица. Это поезд метров двадцать в длину. А когда их четыре друг за другом, потом небольшой разрыв, да ещё четыре, и так целый двухдивизионный полк в шесть батарей. Привлекли внимание немецкой авиации. Она громила нас несколько дней. Много техники вывела из строя.

Часть техники выходила из строя от поломок. Потом добавилось ещё одно лихо: оторвалось снабжение горючим. И так мы на своём НАТИ-5 оказались севернее или северо-западнее Миллерово, на полях в степи, километрах в восьмидесяти от Миллерово. Кончилось горючее и рассыпались подшипники одного из катков правой гусеницы. Километрах в трёх была усадьба МТС. Мы там обшарили все углы и закоулки, но не нашли не подшипников, ни керосина. В зарядном ящике у нас было четыре снаряда. Пока мы лазили вокруг да около своей техники, над нами пролетали немецкие транспортные самолёты очень низко, мы вначале не обращали на них внимания, занятые своими заботами. Потом, когда выяснили, что шансов нет, стали оценивать окружающую обстановку. Тогда пригляделись, куда же летят самолёты. Оказалось, что впереди нас немецкий полевой аэродром, и они садятся на него, от нас километрах в пяти.

Мы решили эти последние четыре снаряда выпустить по аэродрому, потом нашу гаубицу на руках скатить под откос в болотину. Трактор подорвали связкой гранат. Разобрали пожитки и двинулись пешком вперёд на восток. Обошли немецкий аэродром слева, т.е. севернее. Наших других орудий, и вообще остатков нашего полка поблизости не было. Других войск в этот день тоже не встретили. Шли степью, напрямую, без дорог. Ночевали в степи. На следующий день набрели на какой-то населённый пункт, который был занят нашими войсками. Но обстановку уяснить нам не удалось, где наши, где немцы, куда можно идти, куда нельзя, ничего не было понятно. Поняли мы одно, что наши собираются идти на прорыв, вслепую, без разведки.

Мы посовещались с лейтенантом, идти ли со всеми вместе, или воздержаться в виду того, что шансов на успех очень мало. Да и войско наше немногочисленно, и плохо вооружено. К тому же, все из людей разных родов войск, и с разных частей и подразделений. Не подчинённых кому-то одному. Я настоял воздержаться от активных действий. Вечером, с наступлением темноты, мы ушли из населённого пункта, на высотку, которая господствовала над окружающей местностью. Расположена она от населённого пункта на расстоянии километра. На высотке был посеян овёс, ростом около полуметра. Мы решили провести на этой высотке день и остаток этой ночи, с целью выяснить обстановку. Ночью же выяснилось, что на северо-востоке от этой высотки, на расстоянии около километра проходит видимость линии обороны немцев. Во все другие направления такая линия лежит на большем расстоянии, километров до пяти и более. В эту ночь двинуться через эту линию мы не решились, потому, как далеко не всё было ясно.

Перележали мы день на этой высотке под палящими лучами солнца, без пищи и воды. К вечеру, когда село солнце, то мы едва держались на ногах. Мучила страшная головная боль. Но обстановка была вполне понятна. Прорваться нашим не удалось и во второй половине дня, под нажимом немецких танков, наши сложили оружие. Под конвоем танков вышли колонной из села на запад. Численность сдавшихся человек 300, или 400, а может и больше. В селе осталось много лошадей, видимо тут была какая-то кавалерийская часть. Техники же осталось очень мало. За ночь мы засекли точки, где одна за другой вспыхивали немецкие ракеты, в том направлении, куда мы намеревались двинуться. Днём же выяснили, что эти точки расположены на высоких точках местности на расстоянии от 300 до 500 метров друг от друга. Определили, между которыми двумя точками мы пойдём. Оставалось подготовить людей, а нас было шестнадцать человек:

Комбат, лейтенант Игнатов, старший сержант Муссахранов, командир отделения разведчиков, санинструктор Маруся, фамилии не помню. Командир орудия, замполитрук, украинец, фамилию тоже не помню. Остальные рядовые. Боевой расчёт в полном составе. Мы с товарищем – телефонисты, и тракторист. По национальности тоже разных национальностей. В основном, правда, русские да украинцы. Один казах, здоровый парень, по-русски говорил плоховато, но понимал отлично, и вообще был компанейский парень. Украинцев было восемь человек. Комбат родом из Белоруссии, но русский. Мой товарищ, телефонист, Аристархов, имя и отчество не помню, это отличнейший, надёжный товарищ, безупречный солдат. Родом из Орджоникидзевского края. В подобной обстановке, т. е. в тылу у немцев не был. Кроме меня никто не был.

После того, как на наших глазах колонна наших солдат подалась в плен, у многих из нашей группы поколебалась вера в то, что мы можем избежать этой участи. Все повесили носы. Разговаривали мало, неохотно, каждый был занят своими мыслями. Большинство, видимо, думали о том, как же быть, что же делать? Мне пришлось немало поработать языком. Шутками, да балагурками, отвлечь людей от тяжёлых дум, и помаленьку вселять надежду на благополучный выход из этого незавидного положения. Когда наступила темнота, все поднялись на ноги, готовые идти вперёд. Я заставил всех, без исключения, по очереди попрыгать. У многих при этой процедуре обнаружилось, у кого в кармане, у кого в вещевом мешке различные погремушки.

– Давайте, товарищи, переложим свои вещички так, чтобы этих погремушек не было. От этого будет зависеть, будут ли наши головы целы. Потом проверил ещё раз, погремушек не обнаружилось.

– Теперь порядок движения: идти друг за другом, так, чтобы не потерять из виду впереди идущего, но, ни в коем случае не собираться в кучу. На разведку, тщательную разведку у нас не будет времени. Потому, мы в любой момент можем оказаться под дулом автомата или пулемёта. Чтоб нести меньше потерь, такой порядок движения единственно верный. Пойдём по траве и посевам. Стремитесь как можно меньше создавать шума ногами. Тогда мы пройдём под носом немцев незамеченными. Первым иду я. За мной Аристархов. Аристархов будет связным между мной и остальной группой. Все его команды выполняют все, и не медля!

– Теперь, товарищ лейтенант, я попрошу ваш бинокль, хотя он ночью мало помогает, но и этим малым пренебрегать нельзя. Вот пока и всё. Вопросы есть? Вопросов нет. Тогда за мной, марш!

Так мы двинулись в намеченный проход между двух ракетчиков. При выстреле из ракетницы, пока ещё не разгорелась ракета, падали камнем на землю, и камнем лежали, пока она не сгорит. Минут через тридцать-сорок, ракеты вспыхивали уже позади нас. Опасная, воображаемая линия обороны немцев была позади.

Прошли километра три-четыре, сделали перекур. Наши люди поняли это сами, и стали разговаривать вполголоса. «Товарищи, говорю, разговаривать только шёпотом. Огнём даже папирос не маячить, не забывайте, что мы в окружении врага. Осторожность-это наше первое оружие». И как бы, в подтверждение моих слов, послышался конский топот. Мы быстренько рассредоточились по полю и залегли. Оказалось, что мы около дороги. Не дошли совсем немного до просёлочной дороги, по которой только что проехали два фрица. За ночь мы преодолели километров двадцать расстояния. Перед рассветом набрели на небольшой хутор, домов в десяток. Мы бы прошли его, если бы не привлёк наше внимание какой-то шуршащий шум. До рассвета оставалось уже мало времени. Мы решили недалеко от хутора остановиться на день в заросшей кустарником небольшой балке. Утром выяснилось, что хутор этот расположен на косогоре, около небольшого ручья, километрах в восьми-десяти от большой дороги. Немецкие войска ещё не были в нём.

Но по большой дороге интенсивное движение немецких войск. Население хутора – женщины, дети и старики, мужчин нет. Около хутора в поле пасётся стадо баранов. Какой-то колхоз эвакуировал это стадо. Немцы обогнали, или колхоз запоздал с эвакуацией. Погонщики не знают, что делать, бросить ни то, ни сё, и гнать некуда. А стадо около пятисот голов. Мы попросили пару баранов. Наш товарищ, казах по национальности, наиболее сведущий в этом деле, выбрал по своему усмотрению, очень хороших барашков. Мы их разделали, и весь день варили баранину и топили сало. Местные жители активно нам помогали, чем могли. Часть баранины мы прихватили с собой, остальное отдали местным жителям. Сало же всё, т. е. семь котелков уже перетопленное и застывшее, замотали в бумагу и тряпки, разместили по вещмешкам. Запаслись солью. Сами хорошо покушали и баранины, и ещё кое-чего от местных жителей.

Ночью двинулись в поход, теперь уже более свободно, немцев в степи не было, и мы шли километров по тридцать пять-сорок за ночь. Иногда двигались и в светлое время суток. Трудности встречались при переходе больших дорог и крупных населённых пунктов. Спали в степи или в укромных местечках около ручьёв и речушек, но в стороне от населённых пунктов. Ночами заходили и в населённые пункты для пополнения запасов продовольствия, соли и спичек. В населённые пункты, занятые немцами, при острой необходимости отравляли санинструктора Марусю. Предварительно разнюхав обстановку и переодев её в гражданское платье. В белую кофточку, чёрную юбку, белый платочек и спортивные тапочки. Или с узелком из белого платка, или с котелком с ягодами.

Через несколько дней пути от нас ушла группа украинцев, когда мы спали, прихватив у меня с руки комбатов компас. Потом, дня через два-три, ушла ещё группа. В общей сложности семь человек украинцев. Подались, так сказать, домой. Осталось нас девять человек, из них один украинец из Сумской области, не помню его имя и фамилию. Возраст его лет тридцать-тридцать пять, выше среднего роста, чёрный, как вороново крыло, но пока мы вышли к своим, он стал сивым – процентов на пятьдесят волос побелели. Настолько остро в его сознании шла борьба, или – или. Но остался верен долгу и присяге. По дороге к нам пристал молодой человек в звании младшего лейтенанта инженерных войск. Не знаю, кто он по специальности. И так стало нас десять человек до конца нашего путешествия. Оно длилось ровно месяц. Десять человек молодых, здоровых людей надо было чем-то и покормить, и выбрать маршрут правильный, и иметь представление, какие где населённые пункты, где дороги, где реки, и прочие препоны на нашем пути.

Не всегда была возможность связаться с местным населением, времени у нас на это просто не было. Все эти интересующие нас вопросы ловили просто на лету, на ходу. Были на пути и каверзные случаи. Однажды ночь подходила к концу, вот-вот рассвет. Впереди по нашему маршруту непонятные звуки: стук дверок кабин автомобилей, или ещё что-то похожее, времени на то, чтобы обойти и даже определить границы этих звуков не осталось. А тут, в поле стог сена, подходящее место для дневки. Мы и оккупировали этот стог. Кто под стогом, кто наверху, ну и уснули богатырским сном. Начался день, солнце уже высоко над горизонтом, и вдруг! Нарастающий мощный гул разбудил нас всех разом! Оказалось, этот стог в районе немецкого аэродрома! Транспортные самолёты, поднимаясь в воздух, пролетают над этим стогом, ещё еле оторвавшись от земли. Так и передневали возле аэродрома.

Потом, где-то, дней через десяток пути, остановились на день на берегу ручья, у крутого изгиба ручья, под обрывистым высоким берегом, на маленькой площадке, поросшей кустами. После ночи, уже хорошо поспали, проснулись и занимались кто чем. Кто мылся, кто переобувался. Наш комбат сидел на траве и брился, поставив зеркало на веточки одного из кустов. Мы вдвоём с Аристарховым ушли километра за четыре на колхозную пасеку за медком. Нагрузились мёдом, идём на место, откуда ушли. Подошли, а тут нет никого! Мы поняли, что что-то случилось непредвиденное. Идём дальше вниз по ручью. Услышали свист. Это наш человек, оставленный встретить нас. Он рассказал нам, что какой-то бродячий фриц стрелял комбата из пистолета, но не попал. А попал в веточку, на которой было водружено зеркало во время бритья. Какой-то немецкий конный офицер, любитель прогулок, болтался по степи и случайно наехал на наше местоположение. Подъехал он на высокий обрыв и обнаружил русских солдат и с ними офицер. А его никто не видел, вот он и решил поупражняться в стрельбе по русской голове. Но стрелок оказался плохой.

Когда наши похватали оружие и поднялись на косогор, так этот лихой вояка был в километрах полутора от нашего лагеря. Мы, конечно, ушли от этого места в открытую степь, и там провели остаток дня.

Однажды, оставшись дневать в степи около ручейка, днём неподалеку от нас увидели гражданского мужичка. Заинтересовались, что же делает в степи здоровый деревенский мужичёк? Где ни жать, ни пахать, ни косить нечего? Степь. Кругом заросли сорной травы. Оказалось, он пас трёх поросят, килограмм на пятьдесят-шестьдесят каждый. А у нас кушать было попросту нечего. Ну, мы одного поросёночка приласкали и загрузили в котелок, и на костёр. Мужичёк, пока понял что у него не три, а два поросёночка, подошёл к нам спросить, не видели ли мы поросёночка? Ну а мы ему говорим, почему не видели, видели трёх поросят. Но где они сейчас, мы не знаем, мы же их не пасём. Мужичёк постоял, постоял, да и ушёл. Прихватил остальных, да и отправился восвояси.

Чем ближе подходили к Дону, тем становилось трудней со снабжением. В деревнях во многих были немцы. На полях мало что было подходящее в пищу. Часто приходилось довольствоваться зерном ржи и пшеницы прямо с корня. Рвали руками колосья, набирали в уголок плащ-палатки, потом их мяли, тёрли, колотили. Потом на ветерке отвеивали от мусора и жевали до тех пор, пока челюсти отказывались работать. К этому добавляли ложку бараньего жира на человека, и так жили и шли, шли… Однажды ночью шли по степи, потом перед нами какой-то населённый пункт в низинке, откос, или спуск к нему, довольно крутой и высокий. Что там, нам ничего не известно. Только шум жилья. Крик петухов и лай собак. Мы остановились, чтобы решить, идти ли через населённый пункт или идти в обход. Минуту спустя, новый, едва заметный шорох. Что это? Мы с Аристарховым были рядом, остальная группа шагах в полусотне позади. Шум приближался, нарастал, но пока ничего не видно. Я Аристархову велел отойти назад, шагов на двадцать, и залечь в траве. Автомат держать наготове. Сам остался на месте.

Лежу, всматриваюсь в темноту. И вот, поднимается над горизонтом силуэт человека, огромного роста, с огромной копной на месте головы. Расстояние сокращается, но подробностей не видно. Между им и мною шагов пятнадцать. Говорю: «Стой! Кто идёт?!» Отвечает: «Свои, свои!» «Кто такие?!» – спрашиваю. Отвечает: «Из окружения, свои». Командую: «Один ко мне, остальные на месте!» Встаю на ноги, идём навстречу один к другому. Передо мной высокий здоровяк, лейтенант, артиллерист, с двумя маузерами в руках. Он осмотрел меня. Удостоверились, что свой брат. Отдали команду собираться в кучу. Собрались. Десяток наших и двадцать пять человек этой группы. Среди них двое подполковников, майор и два капитана, старший лейтенант и лейтенант, остальные – рядовые и сержантский состав. Стали держать совет, как поступить дальше?

Эта группа стремится к Сталинграду, мотивируя, что, мол, наши Сталинград за так не отдадут и будут драться на подступах, на западном берегу Дона. Потому там проще перейти фронт. Мы им выставили свои доводы, что по всем дорогам, какие нам пришлось перейти, двигаются немецкие войска и днём, и ночью. И всё под Сталинград. Так что их сейчас там, как сельдей в бочке. Поэтому, ваши доводы не основательны. Мы стремимся выйти на Дон вдали между крупными городами, на ненасыщенном участке фронта, где войск гораздо меньше, и просочиться между их войсками малой группой далеко проще. Они нам предлагали присоединиться к ним и следовать с ними. Мы отказались и им не предлагали ничего, потому, как они старшие чины. Приказывать они нам не пытались. Так и разошлись, каждый при своём мнении.

Правда, у нас этот вопрос решался раньше в нашей группе ещё вначале пути. Наш комбат тоже предлагал идти под Сталинград. Я был против и выставил свой план: идти несколько южнее Серафимовича. Лейтенант даже пытался приказывать. А я ему говорю: «Зачем, лейтенант, резкий тон, он в нашем положении не годится. Давай, решим проще: Я иду под Серафимович, вы под Сталинград. Кто пойдёт с вами, становись к нему, рукой показываю на лейтенанта, кто идёт со мной, становись сюда». Все люди, как один, стали ко мне, и так вопрос решился, просто и легко. Подобным образом решали мы спорные вопросы трижды. Потом мы оказались в холмистой местности, меня грызла тайная мысль о том, что мы около большой реки. Но говорить я пока не решался.

Приглядывался очень внимательно, хотелось увидеть водную гладь, где-нибудь между холмов. Когда дул восточный ветерок, даже нюхал воздух, ведь я рос возле воды. Мне с детства знакомы запахи водоёмов. Но, увы, пока не мог утверждать, что мы уже близко от большой реки. На крутых склонах стали попадаться небольшие перелески. Это было нам на руку, проще было укрываться от глаз врага. Но было и плохо. Видимость в данной местности резко ограничена, а двигаться вслепую рискованно. Жаль затраченных трудов, ведь столько прошли, и попасть в руки врага тут, так близко от цели. А мы были уверены в том, что немцев за Доном ещё нет. Потому считали, что Дон – это наша ближайшая цель, которую мы должны достигнуть, во что бы то ни стало. Наше продвижение замедлилось, продвигались в иную ночь менее километра. И ускорить движение не было возможности. Хлебушка уже давно не пробовали и уже стали забывать его вкус и запах. Говорить о хлебушке избегали.

И вот, в один из дней, остановились мы на пологом склоне, изрезанном небольшими балками и мелкими овражками, поросшими леском. Было это уже в начале августа 1942 года. На полянах, между перелесками стояла хорошая трава. Кое-где она была подкошена, но не убрана. Впереди, куда мы должны были двигаться, обнаружились разные звуки, которые говорили о присутствии людей. В силу этих обстоятельств мы были вынуждены здесь пересидеть день и уточнить, где и что здесь делают люди, сколько их и как их можно миновать. Короче говоря, выяснить маршрут и направление нашего следующего броска. Расположились в леске, который шёл узенькой полоской вдоль неглубокого и неширокого овражка, но уже теперь поросшего высокой, хорошей травой. Лесок молодой и негустой. Около середины дня люди занимались кто чем. Кто чистил оружие, кто чинил обмундирование. Старший сержант Муссахранов сходил вниз по овражку, по естественной надобности. И по пути набрал яблок дичков в карманы, в пазухи и в руки. Принёс десятка три, горьковато-кислые и довольно твёрдые. Но выбирать у нас не из чего, и эти хороши, когда в желудке чувствуется пусто. Пожевали все, никто не побрезговал.

– Где, говорю, ты их набрал? Пойдём, ещё наберём.

– Да вот тут, метров пятьдесят пониже, на полянке, на берегу овражка яблоня небольшая, но такая широкая, развесистая, под ней много яблок на полу.

Мы с Аристарховым пошли вдвоём, оружия с собой не взяли. Без труда нашли эту яблоню, попробовали яблоко с яблони. Потом с полу. С полу яблоки лучше и помягче, и не так горчат. Ну, мы и принялись их собирать. Сперва на коленях, потом легли и лёжа ползаем, и каждый складываем в свою кучку, увлеклись, не разговариваем, а жуём яблоки. Минут пяток, а может и больше потрудились, вдруг: «Русь!» Мы оглянулись: метрах в пятнадцати от нас на поляне стоит немецкий офицер! Правой рукой жестикулирует, мол, идите сюда, и говорит: «Кома я». Мы посмотрели друг на друга, ну что делать? Встаём, пошли к нему, два русских солдата, в полной форме, с полевыми петлицами, со звёздочками на пилотках и с подсумками на ремнях. Он стоит, смотрит, мы смотрим на него. Китель висит на плече, через плечо одет ремень, на ремне парабеллум в кобуре.