Записки русского солдата

И так, с наступлением темноты, мы двинулись по косогору вниз по реке, подняться в поле с косогора немцы не давали. Открывали огонь из пулемётов и автоматов, и беспрерывно освещали ракетами. По косогору продвигались медленно, беспрерывно падали и спотыкались. Сколько мы прошли до рассвета, сказать трудно, может километров десять, может пятнадцать, может больше, а может и меньше. Короче говоря, к рассвету мы оказались на равнине. Берег этой речки стал низкий, ровная степь подошла прямо к берегу. Русло речки также не широкое, но от сухого берега до русла реки довольно обширная полоса заболоченного плёса.

Ширина болота по ту и другую сторону от русла, где-нибудь, около километра. Русло виляет, то болотина, то ближе к одному берегу, то к другому. На берегу расположена набольшая деревня. Степь около деревни, сколько видит глаз, засеяна коноплей. Конопля высотой метра три. Когда идём этим полем, то чувствуем себя хуже, чем в лесу, потому, что ничего не видно кроме солнышка, да своего носа. Не дойдя до деревни нас обстреляли немецкие миномёты. Деревня молчала. Были ли в ней немцы, мы не знали. Мы держались до сих пор взводно, с командиром взвода во главе. Остальная часть роты тоже была где-то рядом. И командир роты был тут же. Где находился полк, я не знал. И вот, когда мы двигались коноплёй, оторвались от роты. Меня командир взвода послал разыскать ротного, чтобы соединиться с ротой.

Побегал я по полю в этом конопляном лесу с полчаса, никого не нашёл и не обнаружил никаких следов. Вернулся на место, т.е. туда, откуда пошёл на поиски. Там тоже никого не нашёл. Взвод мой куда-то ушёл, но куда? Пошёл я бродить по полю в разных направлениях, чтобы найти хоть кого-нибудь. Проплутал часа два, и нигде, никого не встретил. Тогда я решил пойти в деревню. Потихоньку подошёл к крайней хате. Хата оказалась пуста. Понаблюдал за соседними хатами, они оказались тоже пустыми. Тогда я решил перейти через дорогу, к берегу реки. Там по берегу тянулись мелкие кустики. Переходя через дорогу, на другом конце деревни, я увидел группу военных, т.е. людей с оружием. А кто они, наши или немцы? Я укрылся за кустами и стал наблюдать. Приглядевшись хорошенько, я понял по силуэтам, что там разгуливают немцы.

Тогда я подался по берегу с полкилометра от деревни и там подыскал укрытие, и стал вести наблюдение за окружающей местностью. Наши не появлялись, как сквозь землю провалились. Немцы появлялись в деревню несколько раз за день, но небольшими группами, а вокруг установилась тишина. Карты у меня на эту пору не было. Где я, что вокруг? Куда стремиться? Я не имел ни малейшего представления. Спросить не было у кого. Мирное население куда-то подевалось, и до сих пор не придумаю. Так подошёл день к концу. Вечером, с наступлением темноты вдоль берега двигалась группа наших военных, артиллеристов, человек восемь. Шли гуськом, без разговоров. Я решил пристроиться к ним в хвост. Шёл за их задним человеком на расстоянии видимости, не привлекая к себе внимания. Так прошли мы до середины деревни.

А там выдался полуостров метров, может быть, на сто в эту заболоченную пойму реки. И поднимался над ней метра три. На этом полуострове стоял какой-то силуэт строения, не то хата, не то сарай, или ещё что-то. Вот от этого строения раздалась пулемётная очередь. Люди, идущие впереди меня, повернули в болото, подняли шум. Появились осветительные ракеты. Пулемёт стрекотал довольно долго. Потом, когда он стих, то я не слышал и не видел никого. Куда подевались эти люди, я их потерял. Стал искать способ перебраться через болото и реку. Нашёл на берегу хорошую дубину. Подался в болото. Немного прошагал по болоту, наткнулся на остатки когда-то заброшенной дороги. Пошагал по ней и прошёл, наверное, метров четыреста, потом вышел на сухое место. Полоска сухой земли тянулась вдоль русла речки, шириною около сотни метров, и видимо, не очень велика в длину.

Трава на ней была выкошена и собрана в небольшой стожок. Когда я его увидел, то направился к этому стожку, чтоб найти себе приют, согреться под стожком. Подошёл, а там оказались люди, четверо солдат и лейтенант. Лейтенант ранен в ногу пониже колена пулей навылет. Ранен примерно за час до моего прихода, тут же в болоте, где булькался и я. Первый вопрос ко мне: «Есть ли курево?» У меня было две пачки папирос «Спорт». Закурили, потом стали устраиваться на ночлег. С ноги лейтенанта стащили сапог, перевязку он сделал сам, и улеглись спать. Поднялись не рано, было уже тепло, за ночь обсохли. Жратвы не было ни у кого.

У меня, правда, были два кусочка сахара, так на шесть человек это не питание, я о них умолчал. За день пребывания на островке особенно ничего не произошло. Кругом было тихо. На другом берегу речки стоял хутор из двух домов. В нём видимо, ютились наши солдаты. И вот, во второй половине дня, к хутору подошёл немецкий танк. Слышно было, что-то немец там поговорил, потом танк ушёл, и стало опять совершенно тихо. Мы ночью решили форсировать русло речки и остальную часть заболоченной поймы, то есть достичь противоположного берега. Раненый лейтенант на больную ногу приступить не мог, решили его нести на руках. Русло форсировали сравнительно легко. Болото же досталось тяжело. Дно болота оказалось топким, ноги увязали глубоко. Пока одну ногу достаёшь, чтобы шагнуть, другая утонула глубже, чем сидела та. То упадёт один. Пока ждём, когда он справится, другие увязли глубже. И так барахтались довольно долго.

Вымокли, отвозились в грязи, измучили и вывозили в грязи лейтенанта, но благополучно выбрались на берег. Береговое поле тоже было засеяно коноплёй, дороги близко около берега не было. Я решил помочь лейтенанту, пошёл осмотреть поле вокруг хутора и сам хутор. В хуторе людей не оказалось, вокруг хутора, видимо до нашего подхода была схватка наших с немецкими танками. По конопляному полю было несколько следов немецких танков, и до двух десятков наших убитых. В хуторе я не нашёл ничего. Зато при осмотре убитых нашёл несколько перевязочных пакетов и половину пехотинского котелка сухарных крошек и столько же сахарных.

Пришёл к лейтенанту, отдал ему эти запасы, сделали перевязку. Потом он попросил достать солдатские ботинки и сухие портянки, чтобы расстаться с его хромовыми сапогами. Я пошёл снова осматривать убитых. Подыскал человека, примерно похожего по размеру обуви под размер лейтенанта, разул его, забрал обувь, принес лейтенанту, Он переобулся, стал меня благодарить. Потом расстегнул полевую сумку, достал пачку красных тридцатирублёвок, подаёт мне. Я спрашиваю: «Что это, зачем вы мне их даёте?» Он говорит: «В знак благодарности». Я засмеялся, и говорю: «Что же я на них буду покупать? Зачем мне ваши деньги? У меня есть свои, но на них же ничего не купишь. Потом, ведь я и здоров, и украсть могу». Лейтенант положил деньги на место, снял часы наручные, не знаю, кировские, или зимовские. Большие, с металлической сеткой под стеклом. Возьми, говорит, часы, хотя бы на память. Я говорю: «Памяти-то хватит и на сто лет. Это чёртово болото не забудется до конца наших дней. Вот доберётесь до людей, так вам за них, хотя бы кусок хлеба дадут, или стакан молока. А я и так возьму, у меня винтовка со мной». «Слушай, браток: тогда у меня ещё одна просьба к тебе – давай, махнём винтовку на пистолет. Она и оружие поверней, и опираться на неё можно. Ведь я тоже буду пробираться, хотя бы до деревни, на первых порах». «Винтовку, пожалуйста, возьми, а пистолет не хотелось бы брать». «Нет, возьми, а то обидишь меня». «Ну, говорю, ладно, бог с тобой, будь по-твоему». Положил пистолет к себе в карман. Стали прощаться. Он записал мою фамилию, имя себе в блокнот. У меня же писать было не куда, да и незачем. Его фамилию, имя, отчество я не запомнил, помню только, что он служил в особом отделе 86 нашей армии. Так мы с ним и расстались.

Я пошёл, куда глаза глядят ночью. Прошёл, правда, не много. Вначале следующего дня набрёл на отделение кого-то совхоза. Несколько деревянных типовых домиков, скотский двор, сарай для машин, столовая и кухня. Других подробностей не помню. Техники, скота, людей не было, совершенно пустой посёлок. На меня это подействовало точно так, как будто я на кладбище, кругом следы недавней человеческой деятельности, и пустота. Сам собой напрашивался вопрос: «Куда же делись люди?» Я уже собрался покидать столь печальное место, как вдруг увидел такого же, как я, бедолагу. Он подошёл, поздоровались, стали знакомиться. Рассказали друг другу интересующие сведения. Оказалось, оба одинаково голодны. Значит, есть и общий интерес. Пошли искать что-либо съестное. Облазили несколько комнат в домах посёлка. Нашли сухой каравай хлеба, и больше ничего, и ещё соль. Подались к выходу из посёлка, а нам навстречу гусак!

Гусаку мы, конечно, устроили пышную встречу! Где-то через час, он уже находился в ведре на плите в одной из комнат посёлка. К нему добавили картошки. И так, вскоре был готов богатый обед. Правда, обедали мы уже не вдвоём, а человек пять, тоже нашей братии.

Скитания

С этого дня началось моё полуторамесячное путешествие по занятой врагом, территории. Дневников я не вёл, а в моей дырявой памяти далеко не все эпизоды, тем более разговоры с людьми, сохранились за сорок с лишним лет. Да и далеко не все они заслуживали бы внимания. Ну а наиболее яркие эпизоды, тем более встречи с хорошими людьми, да и с плохими тоже, не выветрятся из памяти до конца моих дней. Много я встречал на своём пути таких, как я, солдат, идущих из окружения и встречных, и поперечных, как говорится. Шли они во всех направлениях, и на север, и на восток, и в одиночку, и группами. Каждый из них стремился к своей цели.

Одни шли домой, к матери, к жене, к детям. Другие искали место пристроиться в примаки. Многие шли к фронту, чтоб добраться до своих, пройти через фронт. Местное население тоже каждый человек со своими понятиями, со своими чувствами, со своими взглядами на жизнь. И тем более на ход событий текущего момента, и прогнозы на будущее. Из всех этих факторов складывалось и отношение между нами, бродягами, и местным населением. В одной деревне хозяйка готова поделиться с тобой последним куском хлеба, и хата к твоим услугам, хоть на ночь, хоть на неделю. В другой же никто не пустит ночевать, и не даст стакана воды, и не откроет двери хотя бы разговаривать с глазу на глаз. Один дедок мне заявил такое: «Что? Довоевались?» «Чему же ты радуешься?», – говорю ему. «Как же, говорит, теперь хоть власть-то будет другая» «Так что же, говорю я, тебя немцы усадят на божницу? И молиться будут на тебя? Привезут тебе под окно воз хлеба, скажут: убирай, дед, а то на землю высыплем, как это делали во многих колхозах Украины предвоенные годы». «Не знаю, говорит, но власть-то будет другая всё-таки».

Не старайся, говорю, дед дожить до тех дней, когда мы вернёмся сюда вновь. «А что, если доживу?» Схлопочешь ты себе девять грамм. Не жаль бы и сейчас тебе их подарить, да ладно, пусть на тебя люди посмотрят.

Был и такой случай: свела нас судьба с одним товарищем – родом он откуда-то из Кировской области, деревенский мужичёк, малограмотный, да, пожалуй, и недоразвитый. Ходили мы с ним недель около двух. Ночевали, бывало и в поле, и в лесу. Питались, чем придётся. Однажды он говорит мне: «Что это мы ходим да прятаемся, холодные, да голодные? Пойдём-ка к немцам в плен, там хоть кормить будут». Так что же ты, говорю, раньше не ушёл? Ведь они тебя давным-давно ждут. Котёл каши наварили с мясом, остыл уже, того и гляди, попортится. Давай, спеши бегом, то опоздаешь! А он смотрит на меня, глазами моргает, и не поймёт, шучу я, или серьёзно говорю? Потом спрашивает: «А ты что ли не пойдёшь?» Нет, говорю, я каши не хочу, я не голоден. «Ну, тогда и я не пойду». Подобных разговоров у нас с ним много было, да о всех вспоминать нет необходимости. Вот с этим другом брели мы по лесистой местности Сумской области. День был, хуже некуда. Шёл дождь со снегом. Дул пронзительный ветер. К вечеру мы дошагали до какой-то деревни. Деревня довольно справная на вид. Дома добротные, надворные постройки справные. Возле деревни пруд. Значит, держат много домашней птицы. Мы же мокрые с лаптя до шапки, и зубы дробь выколачивают с холода и голода. Договорились проситься на ночлег поодиночке, потому, как хозяевам легче, кусочек хлебушка понадобится один, а не два. Ложка похлёбки, так одну, а не две. Пошли.

Я по одной стороне улицы, он по другой. И что вы думаете? Кто-нибудь пустил ночевать, покормил? Прошли мы всю деревню, и не пустил никто. Одни говорят: «Мы никого не пускаем». Другие говорят: «У нас места мало, некуда». Встретились мы с дружком посреди дороги. Осталась ещё одна хатка, где мы не просились. Ну что, говорю, не пускают? Нет, говорит. Ладно, говорю, пойдём, попытаем счастья в последней хате. Подошли вдвоём. Я постучал. Хозяйка вышла в сенцы, спрашивает: «Кто там?» «Русские солдаты», отвечаю. «Пусти переночевать». «Нет, нет! Я одна, я ночью не пускаю, у меня и места нет!» И т. д. Сама стоит за дверью, слушает, что мы делать будем? Я спрашиваю у дружка: «Что мы делать будем? У тебя спички есть?» «Нету». Я достал коробок со спичками, потряс его: «На вот тебе, а у меня ещё есть». И опять потряс этим же коробком. «Зачем они?» – спрашивает. «Что, не понял? Ты зажигай деревню с этого конца, я пойду зажигать с того конца». «И что тогда?» «Опять не понял? Мы с тобой знатно погреемся, да и ночевать будет веселее. Может, и поужинаем жареным мяском».

Хозяйка открывает двери, заходим в дом. Поужинали, разложили свои пожитки сушить. Ночевали под крышей, на соломе, под одеялом. Нам было хорошо, и хозяйке приятно.

Переправа-переправа

Подошли мы с этим же товарищем к реке. К какой именно, не помню. Там их было четыре: Псол, Хорол, Ворскла, и Сулла. Так вот, которая-то из них. Само русло реки не так уж широко, но глубокое. Берега болотистые. Речка тихая, равнинная. Ширина реки с болотом более километра. Болото по обеим сторонам от русла. Берег западный высокий, восточный низкий. На склоне западного берега молодой дубовый лесок. Вдоль берега просёлочная дорога. В полукилометре от описываемого места, вниз по реке, деревня. Здесь же место переправы в деревню, расположенную на противоположном берегу.

Плеса, т.е. мелкие места по обеим сторонам от русла, поросли высокими кустами камышей и осоки. Одним словом, место живописное, наверное, рыбное, и богатое дичью. Но соль не в том. За день, или два до нашего прихода к этой переправе подъехала группа немцев на грузовой машине, и все исправные лодки изуродовали ручными гранатами, или шашками взрывчатки густо ниже по течению. Говорили нам, что есть мост, но охраняется немцами. Пора купания давно прошла. Вот наше положение, как говорится, хуже «губернаторского». Мы поднялись в лесок на косогор. Сидим, курим, да горюем. Подошли к нам два человека, одеты в гражданские шмотки, видно, что с чужого плеча. Задали нам несколько наивных вопросов, если не сказать – глупых вопросов. Попытались поподтрунивать над нами, но когда поняли, что лодок-то нет, постояли и ушли.

Я в свою очередь понял, что это кто-то из крупного начальства. Может полковники, может генералы. Брюшко-то далеко не солдатское. Да и на местных жителей далеко не похожи. Пока мы толклись на косогоре, я заметил в камышах что-то похожее на лодку, не очень далеко от берега. Мы с трудом пробрались к этой находке. Оказалось: полусгнившая лодка, вернее её подобие. Маленькая, долбленная из целого дерева. Когда-то по бортам была обита досками. Но они уже отвалились. В местах, где были гвозди, зияли в палец дыры. Донышко прогнило в двух местах посредине лодки. В каждую дыру проходило два кулака рядом. Вот так выглядела наша находка. Но выбора не было. Мы взялись колдовать около этой находки-развалюхи. Часа через три мы её спустили на воду, погрузились сами. Предварительно вооружились колом и деревянным черпаком, найденным возле разбитых лодок. Вода не доставала до бортов сантиметра три-четыре.

С нашего берега до русла по плёсу была прорыта канава с расчётом для прохода лодки. На противоположном берегу тоже была канава, но как её найти? Был большой вопрос. Правда, нам мальчишка пробовал рассказать, где её искать. Но поняли ли мы, найдём ли её, пока было под вопросом. Тем не менее, мы пустились в путь. Я с колом сел в заднюю часть лодки, дружка с черпаком посадил вперёд. Вода прибывала в нашей посудине, надо было всё время работать черпаком. Поехали! Пока плыли по канаве, где рядом берега, чувствовали себя хорошо. Когда же вышли на русло, стало жутковато: дна не видно, глубину не определили. Погода была пасмурная. Низко шли чёрные тучи, так они и отражались в воде. Вода тоже казалась чёрной и без дна. Дружок мой стал ёрзать, да хныкать, что мол, страшно, утонем. «Сиди!» Говорю: «Работай черпаком, не смотри по сторонам, смотри в лодку, переедем. Будешь болтаться – утонем! Но прежде чем тонуть, я тебя бякну колом по голове, потом уж будем тонуть, понял!?» Сколько времени пробирались этот километр, не знаю. Но благополучно добрались до берега. Другие же речки тоже переправлялись, но без приключений, видимо проще, чем через эту.

Плен

И в память о тех переправах не застряло ничего. Потом вскоре мой дружок покинул меня. Устроились мы в одной из деревушек на ночлег, я в одной хате, он в другой. Утром, пока меня покормили завтраком, да пока то, да сё. Одним словом, я вышел поздней, чем он. Захожу в хату, где ночевал дружок, а мне говорят, он ушёл с другими двумя солдатами. Так я больше его не встречал. Долгое время продвигался совершенно один. Бывало, по несколько суток не перебросившись словом ни с кем совершенно. Во многих населённых пунктах были немногочисленные немецкие гарнизоны, так, что их приходилось обходить полями, или лесами, где как. В одном населённом пункте я наткнулся на крытую автомашину ГАЗ, загружённую бумагами и картами. В ней я провёл несколько часов, рылся в картах. Но составить общий маршрут из нескольких листов военных топографических карт мне не удалось. Но я нашёл один лист, очень мне сыгравший полезную роль. Для чего он предназначался, я могу только предполагать.

Очевидно, для авиаторов. Масштаб не помню, но примерно километров двадцать-тридцать в одном сантиметре карты. Нанесены на ней крупные города и населённые пункты районного значения. Дороги, реки и речушки, выделены лесные массивы, болота. Сетка нанесена широкими бледнорозовыми, едва заметными линиями. Потом нанесены тонкие чёрные линии, обозначенные силуэтами самолётов. Видимо, маршрутные линии. Начиналась она где-то с Украины, и кончалась где-то близ Урала. Я выбрал себе маршрут туда, где не было ни дорог, ни населённых пунктов. Короче, стремился в пустоту. О немцах собирал сведения у местного населения, и у тех, кого встречал на своём пути.

После Киевской области проходил по Полтавской и Сумской. Проходил около городов Лубны, Ромодан, Годяч, Зеньков. Намеревался пройти между Ахтыркой и Тростенцом. Да где-то или сбился с маршрута, или ещё как, трудно сказать, ведь компаса у меня не было. Погода стояла облачная, хмурая, дождливая. Ориентироваться было трудно, сложно. Только подошёл я лесной дорогой близко к городу Тростенцу. Километрах в полуторах или в двух, встретил двоих пожилых мужчин с окрестных деревень видимо. Я спрашивал у них, кто есть в городе? Немцы, или наши? «Нэма никого. Наши ушли, як два дни, а немцев ще не бачили». Тут я совершил роковую ошибку, не проверил этих сведений. И пошёл на город. Когда я вышел из лесу на поле, до окраины города было около километра, или метров восемьсот. Движения людей на окраине не было. Совершенно тихая, мирная обстановка. Поле было засажено картошкой.

На дороге, между городом и лесом было брошено несколько наших «Захаров» с боеприпасами, или они были неисправны, или застряли в грязи. Я не обратил внимания. Прошёл я около половины расстояния от леса до окраины, как заметил вдали по улице движение вооружённых людей. Не одного, двух человек, а десятка два-три. В этот миг моё сердечко куда-то быстро опустилось, ноги с трудом слушались. Я почувствовал, что дело моё плохо. Мысли работали с быстротой молнии. Что делать? Где выход из этого дурацкого положения? Но на моё счастье метрах в трёхстах от окраины оказался отворот. От большой дороги шла еле заметная, малоезженая дорога в лес, или вела куда-то в деревушку, мне не ведомо. Только я ей воспользовался, как утопающий за соломинку.

Повернул я на неё, на мой взгляд, внешне я не проявил ни замешательства, ни других каких признаков неуверенности. Сделал я шагов десятка два, меня окликнули: «Русь, кома я». Я продолжал шагать, не обращая внимания на окрик, как бы меня это не касается. Последовал новый окрик. Я остановился. Среди картофельного поля стоял немецкий ефрейтор. Жестом руки подозвал меня к себе. Расстояние между мной и им было метров 150. У меня в пазухе лежал пистолет ТТ. Подойти с ним, это бы тут же получить пулю в черепок. Надо расстаться с ним, во что бы то ни стало. Действовать руками на виду у фрица невозможно. Я убрал живот, стал шагать на пятки, как на деревянных ногах. Пистолет поехал вниз, через несколько шагов выпал и остался лежать в картошке. Ефрейтор был не один, как я и предполагал, с ним рядом лежали два солдата за пулемётом. Повернуть назад, броситься наутёк, было невозможно: из-под пулемёта, не уйдёшь! Я это чувствовал всем своим существом. При обыске у меня забрали деньги, маленький блокнотик, ручку-вставку, перочинный нож. А вот карта сохранилась.

Я был одет в гражданские шмотки, поверх военного костюма хлопчатобумажной ткани. На синие диагоналевые брюки были одеты серые гражданские штаны с заплатками. Поверх гимнастёрки синяя, в белую полоску, гражданская рубаха. Потом коричневый грязный, с тракториста, пиджак, сверху дамского покроя, с пионерского сукна, полупальтишко, левый карман которого из грубого крапивного мешка, держался за пальтишко только в верхних углах. Верхняя ткань была порвана и болталась углом, так что карман всегда вылазил поверх его. Карман болтался, вроде сумки, как бы сам по себе, а не принадлежал этому пальтишку. Здесь, в этом кармане и уцелела моя карта. На голове была кепи с большим козырьком, представляла из себя небольшой аэродром, с покатом вперёд. На ногах же были остатки кирзовых сапог. Голенища да каблуки были ещё тут, а вот подошвы и передки больше половины растеряны по дорогам.

После обыска меня повели в город, но прежде завернули к одной из брошенных машин. Там нашли банку из оцинкованной жести с автолом литров на тридцать объёмом. Вот эту банку приказали мне тащить. Я превратился в рабочий скот. Тащил я её более километра. Привели меня в ограду одного из городских домов. В доме располагался штаб какой-то из немецких частей. Во двор меня привели шестым, таких же, как я. Да потом привели ещё двоих. Через некоторое время стали нас по одному водить в штаб, на допрос. Допрос вели два длинных, тонких офицера. Оба рослые, по 165–170 сантиметров. Был и переводчик, тоже в офицерской форме, ростом не высок, рост 115–120 сантиметров. Говорит на чистейшем русском языке. Я по дороге изобразил моего товарища, с которым недавно расстались: «А какой части? – Не знаю». «Кто командир? – Не знаю». «Давно ли в армии? – Да как война началась». «Образование? – Ходил, говорю, в школу, да мало». Очевидно, мне поверили и быстро освободили от допроса, и больше не тревожили. Двоих после допроса куда-то увели, мы их больше не видели. Вечером привезли откуда-то картошку.

Посадили нас в маленькой комнатушке одного из домов, по соседству со штабом, дали ножи и заставили чистить картошку. Чистили и резали кубиками, примерно одного кубического сантиметра в объёме. Нужно начистить брезентовую кадушку объёмом ведер на десять. Чистили часов до трёх ночи. Немцы, солдаты, в этом же доме, в большой комнате за столом, играли то в домино, то в карты. Я же всё время поглядывал на них. За весь вечер ни у одного солдата я не уловил ни одного осмысленного взгляда.

Взгляд наших двух-, трёхлетних детей может сказать, если за ними внимательно понаблюдать, очень о многом. Эти же – совершенно бессмысленные болваны. Сидят, крутят головами, смеются, или ещё что делают. А взгляд блуждающий, безотчётный. Жутко смотреть.

Наутро, часов в восемь, немцев всех построили на улицах по подразделениям. Видимо готовили задачу на день. Потом под звуки марша тронулись по городу стройно, чётко. Когда же вышли за город, разбрелись, как стадо баранов. По дороге не шли, шли гуськом, по обочинам дороги. День выдался без дождя. Нам опять нашли работу: поручили вести в поводу вьючных лошадей. На вьюках были патроны и мины. Обозов с ними очень немного. Артиллерии при них не было совсем. Машин при этой части не двигалось ни одной. Видимо всё тяжёлое, плохо проходимое двигалось где-то по другим дорогам. К вечеру достигли Борисовки. Не знаю, город это, или село, но довольно большой населённый пункт. Нас опять в ограде штаба заставили резать телёнка, лет полутора. Мы его зарезали, разделали.

Немножко украли не мяса, а потрохов, внутренностей. Завернули в шкуру сердце, печень, почки. Когда нас повели в маленькую хатёнку, через улицу, чистить картошку, мы эту шкуру с содержимым прихватили с собой, немцы проглядели. А переводчик, что всё время тёрся около нас, не видел. Переводчик этот – инженер с Днепропетровских заводов, продажная шкура. Ночью, всю ночь варили то, что уволокли, да добавили картошки. А хлебушка не было. Когда мы поели это варево, то вскоре нас так пронесло, что лучше бы и не ели. Немцы же нам не давали ничего, ни ложки, ни крошки, за все трое суток, что я у них был в гостях. В Борисовке мы квартировали в центре посёлка. Во всех направлениях от нас слышались окрики часовых, или патрулей, так, что о побеге можно было только мечтать. Несмотря на то, что ночи были настолько темны, что чувствовали себя, как на дне колодца. На следующий день опять марш до деревни Орловка. Это деревня не очень большая, очевидно нам потому не нашлось жилой хаты.