скачать книгу бесплатно
Она жила вместе с ним и его родителями. Он почти никогда не видел, чтобы она улыбалась. Редко она выходила из своей комнаты, потому что была стара и уже больна. Когда была хорошая погода, Ганс играл на улице, он видел, как она смотрит в открытое окно. На него и на жителей деревни. Часто погруженная в свои мысли.
Был летний день, когда мама подошла к Гансу и сказала, что прабабушка умерла. Мама попросила не заходить в комнату усопшей.
Но Ганс не удержался и все-таки зашел. Он увидел ее лицо, когда-то угрюмое и сосредоточенное, оно превратилось в застывшую маску.
Страшную, безобразную маску, за которой не было ничего.
Страшную своей пустотой. Отсутствием души, что покинула тело и исказила и при жизни безрадостное лицо еще больше.
Ганс выбежал из комнаты, из дома и побежал в лес. Лес принял его к себе. Был закат июльского Солнца. До самого вечера Ганс не возвращался домой.
Прабабушку похоронили. Осенью того же года старшая сестра Ганса вышла замуж, а он сам влюбился в девушку из соседней деревни. Они встречались и проводили много времени вдвоем. Время шло…
Ганс стал уже юношей. Марта, так звали ту, в которую он был влюблен, тоже стала более взрослой. И однажды они договорились о встрече наедине.
Была майская ночь.
В свете полной луны он целует ее, гладит ее кудрявые волосы. Марта снимает с себя платье. И при свете луны видно ее обнаженное тело. Видны огромные красные родимые пятна, покрывающие ее тело от груди до низа живота.
Он внезапно отстраняется от нее, а она начинает смеяться над ним:
– Что? Не нравлюсь я тебе?!
Ее смех резок и пронзителен. Она безобразна.
Ее красота уродлива и жестока, и он бежит домой.
Дома все спят, но, несмотря на его усилия пройти в дом незамеченным, мама просыпается. Со свечой в руке, в белой сорочке, едва скрывающей ее обнаженное тело, она подходит к нему. Видит его слезы и наклонятся, чтобы утешить его.
– Мама, – плачет он, – я люблю тебя, мама. – Я хочу быть с тобой… Она отстраняется.
– Но мы не можем быть вместе. Таков закон.
– Закон? – рыдает он. – Красота уродлива и жестока, а закон жесток еще больше, останься со мной, прошу тебя.
В комнате гаснет свеча.
IV. В НЮРНБЕРГЕ (1480—1540)
В городе Нюрнберге жил мальчик.
Ганс, сын Ансельма, того, кто был «простым человеком» до того, как был принят в сан священства.
Ансельм хотел, чтобы и Ганс стал пастором.
Но мальчику это не очень нравилось. Ему нравились веселые игры. А – позже красивые девушки, особенно одна из них, с которой он встречался.
– Бригитта, – говорил он ей, – хочешь стать моей невестой?
А она смеялась и кружилась вокруг него.
И юный Ганс сплетал венок из цветов для Бригитты.
– Хочешь стать пастором? – Смеясь, спрашивала она. – Или нет, о нет, святым, как святой Зебальд? А может быть ты когда-нибудь уйдешь в лес и встретишь его? И лукаво смотрела на Ганса, а потом крепко целовала его в губы.
– Неужели ты хочешь стать пастором? – смеялась она. – А как же я? А мои подруги?.. Хочешь, я познакомлю тебя с ними?
И познакомила. Они весело проводили время, а отец Ганса, узнав о разгульной жизни сына, выгнал его из дома.
Ганс не знал, что ему делать, как дальше жить. И пошел в лес, где когда-то отшельником жил святой Зебальд.
Багряное пламя листьев, горящих в октябре, уже почти отпылало и Солнце озаряло их огненной короной – невидимые кроны древних и царственных деревьев в глубине леса. Багряные краски, которыми пишут мучеников, царили в лесу, где когда-то жил святой. И не с кем было поговорить. И не у кого было спросить совета.
Никого не было рядом.
И святой Зебальд, живший некогда здесь, не явился к нему.
Все еще можно было вернуться домой. И выпросить, вымолить прощение у отца. Пока не поздно. Вернуться домой.
Или пойти вслед за той, которую Ганс полюбил. Что ему было делать. Удивительная тишина в глубине леса.
Долго был Ганс в лесу. И вечер уже нисходил на землю. А Ганс так и не знал, как ему поступить.
Он думал о Бригитте. И принял решение пойти к ней. Дома больше не было, и притон, в котором жила та, которую он любил, стал его домом.
Он зарабатывал себе на жизнь тем, что защищал женщин в «веселом доме» от побоев гостей, но время шло, он старел, а наслаждения уже не казались столь прекрасными, как и лица постаревших подруг, утративших красоту молодости.
Однажды к ним зашел странно одетый господин. С шутовским резным жезлом, на котором был изображен смеющийся лик, в одежде шута. С всклокоченными рыжими волосами и вытянутым подбородком.
– Налейте мне вина, – сказал он и его просьбу исполнили.
Внимательно осмотрев присутствующих, он сел в углу комнаты и сказал:
– О, позвольте мне рассказать Вам маленькую историю…
И не дожидаясь ответа, начал:
– Жил-был юноша, влюбленный в прекрасную деву. Отец юноши был пастором и хотел, чтобы и его сын тоже стал пастором. Но юноша этого не хотел.
Он искал любви той, которую желал. И она дарила ему свою любовь.
А потом увела его в дом разврата и спала с ним.
И с другими. Но он любил ее и не мог ее оставить.
И оставался с ней, всегда при ней, как преданный пес, с сердцем, разбитым о камни.
«О, наполни чашу души моей любовью», – говорил он ей.
Шут говорил, кривляясь, и сложа лодочкой ладони в красных перчатках:
И она наполняла, смеясь, а потом уходила к другим.
Внезапно шут встал во весь рост.
– О! Я не просто шут. Я хранитель ключей от ада. От трех пределов его. От огненной, неразделенной любви. Черного одиночества. И серой, волчьей тоски!
– А где ад? – спросил он. – Где, где? – И прижав руку к сердцу, завыл.
– В сердце ад. В сердце.
И сделав паузу, мирным, даже ласковым тоном, он сказал:
– А теперь, прошу вас, приведите мне самую прекрасную даму этого заведения.
– А я Вам не подойду? – смеясь, спросила хозяйка Бригитта.
Думая посмеяться над шутом, она повернулась к нему задом.
Шут медленно подошел к ней и одним рывком сорвал с нее юбку, под которой не был ничего. Оголив голый зад немолодой, когда-то красивой женщины.
Она выгнулась и засмеялась. Ганс увидел, словно впервые, ее лицо, лицо почти старухи. Старухи в объятиях шута, рассказавшего историю, так похожую на историю его жизни.
Ужас от услышанного и увиденного проник в его сердце. Отвращение охватило его душу. И он выбежал на улицу.
Ганс бежал прочь. Прочь от борделя. Прочь от той жизни, которую он прожил.
Он бежал до тех пор, пока не оказался на рыночной площади. Была ярмарка и царило веселье. Нюренбергский мейстерзингер пел балладу. Ганс остановился, чтобы послушать ее и передохнуть.
А мейстерзингер пел:
Может, в прошлом он был совершающим бунт,
Может, в прошлом он звался когда-то Гольдмунд,
Может, в прошлом он воздухом странствий дышал,
И не помнит, как именно, но умирал.
А теперь на ночные глядит облака,
И печаль у него глубока и легка.
За дверями блуждает апрельская ночь,
И поет, вообще не используя нот.
«Die Meistersinger»
У Ганса почему-то мороз пошел по коже от этой песни.
Внезапно ему на плечо легла тяжелая рука.
Ганс повернулся. Перед ним стоял краснощекий мужик.
– Деньги есть? – спросил он Ганса с ухмылкой. – Давай сколько есть.
Ганс не задумываясь ударил его кулаком в довольную, глумливую рожу. Тот отшатнулся. Но к мужику на помощь бежали еще двое.
И Ганс побежал от них прочь.
– Стой! – кричали они.
А Ганс бежал. К мосту через реку, где жил палач.
К мосту палача. К Хенкерштег. Люди боялись палача, а Гансу уже нечего было терять.
Его преследователи отстали от него.
Ганс стоял один на мосту. Рядом с ним находился дом палача и стенная башня. Под мостом несла свои воды река Пегниц в западную часть города.
Солнце уже нисходило за горизонт.
Ганс склонился над водой и в свете заходящего солнца увидел свое отражение. Испещренное морщинами лицо старика.
Броситься вниз, подумал Ганс, в эту быстротекущую реку и прекратить страдания свои. В воде Ганс видел свое отражение.
Река, река, куда впадаешь ты?
Я в городе, но в сердце пустоты.
Нет ничего, что радует меня.
Огонь погас. Нет прежнего огня.
Любовь мертва. И мертвые цветы
Приносит пилигрим на берег тишины.
Как память о былом. И дань, и благодать.
Ни время, ни река не повернутся вспять.
Я благодарен всем. И всех благодарю.
За то, что ненавижу так! За то, что так люблю!
Еще люблю весенние цветы
