скачать книгу бесплатно
– Андрей, но это не точно.
Первым делом Барвиха меня напоила каким-то горьким отваром. И есть не велела. При этом каждые полчаса внимательно меня оглядывала. К вечеру успокоилась.
– Может, обойдется. Шишка знатная только. Память не вернулась?
– Не так, как хотелось бы.
– С речи не сбился. И остальное наладится.
На ужин была окрошка. Мелко рубленная сныть, щавель, толченая крапива, очень много зеленого лука. Причем, крапива самая питательная из них. Зелень заливается белым кислым квасом из хлеба. Ложка растительного масла. И то, как я понял, ради гостя. Все. Соли нет. Зато есть по куску хлеба. Теперь понятно выражение «Ты мой хлеб ешь». Это единственная реально питательная еда. И он вкусный. Очень. Как любой настоящий продукт, его хочется все больше. Барвиха объяснила, что печет без добавки лебеды. Так хоть и накладно, зато потом живот не пучит.
Едим втроем. Сначала помолились на закопченные образа в углу, потом устроились за столом. Ефим дал отмашку. По очереди из большой лохани таскаем деревянными ложками еду. Стараюсь приспособиться. Они серьезны и молчаливы. Я тоже. К концу трапезы начался разговор. Слушаю, вникаю. Николку кормят в другом доме. Пастухи питаются по избам. Каждый день в другой. И так по кругу у всех, кто коров своих сгоняет. Ефим остался с нами. Он родственник Барвихе по ее умершему мужу. Но все же Ефим повелел подпаску завернуть, что для него причитается, в тряпицу и отдельно схоронить. Сухой паек, так сказать.
После ужина вновь помолились. Меня определили спать на лавке вдоль стены.
– Простите, а звать как Вас? – спросил я знахарку.
– Домной крестили.
– Домна, а где здесь полиция? Меня как-то надо определять. На вашем хлебе сидеть стыдно.
– Пока болящий, не стыдно. Коли себя не помнишь, значит, как дитя малое. Не обеднеем на крапиву-то. Хочешь, так можешь Ефиму пойти в помощь, а хочешь – мне.
– Чем?
– По огороду, по дому. Дела найдутся. Ты к крестьянскому труду не привычен. Уж не обессудь, что сможешь, то и делай. Воды наносить, тоже польза.
– А полиция в городе. – Ефим забрал бороду в кулак, – они нас не касаются, мы -их. Так и живем. У нас даже в рекруты с дальних деревень не забривают. Не доезжают. А в усадьбе баре сами решают.
– Поэтому и разбойников развелось, что наказать некому, – хмурюсь я.
– Шалят, стервецы. А у нас брать нечего.
– Почему вся деревня преступники?
– Так там все родственники. Так уж повелось. Лет двести озоруют. Так у всех свое занятие. Кто чем промышляет. Одни деревни пиво ставят и брагу, другие огурцы растят, третьи ложки режут и игрушки всякие, – просветил меня Ефим.
– А что господа?
– У господ своя жизнь, у мира своя. Прикажут рекрута выделить, или деньгу дополнительную собрать, сделают. А в дела мирские они не суются. Оброк им идет, подушное, на барщину отряжают и ладно. А мирским хочь воруй, хочь детей продай, хочь так обойдись, а деньгу сыщи. Не все с таким согласны.
– Тетя Домна, вы меня лечить будете?
– Попробую маленько. Только не здесь. Завтра с огородом управимся и пойдем. Я в лесу живу. Если с Ефимом не останешься, конечно.
– Я лучше с Вами, мне как раз в тихом месте в себя прийти надо и обдумать много чего. Я ягоды собирать умею.
– Там без тебя есть кому, – сощурилась Домна, – девка со мной живет, племянница моя. Сиротой осталась. Ежеля спортишь, не прощу. Так и знай.
– Не испорчу. Если хотите, на чердаке спать буду, или на сеновале.
– Посмотрим. Ее еще забрать надо. Гостюет у кумы. Чует мое сердце, по-быстрей.
– Заберем, – киваю я.
– А вот тебе там делать нечего. Пока никто не видит – все хорошо. А из дворни кто приметит, сразу интерес появится. Ты парень видный, в рекруты самое дело. Заместо своего родственника каждый замену хочет.
– А так разве можно, как барана в стадо? В армию разве не отбирают?
– Если себя не помнишь, не просто можно, а лакомый кусок. От рекрутчины чтобы отбиться и тысячу отдают.
– Можно и за семьсот рублей сговориться, – вставил Ефим.
– Это много?
– Избу маленькую поставить в сто рублей обойдется. А в солдаты отбирать, дело не хитрое. Барину скидывают грамотку, сколько людей предоставить, а он уж миру велит. На сходе решают, от какого двора послать. На двадцать пять лет, считай навсегда. Да еще война с туркой или немцем. Убьют.
– И не бегут?
– Раз мир порешил, значит, как в жертву определил. Себе уже не принадлежит человек, государев теперича, раз забрили. У нас не бегут. А вот народу по лесам всякого скрывается.
– И я теперь буду?
– Недолго проплутаешь. Гадала я на тебя, чтоб знал. А то, думаешь, Ефим тебя со старого колодцу достал от безделья? Третий день там ходил.
– И был тот день – последний, – сказал Ефим, – не нашел бы, больше на ту луговину коров не погнал. Только ума не приложу, как тебя тати туда пихнули? Я следов так и не нашел.
– Так и пихнули, – зыркнула на него Домна, – ты меньше языком чеши. Не просто с тобой, паренек, да только всего не обскажешь.
– В лесу наговоримся. Идти далеко?
– Да поболее двадцати верст. Только завтра еще огород обиходим. Да Николку пошлем сказать, чтоб Аленка сюда приходила. Так что день еще погодим. Рассвет около трех часов. Но Ефим встал еще до свету. Николка уже у ворот. Ему вручили краюху хлеба и отправили за Аленкой. Ефим пошел по деревням собирать стадо. Их тут в прямой видимости я насчитал восемь. И дворов по три десятка. Спать и я не стал, раз все на ногах. Пока солнце не поднялось, прохладно. А главное, паутов нет, которые в поле днем жизни не дают.
Я ношу воду из небольшого пруда на огурцы. Знахарка разряжает свеклу. Но не долго продолжалась наша работа. Прибежал запыхавшийся Николка.
– Тетка Барвиха, – он пытается отдышаться, – беда там.
– Что? – Домна присела на завалинку и опустила руки.
– Аленку пороть будут. Говорят, насмерть уделают. Барин молодой, что неделю как приехал, к себе ее хотел определить. Да только с ней не сладилось. Очень осерчал. Прямо чертом скакал, говорят. Сказали, что Павлушке конюху вручил серебряный рублевик и велел засечь.
Домна встала, обвела невидящим взглядом все вокруг. И вдруг поклонилась в пояс.
– Не судите люди добрые. Пойду, сама с ней лягу. Глаза лиходеям выцарапаю, там и кончину приму. И ты, Андрейка, прости. Не думала, что так выйдет. Да видно, не судьба.
– Так, отставить, – решил я взять ситуацию под контроль, – Николай, еще раз и с подробностями. Я понял, что Алена не пошла на контакт с местным мажором. И он ее решил запороть.
– Он не майор. Есть у нас майор барин. В Авдеевке. Авдеев он и есть.
– Сколько до усадьбы?
– Версты три будет.
– Это около четырех километров. За час дойдем. Когда бить будут?
– Как всегда, после обеда. Как старый барин отобедать изволит, тотчас спит часа полтора. Потом кофий пьют. А после на конюшне кому назначено, при нем и дают.
– Зрелища, значит. Можешь деда подменить на время?
– Хоть на весь день. Меня коровы слушаются, я бойкий. Куда велю, туда и идут.
– Народу много при казни?
– Так вся дворня, почитай.
– Дуй к деду. Домна, есть оружие?
– Вилы только. И коса. Ты что удумал?
– Чего спрашиваешь. Уже поняла. Ты же на меня гадала не просто так. Ты для своей Алены гадала. Видно, в точку попала. Раз меня отыскали. Вилы не пригодятся. Нож есть?
Вот люди, которые меня спасли, накормили последним, обустроить пытаются. У них беда. Гори оно все синим пламенем. С возрастом понимаешь, что действовать надо сразу и по полной программе, потом не будет возможности переделывать. Плохо, что я еще в себя не пришел. Но лучшая борьба с шоком и переживаниями – рисковое мужское дело. Медвежье мясо. По ходу и разберусь, кто я, и что здесь делаю.
– Есть. И топор есть.
– Не. Нужен шест с мой рост. И кистень бы. Мне еще закрыться, чтоб лицо не видно было.
– Кистень у деда надо спрашивать. А почему только лицо закрывать?
– На внедрение пойдем, тетя Домна. Для этого нужен план этого самого внедрения и легенда.
– Ой, лихое дело задумал. Сгинешь со мной вместе. Сгубила я душеньку твою горемычную.
– Прекратить русские народные страдания! Сначала легенда. Нищим меня сможешь обрядить?
– Калекой? Смогу. Только они с двумя палками ходят и короткими. Это ежели спину скрутило, так сподручнее.
– Скрутило, мама не горюй. Хорошо, одна короткая будет, другая длинная.
– Значится, еще и поперек повело, – стала вникать Барвиха, – а лицо закроем. Скажешь, потому что болезнь страшная. Если кто увидит, дескать, и на него перейдет. Так сам дохтур в городе сказал и велел прикрываться.
– Вот, у тебя прямо талант, а то жалеешь о том, чего еще не было. Нож давай. И веревку.
Нож я наточил о камень, чистить его времени нет. Веревкой прикрутил к палке от ухвата накрепко. Сверху повязали на нож рогожу. Домна сунула туда пук сухой полыни.
– Скажешь, что трава нечистого отгоняет и тебе лечение творит.
– Это еще и с оттенком юродства получится. Теперь рисуй план.
– Чавой-то?
На утоптанной земле возле дома знахарка после объяснений довольно толково изобразила расположение конюшни, амбаров, усадьбы и обычное место экзекуции. Я наметил пути отходов и подходов. Все равно получалось не очень. Догонят однозначно.
Пока собирались, подоспел Ефим, да не пешком – на телеге с лошадью.
– Вот, у кума разжился.
– Заложит твой кум всю мафию.
– Не должен. Его самого в прошлый раз секли так, что на соломе отлеживался неделю. Злой он сильно на барев.
– Что про них знаешь? Особенно про младшего.
– Да что знать? Барин как барин. А младший от француза приехал недавно, учился там что ли. Велит себя Антуаном называть. Чудной весь. Одно слово, барин.
– Антуаном, говоришь?
– Ага. А сам Анатолий.
Читал я про одного революционера французской революции. Тоже Антуан был. Когда одна девушка ему посмела отказать, то он приказал ее казнить, а из ее кожи сшить жилет, который и носил, пока самого не казнили. Под него гаденыш делается? Революция сравнительно недавно была.
– Смотри, подъезжаешь за амбары, оставляешь подводу и уходишь.
– Ага. Скажу, что хочу просить у барина изволения на куль овса в долг на пропитание, – вникает он.
– Потом в случае чего, говоришь, что угнали лошадь и ты не причем. Понял? Больше там не показываешься, а вертишься на виду.
– А я? – смотрит на меня знахарка.
– Ты подходишь к телеге и ждешь. Но так, чтоб подозрения не вызывать. В любом случае, если рядом оказывается твоя сирота, уезжаешь во всю прыть, поняла? Если я задержался, то выберусь сам. Одному проще. Скажешь, как дойти, доберусь. Не впервой.
– Только еще лошадь отдать надо втихаря.
– Николка отдаст.
– Дед Ефим, если все получится, нам обратной дороги нет. Будешь резидентом и связным одновременно.
– Ежеля растолкуешь, кто это да что, может и буду.
– Слушаешь, кто что говорит, все запоминаешь и нам передаешь. Где заимка, знаешь?
– Знаю.
– Ты – наши глаза и уши здесь. И сильно сокрушайся, что лошадь подпортили. И телегу.
Через час мы двинулись в путь. Не доезжая версту, мы с Домной пошли самостоятельно разными путями. На мне длинная серая рубаха, скорее, рубище с прорехами. Под ней на веревке дедов нож, хорошо наточенный. Штаны те же. И босиком. Только ноги в грязи измазал, чтоб нежных пяток не видали. Через плечо сума на веревке. В левой руке короткая палка, в правой длинная с кулем на конце. Голова и лицо по глаза перевязано черным платом. И сверху шапка треух с торчащими клочьями. Я припадаю на левый бок и хыкаю.
Поспели мы вовремя. Толпа смотрит с сожалением на первого страдальца, тощего мужичка с торчащей бороденкой. Здоровый детина в синей рубахе с черной бородой и кудрявой головой не спеша вытягивает большой плетью по иссеченной спине. Часть народа опустила головы, родственники, наверное. Другая часть особняком стоит, подбоченясь и взирая нахально. Очевидно, дворня.
