Эффект Манделы

Avelin Duval

Эффект Манделы

Глава 1

Беатрис.

Когда хочешь выжить, ты не гнушаешься пойти по самой кривой и грязной дорожке. Твоя жизнь в приоритете, остальное неважно.

Неважно.

Неважно.

Я повторяю про себя это слово, как мантру. Неважно, что я стою посреди парковки в одном мокром полотенце. Неважно, что холодный осенний вечер кусает голую кожу милиардами мурашек. Важно лишь то, что если я не найду где укрыться, то меня поймают, а если меня поймают, то кожу будет кусать уже не промозглый ветер, а острое лезвие. На снисхождение в виде пули в голове рассчитывать не приходится. Не после моей последней выходки.

Взляд отчаянно цепляется за ряд машин. Какая из них может быть не заперта? Это мотель на отшибе маленького городка, насколько мне известно трезвых людей здесь не бывает. Возможно виной тому захудалый бар, находящийся через дорогу. В любом случае, думать, а тем более выбирать у меня времени нет – пожарная лестица, с которой я скатилась минутами ранее не расчитав скорости, загрохотала от тяжелых шагов.

Я ломанулась к ближайшей машине, аккуратно дернула ручку двери, молясь про себя и святым и тем кто остался под их тенью, чтобы та поддалась мне. И впервые за долгие годы они, кажется, меня услышали. Дверца с тихим скрипом отварилась и следом с таким же тихим заунывным звуком закрылась за мной. Я спряталась на половицах заднего сидения, прижав голые колени к дрожащей груди. Это не страх – пыталась убедить себя я. Мне просто холодно.

В копчик упирались пустые банки из под пива и энергетиков. Я старалась не двигаться, чтобы они не издавали лишнего шума, а шаги тем временем приближались к моему укрытию. Парковка плохо освещалась, единственный фонарный столб стоял поодаль и почти не касался своим тусклым светом той части, где находилась я. Если кто-то заглянет в пыльное стекло автомобиля, то ничего толком и не увидит, но если этот кто-то откроет дверь, то бежать уже будет некуда.

В прошлый раз мне рассекли лоб. В этот раз скорее всего вскроют голову.

Я сидела в полной тишине, перебирая все способы возможной кончины: расчленят, вырвут язык, сожгут прямо в машине, среди барахла и пустых жестянок. На секунду мне померещился запах дыма, дышать стало тяжело, но я боялась громким вздохом выдать своё местоположение. Пришлось прижать сжатый кулак к обескровленным губам, прикусив бледные костяшки пальцев.

– Эта сука должна быть здесь, – голос говорившего сорвался на прокуренный хрип.

Слишком близко.

Душа зыбко задражала, перебираясь от сердца к босым пяткам.

– В комнате нет никаких вещей, возможно, она сбежала до нашего прихода.

– Консьерж не видел, чтобы она покидала мотель.

Их было двое. Слишком близко. Один из них наклонился к окну и его тень упала на сидение пердо мной. Почудились пятна крови на жакардовой обивке, но то, наверное, были пятна от газировки или неудачно пролитого соуса, не больше. В стрессовой ситуации мозг умел красочно дописывать несуществующие картины.

– Считай до десяти, когда думаешь, что всё катится к чертям. – мягкий, бархатный голос сестры ударил в виски, будто она тут, рядом. Сидит на другой половице, прячась вместе со мной от забвения Смерти.

Раз.

Два.

Три.

Мне понадобилось повторить счет несколько десятков раз, прежде чем измученный рассудок решил внезапно отключиться под воздействием стресса. Сколько я не спала? Два дня? Три? Кажется перебивалась тремя часами в сутки, если не меньше.

«Проснись… проснись… проснись… немедленно открой глаза, Трис!!!» – еще один знакомый голос. Надломленный от подступающих слез. Голос, который всегда приходит только в кошмарах.

Хлопнули дверцы соседнего автомобиля. Я вздрогнула, распахнув свинцовые веки.

Темно. Всё еще темно. Сколько прошло времени?

Я подняла запястье, опоясывающееся тонким кожаным ремешком с механическими часами. Единственное с чем бы я не рассталась, даже под угрозой смерти. Стрелки дрогнули и сдвинулись с места. Время 02:47. Из мотеля я сбежала где-то в полночь. И раз я до сих пор жива, значит мои преследователи не додумались раскурочить машины на парковке.

Облегчение прокатилось по телу волной дискомфорта – все конечности жутко затекли. Полотенце сползло и валялось рядом серой массой, но нагота меня мало волновала. Я подползла к окну, чтобы убедиться, что рядом никого нет.

Издалека доносился неестественный громкий хохот двух женщин, которые, видимо, приехали в стареньком фургончике вместе с тучным мужчиной. Его лысина блестела даже с такого расстояния.

В любом случае, ни эти женщины, ни этот мужчина и тем более ни его лысина не представляли для меня никакой опасности.

Они были Неважны.

Мне захотелось рассмеяться, но с губ сорвался лишь усталый вздох. Я позволила себе пересесть на сидение и вытянуть вдоль него затекшие ноги. Неприятное покалывание поднялось вдоль позвоночника. Мои вещи остались в баке с грязным бельем в коридоре мотеля. Я успела закинуть их туда, прежде чем вылезти в окно на пожарную лестницу.

Если бы эти кретины не перепутали комнаты и не навели шуму, то, возможно, я бы всё еще сидела в душевой.

Мёртвая.

Белый кафель и красная кровь. Красное на белом. Красное на белом. Красное на белом.

Я зажмурилась в попытке отогнать непрошеные воспоминания. Прошел почти год, надо жить дальше. Легче сказать, чем сделать, тем более когда эта самая жизнь висит на волоске.

Красное на белом.

Мои колени стерты в кровь. Пропустила последнюю ступеньку, приземлилась прямо на щебень асфальта. Но тогда у меня не было времени думать о боли, которая настигла меня сейчас. На алебастровой коже кровавые ссадины казались уместными, будто неумелый художник мазнул краской по девственно-чистому холсту.

Красное на белом.

Я выдохнула. Надо найти чем отвлечься и чем прикрыть наготу. Вряд ли хозяин авто обрадуется, обнаружив на заднем сидении голую, потрепанную незнакомку.

Вряд ли обрадуюсь я, если кто-то застанет меня в таком виде.

Пошарив немного рукой в темноте салона, я наткнулась на дорожную сумку. Мало того, что оставил машину открытой, так она еще забита под завязку личными вещами и мусором.

Возможно, здесь просто нет ничего ценного.

Из вороха сбитой в кучу одежды я выудила безразмерную рубашку, на ней и решила остановить поиски, пока не наткнулась на грязное белье. Застегнулась на все пуговицы и перелезла на водительское сидение, где обнаружила сложенную несколько раз карту, разорванный блокнот и разбитые бутылки, от которых тянулся едкий запах спиртного. Теперь всё ясно, владелец просто был в невменяемом состоянии, чтобы подумать о безопасности своего имущества.

– Беатрис, любопытство губит людей, – полушепотом повторила фразу матери и на секунду мне показалось, что в водительском зеркале мелькнули ее глаза. Нет, то были мои. Маленькая деталь во внешности, которую я от нее унаследовала. Два мутных зеленых стеклышка с янтарным ободком вокруг зрачков. Мягкие карамельные кудри достались моим сестрам, в то время как мои волосы отдавали медным оттенком. Мои и Ванессы. Ее волосы почти что пылали огнем.

Во время своего побега я успела обкорнать по плечи когда-то длинные локоны и выкрасить их в насыщенно-черный цвет, и теперь меня мало что объединяло со старым образом. Я даже проколола губу, чтобы слегка изменить аккуратный контур, напоминавший мне Лукрецию, среднюю из сестер.

Я поджала губы, схватившись за блокнот, как за спасительный круг:

– Меня зовут Дэвид Аберкромби, мне 31 год и я страдаю провалами в памяти. Каждый прожитый день стирается начисто, – я читала вслух, приняв какую-то немыслимую позу на сидении. Тишина угнетала. Пришлось прищуриться до рези в глазах, чтобы разобрать текст. Дальше шла полная каша, видимо, уже изрядно пьяного Дэвида. – Путь до дома в горах… тишина… безлюдье… Дэвид Аберкромби… Дэвид Аберкромби… Дэвид Аберкромби.

Бессмыслица.

Его имя повторялось десятки, сотни раз. Я будто вчитывалась в записки безумца. Блокнот пах свежей проклейкой, спиртным и табаком. Мне стоило уйти прямо сейчас. Только чокнутых не хватало в моей веселой жизни.

Но что-то прибило меня к месту. Не давало ни вдохнуть, ни двинуться.

«Домик в горах… безлюдье…» – старомодное слово, но такое цепляющее.

Желанное.

Голова работала слишком быстро – тело не успевало за потоком мыслей. Я кинула блокнот обратно к осколкам и принялась искать телефон или фонарик в бордачке и на панели. Он по любому что-то да оставил. И да, бинго! Заблокированный телефон валялся на панели. Неважно, что находилось внутри, мне просто необходимо было подсветить себе пространство.

Тусклый свет разлился по салону.

Прекрасно.

Точнее ужасно, учитывая в каком состоянии находился автомобиль изнутри. Затушенные окурки на половицах, россыпь пепла, пустые банки и бутылки, компакт-диски, – серьезно, кто сейчас пользуется этим старьем? – и, что больше всего меня поразило – виниловые пластинки, единственные аккуратно уложенные в коробке за передним пассажирским сидением.

Проигрыватель я не нашла, так же, как и других записей. Ни блокнотов, ни папок с исписанными бумагами. Ничего.

Я перелезала бесчисленное количество раз с переднего на задние сидения и обратно, создавая еще больше хаоса вокруг себя. Пару раз порезалась, пару раз ударилась, но всё впустую.

На часах 3:30 ровно. У меня осталось мало времени, чтобы решиться на самый отчаянный и необдуманный шаг.

Вдох-выдох. Информации в разорванном блокноте катастрофически мало. Он явно новый, значит где-то должны быть старые записи.

Думай, Беатрис, думай.

Я снова на водительском кресле, небольшом островке чистоты, снова разговариваю сама собой. Механизм в голове крутил шестеренки с большой скоростью, грозясь сломать меня в любую минуту. Я опустила взор, готовая сдаться.

– Дэвид Аберкромби, – бездумно повторяла. Снова и снова, будто вернувшись к чтению его дневника. Взгляд зацепился за сверкающий осколок у педали газа. Не знаю зачем, но я извернулась змеей, наклонившись, чтобы поднять его.

Где водители чаще всего прячут вещи? В обивке сидений? Потрошить их у меня нет сил.

Где…

Под сидением? Рука нырнула в узкое пространство. Пусто. Но я решила попытать удачу еще раз и, прижав ладонь вплотную ко дну, провела ею по всему периметру, пока не уткнулась в какой-то странный бугор. Вцепилась в него и дернула, что есть силы, забыв про аккуратность. Послышался звук рвущегося скотча. Неужели кто-то свыше сжалился надо мной?

Знала бы, что от них порой перепадает милость, может бы охотнее ходила в церковь.

Я подсветила чужим телефоном свою находку. Кожаный переплет потрескался от времени и количества листов, которые он, судя по всему, долгие годы сохранял в себе, дожидаясь, когда про него вспомнят. Листы пожелтели, но сохранили текст. Дрожащими пальцами я перелистнула к самому началу. Не надо сравнивать почерк, чтобы знать, что текст писал один и тот же человек.

На колени из блокнота выпал маленький квадратик глянцевой бумаги. Фотография.

Я поднесла ее ближе к лицу. В желтом свете смартфона на меня смотрел совсем молодой парень в военной парадной форме. Широкая ослепительная улыбка, очаровательные ямочки на щеках и бездонные кристально-чистые океаны вместо глаз. Я перевернула фотографию, но не было там ни пометки, ни даты, ни имени.

Может это и не Дэвид. Может его брат или друг. Я вернула фото обратно в блокнот, пролистала его на случай, если между страниц завалялось еще одна, но нет. Это была первая и, видимо, последняя фотография.

– Меня зовут Дэвид Аберкромби, мне 26 лет, – моя рука, сжимающая край листа, дрогнула. Сейчас ему 31. Почему-то мне сделалось дурно только от мысли, что человек уже пятый год проживает в неведении каждый божий день. Стоило ли мне завидовать или сочувствовать? – Морпех, – слово зачеркнуто двумя резкими штрихами, – Бывший морпех. Ранен при исполнении, наблюдаются временные провалы в памяти. Врачи говорят, что это скоро пройдет, но чтобы не теряться в пространстве и времени, лучше вести записи. У меня большая семья, два младших брата, отец, мать и древняя реликвия (прости, бабуль, я люблю тебя).

Работаю тренером в вечерней школе единоборств. Люблю фисташковое мороженое, хорошо прожаренное мясо и черный цвет. Обожаю Люсиль. Мы должны пожениться в конец этого года, – я поднялась взглядом вверх, заметив в правом углу дату: 02.05.2019. Судя по всему, свадьба не состоялась. Либо же, в конце концов всё дошло до развода. Ведь не станет человек, находящийся в счастливом браке, доводить автомобиль до такого плачевного состояния, спать в придорожных мотелях и напиваться до полной кондиции.

Я захлопнула блокнот, втиснув между страниц телефон. План составился сам по себе. И первый пункт гласил: «забрать свои вещи», что я и сделала, проскользнув внутрь на носочках по пожарной лестнице. Рискованно, но деваться некуда. Мотель спал. Тут буквально воцарилось безмолвие, от которого закладывали уши, а звуки из бара не долетали, словно земля вокруг находилась под неким куполом. Я боялась наступить на скрипучие половицы, издать лишний шум, чтобы не потревожить это гиблое место.

Сумка с вещами лежала там, где я ее и оставила. Я засунула внутрь свои находки и, заметив рядом тележку уборщицы, схватила пару тряпок, мусорный мешок и моющие средства, а после, всё так же крадучись, вернулась к машине. Второй пункт: «подготовить всё к спектаклю».

Время почти четыре утра.

Превозмогая усталость, я как можно незаметнее и быстрее принялась складывать хлам из салона пикапа в черный мешок, при этом чувствуя себя самой мерзкой преступницей.

Я собиралась украсть чужую жизнь. Присвоить человека, которого даже не знала.

Мне понадобилось полчаса, чтобы вычистить от грязи автомобиль. Не тронутыми остались лишь пластинки и компакт-диски с музыкой. Я терла, скребла и вымывала салон так тщательно, будто пыталась избавиться от улик. От подтверждения своего обмана. Пальцы покраснели, но я не думала о дискомфорте. Мне надо было успеть.

Весь мусор я с горем пополам дотащила до контейнеров в конце парковки. Мне повезло, что за всё это время не показалось ни единой души.

– Боже, я снова начну носить крестик, обещаю, – усмехнулась запихивая блокнот в кожаном переплете на самое дно своего рюкзака, и, предварительно выключив телефон Дэвида, засунула его под заднее сидение. Я успела прочитать еще немного. Он родом из Бостона, братьев зовут Колин и Мэттью, отец Габриэль, а мать Линнет. Терпеть не может морепродукты, поскольку у него на них аллергия, и, по той же причине, кошек. В детстве был привязан к своему питомцу Дигги. Глупый пес с полной дезориентацией.

Блокнот найденный среди пустых бутылок я обновила: вырвала аккуратно грязные листы и заполнила чистые новыми записями. И как бы невзначай закинула на панель вместе с картой, будто так и должно быть, будто он сам по неосторожности там их и оставил.

– Любит фисташковое мороженое, черный цвет, – отмывая коврики от пепла, я прокручивала в голове и на кончике языка всё, что сумела выяснить. Когда закончила, выбросила остатки моющего в тот же контейнер и, сверившись со временем на часах – 5:40, – поспешила на поиски мужчины.

План не идеален, даже скорее провален, если смотреть правде в глаза, но я этого никогда не делала и начинать не собиралась.

Идти напрямую к консьержу самая гиблая из гиблых идей. Ему могли оставить номер для связи на случай, если я вернусь. Рисковать не стоило, поэтому я осторожно выглянула из-за угла, проверяя на месте ли он. Нет, пространство за стеклянной перегородкой пустовало. Неудивительно, когда я заселялась его тоже не было на месте, пришлось регистрироваться с помощью уборщицы, которая здесь, судя по ее максимально суровому лицу, занимала высшую ступень иерархии. Но ее тоже не было, поэтому я дернула ручку двери, не боясь быть пойманной.

Журнал посещений в раскрытом виде лежал на столе. Я думала о том, что Дэвид мог заселиться не под своим именем, как это сделала я, но ткнув пару раз пальцем по списку нашла его исковерканное «Давид Аберкиб». Без сомнений это он. Комната 212.

Ничего удивительного, что дверь оказалась незаперта. Кажется, этот человек вместе с памятью потерял и чувство страха.

Я скользнула тенью во мрак комнаты. Всё еще практически голая, босая, абсолютно беззащитная. Если так подумать, мы с этим человеком вполне подходили друг другу.

Отбитые.

В комнате пахло перегаром. Окна закрыты и плотно зашторены, темно как в склепе, хоть глаз выколи. Я ткнулась ладонью в стенку, чтобы прижавшись к ней пройти чуть дальше прихожей, не навернувшись по пути. Мой ориентир – полоска лунного света, выглядывающая из под ткани.

До слуха долетело прерывистое дыхание. Он спал. Спал и видел тревожные сны. Я знаю, слышала, как точно так же задыхалась Ванесса в ночь перед своей свадьбой.

Я распахнула окно настежь. Внутрь тотчас ворвался холодный воздух, который успел меня облюбовать, пока я чистила внутренности пикапа. А я ведь и не заметила, как замерзла.

Надеясь, что моя прихоть его не разбудила, я развернулась в сторону кровати. Скрипнул матрас и моё сердце ухнуло вниз, обратно к парковке.

Мужчина перевернулся. Он с тяжелым вздохом раскинул руки, обнажив передо мной широкую грудь и мощные плечи. Кровать в мотеле была ему явно не по размерам. Крупный, как гризли, и голый, как первый человек. Я тяжело сглотнула и отвела взгляд.

На свету стали проглядывать разбросанные вещи и я, не теряя ни секунды, кинулась обыскивать их на случай, если Дэвид оставил себе еще какие-нибудь подсказки, кроме блокнота. Тем более, мне надо убедиться, что это именно он. Документы подтверждающие личность очень бы помогли в этом деле.

В куртке нашлись зажигалка и сигареты с ключами от машины. В джинсах полупустой бумажник с водительскими правами на имя: «Дэвид Аберкромби» и несколько смятых листков. Я судорожно их развернула, распрямила и подняла к свету.

Бинго!

«Старый блокнот под сидением, новый в бардачке. Бардачок в машине. Машина на парковке» и рядом номер пикапа.

Даже будучи в нетрезвом состоянии он позаботился о себе. Я подавила жгучий стыд за предстоящий поступок и, не дав себе времени на раздумья, раскромсала бумажки и кинула получившееся конфетти в раскрытое окно.

«Прошу, прости меня…» – я хотела жить. И для этого готова была пойти на всё.

Буквально на всё.

Я расстегнула рубашку и та легко спала с моих плеч.

На кровати практически нет места и я пролезаю между мужским телом и стенкой ужиком, не страшась быть раздавленной им во сне. Дэвид Аберкромби являлся действительно габаритным мужчиной. Мускулы, да упругие мышцы, и ни грамма жира.

Такой, если пожелает, свернет мне шею не прикладывая особых усилий. По сути, я лежу с бомбой замедленного действия, не зная точно когда та рванет. Безумцы непредсказуемы, но и я далеко не в своем уме, раз решилась на такое.

Я развернулась к нему спиной и почти мгновенно ощутила, как он по инерции прижался ко мне ближе. К источнику тепла.

«Дэвид Аберкромби, 31 год, родился и жил в Бостоне…» – вместо овец, прыгающих через забор – биография чужой жизни. Вместо уютного дома с большой кроватью – дешевый мотель с жестким матрасом. Вместо объятий возлюбленного – тяжелая рука, прибившая меня к месту.

Остаток утра обещал быть не из легких…

Глава 2

Дэвид.

Сознание возвращалось урывками. Не воспоминания, нет, в этом плане голова напоминала пустой ящик. Сколько не тряси, ничего там не появится, пока сам что-нибудь не закинешь. Я промычал что-то отдаленно напоминающее призыв о помощи. Во рту скопился отвратительный привкус чего-то скисшего, будто умирая от жажды я залил в себя испорченное молоко, не найдя простой воды.

Наверное, напился до отключки, дешевого пойла.

Зудящая пустота поднималась от сердца, запрятанного под клетью ребер, до головы, где тишина била по вискам с такой силой, что хотелось умереть. Стоит ли клясться, что я больше не буду пить? В последний раз, кажется, эта клятва не принесла успеха.

Я ведь клялся?

Бездонная пропасть разделяла меня и то, что осталось от прошлого вечера. Крупицы воспоминаний мельтешили на той стороне темной массой, зазывали, издевательски толкаясь к краю обрыва, мол, смотри, своим бездействием ты теряешь нечто важное. Схватись и держи! Держи расплывчатые очертания, пока не канули в небытие!

И я по инерции сжал в руках нечто, что было мягче червоточин, к которым я тянулся. Подмял под себя, словно боялся, что оно выскользнет, оставит меня ни с чем, и вдохнул полной грудью, ощутив тонкий шлейф холодной мяты.

Люблю мяту.

Нет, подождите, не люблю.

Или…

Я уткнулся носом в самый настоящий бархат, шумно вдохнул, собрав в легких свежесть, которая поставила меня в тупик.

Так люблю или не люблю?

За столько то лет жизни можно было решить…

А сколько мне?

Такой детский и глупый вопрос. Стало смешно и я издал тихое хмыкание, о котором сразу пожалел, получив отдачу в виде болезненной пульсации в черепной коробке. Червоточины у пропасти раздулись до таких размеров, что перестали помещаться на своей стороне, стекая по обрыву вязкой смолой.

Мне…

Мне – это кому?

Вопросы лезли один на другой, как трупы, которые некуда складывать во время битвы.

Для начала неплохо было бы открыть глаза, а потом принять холодный душ. Это бы точно привело меня в чувства.

Моя рука, прижимавшая к груди нечто теплое и мягкое двинулась вверх, но чем выше я поднимался, тем больше убеждался, что это не подушка, ошибочно принятая мной за воспоминания. В моменте мягкость сменилась чередующейся твердостью, будто клавиши сделанные из костей, я пересчитал пальцами где-то пять, пока снова не обнаружил упругость под рукой. В этот раз в ладонь легла приятная округлая выпуклость, которую я сжал, нащупав большим пальцем твердую горошинку.

Вздох, изумленный и дрожащий, раздался прямо под ухом. Этого едва различимого звука хватило, чтобы я моментально протрезвел, отпихнув от себя комок человеческого тела.

Попытался резко встать, но прошлая ночь дала о себе знать, наполнив ноги ватной набивкой. Я не упал, но пошатнулся, а подскочившая ко мне девушка помогла удержаться на месте. Впрочем, от ее маленьких ладоней, схвативших меня за плечи, толку мало.

– Кто… – я пробурчал что-то нечленораздельное – язык никак не желал подключаться к работе мозга, – Кто…

Мир расплывался, а я повторял как заведенный одно и то же слово, вперившись взглядом в зеленые, испуганные глаза незнакомки. Голой и невероятно теплой. Напился и переспал с первой встречной?

Пусто. В голове неправильно пусто. Это уже не просто пьяный угар. Я попытался вспомнить своё имя, но внутри всё звенело от нестерпимого неведения. Как, черт возьми, меня зовут?

Кто это девушка? Почему она рядом? Кто я? Моё имя? Откуда я? Что… что происходит?

Паника сменилась гневом. Почему я ничего не могу вспомнить!? Я грубо убрал ее руки с себя, с такой силой, что она, стоящая на кровати, свалилась обратно на твердый матрас.

Превозмогая ломоту в теле, я наклонился и сжал пальцы на ее тонкой лодыжке. Она пискнула, а я рывком притянул ее к себе, нависнув сверху дамокловым мечом.

– Кто ты? – прорычал прямо в побледневшее лицо. Наверное, я тот еще сукин сын. Нажрался, трахнул, а теперь что-то предъявляю. Но в голове словно сработал переключатель, я не мог себя контролировать.

– Кто… – я подавился последующими словами. Она потянулась и повисла на моей шее, обдав меня теплом голой кожи. Ее нежные губы порхали по моему лицу, пока она ласково шептала:

– Я Марго, милый, Марго, – голос у нее приятный, тихий. Она гладила мои заросшие скулы своими пальцами, продолжая: – А ты – Дэвид. Дэвид Аберкромби. Тебе 31 год.

Марго…

– У тебя травма головы, – вплелась в мои волосы. Нащупала шрам, любовно проведя по нему от начала до конца: полоска начиналась от хрящика левого уха и заканчивалась где-то на макушке.

– Из-за которой появляются провалы в памяти, – выдохнула она.

Я не выдержал, схватил ее руки и прижал к кровати, вынудив замолчать. Она хлопнула своими большущими глазищами, и мне остро захотелось закрыть их ладонью. Настолько чистые, что я видел в них своё отражение. Тот человек мне совершенно точно не нравился.