скачать книгу бесплатно
Зенон оттолкнул руки девушки, она мешала сама себе:
– Убери! – он вновь умыл её. – Успокойся, – драгоценные капли упали на пол, ребята вокруг зашипели от возмущения. Они забыли о работе, подбирались ближе к ожившей покойнице.
– Брось, Зенон! Не возись с ней!
Девчонка открыла глаза. Зенон не понял, кто из парней первым бросился вызывать Стирателей. Они шли чёрной стеной.
– Как тебя зовут? – шепнул Зенон ей прямо в ухо.
– Яра…
– Мне очень жаль тебя, Яра. Лучше бы ты умерла.
Стиратели оттащили Зенона прочь. Яра хрипела.
– Тебе дадут доппаёк, – Вит хлопнул Зенона по плечу. – Поделишься?
– Забирай весь.
– Не принимай близко к сердцу. Мы здесь давно все мёртвые, она просто задержалась.
– Да… да… – Зенон подавил странное чувство, шевельнувшееся в груди. Он это уже видел – девчонку среди трупов и Вита, говорившего, что они все давно мертвы.
– Надо везти их на переработку, Зенон.
– Да.
Впервые в жизни размеренная работа лопатой принесла Зенону успокоение. Он ничего не сможет изменить.
Глава 2. Безымянные
Радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах.
Евангелие от Луки, 10:20
Говорят, перед смертью мы видим свою жизнь, самые яркие моменты, видим друзей и родных. Нас накрывают эмоции, которым мы чаще поддавались. Счастье, любовь или уныние, гнев. Я увижу маму? Братьев? Папу? Хоть бы папу.
Из тьмы выглянула Хана. Ей десять, волосы коротко пострижены, торчат ёжиком, веснушки на вздёрнутом носу побледнели, брови нахмурены. Я рядом, прячусь за мамой, выглядываю одним глазом, чтобы не заметили. Тесно. Нас много, прижимаемся друг к другу. Братья наступают мне на ноги, шикают, хотя я и так молчу.
Первая Церемония, на которой я присутствовала – вот, что принесла мне смерть в качестве последнего сна. Церемония – слишком громкое слово. Оно подразумевает испытание, ритуал, следование традициям, красочность, пусть даже оттенки мрачные. Никакой красочности наша Церемония не дарила, поэтому и превратилась в час «Ц». Короткое обозначение страшного момента в жизни каждого ребёнка. «Ковчег украшает небо», – говорили взрослые. Тень, жуткая, многоугольная, скользила по уцелевшим крышам. За два года до Церемонии проходил предварительный отбор. Младшие дети прятались за матерей, перешагнувшие рубеж в 14 лет выстраивались в очередь, шли сдавать анализы. С поршня, выплёвывающего в вену тончайшую иглу, начиналось ожидание настоящей Церемонии. Я не знала, что за загадочный критерий определял, попадёшь ты на Ковчег или нет, я боялась вида крови, острых предметов. Ноги немели от запаха, исходившего от людей с небес. Он проникал в нос холодом, разливался в кровь горькой волной. Я часто моргала, чтобы видеть как можно меньше. Проходило два года, распределители возвращались за нужными детьми.
Та Церемония забрала брата Ханы.
– В следующем году попробуем тебя, Макс, – прошептала мама, пытаясь оторвать меня от юбки.
– Я точно пройду отбор, не то что Том, – заявил Макс и ударил себя в грудь. Он мнил себя во всём лучше брата, выше, сильнее, быстрее. Том был старше, но худой и болезненный.
– Ничего подобного, – зашипел Марк, – это буду я!
– Куда тебе, малявка, не дорос. Я пройду отбор и буду идти там, такой же гордый, как Филипп.
Филипп, и правда, выглядел большим зазнайкой, чем обычно. Он шёл вместе с другими отобранными детьми, высоко подняв голову. Хана, бледная и злая, вырвалась из объятий матери, побежала за ним.
– Ой мамочка, – пискнула я, – они её не накажут?
– На Ковчеге детей не обижают, – мама не наклонилась, не успокоила меня, – Дети – высшая ценность. Инвестиция в будущее.
– Что такое инвестиция, ма?
Мама раздражённо одёрнула юбку. Ответил Макс:
– Это деньги, дурочка.
Его ответ мне не помог. Что такое деньги я тоже не знала.
– Я не дурочка. Дурочка – Магда…
– Ты далеко от неё не ушла.
– На деньги можно купить продукты. Раньше их давали за ребёнка, который прошёл Церемонию. Сейчас – сразу продукты.
Том умел объяснять. А ещё от него всегда исходило тепло. Он поднял меня на плечи, чтобы я могла разглядеть происходящее.
Хана догнала брата.
– Я пойду с тобой, – кричала она, – мама говорит, нельзя. Но ты ведь мне разрешаешь!
Филипп оттолкнул её.
– Ты ещё маленькая, Хана.
Хана не отстала. Она действительно выглядела младше своих лет, испуганная и решительная одновременно. Путалась под ногами, мешала шеренге.
– Увести ребёнка! – рявкнули люди Ковчега.
Мать подлетела к Хане, подхватила, Хана дёргала ногами, кусалась.
– Тебе исполнится шестнадцать, ты попадёшь на Ковчег, и там тебя встретит Филипп, – мама Ханы говорила быстро и громко, старалась заглушить протесты дочери. – Вы обязательно увидитесь.
Филипп вышел из строя посмотреть на маму и сестру. Он улыбался немного пришибленно, помахал Хане:
– Я буду тебя ждать!
Распределители затолкали его обратно в строй, тяжёлые двери закрылись за ними.
Мы, остатки семей, которым не посчастливилось попасть на Ковчег, глотали пыль и смог, вырывающийся из сопел двигателей. Транспортник устремился в небо. Тогда Церемония совсем не напугала Хану. Но въелась в меня вязким ужасом, я почти не слышала воплей подруги. За спиной перешёптывались взрослые, их слова открыли мне будущее Филиппа.
– Жаль бедную Клариссу, – это они говорили о матери Филиппа и Ханы. – Может, они скинут труп?
– После переработки ничего не остается.
Я не знала, что такое инвестиции, деньги и переработка, но что такое труп, знала отлично, даже в свои неполные пять. Так Макс называл нашего отца, когда ругался с Томом: «Он труп, труп, ты понял?! Он мне не указ!» Труп означало мёртвый. Филипп прошёл Церемонию, чтобы стать мёртвым…
За правильного ребёнка семье выплачивалось возмещение. Когда-то это была конкретная сумма, с течением времени Ковчег стал откупаться натурой: продуктами, лекарствами, одеждой. Деньги превратились в куски бумаги, в общество вернулся бартер, и дети тоже стали ликвидной валютой обмена, ценнейшей. Ковчег преподносили детям как спасение. Но как бы взрослые ни расцвечивали легенду о Ковчеге, она наводила ужас, потому что дети чувствуют иначе, чем взрослые. Они видят ложь сердцем, одиночество ощущают всей кожей – одиночество готовило ребёнка к отбору, ведь очень скоро семьи начали влиять на результат анализов. К неподкупной системе не подступишься. На сенсоры планшетов жали человеческие пальцы, эти пальцы умели считать, прикидывать, сторговываться. Казалось бы, что нужно обитателям Ковчега, скользящего по небу рая? Они приходили будто из другого мира. В одежде из ткани, которая подстраивалась под нужды организма: тепло, холод, защита. С оружием, с медицинскими инструментами, сытые. Смотрели на нас, копошащихся в грязи сверху вниз во всех смыслах. Однако чего-то им не хватало, и взрослые находили лазейки. Подкупали их тщедушными телами или, как моя мать, обручальными кольцами? Неужели обитателям Ковчега не хватало любви и потёртых драгоценностей? Так на Ковчег попадали те, кого система, основываясь на анализах, отбраковывала. Неправильные, совершенно ненужные своим семьям и Ковчегу. И Филипп мог оказаться именно таким. Вот почему мама усиленно посылала Тома на Церемонию, он столько болел. Она работала только на лекарства, мы голодали, и мама всё чаще называла старшего сына обузой. Том выжил, вырос в красивого мужчину, в которого без памяти влюбилась Хана. Макс не прошёл Церемонию, как и Марк. И мама попробовала со мной, обузой номер два.
Я оказалась совсем как Филипп. Только я совершенно не хотела умирать. Я ошибалась! Зачем я просила, зачем представляла себя мёртвой?! Тьма засасывала меня, вокруг вспыхивали звёзды. Белые, голубые, зелёные. Они разрастались, сливались, заполняли всё вокруг. Смерть была удивительно похожа на пробуждение. Что-то воткнулось в бок. Меня куда-то тащило, я сопротивлялась. Мне не нравилась такая смерть. Должно же быть тихое, спокойное забытье, труп ведь ничего не чувствует.
Макс бы сказал, что я даже умереть по-человечески не могу. Вот он, смотрит на меня, весь страшный, со шрамом, убегающим от уха под светлые волосы. Почему они светлые? В нашей семье все темноволосые. И глаза не по-максовски встревоженные, тоже светлые, сверкающие в окружающей меня тьме.
– Как тебя зовут? – Макс лил воду мне на губы, я пыталась пить, давилась, хрипела.
А то ты не знаешь?
– Яра.
– Мне очень жаль тебя, Яра…
Это не Макс. Макс бы меня никогда не пожалел, у Макса, каким бы сильным он себя ни считал, не такие могучие руки. Я на Ковчеге. Я жива. И какой-то парень спас меня. Стража сбежалась, как тараканы, темнота расступалась, впитывалась в их шлемы. Парня оттащили, зазвенела отброшенная фляга, остатки воды вылились на пол. Мой спаситель не сопротивлялся. Отошёл к контейнеру, взял лопату. К нему подбежал другой человек, тоже с лопатой. Они принялись грузить в контейнер голые тела.
Я точно умудрилась выжить. На том свете не сгребают мёртвых лопатами. Меня опять подхватили, потащили. Сознание постепенно включалось. Я увидела свои ноги, платье пропало, костлявые колени в синяках. Платье… Взгляд упёрся в грудь. Я завопила, вывернулась как могла – освободить хоть одну руку прикрыться. Мои попытки не произвели впечатления. Меня приподняли, ноги волочились, я не могла даже перебирать ими. Вокруг высились горы из людей. Из детей, поправила я саму себя, не прошедших распределение.
– Эксперимент 01628-А. Статус: выжившая. Назначение: Отслеживание результатов.
– Здравствуйте, – пошептала я, – кажется, мы с вами уже виделись.
– Назови имя и фамилию.
– Только после вас.
– Имя и фамилия.
– Дайте мне одеться!
– Имя и фамилия. Последний раз!
– Яра Мёрфи.
– Добро пожаловать в Ковчег, Яра Мёрфи! Мы сопроводим тебя в отсек.
Впереди раскрывался проём.
– Лифт нижних ярусов. Отсек А, принято.
Говорящий лифт, просторный, с выемками для сидения. Рот раскрылся сам собой, такого ещё не видела. Меня кинули в первое углубление, ткнули в живот свёртком с одеждой, отвернулись все разом. Брюки и рубашка. Я уселась, сжалась в комок, натягивала штаны, при этом разглядывая оружие за спинами шлемоносцев: ножи и автоматы. Мы называли их оружием старым термином, настоящего названия не знали, зато отлично знали, на что способны эти автоматы. Подобные носила стража, сопровождающая медиков и учителей, когда они спускались к нам вниз. Столкновения происходили редко – мы смотрели на людей Ковчега как на богов, и всё же они случались. Порой мы опускались на уровень животных и дрались за пайки, выдаваемые семьям отобранных. Матери бежали за медиками с мольбой дать лекарств для кашляющего кровью ребёнка, отцы набрасывались на стражей, отталкивающих женщин или кулаками сгонявших испуганных детей на забор анализов. Следовал короткий хлопок, один или несколько, чёрное дуло загоралось синими полосками, сходившимися к треугольной рукояти, человек падал на землю и мог только моргать. Дальше два варианта событий: поверженного либо оттаскивали к ветхим домам, либо в транспортник. Второе значило работу на полях, в шахты, значило смерть. Поля забрали папу, хотя мама говорила, что он не нападал на богов.
Так близко я видела их оружие впервые: округлый приклад с выемкой сверху, оттуда явно что-то выдвигалось, треугольная рукоять тоже гладкая, чтобы удобно было держать. Рукоять плавно переходила к слегка выпуклой кнопке, на вид мягкой, податливой, размером не больше фаланги большого пальца взрослого мужчины. Над стволом проходило гнездо, в котором лежала тонкая стрела. Там, где ствол примыкал к рукояти располагалась колба с белой жидкостью. Я наклонилась ближе, моё любопытство привлекло внимание.
– Не двигаться! Физический контакт со Стирателями не допустим со стороны подопытных.
Видимо, их стоило называть Стирателями. Что же они стирали? Кровь с полов?
– Необходимо обработать раны, – гаркнул знакомый мне сопровождающий. Хотя утверждать, что именно он сделал инъекцию, я не могла, они ведь были все на одно лицо. Точнее, на один шлем. Я хихикнула.
– Шоковое состояние пройдёт в ближайшее время, – он надел мне на голову что-то наподобие сетки, шапочку. Она завибрировала, по коже расползся холод. – Не верти головой, гель должен подействовать.
Лифт возносил нас наверх. Шапочку сняли, когда прохладный бесполый голос сообщил: «Отсек А». Я потрогала лоб, макушку, убедиться в результате можно было, посмотрев в глянцевый шлем. Гладко, никаких следов процедуры. Понюхала пальцы, не пахли.
– А волосы отрастить она не может?
– Молчать!
Лифт дрогнул, поехал в сторону. Ковчег всё больше пугал и удивлял. Меня трясло, я старалась не подавать вида. Я только что умерла и воскресла, хотелось кричать и плакать. Вообще сегодня я поставила личный рекорд по слезам, и крикам, и смене эмоций, терзающих меня. Паника сменялась храбростью, храбрость – жалостью к себе, жалость – тоской по дому, тоска – ужасом, ужас – совершенно глупым весельем. Сейчас мне было весело. Новое состояние распахнулось вместе с дверями лифта.
Не знаю, что удивило больше, место – которое отныне придётся называть домом, или то, что Магда тоже прошла этапы распределения. Очередной огромный отсек с высоким сводчатым потолком трудно было назвать домом, в нём мог уместиться весь наш район. В пустоте жались к стенам девочки, много, маленькие и жалкие. Все бритые, отчего глаза казались огромными. Они пытались врасти в серые стены, слиться с давящей пустотой, напуганные копии друг друга, мои собственные копии. В той же бесформенной одежде: белоснежные брюки и рубашки с полукруглыми воротниками. Отчего-то появилось желание заглянуть в лицо каждой из них, может, даже обнять, почувствовать, как затравленно бьются сердца. Видимо, сопровождающие поняли, по едва заметному дрожанию рук, окружили плотным кольцом, заслонили чернотой. Никто не попытался разглядеть нового человека, девочки отвернулись к стенам. Все, кроме одной. Магда умела визжать как никто другой. Обычно она набирала предельную высоту вопля, когда её мать возвращалась с ночной смены. Так вырывалась радость. Магда обрадовалась мне, а я ей. Ей, проявляющей настоящие чувства и не умеющей врать. Магде, которая толкала Хану, чтобы быть поближе ко мне. Толкала и шипела, всем видом показывая, что не любит мою верную подругу. Протискивалась между нами и твердила: «Я, я, я». Магда, ты. Ты теперь моя связь между мирами. Я стукнулась о чёрные спины, порыв броситься к Магде жёстко пресекли. Кулак прилетел Магде прямо в нос, она отскочила как от стены, потеряла равновесие.
– Следующая ты, – кольцо сжалось сильнее, стены приближались, – здесь приказы выполняются беспрекословно.
– Я не слышала ещё ни одного толкового, – от обиды за Магду оцепенение прошло. Только вот слова прозвучали скорее ехидно, чем храбро. Но мне и так понравилось. – Вы бы хоть разъяснить потрудились.
Нос хрустнул заранее, но удара не последовало. Сердце билось уже не в груди, а на уровне горла. Взять бы да прыгнуть ему на шею, повалить, разбить непроницаемый шлем. Вместо этого я отупела от страха, говорю что-то несвязное, искренне надеясь, что выходит смело.
Стиратель подвёл меня к стене.
– Назови своё имя громко и чётко. Давай.
– Яра Мёрфи.
Стена ожила. Выдвинулась узкая койка, обтянутая серой тканью.
– Как похожа на мою…
– Вот и чувствуй себя как дома.
Из-под дохлой подушки торчал планшет, я достала его, покрутила. Никогда прежде у меня не было собственного планшета. Постучала по экрану, никаких признаков жизни. Сопровождающие покидали зал, обувь чиркала по гладкому полу, они не смотрели на девочек, подбиравшихся ко мне. Тот, кто соизволил пообщаться, пнул Магду, с трудом поднявшуюся с пола, она снова упала, беззвучно, не сводя взгляда с отражения в шлеме. В тот момент я обожала её, в тот момент её чуть косящие глаза полнились ненавистью, неподдельной, чистой.
Я подбежала к ней, помогла подняться. Магда всхлипывала без слёз, уткнувшись мне в шею. Когда-то у Магды были густые каштановые волосы, мать заплетала их в две тугие косы от самого лба, чтобы не лохматились. Магда любила бегать, влезала в самые далёкие и грязные углы района. Пара коротких клочков прежней шевелюры сохранилась на лысой голове, они щекотали мне пальцы. Я гладила Магду и просила успокоиться, при этом меня саму колотило, эмоции, смазанные, неловкие, мешали дышать. «Мы справимся, я обещаю тебе. Мы вернёмся домой, вот увидишь». В отличие от Магды, я умела врать, в эту ложь хотелось верить, она придавала сил.
– Здесь всё по расписанию, – девочки наконец подползли к нам. – Он скоро включится, – планшет остался на подушке, – появится номер твоей группы, режим питания, диета.
– Диета? – переспросила я. – Даже так?
– Нужно следить за питанием, ни в коем случае не обменивайся едой с другими. Они узнают.
– И что будет?
– Будут кормить тебя внутривенно или всунут в рот специальную трубку.
– Ещё нельзя опаздывать на занятия. И спать днём.
