Юпитер цвета корицы

«Мы… мы обычны, мы трава Вселенной, и гордимся этой нашей обыкновенностью, которая так всеобща, и думаем, что в ней все можно уместить. Это была такая схема, с которой отправлялись смело и радостно вдаль, в иные миры! Но что же это такое, иные миры? Мы их покорим или они нас – ни о чем другом и не думали…»1

Из этой же книги я взял те самые слова, что разместил на фасаде нашего комплекса. «Мы не хотим завоевать космос, мы лишь хотим раздвинуть границы Земли до самых его пределов». Я лишь слегка перефразировал.

О сувенире с Венеры, мать привезла его в год, когда я поступил в университет. Небольшой квадратик вмещал в себя пляж, шумело море, летели в лицо брызги, катались на досках люди. Я мог толкнуть волны пальцем и палец оставался мокрым. Я тогда ни разу не был на море. А потом наелся им вдоволь и закинул мамин сувенир в гуманитарную посылку для колоний на Церере.

О дипломе специалиста по терраформированию и урбанистике. О первых днях в «Заслоне», когда мне подарили поддерживающую красную кружку с эмблемой – наше заслоновское солнце-шестеренка и его три луча, связанные с бесценными для молодого меня качествами сотрудников «Заслона» целеустремленностью, ответственностью и самосовершенствованием. О своей влюбленности в коллегу из медицинского блока, она занималась разработкой умных швов и еще сложно осознаваемым проектом замедления внутриклеточных проектов. Я не говорил о ней родителям, никогда не упоминал в разговорах с Алиной, и лишь один раз упомянул для Кэт. Чтобы она смогла в деталях воспроизвести светло-каштановые волосы, безжалостно затянутые в узел на затылке, ямочку на правой щеке и родинку на шее, острые лопатки, сложенными крыльями выпирающие из-под белого халата и скрещенные ноги, и быстрый жест рукой – «иди-иди, Витя, мешаешь». А я все не уходил. С ней не приходилось убеждать себя «я люблю», я обожал её также легко и естественно, как дышал, а дышал рядом с ней учащенно и горячо. Я плохо понимал, что она говорила о возможностях применения своего проекта не только в борьбе с онкологическими заболеваниями, но и с победой над смертью как таковой. Я приносил ей кофе и просто слушал её голос.

Кэт тоже многое приносила. Но уносила куда больше. Я терял воспоминания. Дед исчез по частям. Растворились пятна на руках, затих требовательный голос, смягчились плечи, которыми дед так пренебрежительно дергал, когда мать заикалась о продлении жизненного срока. Он остался во мне насечкой от ногтя на пыльной странице, где от фрагмента сохранилось предложение: «Мы покорим их или они нас». Исчезла и та девушка, забрав с собой теплый, медовый оттенок волос, сложенные под халатом крылья и пылкие речи о победе кого-то над чем-то.

Кэт отняла и мою волю. Я полз за ней по дому, пока она была со мной. Я бы прилюдно полз за ней по улицам, как делали некоторые соседи, думая, что их никто не видит. Их и не видел никто, потому что ложь отлично прикрывала глаза. Я бы дополз до пределов поселка. Если бы Кэт позвала еще раз.

Мы стояли на границе, и полусфера разделяла её мягкое тело пополам. Человека она разрезала бы, одна прижженная часть упала бы к моим ногам, другая на безразличную поверхность необработанной Каллисто. А Кэт стояла и улыбалась.

– Никто не будет нам мешать.

Я не пошел за ней. Потребовал от неё вернуться. «К ноге», – словно приказал я, целуя её плечо. В кровать. Делай то, что делала в Зоне: лишай меня разума, забирай из настоящего мира, где я ценю достижения и ничего кроме.

И естественно, она меня бросила. Женщины любят, когда ты берешь то, что они предлагают. Потому что они всегда предлагают всё, что у них есть.

***

Виктор сожрал Алину в столовой.

– Хорошо, хоть ты не даешь обещаний, – рассмеялась Алина ему в грудь.

Я торчал за окном лохматым цветком, требующим заботы хозяйки. Юпитер висел ближе в утренние часы и заглядывал в окно пенистым ликом вместе со мной. Я ловил его отражение в стекле и гонял во рту привкус недоступного кофе. Ассоциация Алины вошла в меня так же крепко как и виноградная сочность Кэт. Я мог думать их образами, а Юпитер завывал мне в ухо.

На её странную фразу Виктор не ответил. Трудился всю ночь, счастливый, почти лучистый от неиссякаемой энергии. Я завидовал, Алина периодически удивлялась, звонко и трепетно. А под утро распалась на атомы. Я видел их. Не говорите, что их не увидеть невооруженным взглядом. Как еще назвать то, что мне открылось? Длинные руки, острые коленки, голубые прожилки вен на изящной шее, фиолетовые волосы, стрелы ресниц, изгиб довольных губ – всё отделилось, поднялось в воздух и легло на пол. Виктор исчез. Выполнил свое предназначение.

Я ударился головой о стену дома, когда выбирался из кустов. Рванулся вперед, разодрал лоб о шершавую поверхность, вылетел на улицу. Все цвело и пахло. Цветы, деревья, дорожки, велосипеды, самокаты, искусственное солнце, прыгающий камушек спутников. Пел многоголосый Юпитер, я слышал его в ушах и под кожей, в пятках и почему-то в копчике, отяжелевшем, мешающем забегать в дома. Соседи не встречали меня милыми улыбками отрицания.

Тук-тук! Кто там? Никого там, Виктор Юрьевич? Стучите и открывайте не запертые двери. И там, внутри, никого!

Он сожрал Алину. Пусть она растворилась, искрами или атомами, неважно, он сожрал её! Частицы Алины втянулись в Виктора, что явился на мое место, и, я уверен, втянулись с радостью, с предвкушением исполнения настоящей мечты.

Капитан корабля мечтал о космических приключениях. Моя мать мечтала о благодарном сыне. Кэт мечтала о жизни. Алина мечтала о взаимности. А я? О том, чтобы меня оставили в покое, дали, наконец, работать, просто и результативно, как я любил.

Покой Цветочного рая давил на спину тишиной. Я кричал, разрезал пустоту впереди себя воплем, а тишина усиливала его и кидала мне в спину. Я звал Кэт и обещал пойти за ней на край света!

***

У меня был шанс одуматься. Шанс предупредить Алину и уговорить вернуться на Землю. Но я принял всё за воспалившуюся фантазию.

Кэт принимала меня с благодарностью, никак иначе назвать покорность её тела я не мог. Я же мнил себя Зевсом, которому досталась безропотная Леда.

Лицо Кэт затмевало мир. Она обволакивала собой, руками, ногами, волосами. Я побеждал и проигрывал одновременно. В какой-то момент перестал ощущать собственное тело. Меня окружали тонкие мутно-прозрачные стенки, стискивающие плечи и бедра. Я дернулся, стенки завибрировали и не пустили. Молочная жидкость затекла в ноздри и в рот. Вместо тепла Кэт я погружался в холодную темноту амниотической стазисной воды.

– Она сказала, что ты любишь раздавать пустые обещания, – голос Кэт гремел.

– Кто? – пробивался я через гул отзвучавшей фразы и сгущающийся мрак.

– Тут так холодно, Вить, – пророкотала Кэт, – Меня не выпускают. А я не выпущу тебя!

Я закричал, вырываясь из капсулы, и рухнул на грудь Кэт.

– Витя, что с тобой? Ты в порядке?

Я лежал в мокрой постели, надо мной склонялась Алина.

– Где тебя носило? – простонал я.

С уголка губ вылилась стазисная жидкость.

– О, я гуляла со своим новым другом! Представляешь, он наш, заслоновский, – тут же ответила она, – Я вас обязательно познакомлю, – она улыбнулась, – Мне нравится Каллисто, Вить, тут действительно сбываются мечты.

Я никогда не спрашивал Алину, о чем она мечтает. И Кэт тоже.

***

Сфера расступилась, приняла команду разработчика. Хотя врезаться в нее или попытаться пройти насквозь, развалившись на кусочки, было бы эффектнее. И правильнее. Я даже нацепил скафандр. Скафандры выдавали всем поселенцем, их прятали в шкафы в прихожей, и мне хватило ума, не прекращая вопить, забежать в дом и вытащить один. Я умудрился схватить свой! Все же я не настолько испугался исчезновения Алины.

Каллисто поблескивала. Она привлекала своего гиганта как могла, скромная по сравнению с Ио или Ганимедом. Мы могли бы обойти её стороной, выкинуть из программы терраформирования, но нас привлекла геологическая стабильность и безопасный радиационный фон. Мне требовались деньги, чтобы грезить экватором Меркурия, равного Каллисто по размерам, но куда более неукротимого. Я махнул рукой – а, пусть будет, раз хотите. И вот, она смахивала меня.

Кэт не пришла. Последний раз, походящий на наши полусонные встречи на Земле, я сказал, что скоро улетаю домой. Она поцеловала меня и больше не пришла. На следующий день явился новый Виктор.

Сделала ли это планета? Проклял ли нас Юпитер? Или мы сошли с ума, подцепили болезнь колонизаторов, что выросла из синдрома космической адаптации и провоцировала пространственные галлюцинации? Или вовсе не проснулись? И стазис прервали сейчас, отчего исчезли все-все-все… кроме меня. Но я-то почему не проснулся?

Я шел и шел. Датчики скафандра отмеряли количество аммиака в атмосфере, количество кислорода, оставшегося мне, количество шагов, количество поселенцев. Последнее равнялось нулю. Кислорода хватало еще на час. Скафандр не предназначался на прогулки к несуществующему ближайшему поселению.

Кэт бы сказала вернуться. И Алина тоже. И мама наверняка, она вообще хотела гулять на свадьбе.

Корабль не выходил на связь. Обратный путь не кончался. Защитный купол мерцал в моем воображении и распадался на составляющие под ухмылки томящихся на Юпитере душ. Вон они, на месте. Все томились в урагане и открывали рты в гимне, разносящемся в космическом пространстве. Они притворялись шумом крови в моих ушах. И купол на месте. Я вошел там же, где вышел. Сорвал шлем. Вокруг летала пыль. Дома посерели, деревья и цветы превратились в прах. Пустые улицы стенали под ногами, почти хрипели от забытья, от старости, обрушившейся на них за время моего отсутствия.

– Я просто сбегал туда и обратно, – оправдывался я, – Разве так бывает?

Наш с Алиной дом стоял на прежнем месте. Я почти уселся на привычное место, желая врасти корнями в землю, но передумал. Переступил порог, прошел в гостиную. Мебель не утратила цвета, диван не закряхтел. Включилась внутридомовая сеть. Трансляция с Земли. Сердце забилось скорой встречей с людьми, которые одумались и отправили за мной шаттл. Меркурианская база заждалась, а Алина с остальными точно уже на корабле. Вместе они ждут меня, интересного Виктора Мещерского, неуловимого странника Каллисто.

«Космический лайнер «Immensus», перевозивший первых поселенцев на недавно распечатанную базу на Каллисто, спутнике Юпитера, вошел в контакт с метеоритным потоком. По имеющимся у нас данным повреждения пришлись на блок со стазисными капсулами. Спасти поселенцев не удалось».

Трансляция датировалась мартом. Месяцем неудавшегося Марсианского поцелуя.

Кэт ждала в спальне. Рыжие волосы полнились солнцем, настоящим, земным, кожа манила шелковой прохладой, руки нежностью, почти материнской, всеобъемлющей и исцеляющей.

– Почему я все еще тут? Почему не проснулся? – спросил я, и слезы потекли по щекам.

– Потому что ты бог, бог Каллисто, – ответила Алина и обвила меня лозой.

Юпитер подглядывал за нами. Мы с Алиной слышали клокотание огромного сердца, и я больше не боялся колыбельной неродившегося бога.

***

Изучать сон работницы Зоны Отдыха номер четыреста двенадцать приходило все больше ученых, несмотря на то, что снилось ей одно и то же. Она видела космос, куда никогда не летала, планету, которую не видела, и дом, где ей не суждено жить. Она грезила мужчиной, известным заземлителем планет, Виктором Юрьевичем Мещерским, некогда частым посетителем Зоны Отдыха. Вроде как корабль, на котором Мещерский летел к Каллисто, повстречался с метеоритным потоком, но уцелел и добрался до места назначения. Мещерский преспокойно жил на Каллисто, в элитном поселке, а четыреста двенадцатая видела его во снах.

Она стала первой из опустошенных, кто не мучился кошмарами. Зато её терзали врачи, психологи и создатели стазисных капсул.

– Номер четыреста двенадцать, – спрашивали они, когда сознание прояснялось, и она приоткрывала красные от постоянного сна глаза, – насколько реальны ваши ощущения от сна? Вы находитесь в теле или полностью растворяетесь в сновидении?

– Витя, Витя, я сейчас приду. Поставь запрос на кофе, дорогой! Хочу капучино с корицей!

И она засыпала вновь.

Когда кому-то из сотрудников клиники удавалась остаться с ней один на один, они ловили шепот:

– Ты бросил меня, но я смогла найти тебя.

Она бредила Мещерским. Вероятно, клиент позволял себе больше оговоренного договором. У четыреста двенадцатой зародилась мысль о жизни вне Зоны Отдыха, и сейчас, в клинике, она погрузилась в иллюзию счастья.

– Наверное, хорошо там, в колониях, – младший медицинский сотрудник перевернул четыреста двенадцатую, поправить датчики в основании головы, – Я бы тоже махнул куда-нибудь… Но еще рано, еще поработать надо.

– Я никогда тебя не отпущу, – ответила четыреста двенадцатая воображаемому Виктору.

Младший медицинский сотрудник вздохнул.

– Такими темпами сгоришь меньше чем через месяц. О тебе куда хуже заботятся, не заходят почти. Но я с тобой, доведу до конца, не беспокойся. А потом попрошу небольшой отпуск, махну все-таки… На Венере, говорят, пляжи хороши.

Он поправил одеяло ногах пациентки, скользнул взглядом по равнодушным мониторам – все работало исправно – кивнул сам себе и, тихо насвистывая незатейливую мелодию, пошел в соседнюю палату.

– Дария Владимировна, ну как тут? – спросил он. Приоткрыл дверь ровно на столько, что поместилась голова, – Может, вам кофе принести?

– Да, с корицей, будь добр. А после не беспокоить меня никому, понял?

– Не вопрос.

– Петя! – Дария Владимировна, его непосредственная начальница, говорила, не оборачиваясь. Она наклонилась над капсулой с неподвижным, покрытым регенерационной пленкой, телом внутри. – Два принеси.

– Сейчас все будет.

Младший медицинский сотрудник Петр Фролов гордился тем, что попал под руководство Дарии Владимировны. В «Заслоне» её иначе, чем гением, не называли. Её умные швы давно вошли в историю медицины, а капсула регенерации, за основу Дария Владимировна взяла стазисные капсулы космических кораблей, перестраивала работу клеток в организме так, что они справлялись с саркомой мягких тканей, нодулярным склерозом, эссенциальной тромбоцитемией и прочим, прочим. А недавно Дария Владимировна взялась за полную регенерацию тела. И Петя вызвался ей помогать.

Дария Владимировна просто вцепилась в этого Виктора Мещерского, еще одного гения, погибшего во время полета к Каллисто, спутнику Юпитера. Он умер в стазисной капсуле во время столкновения корабля с космическим мусором в поясе астероидов. Это был мусор Цереры, одной из террасформированных земель. В столкновении уцелело предостаточно тел, но Дария Владимировна потребовала для эксперимента именно Виктора Мещерского. И обозначила срок в четыре месяца.

Петя дневал и ночевал в медицинском комплексе вместе с начальницей. И именно он отыскал в хосписе для бывших работников Зоны Отдыха Екатерину Устинову. Клетки Мещерского восстанавливались как надо, но Дарию Владимировну беспокоило сознание пациента. Ей требовалось восстановить синаптогенез. Использовать для этого носителя воспоминаний пришло в голову младшему медицинскому сотруднику Петру Фролову – правой руке Дарии Владимировне и точно новому гению «Заслона».

Петя заказал кофемашине в зале столовой два капучино с корицей. Дария Владимировна всегда просила два.

– Он мне приносил. – сказала она тихо в день, когда Мещерского привезли в медблок «Заслона». – Хотя я не просила. Молодой был, как ты Петя. И такой же шустрый. И я была… Ну ничего, Витя, скоро снова будем.

Почему Дария Владимировна не пользовалась собственной капсулой для омоложения, Петя не понимал. Все давно было запатентовано.

Почему не подготовила вторую капсулу для Екатерины Устиновой – тоже. Могла ведь восстановить синоптическую связь и в её мозге.

Отчего к ней пускала других исследователей и даже прессу, а к своему объекту полной регенерации – «никого ни при каких условиях»!

Отчего упорно не замечала показаний повышенной мозговой активности на голограмме, что плавала над телом Мещерского, особенно в миндалевидном теле, отвечающем за тревогу и страх.

Гении редко объясняли причинно-следственную связь своего поведения, они творили. Новые земли, будущее, жизнь. Петя надеялся, что и он сможет так. Верил всей душой.

Он приносил Дарие Владимировне две чашки кофе и уходил обратно в палату к Екатерине Устиновой. Включал транслятор сна.

– Ну, поглядим, что тебе снится…

И бывшая работница Зоны отдыха, и его, Петина, начальница, обе бредили Мещерским.

***

Цветочный рай стирался все быстрее. А мы с Кэт любили друг друга и не замечали гаснущих над нами звезд. Порой мне казалось, что Каллисто – моя клетка, а Кэт – месть Юпитера, за то, что я попрал его возлюбленную.

– Она была права, – шептала Кэт, – знаешь, она пришла ко мне однажды.

– Кто? – не первый раз спрашивал я и задерживал дыхание.

– Ты бросил меня, но я смогла найти тебя.

Порой мне слышался плач. Я подбирал имя плачущей. Арина? Альбина? Алина? Она плакала и говорила, что нашла меня утром. Что это она виновата. Что Юпитер – цвета корицы или пива. Что она не знает, как обо всем рассказать свекрови.

Волосы Кэт обволакивали меня темнеющим облаком, напоминали какую-то пряность, я всё не мог припомнить какую. Где-то в последнем рациональном участке разума скакали печатные буквы на старой бумаге: «Мы покорим их или они нас?»

Я отвечал – они. Кэт заглушала ответы поцелуями. Юпитер пел свою жуткую колыбельную.

Примечания

1

Станислав Лем «Солярис»