скачать книгу бесплатно
Я после этого убыл на свою практику в Благовещенск, где работал в областной газете «Амурская правда». Летал в Тынду, Кувыкту и Хорогочи – там строили БАМ наши свердловские строители-железнодорожники. Вся страна же его строила – по одной-две станции.
Писал про доблестных пограничников, которые охраняют нас от дружественных китайцев, про рыбаков, которым почему-то запрещалось ловить рыбу в пограничном Амуре, и про строителей нашего прекрасного Благовещенска, рядом с которым тогда даже в сравнение не мог идти китайский зачуханный Хайхе на противоположном берегу Амура. (Кто бы мог тогда подумать, что через какие-то 25 лет ситуация принципиально изменится, и теперь с того берега, из окон их белоснежных высоток наш Благовещенск кажется куда более убогой дырой, чем в то время их Хайхе с деревянными сходнями и печками в каждой хибаре…).
Много было всего интересного и парадоксального. У меня, глядевшего на мир незамутнёнными «корчагинскими» глазами, регулярно возникали вопросы: а почему всё так фальшиво и нелогично? Почему нам позволено в газете писать только лишь об «отдельных недостатках», и ни в коем случае в негативном плане даже не упоминать имя первого секретаря райкома партии?!
Почему те же партийные функционеры с трибун говорят о народе и населении, хотя надо говорить – люди?! Почему мы бедные, когда такие богатые? Объясните мне, я не понимаю! Противоречия гражданской совести и нереального бытия рвали мозг. Люди во времена застоя злобно и надрывно пили и ссорились до драк. Очень хотелось перемен.
А мы, журналисты, были в системе, которую сами же мечтали сломать.
Советский формализм, очковтирательство, гонка за показателями – всё вызывало во мне жуткий антагонизм. Да и все видели эту несуразность нашей жизни, однако в газетах и на ТВ всё было прекрасно. Мы строили социализм «с человеческим лицом». Славили человека труда. И я тоже должен.
Но Владимир Семёнович Высоцкий уже тогда хриплым голосом говорил нам: «Нет, ребята, всё не так…».
…Август на БАМе- уже, считай, осень. И водку на всей трассе продавать было категорически запрещено. В магазинах стояли только коньяк и шампанское.
А как свердловским героям-строителям встречать дорогого земляка-журналиста?! Они брали на свой «длинный бамовский рубль» коньяк, до ночи рассказывали мне в строительном вагончике разные производственные истории, а утром шли к своим рельсам, бульдозерам и шпалоукладчикам.
Настоящие герои. Они шли напролом через тайгу. Сотнями строили те самые «мои» мосты и гидросооружения. Замерзали в снегу, тонули вместе с тяжёлой техникой в болотах, но шли вперёд, прокладывая свой легендарный путь. Как настоящий Павка Корчагин. Как мы почти – в наших ССО.
Вся страна смотрела на них. Тогда не было важнее народнохозяйственной задачи, чем «От Байкала до Амура мы проложим магистраль!». Из радиоприёмников каждые полчаса неслось патриотическое: «Слышишь, время гудит: БАМ!!!», и ещё что-то про молодость наших сердец и «большая тайга покоряется нам».
Все народные артисты побывали на этой баснословно дорогой Всесоюзной ударной комсомольской стройке. Все центральные журналисты, разумеется, тоже отметились хотя бы по разу. Воспели.
Вдохновению самих созидателей, казалось, не было предела. Они тогда ещё не знали, что их самоотверженный труд, отмеченный звёздами и орденами, лет на 30 потом забудут, похерят, и вспомнят только уже в новой России, при новых экономических реалиях.
Много позже в прессе появились скандальные публикации о «закопанных миллиардах» и о том, как прославленный бригадир монтажников пути Александр Бондарь от обиды и злости зарыл в откос БАМа свою звезду Героя Социалистического Труда. Как многие бывшие строители грандиозной стройки спились от тоски по утраченным надеждам и напрасно пролитом поте.
БАМ оказался никому не нужен, потому что несметные сокровища Сибири, которые предполагалось возить по нему, было просто некому добывать из недр. Выдохлась страна. В то время мы вместо рудников и обогатительных фабрик строили ракетные шахты, изо всех сил пытаясь не отстать в гонке вооружений. Пентагон давил, угрожая космическими войнами – и это был вызов для всей страны.
Огромная держава СССР напрягалась, экономя на своём народе. Миллиарды были вбуханы в гонку вооружений. А потом, гораздо позже выяснилось, что это было напрасно. Вся эта страшная космическая угроза и СОИ (стратегическая оборонная инициатива) оказались лишь фейком, созданным ЦРУ в исполнении Голливуда. Но нам об этом долго не говорили.
Я тогда был просто студент-старшекурсник. Ну, да, будущий журналист. Так ведь – будущий. Проводник идеологии партии? Четвёртая власть? А что мы знали!? Все ошибки – от недостатка информации…
Неуютно как-то в те времена было нашему брату, душно. Кругом – картонные образы и легенды, надутый пафос, а ты должен в патриотическом порыве всё это воспевать?! Нечестно это. Нехорошо. Против гражданской совести.
Я тогда решил для себя, что не стану никогда петь под эту пропагандистскую дуду. Про конкретных людей, про достойные поступки – да, буду писать. Об экономических проблемах и сложных жизненных ситуациях – да. Обо всём интересном и полезном. Но – не о политике партии, прости господи…
Слетал на преддипломную практику в Душанбе, откуда сразу же привёз приглашение на работу по окончании университета. Написал диплом о «Рабочей эстафете» (было тогда такое Всесоюзное соцсоревнование – одно, пожалуй, из всех реально работающих). И убыл под восторженные вопли однокурсников, купавшихся в фонтане ресторана «Космос» по поводу окончания Универа, – в Таджикистан.
И я сейчас, спустя годы, ни о чём не жалею. Всё складывалось благополучно. Впереди была большая, светлая (мы все в это верили) и полная свершений жизнь.
Мы падаем в небо
Душанбе 1982—86 гг. Республиканская газета «Коммунист Таджикистана»
В Душанбе я начал очень бодро работать специальным корреспондентом центральной республиканской газеты «Коммунист Таджикистана» в отделе капитального строительства. Курировал главные стройки республики: Нурекская, Байпазинская, Рогунская ГЭС, Дангаринский ирригационный тоннель, Таджикский алюминиевый завод, Яванский электрохимкомбинат.
Но уже через полгода, весной меня вызвали в военкомат и сказали: Родине нужны десантники.
В Афгане тогда вовсю полыхало.
– А я здесь причём?! Я – командир мотострелкового взвода, да и то ненастоящий. Срочную не служил, только военная кафедра.
– Вот, – сказали мне. – Главное слово тут – командир. Будешь командовать диверсионно-разведывательной группой. ДРГ. А бойцов мы тебе подберём – ветеранов ВДВ из запаса. Они тебя всему и научат…
Как я прошёл медкомиссию со всеми этими центрифугами и спецтестами – отдельная тема. Многие из офицеров не прошли. Поэтому из полусотни призванных военкоматом из запаса нас, командиров, в строй встало человек 20. И это были, в основном, холостяки. Так надо было.
Перед отправкой нам всем велели написать письма домой и сообщить, что месяца два от нас весточек не будет, а потом для обратной связи сообщат номер нашей полевой почты.
Двое суток мы ехали в составе обычного пассажирского поезда. Все – в гражданской одежде. Прибыли в Казахстан ночью. Капчагай. Река Или. Ещё полчаса от станции нас везли куда-то тентованными «Уралами». Остановились. Полупустыня голая. Только свёрнутые палатки лежат на песке, и десяток здоровенных прапорщиков в голубых тельняшках раздают нам топоры и колышки: ставьте себе жильё.
Вот тут я окончательно понял: всё серьёзно.
Говорят, все мужчины служат в армии один-два года, а потом всю жизнь вспоминают и рассказывают разные армейские истории, байки.
После окончания университетской военной кафедры и летних курсантских лагерей в Елани служить на два года с нашего курса призвали только троих: Женьку Тарасова – во Внутренние войска, Женьку Анисимова и Володю Мальцева – в Самаро-Ульяновскую Железную дивизию по нашей традиционной воинской специальности, указанной в военном билете, – командирами мотострелковых взводов. ВУС 0001.
Вот они на самом деле рассказывают реальные армейские истории. А мне-то и рассказать особо нечего, я и полгода не прослужил. Но ВУС в моём военном билете поменян, и, если расшифровать его, то получится, что моя воинская должность в ВДВ состоит из одиннадцати слов: командир диверсионно-разведывательной группы отдельного батальона десантно-штурмовой бригады специального назначения. Гвардии старший лейтенант.
Ладно, раз положено, расскажу…
Через пару дней к нам привезли личный состав. Это были те же запасники, только многие – с боевым прошлым. Кое-кто – ветераны спецназа, прошедшие Анголу, Сомали и ещё что-то. Саперы-подрывники, связисты, разведчики. И все – как шкафы дубовые – мощные, высокие, хитрые. И все старше меня.
Их построили в две шеренги, и нам, офицерам, начали представлять наши группы. В моей группе оказались два прапорщика, два старших сержанта, четыре сержанта и четыре ефрейтора. Всего 12 человек, как и положено в ДРГ. Для них это были обычные военные сборы. Для меня, 13-го, – то ещё испытание. Вызов.
Я начал перекличку, и понял, что мне каждый раз надо поднимать выше голову, чтобы рассмотреть лицо бойца. Они были – стена. А я среди них – самый маленький.
Заметив моё смущение, мой заместитель – один из прибывших прапорщиков – вышел из строя, встал рядом и, погладив меня по-отечески сверху ладонью по голове, спокойно так произнёс:
– Ничего, командир. Всё будет хорошо…
Первую неделю мы занимались только тем, что укладывали парашюты. На огромных брезентовых пологах тщательно выравнивали каждую стропу своих Д 5-х. Больше часа уходило на это. Площадь парашюта – 48 квадратных метров – как тогдашняя квартира-трёшка. 28 строп. И каждую надо идеально вывести строго параллельно соседней.
Инструктор ходил и контролировал каждый этап – до самого завершения укладки. Если одобрял – на специальной бирке каждый из нас писал свою фамилию. Таким образом подтверждалось, что купол себе ты укладывал сам, и ответственность за раскрытие этого парашюта лежит на тебе самом.
А наутро мы доставали из контейнеров эти самые свои купола, срезали бирку, – и всё повторялось сначала. Инструкторы не давали нам вздохнуть-покурить. От зари до зари наш распорядок был занят тренировками, учебными занятиями и укладкой парашютов.
Фотоаппараты были категорически запрещены.
Командир отряда – невысокого роста полуказах-полукитаец – любил по утрам, ещё до подъёма личного состава собрать по палаткам всех офицеров и, щёлкнув секундомером, скомандовать: «На сопку бегом – марш!».
Мы брали эту долбаную сопку всякий раз с остервенением. Ещё голодные, злые ползли по ней чуть ли не на коленях, а потом скатывались вниз, к своему командиру – все в поту, запыхавшиеся. А наш майор, выключив секундомер, говорил: «Что-то вы долго шли… Давайте-ка ещё раз…».
Иногда он отбирал из нас 5—6 человек, расставлял вокруг себя и командовал: «Бейте!». Мы бросались на него всем скопом – и через секунды, сами не понимая, как – валялись тут же вокруг него, корчась от боли. Он всех нас уделывал. Как у него это получалось – не успевали заметить даже те, кто стоял рядом и смотрел.
Мы никогда не прыгали с самолётов. Мы были диверсанты-разведчики, и нас выбрасывали всегда «по-тихому» с вертолётов. Самый большой в мире Ми-26, называемый в нашей среде «коровой», брал на борт до двух рот десантников, и мы уходили на задание обычно на рассвете.
Казахский мелкосопочник реально содрогался от рёва наших машин на взлёте. Никогда раньше не знал, что большие вертолёты взлетают обычно с небольшого разбега. И, в принципе, каждый наш взлёт походил на то, как если бы от рельс оторвался и ушёл в небо грохочущий грузовой поезд.
Одно это ощущение всегда потрясало. Ведь поезда же не летают! Как ЭТО могло взлететь?!..
В корабле мы всегда были собранны, молчаливы, и реально были готовы послужить Родине. Когда меня сейчас иногда спрашивают: а куда вы улетали? – я некорректно отвечаю вопросом на вопрос: а вы с какой целью интересуетесь? :) Куда надо было – туда и улетали.
…В мае в Заилийском Алатау расцветают маки. Сверху это бескрайнее алое поле кажется сплошным морем крови. Жутковато, но ободряюще. Жалко было давить десантными сапогами такую нереальную красоту.
Но ещё жальче было черепашек. В это же время они выползают из песка после своей зимней спячки, и их там так же много, как маков. Как ни приземляйся – всё равно раздавишь черепаху. Они, особенно маленькие, истошно пищали, и мы подбирали их, протыкали штык-ножом, чтобы не мучались, и несли с собой на базу. Вечером повара готовили нам из них жаркое, а на обед – черепаховый суп.
Вкусно, конечно. Пока не приестся. А вот когда приедалось – мы ели змей. Их там тоже было немеряно. Однако они – на любителя. Поэтому чаще довольствовались всё-таки гречкой с тушёнкой. Это наше, родное. До сих пор иногда себя балую – не змеиным жарким и не черепашьим супом, а простой гречкой с тушёнкой. За милую душу. За ВДВ.
Самые неповреждённые черепашьи панцири мы в свободное время распиливали штык-ножом вдоль, обрабатывали марганцовкой, переворачивали, свинчивали шурупом – и получалась прекрасная экзотическая пепельница. У меня на балконе до сих пор – кто был, тот видел – сохранилась пара таких.
Считаете, жестоко? Ну, расскажите это нашим инструкторам, которые учили нас в ближнем бою вырывать противнику горло и ногой перебивать позвоночник…
Никто, кроме нас
…Это был первый в моей жизни прыжок. Я сидел в хвосте вертолёта, поскольку командир выходит из корабля последним. Он должен ещё сверху посчитать распахнувшиеся купола своих бойцов и убедиться, что всё в порядке.
Мы вышли на заданную высоту, здоровенный прапорщик встал у бокового выхода из корабля – «благословлять». Загорелся плафон над рампой: «Пошёл!».
Все мои бойцы вышли, я посчитал: 12 куполов распахнулись. Порядок.
Пошёл и я…
Поначалу в свободном падении ничего не соображаешь. Тебя кувыркает так, что думать некогда. В мозгу вертится только одно: 501, 502, 503. Через три секунды надо рвануть кольцо. Рванул – снова считаешь: 504, 505.
И вот оно – купол хлопнул!
Первые секунды парения – как переход из ада в рай. Чистилище ты прошёл ещё там, в вертолёте. Переполняет восторг от того, что живой, и кажется, теперь в жизни будешь точно делать только хорошие дела. Бросишь курить, а будешь только наслаждаться пением вот этих жаворонков, что парят стайкой прямо на траверзе твоего парашюта.
Когда я услышал, как эти божьи пташки славно чирикают в огромном бело-голубом пространстве, я вместе с ними в голос и с выражением исполнил «Широка страна моя родная», хотя слов песни раньше не знал.
Потом выяснилось, что при первом прыжке все поют. Это, оказывается, естественная реакция каждого десантника на новый вздох жизни.
…Летим!!!
Огляделся по сторонам. Земля, оказывается, бесконечная! Это там, внизу, человек видит только семь километров до горизонта в любую сторону. А сверху – миллион на миллион, как говорят лётчики. И всё такое маленькое… Деревья – как трава. Поля – квадратики лего. И всё это ждёт тебя. Ты там нужен.
Спустя пару минут, однако, я с удивлением понял, что стая жаворонков уже поёт ниже меня. А купола внизу гаснут один за другим, то есть мои бойцы приземляются.
А я?!… Мне до земли ещё далеко-далеко …и, кажется, всё дальше…
Холодный пот прошиб – вот как это, оказывается, выглядит. Я не снижался, меня поднимало вверх!
В ту пору, после изнуряющих ежедневных тренировок на жаре, я весил что-то около 50-ти килограммов. С таким весом, по нормативам, вообще нельзя допускать к прыжкам. Но кто нас в той полупустыне взвешивал?!
Поскольку наш корабль был последним в то утро, солнышко уже взошло, ударило о песок, и теперь восходящие потоки нагретого воздуха били в мой купол, совершенно не интересуясь, весело мне от этого или страшно. Меня ласково и бесповоротно уносило вверх и в сторону.
Я взял себя в руки и подумал, как в кино: должен быть на этот случай какой-то план «Б». Вспомнил: купол Д 5 – неуправляемый. Но если потянуть за определённые стропы, то угол наклона купола можно изменить. Вспомнить бы теперь только, за какие именно стропы…
Засёк, в какой стороне находится солнце, где река, и где наша база на земле. Других ориентиров нет. Надо работать стропами.
Как мне это удалось – не знаю. Наверное, в космосе очень холодно :), поэтому я начал всё-таки постепенно снижаться. Восторга уже не было. Хотелось просто домой, на твёрдую землю.
Приземлился я очень мягко – будто со ступеньки на ступеньку спрыгнул. Даже ни одна черепашка не пискнула. Поглядел на часы: оказалось, вместо положенных четырёх минут я падал в два раза дольше – восемь. И отнесло меня минимум на километр от обозначенного места высадки.
Подтянул-собрал купол и побрёл по песку в сторону базы.
А что в это время происходило на земле? Это мне уже потом рассказали. Прапорщик, который на машине должен собирать приземлившихся бойцов, подобрал практически всех и спрашивает:
– А кто это у вас там один ещё болтается? (Про меня).
Ему говорят:
– Это командир наш. Лёгонький, вот его и тащит.
– А-ааа… – сказал прапорщик. – Ну, раз командир, значит, доберётся. К машине! Завтрак стынет.
Когда я добрался наконец до базы, мои бойцы уже давно позавтракали и важно, по-геройски курили, валяясь на песке. Увидев меня, сержанты поднялись, побежали навстречу, взяли мой ранец с куполом, стали заботливо интересоваться: где я был, почему так долго, и «мы же не знали, в какую сторону машину за тобой посылать…».
Потом двое сержантов неожиданно заломили мне руки за спину, согнув меня пополам. Двое других встали у меня строго в тылу с запаской нарастяжку – и как врежут мне этой запаской с размаху по заднице!
Пролетел я в то утро ещё раз в свободном полёте метра полтора, пока не ткнулся носом в песок. Бойцы подбежали, поднимают-отряхивают, интересуются, не ушибся ли?.. :)
Таким образом у нас посвящали в десантники. После первого прыжка – положено.
Не знаю, существует ли эта милая традиция сегодня. Многое изменилось. Парашют Д 5 – уже давно история. Нынешние десантники прыгают с Д 12-ми. Практически управляемое крыло. И весит в два раза меньше.
Но мне хватило истории с засекреченным в ту пору Д 6-м. Их у нас в отряде было всего несколько штук, их тогда только испытывали. И хранились они отдельно, в контейнере на площадке снаряжения в автопарке.
Зачем я так подробно об этом? Потому что именно в моё дежурство по части четыре этих секретных купола украли. Просто вывезли на чём-то ночью – и с концами.
Уже утром, когда обнаружилась пропажа, примчалась военная прокуратура и дознаватели. Меня за это ЧП реально могли посадить. Ведь я, как дежурный по части, отвечал за всё. Но следователи копали яростно, и уже на третий день нашли и вора, и сами купола.
Давно это было, ещё в прошлом веке. Поэтому сейчас, думаю, уже можно сказать: парашюты из расположения части вывез наш гражданский служащий-водовоз. У него вскоре должна была родить жена, нужны были деньги, и он не придумал ничего лучше, как украсть у нас секретные купола и продать их местным автолюбителям на тенты от солнца по сто рублей за штуку.
…Были у нас и отказники – те, кто боялся прыгать. Их было немного, но вот один попался именно в моей группе. Таджик. Он ещё вечером накануне говорил мне:
– Командир, я не могу прыгать: у меня трое детей. Если парашют не раскроется – ты, что ли, будешь их кормить-воспитывать?!
Я его убеждал, что купол – очень надёжный, распахнётся обязательно, мы ведь прыгаем на «принудиловке». И химприбор есть. Если что – он тебе сам раскроет.
Оказалось, всё бесполезно. Он исчез куда-то прямо перед посадкой в корабль. Оставил свой парашют – и сгинул. Я докладываю комбату, тот матерится, а уже идёт перекличка, обязательная перед посадкой в корабль…
Тут ко мне подбегает командир второй группы, Сашка Любимов. Он со своей группой прыгал раньше, только что приземлился.
– Серёга, у тебя что – отказник?! Давай я вместо него прыгну!
– Как, Саня!? Он – таджик…
