скачать книгу бесплатно
– Это замечательно. – Если бы он мог меня видеть сквозь вихрь боли, если бы он мог видеть что-то рядом с собой, я бы точно, черт побери, не замечала его грубости. Кроме того, мне было что сказать мужчине, который хранил в своей мрачноватой библиотеке яркую связку воздушных шаров.
– Для меня это память о Лили, – пояснил он, когда заметил, что я смотрю на шары. – Каждый раз я покупаю новую связку, когда бываю в городе. Шары были последней вещью, которую она попросила у меня. Желтые шары. Она собиралась привязывать их к Аристутлю, чтобы не искать его среди травы, – пояснил он, возвращая мне листочки.
Я подумала о том, что Мо и Лили все-таки присутствовали в желтых бумажках, которые я держала в руке, в этих желтых шарах, в черепахе, невидимой за письменным столом, но тащившей яркую вспышку желтого цвета.
– Я надеюсь, что и мы оставим позади себя что-нибудь яркое, – сказала я.
Мы молча смотрели на шары, покачивавшиеся в углу, словно тронутые тихим, невидимым дыханием.
– Вот какой она была. Моя сестра. – Я поискала в телефоне и показала Джеку фотку Мо. Она, в бирюзовом платье и в очках в горошек, такая счастливая, сидела в тени дерева на перевернутом пластиковом ящике. Ее волосы были заплетены в косы. – Мы с ней не очень похожи. Мо всегда была яркой и привлекала взгляд, как на снимках, так и в толпе. Твои глаза автоматически находили ее.
– Мы с дочкой тоже были не очень похожи.
Я не рассчитывала, что он добавит что-либо еще, но он, казалось, передумал.
– Вот она. – Он вытащил бумажник и показал мне фотографию Лили.
Она улыбалась в камеру, и в ее глазах светилось озорство. У нее была кожа медового цвета. Пряди пышных, кудрявых волос выглядывали из-под шляпки-подсолнуха – той самой, которую Джек отдал Схоластике. Лили не походила на Джека, но, присмотревшись, я заметила его изгиб бровей и упрямый подбородок. Не случись этой трагедии, она наверняка любила бы жизнь, нарушала бы все правила и разбивала бы сердца.
Мы сидели рядом и смотрели на фотографии. Я остро ощущала свою утрату, мне было больно думать, что я больше не увижу улыбку сестры, не услышу ее голос, не почувствую ее тепло и внимание. И все же было какое-то сладкое утешение в мысли о том, что тебя любили, хоть эта любовь и оказалась мимолетной, словно трепетанье птичьих крылышек.
Я вернула Джеку снимок дочки и наклонилась, чтобы поднять упавшую на пол фотокарточку, еще одну; она прилипла к первому снимку. На ней был сам Джек. Казалось, он был застигнут врасплох среди разговора. Его кожа была темной, словно вспышка осветила лишь его лицо. Возможно, поэтому он казался таким непохожим на себя. Зато его глаза были такими ясными и лучистыми, что я не могла оторвать от них взгляда. Они заворожили меня своим сиянием, и это было нелегко забыть. Они были словно ледники, окруженные золотистым и теплым летним светом. В них не было и намека на теперешние грозовые тучи. По моим оценкам, Джеку было сейчас около тридцати, но на этом фото он выглядел гораздо моложе.
– Она сделала оба этих снимка, – сказал Джек, когда я отдала ему второй. – В тот день мы ехали в молл. – Он рассеянно погладил край фото Лили. – А я не разрешил ей тратить пленку. – Он убрал обе карточки в бумажник и уставился на него.
– А я в тот день не ответила на звонок сестры. – Я никому еще не говорила об этом, даже родителям. Я показала им последнее сообщение Мо, но умолчала о том, что пренебрегла ее звонком. Мне было тогда слишком стыдно говорить об этом. Но тут я почувствовала, что могу поделиться этим с Джеком. – Когда она мне позвонила, я была занята, подписывала бумаги на только что купленный дом.
Джек молчал. Вероятно, он размышлял о том же, о чем и я: представлял себе разные сценарии того, что могло быть, если бы…
– Так вот почему ты это делаешь? – спросил он. – Берешься за ее незаконченные дела? Потому что чувствуешь себя виноватой?
– Не знаю, – призналась я. – Мы не всегда понимаем, почему делаем что-то. Мы просто делаем это и надеемся, что нам станет легче.
– Я не уверен, что мне станет легче. – Джек тяжело вздохнул и выпрямился. – Знаю только, что, когда Схоластика отдала мне шляпку Лили, я больше не мог игнорировать ее. Как она смотрела на меня – не осуждая и ничего не ожидая. Я без проблем скажу «нет» тебе, или Гоме, или кому-нибудь еще, если кто-то попросит меня о чем-нибудь, потому что я никому ничего не должен, в том числе и объяснять что-либо. Но когда на меня посмотрела та маленькая девочка, молча, кротко, что-то во мне дрогнуло.
Голос Схоластики смешивался с голосом Гомы на кухне. Вероятно, так всегда было на ферме Кабури, когда Лили была жива – смесь молодости и старости, рокот трактора вдалеке и приглушенные разговоры работников, проникавшие в окна. Ветерок донес до меня запах кожи Джека – зеленых кофейных зерен и мягкой земли. Он был легкий и темный, мимолетный и постоянный, совсем как его обладатель. Запах долетел до меня на мгновенье, но у меня появилось странное ощущение – как будто я остановилась на краю чего-то глубокого и огромного, и мне срочно нужно было отойти назад.
– Это мать Лили? – Я подошла к одной из полок и взяла в руки рамку. В ней было фото Джека и красивой чернокожей женщины, элегантной и холеной, с лебединой шеей; ее лицо не нуждалось ни в какой косметике, оно излучало ум и уверенность в себе. Джек обнимал ее за плечи, а она держала на руках маленькую Лили.
– Сара. – Джек взял у меня рамку и посмотрел на снимок. – Она хотела съездить с Лили в Диснейленд, но я настоял на том, чтобы дочка приехала сюда, как это было каждый год.
Он больше ничего не добавил, но было ясно, что Сара винила его в том несчастье. По его лицу я поняла, что он не осуждал ее за это, потому что и сам винил себя.
– Лили была нашей последней общей заботой, только она соединяла нас. После похорон я больше не разговаривал с Сарой. – Джек бережно поставил рамку на полку.
Вероятно, он делал это часто. Каждое его движение было скупым и точным, как будто он фокусировал внимание на вещах, которые мог держать под контролем, чтобы они не затянули его в темный вихрь пустоты.
Пронзительный свисток судьи послышался из гостиной, где Бахати смотрел футбольный матч. Он разрушил странные чары, которые, казалось, окутали нас с Джеком.
– Мне пора, – сказал Джек. – Я нужен на ферме. – Он надел темные очки и остановился в дверях. – Завтра утром мы съездим в Бараку.
Он ушел, а я сидела и смотрела, как Аристутль брал маленькие кусочки латука из своей кормушки. Лучи солнечного света падали на темные книжные полки. Только теперь я сообразила, что меня окружали книги. Но ни одна не привлекла моего внимания, пока Джек находился в комнате.
Глава 6
Я теребила в пальцах записку Мо, когда мы выехали с фермы. Капли росы все еще сверкали на листьях, словно утренние бриллианты.
На листочке было написано: «17 июля – Джума (Барака)».
Это был первый из листков сестры, который она не вычеркнула, и, хотя был уже август, мы поехали туда, где она собиралась забрать ребенка по имени Джума. Добирались мы туда полдня по грунтовкам, извивавшимся среди высокой, желтой травы.
Барака представлял собой кучку хижин с соломенными крышами, окруженных колючим кустарником. Тропинки вели от домов к полям кукурузы и картофеля. Деревенские жители показали нам дом, где жила семья Джумы, и столпились возле него, прислушиваясь к нашим разговорам.
Я пыталась следить за беседой Джека с женщиной, сидевшей у огня. Но они говорили короткими фразами на суахили.
Женщина варила что-то похожее на густую кашу, а к спине был привязан грудной ребенок. Вокруг бродили цыплята, а в углу спал малыш постарше.
Разговор шел на повышенных тонах. Джек сидел рядом со мной на деревянном табурете; его прежняя доброжелательность пропала. Он согнулся, пытаясь уместить свое тело в маленьком, дымном пространстве. Женщина, мать Джумы, казалось, уклонялась от его вопросов и игнорировала нас. Прозвучало имя Габриеля. Женщина пожала плечами, покачала головой и повернулась к нам спиной.
– Габриель приезжал сюда? – спросила я.
– По всей вероятности, он никогда тут не появлялся, – ответил Джек.
– А Джума? Где он?
Джек мрачно посмотрел на женщину.
– Она говорит, что не знает.
В это время в хижину вошел мужчина. Бешено размахивая руками, он начал кричать на нас.
– Что происходит?
Я смотрела то на мужчину, то на Джека.
– Это отец Джумы. Он хочет, чтобы мы уехали. – Но сам Джек не собирался трогаться с места. – Но мы не уедем, пока они не скажут нам, где Джума.
Деревенские тянули шеи, заглядывали в дом, когда разговор перешел на повышенные тона. Упрямое спокойствие Джека разжигало ярость отца Джумы. Мать завыла, напугав спавшего двухлетку. Его плач добавился к ее завываниям, а мужчины продолжали спорить. Темная хижина наполнилась воем, криками и кудахтаньем и превратилась в дурдом. Я не выдержала.
– Стоп! – закричала я. – Эй, перестаньте орать!
За моим криком последовало удивленное молчание. Вероятно, все забыли, что я тоже была в комнатке.
– Пожалуйста. – Я встала и взяла женщину за руки. – Мы приехали сюда за Джумой. Вы ведь хотели этого, правда? Вот почему Габриель и Мо собирались приехать сюда. Чтобы забрать его в Ванзу. Если вы передумали, то просто скажите, и мы уедем.
Она не понимала моих слов, но посмотрела на наши соединенные руки, и на них упали ее крупные слезы.
– Джума, – проговорила она, и ее горло задергалось в конвульсиях. После этого она заговорила так, словно слова долго копились в ней, и теперь она не могла остановиться. Она крепко держала меня за руки и рыдала. И рыдала.
– Джек?
Он повернул ко мне лицо, и я увидела в его глазах мучительное уныние.
– Пойдем. – Он оттащил меня от нее, схватив за запястье. – Нам тут нечего делать. – Он вывел меня на улицу, и мы прошли мимо собравшейся толпы к машине.
– Что она сказала? – спросила я.
– Садись. – Он уже заводил двигатель.
– Не сяду, пока ты не объяснишь, что произошло в хижине.
– Садись в машину, Родел, – зарычал он. У него ходили желваки, и он смотрел прямо перед собой, не удостаивая меня взглядом. Теперь это был тот Джек, которого я увидела в тот первый раз на террасе – жесткий, отрешенный, упрямый.
– Я даже не пошевелюсь, пока ты мне не ответишь.
– Ты действительно хочешь знать? Что ж, ладно. – Он ударил по рулю обеими руками. – Они продали его, Родел. Они продали Джуму. Они собирались отдать его Габриелю в обмен на какие-то нужные вещи, но, когда Габриель и Мо не приехали, они продали его кому-то еще. Джума пропал.
– Куда пропал? Как это они его продали? Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что они его продали, потому что им надо кормить слишком много ртов. Два малыша в доме, а трое детей работают в поле. Родители пожертвовали одним ребенком, чтобы выжили остальные. Они купили семена для фермы, выводок цыплят и достаточно еды, чтобы продержаться какое-то время.
– Понятно, – сказала я, хотя услышанное меня потрясло. Я многое видела, когда мы ездили всей семьей по разным странам. Много хорошего и много плохого. – Ужасно, что его родители были вынуждены пойти на такое, но ведь Джума попал в хорошую семью, правда? Наверняка они хотели его взять, раз приехали сюда за ним?
– Джума – альбинос. – Джек все еще бурлил, но только не от ярости, а от огорчения. Он ронял слова, словно не мог их терпеть. – Мертвый он стоит дороже живого. За альбиносами тут охотятся ради их частей тела, потому что местные верят, что они содержат магическую силу. Знахари делают из них талисманы: из зубов, глаз, внутренних органов. Рыбаки плетут из волос альбиноса сети в уверенности, что в них попадется больше рыбы. Политики, чтобы выиграть выборы, нанимают охотников за альбиносами, этим нужны разные части тела и кровь. Богатые покупатели платят за них большие деньги. Три тысячи долларов за руку или ногу. Пятьдесят тысяч за все тело, может, и больше. – Джек посмотрел на меня впервые после того, как вытащил меня из хижины. Так что нет. Джума не попал в хорошую семью, потому что его уже нет в живых.
Его слова стали для меня жутким шоком. Вообще-то, я знала, что альбиносы тут в опасности, но полагала, что их просто обижают, изгоняют, бьют. Я не могла и предположить такой ужас, как хладнокровное убийство из суеверия и ради наживы.
«Некоторые вещи лучше не вытаскивать на свет, лучше оставить их в темноте, где им и место», – вспомнились мне слова Джека.
Вот от чего он пытался меня оградить. Я думала, что справлюсь с чем угодно. Я большая девочка. Жила в большом мире. Но в тот момент, на голой площадке Бараки, под обжигающими лучами солнца у меня закружилась голова, я почувствовала себя маленькой – мне стало плохо при мысли о разрубленном на куски маленьком мальчике, преданном собственными родителями. Я заковыляла к ближайшей хижине, радуясь ее темной тени, отгородившей меня от деревенских.
Они все знали об этом.
Деревенские. Джек. Гома. Бахати. Схоластика.
Мо тоже знала.
«Гораздо проще, когда люди думают, что перед ними мать мзунгу и ребенок мзунгу».
«Раз в месяц Мо помогала безопасно провезти кого-то из детей, которых нашел Габриель».
Теперь эти слова наполнились для меня новым смыслом. Мо взялась за опасную миссию, но ведь она знала, в чем дело. Тошнило ли ее на землю цвета охры, как сейчас меня? Подогнулись ли у нее ноги, когда она впервые услышала об этом?
Нет. Мо была сильной. Она всегда держала себя в руках, и у нее не дрожали коленки. Она не зацикливалась на вещах, разбивавших ей сердце. На обманувших ее парнях, на разочаровавших ее людях, на событиях, развеявших ее иллюзии. Она принимала это и двигалась дальше.
«Мир будет тебя постоянно нагибать. Это данность. Но, когда ты примешь это, все станет проще», – сказала она как-то раз после особенно болезненного разрыва.
«Что бывает, когда ты хочешь отгородиться от мира, Мо? Если он бросает в тебя что-то ужасное, что ты не можешь простить, ты скрючиваешься в тени глинобитной хижины и больше никогда не хочешь смотреть ему в лицо?»
Ответа не было; рядом урчал автомобиль; Джек подъехал ко мне и ждал. Я глядела на колеса с запекшейся грязью. Я привезла несколько бутылочек воды, шляпу, солнцезащитный крем и лакомства для Джумы. Они так и не пригодились, и мы повезем их назад.
– Как ты думаешь, сколько лет ему было? – спросила я, все еще сидя на земле. Ему могло быть два года, или пять лет, или десять, или двенадцать.
– Мы никогда этого не узнаем, – устало ответил Джек.
– Если бы полиция могла что-то сделать с этим, такого бы не произошло. Невозможно бороться с армией безымянных, безликих призраков. Если ты даже доберешься до них, они всего лишь посредники, работающие на колдунов, а у тех, в свою очередь, имеются богатые, влиятельные патроны. Родел, ты будешь иметь дело не с каким-то конкретным человеком и даже не с группой – это образ мысли, склад ума. И это самый опасный враг из всех.
– И мы так ничего и не сделаем? Просто смиримся с этим и поедем дальше? Потому что это не твое и не мое личное горе? Потому что это нас не касается?
– Да! Да, и прими это как данность! Как когда-то я сам был вынужден это принять. – Глаза Джека глядели на меня со жгучей горечью. – Потерять дочь – что может быть страшнее? Ты думаешь, я не хотел рассчитаться с теми, кто убил мою Лили? Ты думаешь, я не пытался представить их лица? Я каждую ночь лежал без сна, вспоминал дым и пепел, вдыхал вонь собственной беспомощности. Так что не говори мне о личном горе. А если ты не можешь это принять, собирай свои вещички и катись домой, Родел, потому что это тебе, блин, не мирное чаепитие. Это тебе колыбель Африки.
Я вскинула подбородок, хотя он все еще дрожал. Не только у Джека огромное горе. Я тоже потеряла любимую сестру. И по какой-то безумной причуде судьбы наши дороги пересеклись – два человека с недавним, оглушительным горем оказались брошенными в безнадежную ситуацию, пытались спасти горстку детишек, хотя сами с трудом могли найти общий язык.
Я засмеялась, подумав об иронии такой ситуации. А потом засмеялась снова, потому что начинала понимать, почему смех Джека был таким невеселым. Но мой смех обернулся тихими рыданиями. Меня сразил этот стоицизм, смирение с трагедией – случившейся по собственной вине или по чужой воле. Я видела его в глазах Джека, а потом и в хижине, в глазах матери Джумы. Возможно, привыкание приходит само собой, когда ты много раз видишь, как лев убивает газель, когда дрожит земля от миграции миллионов диких зверей. Ты осознаешь бренность, мимолетность и незначительность бытия. При этом я сама никогда не смирялась с трагедиями, неудачами или разочарованием. Я сопротивлялась. Я росла с прочным убеждением, что счастье – это естественное состояние всего. Я верила в это. Мне хотелось сохранить эту уверенность, но жизнь постепенно вырывала ее из моих рук.
Джек дал мне выплакаться. Он не пытался меня утешать, не уговаривал, не торопил, не злился. Когда я наконец села в машину, он коротко кивнул мне (вероятно, так мог кивнуть один солдат другому) – в знак уважения, родства душ, в знак того, что мы вместе пережили нечто огромное и безобразное.
Мы ехали к туманному, мерцавшему синевой горизонту. Я на секунду увидела душу Джека. Так много ее кусков было скормлено львам. И какой бы мрачной и озлобленной она ни казалась, он был гладиатором, упрямо стоявшим на ногах в ситуациях, в которых я наверняка бы упала.
Глава 7
За плоскими островками акации на потемневшем небе загорелись малиновые и лиловые облачка. На огромные равнины опускалась ночь, но свет все равно был чистым и ярким. Мы ехали по Серенгети, африканскому региону, простирающемуся от севера Танзании до юго-запада Кении. Серенгети знаменит роскошными львами и стадами мигрирующих животных. Там находятся несколько охотничьих заказников и природоохранных зон.
– Нам надо где-то остановиться на ночь, – сказал Джек. – Скоро стемнеет. Пора съезжать с дороги. Мы задержались в Бараке дольше, чем рассчитывали.
«Из-за моего нервного срыва», – подумала я.
Мы были все еще в нескольких часах езды и ехали по краю кратера Нгоронгоро, жемчужины Серенгети. Когда-то гигантский вулкан, более трех миллионов лет назад он обрушился после извержения, и образовался огромный кратер. Теперь это самая большая в мире кальдера с самым богатым на земле животным миром. В другое время я бы заинтересовалась таким уникальным уголком планеты, но тогда я тупо смотрела на дорогу. Я думала о Джуме, что он был бы сейчас жив, если бы Габриель и Мо сумели его забрать, и о том, как мы все соединены между собой странным, таинственным образом. Потянешь за нитку тут, а жизнь оборвется там.
Когда солнце коснулось горизонта, Джек свернул к кемпингу. Вывеска на въезде сообщала, что это «Лакшери сафари». Маленькие темные существа мелькали в траве, когда наш «лендровер» прыгал по грунтовке к администрации. Ночи в Серенгети принадлежали животным, и я порадовалась, что у Джека такой массивный крепкий автомобиль.
– Мы можем тут перекусить? – спросил Джек у стойки, когда мы зарегистрировались.
– Ужин будет через пару часов, но в столовой осталось кое-что от дневного меню.
Мы прошли под полотняный тент и сели за столик с видом на кратер. Солнце уже скрылось, небо на западе стало бледно-фиолетовым.
– Какие закажете напитки? – спросил один из официантов.
– Чай, пожалуйста, – ответила я.
– Кока-колу, – сказал Джек.
– Сейчас принесу. Тут нет меню. Пожалуйста, сами выбирайте то, что хотите. – Официант показал на стол с провизией.
Весь день я не вспоминала про еду; аппетит был испорчен кошмарной действительностью, с которой я столкнулась, но желудок урчал, и я стала что-то выбирать из того, что осталось после чая. Сэндвичи с огурцом, маленькие кексы и пирожки, сахарное печенье.
– Спасибо, – поблагодарила я, когда официант принес чай.
