скачать книгу бесплатно
– Чертовски надеюсь, что вы играете так же хорошо, как это расписал Том, поскольку мы в первой десятке.
Я сглотнула и посмотрела на увесистую пачку нот в руках.
– Так что прошу вас, скажите, что вы читаете и играете с листа лучше всех на музыкальном отделении.
Я не была уверена, могу ли претендовать на звание лучшей, однако обстановка не располагала к ложной скромности. Я взглянула на партитуру с уверенностью, которая, как я надеялась, не осталась незамеченной.
– Не волнуйтесь. Я с этим справлюсь.
Он кивнул, явно довольный. Прослушивания в этот элитный оркестр славились своей жестокостью, и я подумала, что мое зачисление, вероятно, войдет в его историю как самое легкое и быстрое. Однако что еще ему оставалось делать, когда до главного выступления года оставались считаные минуты, а зал заполнили студенты, заплатившие немалые деньги за музыкальный вечер? Кроме того, мне предстояло играть с ними всего лишь один концерт.
– Просто идите в ногу с оркестром. Мы добавляем движения в нескольких известных номерах.
У меня упало сердце. Это оказался совсем другой мир, отличавшийся от университетского филармонического оркестра, в котором обычно играла. Не та музыка, которую я привыкла исполнять, и не те люди, с которыми мне хотелось бы общаться. Движения? Что еще за движения? Я искренне надеялась, что он не имел в виду, что мне придется танцевать, поскольку это было однозначно не из моей оперы.
– Все будет хорошо, – заверил он то ли себя, то ли меня, и я почти видела, как он мысленно вычеркивает «заболевшего трубача» из списка вопросов, которые нужно решить в оставшиеся десять минут.
Я скинула стеганую куртку, уселась на один из больших ящиков, в которых перевозят усилители, и пробежала глазами программу концерта. За вечер предстояло сыграть три отделения по сорок пять минут каждое, и музыка в основном представляла собой хорошо известные джазовые номера из тех, которые популяризируют певцы вроде Майкла Бубле. Моим родителям понравилось бы. Они получили бы от этого гораздо больше удовольствия, чем от бесконечных сольных номеров, которые они стоически выдерживали, сидя среди публики, последние пятнадцать лет – с тех пор, как я начала заниматься музыкой. Сам факт того, что они не пропустили ни одного моего выступления, свидетельствовал скорее об их любви ко мне и о гордости за мои достижения, нежели о любви к музыке как таковой. Мне понадобилось довольно много времени, чтобы осознать, что любовь к классической музыке передалась мне через поколение. Именно бабушку мне больше всего хотелось видеть на концертах. Именно ее музыкальный дар перешел ко мне по наследству вместе с каштановыми волосами, зелеными глазами и пухлыми губами. Губами, которые пора разминать, вспомнила я, открывая застежки черного футляра, в котором лежала моя труба.
Зал был великолепен. Высокий сводчатый потолок представлял собой купол из матерчатых складок, в которых разместилось целое созвездие светящихся огоньков. Это зрелище ошеломило нас, когда мы медленно, один за другим, выходили на сцену. Но я успела заметить еще по крайней мере две гигантские ледяные скульптуры и огромный шоколадный фонтан сбоку от площадки. Прямо перед сценой располагался дощатый танцпол, остальное пространство занимало множество больших круглых столов в праздничном убранстве, накрытых белыми скатертями. Когда мы заняли свои места, участники бала издали призывный рев. Я исполняла партию первой трубы и прошла на отведенное мне место в верхнем ряду за тромбонистами, которые, в свою очередь, расселись за саксофонами. Я ощутила знакомое посасывание под ложечкой. Странный пьянящий коктейль из растущего страха и радостного возбуждения. Лишь на одно короткое мгновение перед началом первого номера, когда руководитель оркестра оглядел рассевшихся музыкантов, я как всегда подумала: «Какого черта я здесь делаю?» Затем он театрально взмахнул руками, я поднесла трубу к губам и погрузилась в волшебный мир музыки.
Первое отделение пролетело быстро. Нам дали двадцатиминутный перерыв, которого хватило на то, чтобы выпить бутылочку воды и попробовать несколько бутербродов, которые принесли в небольшое импровизированное артистическое фойе в задней части зала. Гости ели отнюдь не бутерброды, но они же заплатили за горячий ужин из изысканных блюд и за шесть бутылок вина, которые я насчитала на каждом столике.
Я снова столкнулась с Дэвидом лишь во время последнего перерыва. Остальные оркестранты, что неудивительно, прекрасно знали друг друга и оживленно болтали, разбившись на группки. Среди них я чувствовала себя не в своей тарелке, что представлялось нелепым, поскольку на сцене я ощущала, как общая мелодия превращает нас в единый живой музыкальный организм. Я не стеснительна, но всегда принадлежала к тому типу людей, которые предпочитают спокойно наблюдать со стороны. Возможно, это результат того, что я росла единственным ребенком у родителей, которые были на добрых пятнадцать лет старше отцов и матерей моих одноклассников. Или же, наверное, такой меня создала природа. Люди, плохо знавшие меня, часто ошибочно считали, что я замкнутая или отчужденная. На самом деле – ни то, ни другое, однако мне требовалось много времени, чтобы открыться перед незнакомыми людьми, и, хотя я уже второй год училась в университете, я обзавелась бесчисленным количеством знакомых и лишь очень узким кругом близких друзей.
Я вышла за импровизированный занавес, отделявший занятые музыкантами кулисы от главной части зала, и сразу же увидела его. Он стоял у одного из столиков слева от сцены, весело болтая и смеясь с сидевшими за ним людьми. Без какой-то видимой причины он вдруг посмотрел в моем направлении, словно его окликнули по имени. Что-то сказав своим собеседникам, он хлопнул одного из них по плечу, выпрямился и начал пробираться ко мне. Смутившись, я на какое-то мгновение решила сделать вид, что не заметила его, и нырнуть обратно за кулисы, куда гостям входить не полагалось. Для этого внезапного страха не было никаких оснований. В его глазах не было ничего пугающего, когда наши взгляды встретились, и он уверенно прокладывал путь ко мне через толпу гостей, многие из которых казались уже основательно набравшимися.
Дэвид выглядел просто потрясающе в вечернем костюме, который сидел на нем слишком элегантно, чтобы быть взятым напрокат. Он словно сошел с рекламы глянцевого журнала, прославляющей стиль жизни сливок общества, которому, на самом деле, никто не следовал. Расстегнутая бабочка небрежно болталась вокруг расстегнутого ворота его ослепительно-белой рубашки. Я никогда не понимала, почему это смотрелось так сексуально, но в его случае эффект еще более усиливался, и у меня вдруг непроизвольно сдавило горло.
– Привет, девчушка-пьянчужка. Так, значит, ты музыкант, – произнес он, непринужденно улыбаясь. – Играешь на рожке.
Помимо своей воли я слышала веселье в своем голосе, когда поправляла его по каждому пункту.
– Я же говорила уже, что не пила. А рожок – это мороженое, а не инструмент. А если бы и был инструментом, то я на нем не играю. Я трубачка.
Глаза его сверкнули даже ярче, чем огоньки на потолке, освещавшие нас, и я снова поняла, что он надо мной подтрунивает.
– Ты прекрасно играешь, – сделал он мне комплимент. – И давно ты в этом оркестре? Я что-то не припомню, чтобы видел тебя раньше на их концертах.
Я взглянула на свои часики на узком ремешке (подарок к четырнадцатилетию), которые даже спустя семь лет шли минута в минуту.
– Вообще-то чуть меньше двух часов, – ответила я. – Я подхватка.
– Ну, разумеется, – кивнул он с видом знатока, после чего наклонился ко мне так близко, что я уловила пряный аромат его одеколона. – А что это такое? – добавил он уже шепотом.
Я улыбнулась. Я настолько привыкла к разговорам с собратьями-музыкантами и соседями по общежитию, которые тоже обучались музыке, что обычно забывала, что не всем знаком наш профессиональный жаргон.
– Это когда замещаешь кого-то, кто заболел, – объяснила я. – Играешь на подхвате. Вообще-то это не та музыка, которой я обычно занимаюсь.
– Тебе больше по душе тяжелый металл, да?
Я взглянула на него сквозь полуопущенные ресницы. Такой за словом в карман не полезет, к тому же остроумен. И тут вдруг я почувствовала, будто выплываю из глубины на поверхность.
– Я играю в университетском филармоническом оркестре, – гордо заявила я. – Но что-то мне подсказывает, что ты не часто ходишь на наши выступления.
Он улыбнулся, и я заметила, что в уголках глаз у него появились морщинки, которые делали его еще более неотразимым.
– С чего это ты взяла?
Я неловко пожала плечами, пожалев о своих словах, которые никак не могли поддержать завязавшийся разговор, и добавила:
– Ну, не знаю… ты… и твои друзья… вы как-то не очень похожи на тех, кто обычно сидит у нас на концертах.
– Ты как-то слишком жестко защищаешь свои музыкальные вкусы, пьянчужка.
– Не пила я ничего, – возразила я. – А сказать хотела лишь то, что это, похоже, не твоя музыка. Сомневаюсь, что ты сможешь назвать хотя бы трех композиторов-классиков.
– А, так, значит, брошен вызов, – чуть издевательски отозвался он. – Я просто обожаю вот этих…
Я вдруг растерялась, не зная, относится ли это к именам музыкантов или к чему-то еще. Тем не менее он очаровательно наморщил лоб (как такое вообще возможно?), пытаясь сосредоточиться.
– Э-м-м… Бетховен, Бах… и… э-э-э…
– Барток, Берлиоз, Бертини, Бизе, Брамс…
– Ух ты! Ты играешь всех на букву «Б», что ли?
– Бред.
– Вот, еще один! – шутливо заметил он. – Ты все воспринимаешь так серьезно, выпивоха?
– А ты все воспринимаешь несерьезно? – парировала я.
– Тут вся штука в равновесии, – ответил Дэвид. – К тому же сегодня праздник. Можно веселиться. Мешай дело с бездельем… – Вторая часть пословицы повисла в воздухе.
– Получишь бакалавра с отличием, – закончила я, невольно выдав свой трехлетний студенческий стаж.
Когда позади нас в артистическом фойе раздался мелодичный звон колокольчика, я с благодарностью воспользовалась этим предлогом, чтобы покинуть спарринг-ринг.
– Мне надо идти, нам пора снова на сцену.
– А когда вы закончите играть?
– Не раньше чем через сорок пять минут, – ответила я, уже поворачиваясь.
Но тут он протянул руку и легонько взял меня за запястье, не давая уйти.
– Приходи к нашему столику, когда закончишь, выпьем по чуть-чуть, – совершенно неожиданно пригласил он меня, кивнув головой в сторону одного из самых шумных сборищ в зале. Я взглянула на столик, от которого он недавно отошел. Большая компания его друзей над чем-то громко хохотала чуть вдалеке от двух парочек, которые столь откровенно демонстрировали свои нежные чувства, что время от времени кто-то выкрикивал: «Отойдем-ка подальше!» Все веселились от души и были одеты в соответствии с обстановкой – в дорогие на вид бальные платья и вечерние костюмы.
Пока я смотрела на них, к столику подошел официант с подносом, на котором громоздились четыре бутылки шампанского. Компания встретила его появление восторженными возгласами. Я впервые за вечер подумала, что Дэвид, возможно, сам был немного навеселе, хотя по его поведению я этого не заметила.
Я покачала головой и осторожно высвободила запястье из его пальцев.
– Извини, нам не разрешают, – соврала я, импровизируя на ходу. – Нам не позволяют общаться с заплатившими за билеты гостями.
– Глядите, прямо диккенсовская чопорность.
– Таковы правила, – пожала я плечами.
Его глаза сверкнули озорным блеском.
– Правила создают, чтобы их нарушать.
– Нарушать их – не в моих правилах.
Легонько покачав головой, я исчезла за занавесом, чтобы занять место рядом с другими оркестрантами. Я и подумать тогда не могла, что только что встретила человека, который изменит всю мою жизнь.
Шарлотта
– Простите, какой вирус, вы сказали?
Врачи проводили меня в небольшую комнату за сестринским постом. Дверь – без таблички, на столе – ни единого листка бумаги. Унылое и безрадостное помещение, что показалось мне пугающе символичным. У пожилого врача, на вид чуть за пятьдесят, была густая рыжеватая с проседью борода, и он больше походил на лесоруба, нежели на медика. Молодой доктор осторожно прикрыл дверь, отрезав нас от раздававшихся в коридоре отделения звуков, а пожилой предложил мне сесть. Когда я отказалась, он тихо, но настойчиво произнес:
– Миссис Уильямс, пожалуйста, присаживайтесь.
Вот тут я испугалась по-настоящему. Собирался ли он сказать что-то настолько страшное, что после его слов я буквально не смогла бы устоять на ногах? Возможно.
– Вирусная кардиомиопатия, – произнес доктор и, протянув руку через разделяющее наши стулья пространство, успокаивающе положил ладонь на пальцы моих обеих рук, нервно сплетавших различные узоры.
Этот простой жест дал мне понять, что случилось что-то серьезное. Я заставила свои руки успокоиться.
– Но ведь вы же сможете дать ему что-нибудь от этого, да? Если это вирус, его же можно вылечить? Антибиотиками или… чем-то другим? – Я посмотрела на сопровождавшего нас молодого врача. Он смущенно поигрывал наушником висевшего у него на шее стетоскопа, и я вдруг поняла, зачем он здесь. Чтобы научиться озвучивать чрезвычайно страшные новости и диагнозы родственникам больных. Ну что ж, ему придется учиться этому в другой раз, на другом больном, потому что я просто-напросто не собиралась принимать этот диагноз. Я снова перевела взгляд на пожилого доктора, который с сожалением покачивал головой из стороны в сторону.
– Вирусная кардиомиопатия возникает, когда вирусная инфекция вызывает состояние, называемое миокардитом, результатом которого становится утолщение миокарда и расширение желудочков сердца.
Я нетерпеливо затрясла головой.
– А можно простыми словами?
Я впервые увидела за белым халатом врача живого человека: взгляд его смягчился, когда наши глаза встретились.
– Если объяснять на пальцах, то ваш муж…
– Дэвид, – вставила я.
– Дэвид, – продолжил врач, – подхватил вирус, который поразил мышцы его сердца, разрушая их.
Я громко сглотнула.
– А как эти мышцы лечить? Что вы делаете, чтобы они снова пришли в норму? – Он молчал. – Что вы хотите мне сказать? Что их нельзя вылечить?
Доктор медленно наклонил голову, похоже, чтобы дать мне время вникнуть в слова, которым было суждено изменить мое будущее. Только тогда я этого не поняла.
– В реальной жизни Дэвид будет страдать от нарастающей одышки, утомляемости и головокружения. Нам необходимо провести дополнительные исследования и найти способы облегчить его состояние. Однако в данный момент вам нужно четко представлять себе, что ему придется радикально изменить свой стиль жизни в соответствии с его состоянием, пока мы найдем способ замедлить ухудшение его здоровья.
– А если вы не сможете его замедлить?
Врач посмотрел на меня так, словно мне не стоило задавать этот вопрос, но он, очевидно, знал, что я его задам.
– Давайте решать проблемы по мере их возникновения, хорошо?
Я решительно замотала головой.
– Нет, – заявила я, ошеломив обоих врачей своим напором. – Давайте решать их теперь. Я должна все знать. Он… У него… – Несмотря на всю демонстрацию силы, я так и не смогла решиться задать следующий вопрос одеревеневшими от ужаса губами. Я попыталась зайти с другой стороны: – Его… его жизни что-то угрожает?
Врачу понадобилось семь секунд, каждую из которых я отсчитала про себя, чтобы озвучить самую печальную новость, которую я слышала за всю свою жизнь.
– С большой вероятностью – да.
Элли.Девять лет назад
В течение последнего отделения я предпринимала огромные усилия, чтобы не смотреть в направлении его столика. Однако и тогда мне казалось, что я чувствую, как его взгляд буравит меня сквозь затемненный зал, словно лазеры. Во время пауз в своей партии я упорно впивалась глазами в пюпитр, старательно изображая сосредоточенность. Наш последний номер, «В настроении» Глена Миллера, являлся своего рода визитной карточкой оркестра, и не успели отзвучать финальные ноты, как все встали и устроили нам оглушительную овацию. Она не шла ни в какое сравнение с негромкими аплодисментами, к которым я привыкла куда больше, и, к моему собственному удивлению, эта мне нравилась. Ободренная приемом публики, я почувствовала, как щеки у меня раскраснелись, пока я кланялась вместе с остальными оркестрантами и сходила со сцены.
В артистическом фойе легко было затеряться среди громких похлопываний по плечам и бурных поздравлений. Я собрала свои вещи, уложила трубу в футляр, натянула куртку и уже потуже затягивала пояс, когда ко мне подошел руководитель оркестра и обнял меня за плечи. Его тревога полностью испарилась после успешного выступления, и он по меньшей мере пять раз (я считала) поблагодарил меня за то, что я их выручила.
– Мне на самом деле очень понравилось, – сказала я и с удивлением обнаружила, что это не просто вежливая отговорка. Возможно, Дэвид-из-ниоткуда оказался прав. Наверное, я действительно слишком серьезно воспринимала саму себя. Может, мне и вправду следовало вести себя раскованнее.
– Честное слово, вам обязательно надо прийти на наше очередное прослушивание, – напирал капельмейстер. – Вас непременно примут к нам в оркестр.
Я кокетливо пожала плечами, все еще в эйфории от выступления.
– Может, и приду. В любом случае очень рада, что смогла вас выручить. – Я повернулась к выходу.
– Слушайте, после выступлений мы обычно закатываемся в один из студенческих баров. Не хотите составить компанию?
Это было уже второе неожиданное приглашение за вечер, и, в отличие от первого, я поколебалась, прежде чем отказаться.
– Извините, но не смогу. Мне надо успеть на первый утренний поезд домой. Как-нибудь в другой раз.
Я вышла на улицу, отодвинув полотнище перед служебным входом в зал. За вечер сильно похолодало, и изо рта у меня вырывался пар, словно обледеневшие языки пламени из пасти дракона. Я оглянулась – вокруг, похоже, не было ни души, но я привыкла ходить одна поздними вечерами. Я поудобнее взялась за ручку футляра, пожалев о своем опрометчивом решении не брать перчатки, но не успела сделать и пары шагов, как голос Дэвида пронзил темноту, остановив меня:
– Я так и знал.
Я тотчас узнала его. У меня хороший слух, а у него выразительный голос. У меня не было причин для страха, как не было причин, чтобы сердце быстрее забилось в груди. Я медленно повернула голову и увидела, как он стоит, прислонившись к одному из подсвеченных иллюминацией деревьев, держа в каждой руке по бокалу с шампанским.
Я немного помедлила, прежде чем сделать шаг в его сторону.
– Что знал?
