Время в моей власти. Том II: рассказы, мемуары, публицистика, стихи

– Я так закрутился тогда…

– Пустяки это, Витя. Закрутился – не закрутился… Значит, и не думал обо мне. Нет, Витя, – она положила ему на руку ладонь, – это – судьба. А мне было тогда и непонятно, и обидно – я даже закомплексовала слегка: мужики, парни, вроде, пялятся; но так, чтобы – ах! – и сразу в сердце – никого… А Гера с предложением – это же его родители подначили, я знаю: смотри, дескать, молодая, симпатичная, с квартирой… Он и разбежался.

– Понятно…

– И мне тогда стало понятно: не судьба. А муж будущий, как посмотрел, как подошел – судьба!

Да, да… Расскажи – потом уж я.

– Расскажу. Офицер он был у меня, настоящий. Хотя и не полковник. Как говорится, подполковников много – полковников мало. Когда в запас отправили – тогда и подполковника дали. В начале 90-х… Ох, пропади они пропадом, эти «лихие 90-е». Везде было тяжко, и в армии тоже. Ведь сколько офицеров застрелились, не получая денег! Валера мой не такой, понимал: нельзя. Не хлебом единым жил, и не одной службой…

– Послушай… Он…

– Потом скажу. По-настоящему образованный был, и с характером, честный. Вот кому генералом быть! Но в генералы вышли другие… А мы всё мотались по стране, по военным городкам, и за границей служили – в ГДР. Я закончила педучилище, с малышами занималась, бывало – в библиотеке работала. Мотались, мотались по городам и весям – и осели в Туле. А тут и «перестройка», 90-е… Люди словно с ума посходили – сам знаешь, сколько было шума. Старики от телевизора оторваться не могли, кто посолиднее – газеты, журналы хватали. А потом за горло на митингах друг друга хватали! Один начитается «Аргументы и факты», «Известия» – другой – «Правду», «Советскую Россию»; один за демократию, другой – за коммунизм. И все полегли, можно сказать, в братской могиле.

А муж – телевизор не смотрел, газеты-журналы особо не читал. Посмотрит на всю картину, «окружающую действительность», и только одно слово произносит:

– Предательство… Предательство…

Он ведь очень широко на историю смотрел, и в политике, экономике разбирался. Может, еще и потому, что отец у него – доктор философских наук! Иногда, еще в советское время, такие неординарные взгляды высказывал! Один на один. Кстати, сильно возмущался, чуть не матом выражался, когда видел разницу, как живут простые люди за границей – и в Советском Союзе. Я сама иногда не понимала: как наши люди умудряются жить, когда в магазинах почти ничего нет?! А те, кто вокруг нас, только пыжились, что имеют возможность купить, привезти, достать…

И всё-таки надеялись на лучшее. Но когда началась «перестройка», мой Валера сразу сказал: предательство! Однако и представить не могли, что всё закончится таким позором… Коммунизм, «братских народов союз вековой», «народ и партия едины». А мы, армия – «на страже мирных завоеваний»… И такой позор…

Переживал… И в некоторые моменты говорил – вот сейчас достаточно одного решительного, умного генерала: положить кого надо мордой в пол, взять власть – и начать реальные преобразования, людям на пользу.

А то вот сегодня кричат: коррупция! коррупция! А кто породил эту коррупцию – причем сознательно?!

Виктор слушал молча, не перебивая. Видел её горячность, желание выговориться: не о политике – о муже, его мыслях, чем жил человек. Он видел: всё ещё горячо; угли горят, не подёрнуты пеплом забвения. Вставил только:

– Я хотел спросить…

– Да… Умер год назад. Пришел с работы, сел на диван – и всё… Был здоров – и вот, как говорится, на фоне полного благополучия… Все годы работал охранником, сутками, в бизнес-центре. Много раз появлялась вакансия бригадира – ну, старшего ли – нет, берут лишь своих. Хотя они все там свои, все офицеры, чуть не все знают друг друга еще по службе.

Предлагала ему бросить всё, или уйти в другое место, чтобы только днём – нет, не хотел: все свои. Свои-то свои, но поначалу было видно, как на душе у него кошки скребут. Хозяин бизнес-центра (да не одного!) – тоже офицер, в таком же звании, притом еще базой отдыха, или охотничьим хозяйством – тоже владеет. Ну вот как?! Слухи разные ходили, вывод один: мафия, самая настоящая мафия.

Понимаешь, Валера наверняка бы ушел… Если б хозяин его в личную охрану привлёк – так, что ли, сказать. Других офицеров брал на базу, охранять, когда он, с такими же хозяевами, пьянствовал, да в бане с девками развлекался. А они, в сенях, не в предбаннике – в сенях, сидят, слушают пьяный рёв да визги.

Ни разу не привлекал, и всегда внешне уважительно относился. Может, и побаивался мужа – они ведь хитрожопые, хозяева-то…

– И народным языком владеет… Молодец – снова подумал Виктор.

Она поняла, улыбнулась.

– Да, знаешь, армия – не институт благородных девиц. Школа суровая, много чего увидишь, поймёшь и узнаешь. А что касается языка… «Вышли мы все из народа»… Армия научит и словам разным – научит и меру соблюдать, по делу употреблять. Хотя… В те же 90-е, когда всё пошло без меры – тут и двенадцатиэтажных матов будет мало.

Ну вот могло ли тем офицерам в голову прийти, что пройдёт несколько лет, и один из них будет барин, самый настоящий барин – а другие у него холопы. Почему-то государство решило устроить именно так. Во всех сферах жизни. Предательство, говоря словами мужа, предательство…

Виктор глубоко вздохнул. Помолчали…

– Но всё-таки ты же не на экскурсию в Москву приехала… По делу – или как?

– У меня же, Витя, дочь в Москве, старшая. Здесь училась, вышла замуж, осталась. Семья, дети… Муж хороший, коренной москвич – хотя, ты знаешь, как это было трудно : выйти замуж за москвича! Или жениться на москвичке. Они – люди первого сорта, остальные – второго, третьего… Но у меня зять хороший. У них с недельку еще поживу… А дома, в Туле, я с другой дочерью, там тоже семья – куда им деваться? Живём, слава богу, мирно.

В Москве, Витя, я по делу – и не по делу… Болею я, Витя… Врачи у меня дома хорошие, внимательные, и диагноз правильный поставили, и лечение, какое надо… Но московская дочь, Вера, настояла, чтобы я приехала сюда, прошла обследование здесь. Всё прошла, всё подтвердилось… Ну, пойдём, прогуляемся еще, пока светло.

Они вышли, спустились на Красную площадь. Постояли, посмотрели на Спасскую башню, храм Василия Блаженного, Мавзолей.

– Как странно, как странно, – произнесла она. – Словно сейчас вижу эту невероятную очередь: многие ведь плакали – увидят Ленина! – и уходили вниз, туда, колонной. И у меня такое ощущение, что вся страна, день за днём, уходила, уходила и уходила – туда. И вся ушла. Смотри: ведь никого, только часовые!

А здесь, наверху, сегодня совсем другие люди, другие порядки.

Понимаешь, я и в церкви заходила, и в новые тоже… Народ вроде есть, но верующих, как и везде – мало. Бродят из любопытства… Ты знаешь когда больше всего в церквах народа? Не на Пасху, не на Рождество – на Крещение! Когда крещенскую воду разливают – идут целый день. Огромные бадьи, домой, увозят – уносят!

Извини, если чего не то говорю, но я вижу – согласен. А крестик – и у меня, и у тебя на шее есть, и без веры, конечно, нельзя. Согласен…

Она взглянула на него:

– Особенно в нашем возрасте.

И улыбнулась.

– Я заметила: стариками себя почти никто не считает! Шестидесятилетние думают, что старики – это 70-80-летние, а те, наверное – 90-летние…

Так помаленьку-потихоньку вошли они в Александровский сад, и пошли среди редких прохожих по широким аллеям. Последние листья бесшумно слетали с веток и тихо ложились на еще зелёную траву.

– Золото на зелёном бархате, – очень красиво, – заметила она.

Шум города с автомобильными гудками доносился издалека, и не мешал тишине, спокойствию природы, красоте. Праздник жизни продолжался!

– Ну, присядем на скамейку, да расскажи мне о себе. А то всё я да я. Хотя я очень давно ни с кем так не говорила. Разговоров со старушками не люблю, а дома – только по делу. В Москве вот немного посидели, фотографии старые посмотрели – да и новые тоже: Париж, Рим, Египет…

Он вздохнул.

– После своего филфака я подался в журналистику, поработал в нашем городе, там и сям – и поехал в Москву. Наобум. Приехал и остался, не зная никого и ничего. Первое время жил у знакомых своих знакомых; потом – где попало. Ты и представить не можешь, через какую грязь пришлось пройти. Твой путь нелёгкий, но прямой, а у меня тяжелый – и кривой. Говорю нисколько не рисуясь. У меня и сейчас иногда чуть не волосы дыбом, как вспомню… Ведь я чудом уцелел, выкарабкался, зацепился… Хотя, по всей логике, не должен… А должен был утонуть в грязи, как и всякий, кто устроил такой эксперимент… над самим собой. А таких – миллионы и миллионы. Даже лимитчикам – и тем проще, нежели таким, как я!

Виктор взглянул на неё. Нина слушала серьёзно, молча, глядя перед собой.

– В общем, должен был я сейчас сидеть в комнатёнке – а то и в общаге, одинокий, после трёх-пяти разводов с такими же «экспериментаторшами»… Давным-давно потерявший связи со всей роднёй, которая думает, что вот, Витька москвич, загордился, знать не хочет… А ты этого Витьку запросто могла увидеть среди бомжей на том же вокзале, куда приехала! Серьёзно говорю. Впрочем, до такого возраста бомжи не доживают…

Нину аж зябко передёрнуло.

– Неужели так?..

– Москва слезам не верит! – помнишь детскую шутку? Кто-нибудь разревётся, раскапризничается, слёзы градом, а ему говорят:

– Москва слезам не верит!

Никто и знать не знал, что это такое. А дело вон какое.

– Ну и как же тебе удалось выкарабкаться?

– Да… Именно выкарабкаться, на чистое место. Ты понимаешь, двадцать лет прошло, а до сих пор и говорить неудобно… как бывшему советскому человеку. Удалось использовать новые законы себе на пользу. Многие всё потеряли, «благодаря» этим законам, а тут как-то удалось… Ничего не нарушал, нигде не сподличал – даже взятку ни разу не давал! – просто повезло, чисто случайно. Хотя… до сих пор неловко : еще подумают – ловкач какой! Удачливый. А то и вообще – пройдоха…

– Ну… ты же миллиардами не ворочаешь, наверное…

– И миллионами не ворочаю, и даже сотнями тысяч. В том-то и дело: получил элементарно необходимое для нормальной жизни. То, что имеет любой мусорщик, скажем, в Нью-Йорке. Я видел, знаю… Тем и отличается наша страна : живём, чтобы получить элементарное. Глядь – и жизнь прошла.

Политика, большая политика!

– Ты сказал, что журналист…

– И всё время журналист – а журналист, Нина, это не начальник. У меня в трудовой книжке несколько записей: редактор. Ну и что? Я из Америки вернулся – редактор; комната в коммуналке, и бумажка в почтовом ящике: отказать. Отказать на все просьбы…

Пока, наконец, не повезло. Сегодня, что называется, всё есть: квартира-машина-дача. Семья… Жена. Сыну восемнадцать лет! Как нам тогда…

– Да, да, да… Я когда беру те книжки, иногда вспоминаю тебя…

– А я заставил сына прочитать! «Войну и мир» давно прочитал – ну, и всё остальное. Да он у меня тоже гуманитарий, так что естественно. Но никакой не журналист – избави бог.

Нина посмотрела с удивлением.

– Хватит одного. Я тебе хотел немного рассказать про журналистику, да ты уже «съела мой хлеб»!

Нина изобразила на лице нечто смешливо-удивлённое.

– А когда ты говорила «про жизнь»; я и пишу в таком «ключе». Это и сложно, и тяжело, и славы никакой… По-другому не могу. Другие – могут. «Другие» – это почти вся журналистика.

– Поня-а-тно…

– Но! – поднял он палец, – сегодня человеку еще труднее разобраться, где «правда», где «известия», «аргументы и факты» и т.д. Для истины – и ниши-то нет никакой, так, закуточек, где она и обретается, никому не заметная…

– Печа-а-льную ты нарисовал картину…

– Реальную.

– Ну что ж, давай прощаться. Проводи меня до метро – и по домам.

– Давай телефонами обменяемся – мало ли что. Будешь в Москве – куда-нибудь сходим…

– Не сходим, Витя… Врачи сказали: жить осталось мне полгода, от силы год. Так что… Будь здоров, земляк! У меня есть близкие, у тебя – свои. Но рада была встретиться, вспомнить молодость, поговорить. Пошли…

Наступали сумерки, они прошли по уже пустым аллеям – и враз окунулись в московскую толчею. Из метро несло тем странным, всегда узнаваемым запахом, слегка техническим. После всего разговора было заметно, что у них возникли одни и те же мысли при взгляде на людское многолюдство : какова судьба у этого, чем живёт вон тот, о чем задумалась эта пара… Промелькнули – и навсегда, навсегда, навсегда! И так – минута за минутой, день за днём, год за годом…

Они встали там, где ей попроще зайти, занять место. Появились в глубине тоннеля огни поезда, и они порывисто, искренне расцеловали друг друга в щеки.

А дальше всё смешалось в круговороте толпы…

Санкт-Петербург,

май 2012 года.

Потеряли век. Получили урок

Николай II

Он прочитал, подписал последнюю на этот час бумагу, закурил, откинулся на спинку кресла, посидел немного так, потом встал, подошел к окну, поглядел на черные, извилистые сучья деревьев Александровского сада, сплошное золото листьев на земле… Да, сегодня редкий, спокойный день. Можно часок побыть одному, подумать…

Как у человека, привыкшего одновременно решать множество самых разных государственных дел, он и думал обо всём разом: спокойно размышлял о политике, о хозяйстве, о людях. О стране, о мире… О Боге, божественном замысле обо всём сущем, о русском народе… Будучи в самом расцвете сил – 45 лет, он мыслил четко, ясно.

Император Николай II.

Осень 1913 года. Он и знать не знал, и представить не мог, что одна только эта цифра – 1913 – займет в будущем десятки, сотни, тысячи страниц самых разнообразных исследований. Многие десятилетия люди в России будут гордиться, даже кичиться тем, что превзошли показатели 1913 года в том-то и том-то, в пудах и килограммах, тоннах и центнерах, количестве грамотных – и ученых, и Бог знает в чем только не превзошли.

Бог знает в чем… Вот уж и подумать не мог он, что со временем эти слова станут просто оборотом речи, да еще уничижительным: бог знает что, бог знает в чем… То есть : никто не знает – чепуха какая-то.

Николай Александрович Романов был… ведь нельзя просто сказать: человеком верующим, религиозным, горячо верующим. Как и всякий русский человек он был человеком православным, и любое дело, работу, он делал, помня о Боге, о Христе. С молитвы день начинал, весь день мысленно с Господом, и ко сну отходил с молитвой. Постоянное пребывание в Боге придавало высший смысл каждому его слову, делу, действию. Поистине : помазанник Божий.

Пуды, центнеры, километры железных дорог тесно переплетались с высшим смыслом человеческого бытия… Российская империя процветала, как никогда, и 300-летие Дома Романовых отметила широко и торжественно. Следующий, 1914-й год – год 20-летия его вступления на престол… Поэтому давно уже ему хотелось выбрать момент, побыть одному, подумать… За блеском торжеств он никогда не забывал о тяжких испытаниях, бедах и несчастиях, произошедших за минувшие годы. Война с Японией, и неутихавшая потом несколько лет смута в стране, убийство Столыпина два года назад… Всё это звенья в одной цепи трагических событий, начало которых можно отнести – если не вдаваться в совсем уже далёкие годы – к неудачной Крымской войне, убийству деда, государя императора Александра II… Помнится и крушение царского поезда отца, Александра III – как предвестие многих бед…

И вот, кажется, государственный корабль Российской империи, прекрасный, огромный и величественный, вошел в спокойные, широкие воды, и устремился к светлым горизонтам благоденствия и процветания, как и предначертано Провидением… Теперь хотя бы десять спокойных лет – и никакой враг, ни внешний, ни внутренний, не одолеет Свет, Добро и Правду, которые, он это знал – Россия несёт миру.

Но… Ясно и спокойно глядя вперёд, он видел и все опасности на этом пути. Основная масса населения, крестьяне – в большинстве своём живут в бедности, нищете, страшной нищете! Они зачастую безграмотны, их жилища ужасны – поистине ужасны! И никакие реформы пока ничего изменить не смогли.

– Почему, почему даже там, где у них есть все возможности построить хороший, просторный дом – они строят какие-то жалкие избушшонки?! Ведь бывали же случаи в прежние времена, когда помещики строили для крестьян хорошие дома – не нравилось!

Он даже плечом пожал, так рассуждая.

– Наверное, причина все в той же неграмотности… И на церковной службе они стоят, ничего не понимая… Богобоязненность есть, тяга к добру, правде и справедливости есть – но сколько при этом суеверий?… Да, за десять лет надо дать образование народу, хорошее образование – без этого нигде и ни в чем не будет никакого толку. Растёт промышленность, но рабочие-то кто? Вчерашние крестьяне, и только крестьяне. Причем самые бедные, не лучшие крестьяне, не лучшие люди… Образование, образование, образование! Посмотрите, как живут хорошие рабочие. Имеют квартиры, дома, некоторые даже прислугу содержат. А рабочих нужно всё больше, хороших рабочих, умелых… Трезвость, знание, образование, и – вера, вера православная! Без этого – разложение, при внешнем благополучии.

Рабочие покупают книги – и что они там видят? Сегодняшние писатели, даже самые лучшие, самые талантливые – равнодушны к религии, Богу. Терзают свою душу – и душу читателя. Опираются на своё мастерство, талант, «правду жизни» – и ошибаются. Когда-нибудь эти роковые ошибки станут понятны всем.

А сегодняшние газеты? Это язва на теле России, и с каждым днём всё более жгучая язва, лишающая разума, здоровья – угроза самой жизни… Почти вся пресса – в руках евреев, и она изо дня в день приучает людей ко всяческой ненормальности. Да чего там – создает поколения атеистов! Зажидовленными становятся многие сферы человеческой деятельности. И кем же со временем станут русские люди, во что превратится Россия? Еврейская жизнь – безбожная жизнь. Россия – еврейское государство?

Да и не евреи они совсем – те, кто называет себя евреями! Самозванцы. «Отец ваш – сатана, и вы хотите служить похотям его» – вот подходящие для них слова. Но племя это составляет миллионы и миллионы – второе в России по численности после русских!

А ведь сколько указов, Боже мой, сколько указов по еврейскому вопросу издал прадед, Николай I… Сотни! Угрозу для народа, для России, для империи, понимали всегда, и меры принимали. Сегодня – тихо, но буря может грянуть в любой момент, и это стало ясно из деятельности Думы…

Есть еще один враг, давний, коварный, лживый, как Сатана: масонство. Как и сам Сатана, то убеждает, что его нет, то убеждает, что самый лучший друг, и желает только добра… Этот враг – всегда рядом, и он может взять власть – и тут же отдать евреям. Тогда спасутся единицы и среди самих масонов – если успеют убежать за границу.

Масонство… Как там у Льва Толстого, в его «Войне и мире»? На председательском месте – незнакомый молодой человек, по правую руку – итальянец-аббат, еще один – весьма важный сановник, и один швейцарец-гувернер? Вот-вот-вот, это и есть, по-ихнему – демократия.

Николай Александрович подошел к полке, взял книгу, открыл нужную страницу.

«Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?».

Череп, горящая звезда, молоток… В руки дали лопату и три пары перчаток, одни из которых – женские.

Стыдно должно быть аристократу, русскому, православному человеку. Впрочем, это уже отход от православия. От истинного Бога, от веры отцов… Притом Безухов – хороший человек. А что можно сказать о других?..

Вот и доигрались. Оказались пешками в руках самых грязных, черных, нечестивых людей! Если случится переворот, «братья масоны» получат власть только на миг, а дальше… Страшно подумать.

Грязные, черные, нечестивые люди, которых пропаганда сразу же прославит как светлых и чистых, «борцов за народное счастье» – совсем откажутся от Бога, всех и всё перемешают: верх – и низ, черное – белое, разовьют бешеную деятельность, как созидательную, так и разрушительную, добьются огромных «успехов» там и тут. Такая «работа», наверное, происходит в аду…

Отказавшись от Бога, они окажутся в руках дьявола, всё время лицом к лицу со Смертью, и как бы ни подбадривали себя, какие бы волны славословия ни раздували, в конце концов не выдержат они взгляда Смерти – и в один момент всё рухнет со страшным треском. Придут другие, из их рядов – и начнут «правильную работу» по созданию «демократии». И всё – с начала… И смысла в их «работе» не будет ни на грош, как сегодня уже нет смысла в делах западной «демократии», американской. Житейское благополучие, комфорт – и разврат, лицемерие, духовная, душевная пустота…

Но… Пути Господни неисповедимы. Пока мы живы, будем мужественно встречать всё, что встречаем на своём пути. Главное, как учит слово Божие : «не участвуйте в бесплодных делах тьмы, но и обличайте». Христианин пройдёт через все испытания, а Господь сам всё управит…

Керенский

– Этого Кедринского надо повесить! – написала царица Александра Федоровна в записке своему мужу, Николаю II, в 1916 году – еще толком не зная мою фамилию : Керенский, Александр Федорович… А вскоре ко мне навсегда, на всю мою долгую жизнь прилипла кличка : Александра Федоровна. Это когда я перебрался жить в Зимний дворец, оставив дома жену и детей. Я и сам поверить не мог, что –

– в кровати, царицам вверенной, раскинется какой-то присяжный поверенный.

Слова поэта Маяковского.

Бывшая царица с мужем и семьей находились в Александровском дворце в Царском Селе, и ждали своей участи… Ну, а я, Александр Керенский – он же Аарон Кирбиз (Кирбиц), он же – сын народоволки Геси Гельфман, рожденный в Шлиссельбургской крепости, дважды усыновленный… Все эти сведения – под вопросительным знаком : смотрите у себя в интернете. Верны ли сведения? Судите сами… Я прокомментирую свою деятельность, свою жизнь – а вы судите…

Не сразу, не сразу появилась эта кличка : Александра Федоровна. Кстати, я – единственный член Временного правительства, который от февраля – и до октября… Так что и на кроватях, и на диванах – повалялся… Пораскидывался… Впрочем, всяческие «раскидывания» – это поэтические преувеличения. Если и «раскидывался», то в отчаянии, в конце…

А в начале, в начале, феврале!.. Тут Маяковский прав, описывая чувства многих – через любовные страдания мадам Кусковой.

– Старушка тычется в подушку, и только слышно: «Саша! – Душка!»… Его же ж носят на руках… А как поёт он про свободу»…

Александр Керенский, июнь 1917-го.

Да, да, да… И на митингах меня слушали с горящими глазами и разинутыми ртами, и восторженные толпы окружали, и на руки вздымали. Да, было… А как же : с первых дней – зам. председателя Петросовета – Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, и член Временного правительства, по особому разрешению Совета. Министр юстиции : защищать права трудового народа!..

Сегодня, объективно глядя из далёкого далёка, прекрасно зная все причины и следствия, пружины явные, тайные, лица и физиономии – что я могу вам сказать? Уши горят от стыда… Да, да, да… Хотя нынешние патриоты взглянут удивленно : опять лукавит Александр Федорович. Масонские, антихристианские цели полностью достигнуты. Поставленные задачи выполнены. Дело сделано…

Радоваться надо!

Эх, кабы всё так просто… Ведь права царица, Александра Федоровна : я выступил в Думе, с угрозами царю – главнокомандующему, и по законам военного времени… Ну… В тюрьму хотя бы надо сажать! Демократии слишком было много, либерализма… Ленин со Сталиным потом уроки извлекли: только пикни против – сразу к стенке, чтоб другим неповадно было. Под оглушительный рёв о защите народных интересов…

Самое наглое враньё!

Меня, думаю, все-таки извиняет отчасти одно обстоятельство: непонимание, куда несёт нас рок событий. Ведь невозможно, невозможно было представить себе, что через несколько лет власть окажется в руках малограмотного семинариста, и он зальёт страну кровью – в мирное-то время! Вот вам и золотые медалисты Ленин с Керенским, премьер-министры, дипломированные юристы. Хотя Ленин и недалеко ушел от своего протеже – «чудесного грузина», по его словам…

Тут вот ведь в чем фокус, вот в чем фокус… Вот читаю я огромную статью к юбилею Февральской революции, на целую страницу, где несколько ученых, специалистов, высказывают свою точку зрения. Ровно половина из этих специалистов – евреи, именно они твёрдо стоят на своём : «созрели причины, условия» для революции, потому она и произошла. Если нет «условий, причин» – нет и революции. «Железная» логика.