Часть картины

Он цокает с сочувствием. Странно. Будто ему действительно есть дело.

вы говорили со мной не о том

Вечером, уже вернувшись из больницы, она увидела сообщение. Одно слово: «Спасибо». Не ответила. Ей все еще было неловко из-за той вспышки гнева, но довези он ее до дома, ситуация стала бы еще двусмысленнее. Что было делать, начни он напрашиваться на чай или пустись в откровенности по дороге? Хотя до двадцати она ездила на поездах, синдром попутчика так и не стал ей близок. Тем более он неуместен в отношениях с отцом ее ученика. Школа всегда была островком безопасности: мужской коллектив насчитывал стандартный, чуть варьируемый набор.

(Укажите вариант, в котором по убыванию перечислены предметы, чаще всего преподаваемые в школе мужчинами:

1) история, физика, физкультура, ОБЖ.

2) ОБЖ, физика, физкультура, история.

3) физика, физкультура, история, ОБЖ.

4) физкультура, ОБЖ, физика, история.)

Вне школы было сводничество, был подарочный сертификат на спид-дейтинг, была и анкета в сервисе такой себе приятности знакомств. Скучные свидания, скучные спутники, скучные разговоры, которые она, чтоб хоть как-то развеять эту невыносимую, зубодробительную скуку, вдруг могла прервать прямым вопросом «так где ты живешь?», но скука не уходила там, где жил скучный мужчина, скучный мужчина не мог выгнать скуку даже изнутри, скучно было и во время липких сношений, и во время ночных побегов на скучном такси из скучных квартир ее скучных попутчиков по постели. В таком режиме она продержалась недолго. Анкету удалила без сожалений и вернулась в тот вакуум, где не было скуки лишь потому, что там не было ничего – только так она и привыкла жить.

Однако Андрей производил впечатление человека, с которым не будет ни скучно, ни легко. В нем читалось упрямое требование соблюдать его правила. Рассматривая Инну в больнице, Софья поймала себя на беспокойном сравнивании, напоминающем так давно забытое чувство ревности. Софью раздражало это, как раздражало ее то, что уже неделю, выходя с работы, она бросает ищущий взгляд в сторону стоянки. В эти моменты она фыркает про себя: «Жалкое зрелище!» – и торопится прочь от вспыхнувших надежд, которые вселил в нее один полунамек.

Вы меня задели.

Намеков больше не последовало. Выскочило сообщение с предложением встретиться. Она покрутила в руках телефон. Отложив его в сторону, вышла на балкон и стояла там, вдыхая морозный воздух.

(Определите случаи, в которых НЕ с выделенным словом пишется РАЗДЕЛЬНО:

1) не_льзя.

2) не_позволительно.

3) не_уместно.

4) не_очень правильно как-то это все.)

Не стоило отвечать, она это знала. Но внезапное ощущение нужности отказывало разуму в праве голоса. Стоило ей выйти оттуда, как мысль, которая все это время оставалась размытым пятном на задворках сознания, вдруг обрела четкий контур: погибни она или окажись за решеткой, никому до этого, в сущности, не было бы дела. В школе заметили бы ее отсутствие даже не сразу – и то лишь по шумящим в коридорах ученикам. Ни семьи, ни родителей, ни – пришлось признать и это – друзей. Сколько времени должно пройти с последней встречи, чтобы можно было смело вычеркнуть человека из близкого круга? «Поздравляю с… Желаю много… Надо как-нибудь встретиться!» – вот и все, что осталось от старых связей. Встречи же становились более неловкими, линии жизни расходились слишком далеко, поэтому дружба носила характер артефакта, ценность которого заключается только в его древности.

На работе тоже не складывалось. Когда после иняза к ним пришла англичанка Аня, наметилось хрупкое приятельство, которое ограничивалось, впрочем, совместными обедами и обсуждением школьных новостей. Большой дружбы не наметилось, а затем заглохло и то, что было.

Как-то раз на праздновании конца календарного года Аня, выпив бокал красного на пустой желудок, пустилась в размышления:

– Хорошая ты вроде баба, Соня. Умная, симпатичная, спокойная такая, мозг не копипастишь. Но жизни в тебе нет. Как рыба. И жизнь у тебя такая же, рыбья. Куда несет, туда и ты.

– А ты? – Софья кивнула, ничем не выдав раздражения.

– А я-то здесь не задержусь.

Софья ничего не сказала. Точнее, с Нового года вовсе перестала с Аней разговаривать. Аня растерялась, попыталась навести мосты, но вскоре ей стало не до того, ибо ее предсказание начало стремительно сбываться. Помимо преподавания, Аня занималась еще и устными переводами. У девушки был контракт с телевизионным каналом, и как-то раз после спонтанного корпоратива случилось так, что Аня обвинила в попытке изнасилования одного локально известного ведущего.

Не было постов, не было публичных комментариев, не было походов по передачам для домохозяек. Аня сразу пришла в отделение полиции, сняла побои и написала заявление. В тот же миг локально известный ведущий превратился в жертву чужих козней, за которую заступились многие коллеги.

А кто заступился за Аню?

Может быть, коллеги?

Старшеклассники переглядывались, коллеги шушукались, а вот родители в полный голос выразили недовольство тем, что в школе работает сомнительной репутации девица, посмевшая локально оказаться под уже не локально известным ведущим.

Может быть, Софья решила поддержать вчерашнюю приятельницу?

Нет, она, как и все прочие, дождалась момента, когда Аня напишет заявление по собственному, и выдохнула, когда Аня со своей скандальной репутацией покинула школу.

И только оказавшись на ее месте, Софья поняла, каково это. Она наконец нашла в себе силы оглянуться на последние десять лет своей жизни и подать на нее апелляцию.

(Прошу пересмотреть выставленные мне баллы по жизни, так как данные мной ответы на задания были обработаны неверно.

Подпись, дата, ФИО)

Оказалось, что даже если ты выбираешь течь параллельно жизни, сколотив плот из книг, музыки и фильмов, то и тогда течение прибьет тебя в реальность, если не прибьет реальностью с лицом хмурого мальчишки, сжимающего в руках увесистую сумку, из которой торчала палка, как это вышло тогда, праздничным ноябрьским вечером, когда ее, всегда сторонящуюся толпы, вдруг понесло в центр города в поисках чужого веселья, которое навевало не скуку – нет, тоску и, что она не решалась признать, зависть, ту зависть, которую хронически несчастливый человек питает к чужому счастью, и вот поток внес ее в толпу вокруг молодых музыкантов, играющих у витрины магазина развесного мармелада, и шваркнул ее лбом в стрелку, где пойдешь направо – угодишь под топор, пойдешь налево – попадешь под автобус, и ты падаешь оземь, пытаясь набраться сил от чернозема, а там только слякотный асфальт, на котором переливаются конфетти и мармеладные мишки, а среди них – осколок, что так удобно ложится в руку, и что ей еще остается, кроме как.

И если уж она решила жить, что ей еще остается, кроме как.

Хорошо, Андрей

Андрей обещал подстроиться под ее график, так что они встретились уже после уроков в кафе недалеко от школы. Это был маленький чайный клуб без опознавательных знаков, располагавшийся на втором этаже жилого дома. Интимность обстановки охранялась ценами за чайник как за бутылку вина, отсутствием кофе и скудным меню. Софья заглядывала сюда после уроков и забивалась в угол у окна, залечивая извечно больное учительское горло безалкогольным грогом.

Когда Софья вошла, он уже сидел в углу, на ее обычном месте. В интерьере хипстерского чайного клуба он выглядел почти комично – точно походный котелок посреди праздничного стола. Он растерянно крутил в руках замысловатое меню, очевидно, пытаясь разобраться, чем один вид чая отличается от сотни других. Повернув голову, увидел ее и расплылся в робкой мальчишеской улыбке. Бороду он подровнял, но все равно клоки сбоку продолжали торчать рваными кусками. На мгновение Софья почувствовала к нему что-то жалостливо-материнское. Ее это приободрило.

Андрей поднялся навстречу, забрал пальто и попытался повесить его на вешалку. Та накренилась, Андрей едва успел ее перехватить, но на него уже сыпались чужие шубы, шапки и шарфы. Софья поторопилась ему на помощь.

– Соответствуете фамилии.

Он растерянно улыбнулся:

– Слон в посудной лавке.

– Я такая же. Даром что мелкая, – Софья кивнула.

Вернув вешалку на место, они сели наконец за стол. Андрей сразу же потянулся за зубочисткой и принялся крутить ее.

– Спасибо, что пришли. Честно – удивлен. Думал, соскочите в последний момент.

Она следила за быстрым перекатыванием зубочистки между пальцами с неровно обрезанными ногтями. Усмехнулась:

– Я тоже. Даже написала, вот только не отправила.

– Что придумали?

– Выбирала между головной болью и контрольной на завтра.

– Вам бы у школьников поучиться отмазкам.

Она усмехнулась, а он посерьезнел.

– Софья, что вас смущает? Боитесь, директриса заругает? Так я не ваш ученик.

– Вы – нет. В отличие от Васи.

Зубочистка замерла.

– А что с Васей?

– В такой деликатной ситуации, как у него, что угодно может стать проблемой. У него и без того особое положение в классе. Не хватало только, чтобы этому стали искать дополнительные причины.

– Мы всего лишь встретились.

Она сжала и разжала кулак под столом. Шрам заныл. Кто сказал, что у этой встречи есть какой-то особый смысл?

– Я так понимаю, вы хотели поговорить о вчерашнем визите?

Андрей выглядел сбитым с толку.

– Да. И об этом тоже, – он кивнул. – Вася спрашивает, когда ему можно вернуться в школу.

– Отлично.

Она уткнулась в меню.

Неловко.

Подошел официант. Андрей назаказывал десертов, Софья взяла только грог. Андрей принялся уговаривать ее перекусить. Софья упорно отказывалась, досадуя на него и на себя.

Вдруг он умолк, отослал наконец официанта и выдал:

– Софья, что не так?

– Не понимаю, о чем вы.

– Я об этом. У вас такой тон, будто испепелить меня хотите.

Голос всегда предавал, раскрывал неприятелю карты. Благодаря своему голосу она прекрасно понимала разницу между спокойствием и сдержанностью. Интонации то и дело оказывались брешью в почти неприступной стене мнимой холодности.

– Я не очень контролирую свой голос.

Он усмехнулся:

– Хоть что-то вы не контролируете, да?

– Простите?

– Знаете, вы похожи на мою учительницу математики. Я из-за нее только и учился, влюблен был как дурак, ревновал даже к мужу, – он улыбнулся воспоминаниям. – Помню, как на уроках смотрел на ее волосы: у нее были такие длинные, черные – как у вас, только она их распускала. Красивая женщина и отличный преподаватель.

Софья едва удержалась от того, чтобы пригладить торчащий после шапки пучок. Он пристально ее разглядывал, зубочистка замельтешила в руке. Софья, смутившись, потупилась и принялась водить пальцем по краю чашки.

– Софья, я сравнил вас со своей первою любовью. Считается за флирт, как думаете?

– Флирт мало кому идет, – ответила она сухо. – Он превращает содержательный разговор умных людей в вовсе не умный треп.

– Может, вы слишком строги ко мне? Вы слишком учительница, Софья.

– Училка, вы хотели сказать.

Она потянулась за кошельком. Раздался еле слышный хруст, сломанная зубочистка поникла в его массивных пальцах.

– Серьезно?

Софья молча положила деньги на стол. Андрей торопливо накрыл ее ладонь своей.

– Простите, веду себя как идиот. Специально пытаюсь вас растормошить.

– Зачем это? – она опешила.

– Когда злитесь, вы настоящая. Без этих глупостей про нордический характер. Я еще тогда понял.

Она закатила глаза.

– Мне тарелку в стену запустить?

– Не запустите. Но я бы на это посмотрел. Думаю, из вас получилась бы прекрасная метательницы посуды.

– Знаете, а вы мастер на странные комплименты

– Софья, давайте попробуем иначе. Вы не любите комплименты, а я не умею их делать. Из нас может выйти прекрасная пара.

– Не выйдет. Вам придется меня злить, а мне метать посуду. Сами сказали.

– А я рискну. – С этими словами он погладил ее по руке, а шрам вдруг заныл. Она хотела отдернуть, но он не дал, повернул ладонь к себе.

– Оттуда?

Она кивнула. Указательным пальцем он медленно провел по шраму, проговаривая тихо, почти убаюкивающе:

– Мне очень повезло, что в Васиной школе есть такая женщина, как вы.

Тут и стоило сказать, что все случившееся было рефлексом, аффектом, удачей – чем угодно, но только не подвигом. Однако сейчас ей хотелось быть той, кем ее считали. Ей хотелось быть особенной – для него. Сердце переместилось под шрам и забилось так быстро, так гулко, что она испуганно выдернула руку, но тут же взглянула ему в глаза, и ей стало ясно, что он предложит довезти ее до дома, а она согласится, и ничего скучного в этом не будет, и это было ясно ему тоже, и теперь оставалось только заполнить время светской беседой до того, как они переступят порог ее квартиры.

Прочистив горло, она спросила:

– Кем вы работаете, Андрей?

– Софья, а давайте на ты?

– Давайте.

– Давай, – он поправил. – Я блогер.

Она резко выпрямилась и сжала руку в кулак. Почти попалась, идиотка.

– Я пишу и снимаю о технологиях, а не об учителях и террористах, – он покачал головой.

– Кажется, теперь мой черед извиняться?

– Сонь, а поехали куда-нибудь, где можно нормально поесть, а? Мне от этого чая уже тошно.

– Есть одно место. Недалеко от моего дома, кстати.

* * *

– И сколько это продолжалось?

– Почти год.

– Не так мало.

– Пожалуй… это самый долгий год в моей жизни.

Или же самые долгие годы впереди?

На нее накатывает страх.

Что она наделала? Зачем?

Он только вздыхает и указывает на пустую кружку:

– Вам подлить?

– Да, пожалуйста. Без сахара.

– Я помню.

– Странно.

– Отчего же?

– Такое редко кто помнит. Я только о нем, например, такое знаю.

– Я сижу с вами здесь и разговариваю, – сухо отрезает он. – Поверьте, для вас я «редко кто».

Что-то этот год богат для нее на редких людей.

я всегда была послушной

Васю выписали в конце декабря. Андрей мотался к сыну и едва у нее появлялся, но обещал заехать первого января. Софья даже не спрашивала, где он будет в новогоднюю ночь. Знала – с семьей.

Есть бывшие жены, но нет бывших семей, а Новый год, как известно, праздник семейный.

Для нее же он самоотменился вместе с родителями. Вот кто любил праздники, конкурсы, песни под гитару, поиск подарков по карте сокровищ. Отмечать без них она не приучилась, а как с ними – уже не могла. Даже срубленные елки казались чем-то неправильным, ведь Софья с детства привыкла наряжать сосну у входа в дом. Эту сосну посадили за год до рождения Софьи, эта сосна росла с Софьей вместе. Сейчас в давно запущенном саду сосна давно переросла дом и остальные деревья, как переросла когда-то свой дом и Софья. Она не бывала там зимой с тех пор, как все случилось.

В новогоднюю ночь она привыкла после салюта выпивать бокал мадеры из родных мест и ложиться спать, ничего не ожидая от грядущего года.

Но в этот раз она ждала Андрея – да, не в ночь, да, днем первого января, но все же.

Она украсила квартиру еловыми ветками. Приготовила подарок, потратив уйму времени на выбор упаковки. Впервые в жизни приготовила «мимозу». Сожгла пирог – еще один почти утраченный навык. Сделала новый, волнуясь, сможет ли угодить Андрею. Само слово «угодить», промелькнув в голове, не вызвало в ней протеста. Вспоминались только старания матери: она сама просыпалась за час до остальных, чтобы испечь Соне блинчики с топленым маслом да сделать мужу гренки с яйцом посерединке, как он любит.

«Как он любит» вдруг стало важнее всего – и днем, и ночью.

И все же к вечеру тридцать первого она, уставшая и голодная, рухнув на диван, вдруг поняла, что старается ради человека, который в этот самый момент, возможно, решает, что семей бывших не бывает, и пишет ей сообщение «Ты очень хорошая, но…».

(Выберите подходящее продолжение после противительного союза:

1) но играя, разбила мне душу.

2) но я умираю со скуки, когда меня кто-то лечит.

3) но все равно я тебе желаю счастья, нам незачем больше встречаться.

4) но причина другая семья.)

Софья обозлилась, открыла холодильник, вытащила из него салатник и принялась есть «мимозу» прямо оттуда, ложкой, передразнивая неискоренимую Надю Шевелёву в телевизоре. Ее воображение уже в красках нарисовало картину семейного воссоединения: второй поход в загс, второй медовый месяц, второй ребенок, может быть…

Они разошлись, когда Вася только пошел в школу – как сказал Андрей, он не хотел, чтобы Вася все понимал, как понимал в свое время он, когда в детстве прятался в шкаф, под кровать или за шторы, пытаясь отвлечь родителей от постоянной ругани. Его родители оставались вместе не из любви или расчета, а из одной только привычки, которую и прикрывали сыном, постоянно ставя ему это в упрек. Андрей рос, ширился в плечах, переходил на экстерн, зная, что только от него зависит, когда родители наконец обретут долгожданную свободу. Окончив школу и поступив в институт, он перебрался в общагу нелегалом к одногруппнику. Каждые выходные, когда он заезжал домой, он ждал, что ему наконец сообщат радостную весть, но нет, мать все так же жаловалась на отца, отец все так же огрызался, но о разводе и речи не шло. Только тогда Андрей понял, что все это время они обманывали не только его, но и себя. Только тогда он понял, что если он и был им тюремщиком, то эти сокамерники так свыклись друг с другом, что, отпусти их на волю, они своруют хлеб, только бы вернуться обратно.

И если дети повторяют сценарий родителей, Андрея должно притянуть обратно, только куда же тогда потянет ее?

В обрыв, не иначе.

Она вытащила бутылку мадеры, привезенную еще летом из дома, и налила себе полстакана.

Одиннадцать. За день он ни разу не написал.

Ее стакан всегда наполовину пуст.

Софья разделась, поставила набираться воду в ванне и села на теплый пол у двери. Снаружи раздавались возбужденные голоса, на улице уже вовсю взрывались салюты, а она собиралась помыться и лечь спать, как всегда.

Вдруг шум за дверью стал громче. Стук?

Она накинула халат и вышла в коридор. В глазке никого не было видно.

– Кто там? – она спросила неуверенно.

– Дед Мороз.

Она сразу распахнула дверь.

Андрей обнял ее с порога, а она уткнулась ему в плечо и пробормотала:

– Знаешь, кажется, я тебя люблю.

* * *

Он излишне напряженно всматривается в нее.

– Вас так просто поймать?

– Поймать?

– Конечно. Это же манипуляция, причем довольно банальная. Вы этого в нем не чувствовали?

– Он работает на большую аудиторию. Ему нужно уметь манипулировать.

– Даже вами?

– Женщина за тридцать, одинокая, не слишком обеспеченная, травмированная. Такие легко попадаются. Вы же сами говорили, не помните?

– Тогда я плохо вас знал.

Думаешь, ты сейчас хоть что-то знаешь?

– Отчего же? Вы были правы. На его месте мог бы оказаться любой, кто взглянул на меня чуть пристальнее и многозначительнее обычного. В нем не было ничего такого. Ничего особенного.

Она быстро моргает и не переставая вертит в руках карандаш, неосторожно оставленный на столе.

Его жест.

* * *

Он был особенным.

Софья поняла еще там, в актовом зале школы, когда одной тихой фразой он заставил умолкнуть всех вокруг. Андрей был из тех людей, кто нравится очень или не нравится вовсе, раздражая умением подмять пространство под себя, сделать себя его центром. Обычно Софья остерегалась таких людей – из зависти или из страха угодить под чужое обаяние, но с недавних пор она обнаружила в себе желание у них учиться, пусть и не верила, что талант, как и харизму, можно приобрести.

Как агностик, она не верила в него, как не верила в Деда Мороза и любого из богов, она не верила, что он настоящий, и только ночью, прижимаясь к нему крепче, заставляла себя поверить. Ей всегда было тяжело спать с кем-то, даже находиться в одной постели. Чужое дыхание душило, заставляя прятаться и отталкивать даже самых близких. Даже с родителями она не могла спать в обнимку, отпихивая мамины руки вопреки всем уговорам. Не говоря уж о мужчинах. Все было чужим: человек в постели, который ожидает продолжения, его запах, который одномоментно становится отталкивающим. Утром ее часто охватывала брезгливость при виде тела того, кто должен был бы стать близким, но так никогда и не становился.

Он стал.

Тогда и появился страх. Страх, что он исчезнет так же вдруг, как появился, перебивал все остальное. Если утром Андрей уезжал до ее пробуждения, то первым делом она бросалась смотреть, на месте ли его вещи. Когда он уходил, она сразу же включала его канал или подкаст и успокаивалась, лишь заслышав знакомый голос. Этот голос – мужской, низкий, вкрадчивый – пробирался внутрь нее, вытесняя тот голос, что был там всегда, – женский, едкий, язвительно комментирующий каждое действие, а сейчас утверждавший, что она дура. Иногда она уже путалась, что говорил реальный человек, а что ее фантазия. Каникулы совсем не шли на пользу здравому смыслу, вынуждена была констатировать она.

Он был особенным.

Он слушал. Он задавал вопросы. Он спрашивал ее мнение по любому вопросу. Услышанное, прочитанное, увиденное – все становилось поводом для обсуждения.

Ее мысли были важны. Она была важна.

– И все-таки почему именно школа?

Ее голова на его груди, она слушает его сердце: так гулко и быстро – странно, свое она едва различает.

– Так в дипломе написано: преподаватель русского языка и литературы. – Она не очень любит обсуждать работу, поэтому увиливает от ответа. – А почему блог?

– По такому дипломов не дают. Мейнстрим: популярно, денежно, гибкий график, любимое дело. И все-таки: школа?

Она морщится и загибает пальцы.

Популярно – нет. На недавнем тестировании по профориентации ни один из детей не указал преподавание работой мечты.

– В вашей-то школе – ничего удивительного. – Андрей хмурится, она защищается.

В других местах не лучше. Есть исключения, но это чаще всего университетские интернаты с определенным профилем и со своими многочисленными нюансами. А так картина везде примерно одна и та же: уставшие учителя, раздерганные дети, забитые администраторы, нервно-требовательные родители.

– Такие, как я?

– Ты наш лучший вариант, который только мог быть, учитывая ситуацию. Я скорее про другое. Нет своих детей – не можешь учить чужих. Есть свои дети – своих воспитывай, а чужих не трогай.

– Ребенок Шредингера? Можно всегда ходить беременной. – Его ладонь скользнула под футболку и погладила живот.

– Беременной? Хочешь сказать, детям можно знать, что учителя сексом занимаются?

– А как же вы размножаетесь?

– Учителя алгебры – делением, биологии – почкованием, а для остальных учительский секс – это как дети голубей. Раз никто не видел, значит его нет.

– А как же учителя русского языка и литературы?

– Мы сношаемся исключительно словесно с мозгами партнеров. А как еще Афина бы оказалась в голове у Зевса? Не съел же он ее?

Он засмеялся:

– Даже не знаю, я хочу, чтобы ты рассказывала такое на уроках, или не хочу.

Софья хмыкнула:

– Угадай, как долго я бы после этого продержалась. Атмосфера у нас и без того располагающая, истерическая. Что ни реформа, то масло в огонь. Кто-то из наших метко сказал: «Изменения происходят хорошо, быстро, регулярно, правда, только на бумаге». Что там дальше? Деньги?

Он окидывает красноречивым взглядом ее студию. Она чуть выпускает ногти в его грудь.

– Холодильник с кровати открывается, это, конечно, плюс.

– Знаешь ли, когда я присматривала квартиру, то в планах жильца не было. – Софья ляпает и сразу проклинает себя, уже зная, что за этим последуют объяснения.

Ей все еще не довелось побывать у него дома: он говорил, что там рабочий бардак, а у Софьи не было причин не верить. Андрей обещал разобраться и привести ее в гости. «А может, и не в гости», – многозначительно добавил он.

Она же продолжает:

– Итак, я работаю на две ставки – как, впрочем, и все после реформы. На дорогу уходит час в обе стороны, если трамвай приходит вовремя. Шесть часов в школе каждый день, включая субботу, еще пара часов в день на проверку домашних заданий, еще час-два как минимум на подготовку к следующему учебному дню, еще проверочные. ДКР, РДР, ВПР – одна за другой… И два священных О: Охват и Отчет. Отчетность идет на воскресенье. Успеваемость – галочка, посещаемость – галочка, планы уроков – галочка, олимпиады, конкурсы, электронные журналы, личные кабинеты – галочка, галочка, галочка, галочка. Семь полноценных рабочих дней. И за это все я имею возможность снимать студию в ползарплаты недалеко от работы, а остальную часть проживать без особых изысков.