Темный угол. Записки о горьком детстве

Ася Хаустова

Темный угол. Записки о горьком детстве

Об авторе

Меня зовут Ася, мне тридцать четыре года, и я не помню огромную часть из них. Помню какие-то обрывки из раннего детства, цветные кусочки; вот мне пять лет, семь, десять… Их совсем немного. Иногда какой-то звук или запах на мгновение возвращают мне мою память, но всплывшие воспоминания так же легко стираются. Воспоминания о годах раннего детства и юности все еще хранятся у меня в голове, но психика вытеснила их в глубины подсознания, чтобы защитить сознательную часть. Не знаю, к худу или к добру, не знаю, насколько страшные эти воспоминания. Могут ли они погрести теперешнюю меня под грузом травмирующих событий, или я справлюсь и проживу все то, что забыла? Относительно связные воспоминания у меня начинаются примерно с двадцатилетнего возраста, все, что было до этого – рассыпается отдельными осколками.

Сейчас я взрослая женщина, у меня счастливый брак, теплые отношения с мамой, хорошая и горячо любимая работа. Мы с мужем осознанно готовимся к тому, чтобы стать родителями. У меня есть самые замечательные подруги на свете, поддерживающее окружение, интересные хобби, две собаки и планы на свое будущее. Но всего этого могло вообще не быть. Я могла сорваться, с головой уйти в алкоголь, или попробовать наркотики, или просто глупо погибнуть… Вообще своей величайшей победой я считаю хорошую жизнь, и то, что я не лежу сейчас в могиле или где-то в ПНД под галоперидолом, привязанная к койке – это самая большая моя радость. Подспудно я все равно помню о том, как близко в некоторые моменты была ко мне эта перспектива. Но обошлось, проскочила – то ли благодаря счастливому случаю, то ли неистребимому оптимизму, то ли просто случайности.

Я научилась балансировать, жонглировать остатками воспоминаний, чтобы мне было, что о себе рассказать. Но многие годы и месяцы начисто вычеркнуты из моей памяти.

Так же, как вычеркнуты годы из памяти многих девочек, моих ровестниц, и девочек постарше и помладше, худеньких и пухлых, добрых, веселых и всегда печальных, честных и патологических врушек – самых разных девочек, которым в детстве досталось немало насилия и пренебрежения. Насилия самого разного – сексуализированного, физического, морального, насилия совершенно незаслуженного и бесконечно болезненного, потому что происходило оно в семье.

Их истории я тоже приведу в этой книге, потому что это очень важно – быть услышанной, пусть и спустя много лет. Их голоса звучат наравне с моим, превращаясь в страшный хор.

Введение

Эта книга – калейдоскоп. В ней нет сюжета и линейного повествования, но есть много разных невыдуманных историй о девочках. Истории тут и плохие, и трагичные, и капельку веселые – и все-все из жизни.

Тут нет необычных персонажей, но есть голоса глубоко раненных детей, выросших в лихие девяностые в самых разных семьях, городах и условиях.

К счастью, все эти истории давно позади, и девочки уже давно женщины, но все же наши голоса должны быть услышаны – и, возможно, эта книга когда-то поможет кому-то. Поможет не промолчать, не отвести глаза, не отмахнуться – а увидеть, услышать, поверить и помочь.

Благодарности

Я пишу эту книгу из боли и надежды, а еще из твердой уверенности, что нельзя молчать и, конечно, благодарности.

Я благодарю свою маму за то, что она нашла в себе беспримерную смелость однажды выбрать меня, поверить и безусловно встать на мою сторону. За то, что разорвала жуткую тягучесть неправильной жизни с неправильным человек и смогла начать все заново в новом городе – и помогла начать новую жизнь мне. Я очень люблю и ценю тебя, мам. Ты, пожалуйста, не плачь и расстраивайся сильно, если все-таки решишь прочитать книгу, ладно? Все уже в прошлом, и там ему и место.

Я благодарю своего мужа. Ты – лучшее, что случилось со мной, и мои лучшие годы – это годы, проведенные с тобой. Твое неиссякаемое тепло, каждодневная забота и нежность очень много значат для меня.

Крошечное отступление – став взрослой, я всегда категорически не хотела детей. Сколько себя помню, никогда не умилялась пяточкам и макушкам, брезгливо морщилась от воплей младенцев в самолёте и искренне считала, что дети, закатывающие истерики в магазинах, просто невоспитанные и ими надо заниматься.

Во мне не было ни капли сострадания или понимания, была одна сердитая и не очень осознаваемая обида и, наверное, зависть. Я ужасно завидовала в глубине души всем этим малышам, которые растут как будто бы в гораздо лучших условиях, чем росла я, и так же ужасно сердилась на родителей и судьбу – почему у меня было не так? Почему кому-то все и сразу, а мне ничего и постепенно? Почему я не заслуживала хорошего или хотя бы нормального отношения со стороны своей семьи?

Сейчас, спустя много лет терапии и счастливого брака с человеком, который наполнил меня любовью до краев так, что мысли о рождении общего ребёнка проросли как-то сами собой, я точно могу сказать – все происходит из любви. Или из ее недостатка в жизни, в детстве, которое выросший недолюбленный человек отчаянно ищет в других, таких же раненных людях, которые не могут найти любовь к самим себе, не то, чтобы делиться ею с другими.

Мой муж показал мне, что бывают теплые, стабильные, нежные отношения, когда ты с радостью идешь каждый вечер домой, когда ты знаешь, что с этим человеком можно быть любой – сильной, слабой, больной, неидеальной, подавленной или воодушевленной. Абсолютно любой, и это никак не повлияет на его ко мне отношение. Для меня это каждый раз открытие и огромная радость, если честно. Не нужно «пытаться соответствовать», «заслуживать», стараться быть «лучшей версией себя», ты и без этого достаточна. Тебя достаточно, такой, какая ты есть. И муж доносил эту мысль до меня медленно и терпеливо, день за днем и год за годом. Принимал, жалел, слушал шторма и истерики, поддерживал и учил любить. Мой дорогой, надеюсь, ты тоже счастлив со мной. Я люблю тебя.

Мы вместе уже почти восемь лет и за эти восемь лет меня ни разу не посещали мысли об изменах, хотя почти во всех предыдущих отношениях это было. Я стремилась закрыть недостачу тепла и внимания в абьюзивных отношениях и конечно, делала только хуже. У меня не было опыта адекватных семейных отношений, не было сил и ресурса на вдумчивый поиск подходящего партнера, было только отчаянное метание из стороны в сторону, обливаясь кровью от все новых и новых ран. Где угодно было лучше, чем в семье, потом где угодно, чем в отношениях, потом… Я была ранена так глубоко и так сильно, что ранила окружающих, старалась сделать больно близким, отталкивала подруг, потому что не имела понятия, КАК можно жить иначе. Жизнь была бесконечной беспросветной травмой, и неудачные абьюзивные отношения только все усугубляли.

А потом… Мне выпал счастливый билет. Совершенно случайно и неожиданно я обрела человека, который сделал меня, ну, мной. Нормальной, здоровой, спокойной женщиной с тёплыми глазами и верой в хорошее будущее. И одновременно я отрастила понимание того, какую большую пользу приносит терапия, отсутствие хронического стресса, и смогла начать глубокую работу над собой.

Для этого понадобилось много-много дней, и оно того точно стоило!

Я благодарю своих подруг, близких и далеких. Девочки, спасибо, что всегда были на моей стороне, спасибо, что никогда не осуждали, что всегда готовы подставить плечо и протянуть руку. Благодаря вам я знаю, что мир не такое уж мрачное место, что, несмотря на все ужасы и горе вокруг, в нем есть место смеху, объятиям, разговорам, котам и теплоте. Спасибо, что поверили мне, когда я решила рассказать что-то о прошлом, что поддержали и поверили в меня. Я очень вас люблю, мои дорогие.

Немного статистики, или реальные масштабы происходящего

«Нас тоже били, и ничего – нормальными выросли!»

Когда мы слышим в новостях какие-то отдельные жуткие истории о пострадавших от рук взрослых детях, мы качаем головами, воздеваем руки, ахаем и закатываем глаза – ну как же так можно, почему не уследили, почему никто ничего не замечал? Мы полыхаем праведным гневом и предаем насильников остракизму, но, если честно, хоть кто-то из этих разозленных людей в белых пальто хоть раз задумывался о настоящих масштабах происходящего? Не на экране телевизора, а буквально за стеной у соседей, в соседнем доме, дворе, в стране и в мире?

Немного статистики:

По данным доклада ООН за 2018 год, КАЖДЫЙ ВТОРОЙ ребенок в мире ежегодно подвергается насилию в той или иной форме.Три из четырех детей в возрасте от двух до четырех лет (это примерно триста миллионов детей) регулярно подвергаются физическому и/или психологическому насилию от рук своих родителей или опекунов.

Каждый четвертый ребенок до пяти лет живет с матерью, которая является жертвой сексуального насилия со стороны партнера. По статистике 2017 года, за год совершается порядка 40 150 убийств, жертвами которых являются дети в возрасте от рождения до 17 лет.

40 процентов взрослых подвергались физическому насилию в детстве. 16 процентов из них наказывали часто.

55 процентов случаев жестокого обращения с ребенком – это применение разного вида физического насилия: от избиения до убийства.

В России ежегодно насилию в семье подвергаются два миллиона детей в возрасте до 14 лет. Это около 60 процентов всех детей в стране. Две трети из них – дошкольники.

В бедных семьях уровень насилия составляет более 60 процентов.

70 процентов осужденных за жестокое обращение с детьми: истязания, избиения или убийство – это отцы, отчимы, дедушки, дяди, братья и сожители матерей. Это семь из десяти мужчин, страшное большинство.

77 процентов детей, пострадавших от насилия, стали жертвами своих родителей. 11 процентов пострадали от родственников и только 10 процентов – от посторонних людей.

Представляете масштаб? И это статистика за последние десять лет, что уж там было в 90-е, я даже боюсь представить.

Лично для меня эти сухие цифры имеют вполне человеческое лицо. Из пяти моих близких подруг трое подвергались насилию в семье, все – физическому и сексуализированному, из всего круга общения об этом в разговорах упоминали практически все. Кто-то чаще, кто-то реже, но с этим сталкивалась почти каждая моя знакомая.

В этой книге также приведены истории моих близких подруг. Я не искала никого специально, не спрашивала на форумах или в соцсетях. Я взяла телефон в руки и написала тем девушкам, которых давно знаю и очень дорожу нашим знакомством. С кем-то мы учились в школе, с кем-то подружились в более взрослом возрасте. Обо всем, что они мне рассказали, мы упоминали в разговорах на прогулках, в переписках и в посиделках с кофе, иногда случайно, иногда нет. Мы говорим о насилии в детстве, об ужасах, слезах и горе.

К слову, я из города-миллионника, из относительно интеллигентной семьи, я выросла в хорошем районе и получила хорошее образование. Меня растили не маргиналы, а приличные с виду люди с карьерами и высшими образованиями. Как и моих подруг. Но то, что происходило в наших семьях, повторялось и наверняка повторяется и в самых обеспеченных семьях в больших городах, и в опустившихся маргинальных семействах в глухих деревнях. У насилия нет, к сожалению, единого образа.

И когда я говорю о насилии, я не имею в виду случайный шлепок или оплеуху, нет! Я говорю о систематических побоях разной степени тяжести, о многолетних изнасилованиях в стенах родного дома, на которое никто не обращал внимания, об игнорировании потребностей в еде, лечении, об отказе в защите от самых, казалось бы, важных людей в жизни ребенка – родителей. Именно о том насилии, увидев которое в очередной шокирующей новости в ленте, принято выпучивать глаза и говорить о нелюдях.

Мы все уже, конечно, взрослые, все работаем, платим налоги, ходим к стоматологу и выбираем купальники на маркет-плейсах; растим своих детей или категорически отказались от их рождения, не желая допускать даже призрачной возможности повторения сценариев своего детства – и мы до сих пор постоянно сталкиваемся с последствиями того, что с нами было. Это ПТСР (да-да, тот самый посттравматический синдром, который обычно приносят с собой вернувшиеся с фронта мужчины), букеты психических и физических заболеваний, некоторые из которых остаются с нами до конца жизни, депрессии, синдромы «выученной беспомощности» и прочее, прочее. Некоторые из нас фригидны и сознательно отказываются от отношений, некоторые пускаются во все тяжкие в попытках вытеснить страшные события…

Дети, пережившие ад в начале жизни, превращаются в надломленных взрослых, и этот ущерб никогда не получится возместить.

Разновидностей насилия над детьми бесконечное множество, но чаще всего выделяют несколько больших типов – физическое, психологическое и сексуализированное, а так же пренебрежение потребностями ребенка. Горько, когда на долю ребенка выпадает хоть одно, но гораздо чаще он подвергается насилию смешанному.

Физическое насилие как будто бы самое распространенное, самое простое – ну, орет твое чадо, так тресни его и дело с концом, еще уговаривать не хватало, смотри-ка! Это очень простой, очень привычный и оттого наиболее часто употребимый способ воспитания. Сюда относятся шлепки, тычки, удары, систематические избиения руками, ногами и подручными предметами, порка ремнем, пощечины, прижигания раскаленными предметами, истязания – да, на колени на гречку это тоже физическое истязание!

Мы не первое и, к сожалению, не последнее поколение, которое выросло в насилии и травмах, но мы – одни из первых взрослых, которым достало смелости признать это, осознать реальное положение вещей и начать долгий и трудный путь изменения паттернов воспитания. Мы совсем по-другому подходим к выращиванию своих детей, потому что признали – да, наши родители нас не любили, не хотели, истязали. Признали, не пытаясь найти оправдания или подвести какую-то базу. Да. Да, это было и да, с детьми так нельзя. Признав это, мы нащупали твёрдое дно под ногами и начали подъем.

Наказания

Меня наказывали довольно часто, иногда безотносительно поведения – я могла не делать ничего предосудительного, но просто попасться под горячую руку и через полчаса обнаружить себя излупленную и рыдающую до икоты в углу за креслом.

Чаще всего меня наказывал первый отчим – он приходил с работы раньше, чем мама, и к ее приходу я обычно успевала получить на орехи, порыдать, умыться и успокоится, так что уставшую маму встречала вполне приличная семья – муж и ребенок с уже сделанными уроками, что еще надо?

Пишу это и у меня холодеет спина – неужели не замечать, что с твоим ребенком что-то не так, настолько просто? Неужели мужчина в доме это такая весомая преференция, что ради нее можно годами закрывать глаза на очевидные вещи?..

Когда никого не было дома, школа закончилась, а родители еще не пришли с работы, у меня было мое золотое время. Никто не орал, не давил, мне не надо было стараться, можно было просто быть. И это было восхитительно. Тем сильнее был контраст с происходящим позже.

Когда я слышала звон ключей перед дверью, то начинала неудержимо плакать. Честное слово, это происходило само собой! Я прекрасно знала, что вот сейчас откроется дверь, войдет отчим, и много-много бесконечных часов будет продолжаться измывательство под соусом «делания уроков», всегда по одному и тому же сценарию. Уроки – слезы – наказание – еще больше слез – иди умывайся – все, можно выдохнуть.

Он никогда не повышал голос, всегда говорил негромко, но каким-то образом оказывалось, что я тупая и невыносимая, как можно не понимать таких элементарных вещей? Через много лет я узнала, что такое словесный абьюз и научилась от него защищаться, а тогда…

Я пыталась понять эти самые элементарные вещи, честно, конечно, пыталась, была даже отличницей по другим предметам, но эти бесконечные часы над учебниками по математике и тетрадками под аккомпанемент унижений, презрительных взглядов и закатывания глаз вгоняли меня в состояние полного отупения, буквы и цифры сливались в сплошную мешанину, в голове гудело и я начинала рыдать от отчаяния – да, я тупая, я ничего не понимаю, я закончу школу со справкой и отправлюсь на панель или, если повезет, даже стану дворником! Что угодно, только пусть это закончится!

Если я рыдала слишком долго/громко/у него было плохое настроение, то он, показательно вздыхая, шел в другую комнату за ремнем, а я при виде него скатывалась в настоящую истерику.

Уж не знаю, как это все терпели соседи, но я помню, как чуть не глохла от собственного крика, извиваясь у отчима на коленях. Лупил он меня поверх трусов, к счастью, хотя это, конечно, ни капельки не спасало от жгучей боли и от душного чувства страха где-то в животе, от предчувствия боли, когда он замахивался ремнем и я вся замирала, чтобы через мгновение завизжать с новой силой. Кажется, после одного такого наказания меня стошнило от истерики, и вроде бы он даже впечатлился и какое-то время меня не трогал.

На моем ученическом столе всегда стояла металлическая настольная лампа, еще советская, выкрашенная в тусклый зеленый цвет. Включалась она маленьким пластиковым рычажком. Помню, однажды вечером я сидела за столом, закинув замерзающие ноги на батарею, за окном сгущались зимние ранние сумерки и дома еще никого не было. Я сидела в темноте и тишине, положив голову на сложенные руки, и разглядывала голые ветви липы за окном. Потянувшись к лампе ,чтобы включить свет, я не убрала ноги с батареи – и получила страшный удар током! Видимо, старая лампа заземлилась через меня на батарею, не знаю. Помню сначала странное, ни на что не похожее онемение в руке, в спине, в ногах – а руку с лампы не убрать, она будто приклеилась! Паника поднялась мгновенно, я сложилась, прижимая руку к груди, рухнула на пол вместе со стулом и еще несколько минут лежала, беззвучно хватая ртом воздух. Единственная мысль крутилась в голове – я одна дома, слава богу, родители бы меня убили! Какое огромное облегчение!

Не представляю сейчас, что нужно делать с ребенком девяти лет, чтобы, попав в беду, он радовался, что некому ему помочь. Не звал, не просил этой самой помощи, а радовался, что его, лежачего и слабого, не добьют! А тогда это была моя объективная реальность. Конечно, я никому не рассказала, чтобы не нарваться на взбучку, конечно, я потом до последнего сидела в темноте или включала верхний свет, если читать из-за темноты становилось совсем уж невыносимо, но я старательно молчала, накрепко запомнив, что в любой ситуации виновата я и никто больше. А виноватых наказывают.

Абсолютно естественным результатом такой помощи с уроками стал полный ступор при виде цифр и уравнений. Школу я закончила с единственной тройкой – конечно, по математике, и то исключительно благодаря деньгам в конверте, которые я исправно носила учительнице в качестве «благодарности» за дополнительные занятия. Я до сих пор считаю на калькуляторе, сколько будет шесть плюс семь и работаю с психологом, чтобы справиться с ПТСР и синдромом выученной беспомощности.

А вот кричать, к сожалению, я разучилась лет в пятнадцать, когда в нашей семье появился второй отчим. До сих пор я не могу сознательно заставить себя закричать – горло сжимается до хрипа, ладони потеют, а в ушах звенит. Это называется «горловой блок» и с этим тоже, конечно, можно работать, но я все равно ужасно завидую людям, которые могут покричать от души – это такая большая отдушина!

М.: «Мама часто нас лупила, и иногда по-черному, следы оставались от выбивалки, например. Мы с сестрой всегда во дворе, говорили что это мы дрались и друг другу поставили.»

Ценность

Н.: «Причина моего появления в приёмной семье банальна и достаточнораспространена: у матери не получилось выносить и родить ребёнка, несмотря на множество попыток. Её сестра умерла в том же, 1995 году, перед тем как я появилась в этой семье.

Сестра моей приёмной матери умерла зимой, в начале года. Молодая, красивая женщина, которой было всего 32 года, не была замужем и не имела детей. Её болезнь началась в детстве, но во взрослом возрасте внезапно обострилась, и неправильное лечение привело к её преждевременной смерти после непродолжительного периода пребывания в больнице. Моя мать к тому моменту уже три года как была в разводе, и встречалась с мужчиной, который жил в другом городе. Бабушка уже вышла на пенсию, а дедушка заведовал кафедрой в местном университете. Эта семья выглядела внешне полностью благополучной, за исключением того, что мать и тётка не имели ни своей семьи, ни детей, и существовали на одной жилплощади с родителями, что не могло не порождать конфликт поколений.

Идея усыновить ребёнка появилась в тот период, когда вся семья переживала горе от смерти её сестры. Бабушка погрузилась в него с головой: плакала каждый день, окружила себя портретами умершей дочери, воевала с системой здравоохранения, и пыталась засадить за решетку лечащего врача (что ей так и не удалось), дедушка ушёл с головой в работу, а мама – в докторскую диссертацию. Видимо, это было попыткой заполнить пустоту внутри: они все переживали горе, но каждый по отдельности, и сложно было представить, чтобы они объединились, чтобы пережить его вместе. Знакомые устроили возможность найти ребенка, и мать поехала в другой угол региона, чтобы его забрать. Эту девочку звали Н., ей было 6 лет, на её глазах погибла её мать. Н. прожила в нашей семье какой-то короткий срок – то ли месяц, то ли два… Однажды, она вытащила из кармана какого-то плаща мелочь и пошла гулять с ней на улицу. Дедушка нашёл её в подземном переходе, где она с кем-то торговалась, что-то покупала. Н. отвезли обратно в детский дом, напоследок она сказала: «Ну хоть апельсинок поела…».

Бабушка категорически не хотела повторения истории: «Никого не привози, никого нам не надо, проживём как-нибудь сами…». Но мать это не остановило, и думаю, она подсознательно всё же не могла смириться с неудачей. Я как-то задавала ей вопрос, что заставило её выбрать именно меня. Она ответила, что глядя на меня, испытала что-то вроде дежавю: «У меня возникло ощущение, что мы с тобой уже где-то встречались». Говорят, люди подсознательно симпатизируют тем, кто им кого-то напоминает.

Первые мои воспоминания нового дома связаны с животными: у моей семьи была молодая собака породы боксёр и подобранный с помойки кот. Мне рассказывали, что увидев кота, я в испуге запрыгнула на диван с ногами. Бабушка никак не могла принять мысль, что меня мог напугать какой-то кот, и решила, что мое поведение было скорее демонстративным. Мне сложно что-то сказать об этом, но у неё сложилось впечатление, что мне свойственно отыгрывать какие-то ситуации и врать. Очевидно, что доверием ко мне у неё изначально не пахло. Насчёт моего доверия к вновь обретенной семье – вопрос сложный, как и у любого ребёнка из детского дома (причём выросшего там).

Я практически сразу начала демонстрировать свой характер, основными чертами которого были непризнание авторитетов и упрямство. Мне нужно было убедиться во всём самой, информации от взрослых я часто не доверяла, если была убеждена в обратном. В остальном, я была жизнерадостным ребенком, и на всех фотографиях, где мне очень мало лет – моё первое лето в приёмной семье, пляж, прогулки с собакой, мой первый день рождения с родителями (когда приехало много родственников, и мне купили большой красивый торт в виде чебурашки), первая зима с родителями (где я мчу на санках с горки, а собака бежит рядом со мной, и обеспокоенно лает, пытаясь меня оберегать) – везде я выгляжу счастливой и сияю на весь мир широкой белозубой улыбкой.»

Дача

Тяжёлая физическая работа всегда была неотъемлемой частью жизни, моей и подруг. Я родилась в 90-м году, Союз рухнул через год и к тому моменту, как я пошла в школу, в стране творился форменный беспредел и полное отсутствие буквально всего. Мама тогда только устроилась работать в государственное ведомство, зарплату регулярно задерживали или не платили вовсе, и бОльшую часть года мы питались чем пошлет бог и дача.

Дача была на острове посреди Волги, и чтобы на нее попасть, нужно было встать в шесть утра, пешком дойти до речного порта, отстоять час в очереди (никогда этого не понимала – зачем стоять больше часа на ногах, чтобы успеть занять сидячее место и просидеть следующие сорок минут,если можно поспать подольше и устать гораздо меньше?).

Сорок минут или час плыть на кораблике, потом подниматься под палящим летним солнцем в гору и идти по раскаленному песку еще с полчаса – и вот она, дача. В моем детстве участок был около десяти соток с маленьким летним домиком и отдельной кухней. Все эти десять соток надлежало обрабатывать, плотно засаживать овощами и фруктами, поливать и пропалывать, чтобы потом в конце сезона тащить урожай на себе, в рюкзаке и пластиковых вёдрах, обратно в город, и есть его – вялую морковку и глазастую сморщенную картошку – до самой весны. Да, наша семья получила огромное подспорье в плане продуктов, но…