скачать книгу бесплатно
Перед Готфридом стояли воины в белоснежных одеждах. Их кольчуги и шлемы блестели, щиты искрились золотом, а клинки сияли ярче солнца. Клятва Бедных рыцарей была крепче объятий смерти, тверже могильного камня, прочнее вражеской стали. Две дюжины братьев снова вышли на бой, потому что смерть для рыцаря – не повод не идти в атаку. Каждый из них клялся в том, что сможет выйти на поле Армагеддона для последней битвы. И каждый знал, что любая битва со злом – последняя, а поле Армагеддона – шире всей земли.
Пятерка лучников встала на фланге, готовясь по команде выпустить стрелы. Могучий рыцарь поднял свой щит и встал в один строй с тамплиерами. Эбергарт обнажил меч и чуть заметно подмигнул Готфриду. Все ждали только одного…
– С нами Бог!
Рыцарь снова вскинул клинок к небесам.
– С НАМИ БОГ! – грянуло Небесное Воинство так, что земля содрогнулась.
Готфрид обернулся к врагам, которые, привлеченные боевым кличем, уже разворачивались в его сторону. Как на крыльях, долетел до неровного строя оборотней и первым врубился в мельтешение серебристых и темно-коричневых шкур.
Полуголый, с перекошенным от праведного гнева лицом, Готфрид в одиночку метался среди врагов. Он хлестал чудовищ цепью так же, как Господь бичевал осквернителей иерусалимского храма. Он разил их мечом и повергал могучими ударами наземь, как архангел Михаил повергал восставшие на Бога легионы тьмы. А на поле боя спускались все новые и новые воины в белоснежных одеждах…
* * *
Готфрид фон Вааге лежал на спине и смотрел на щербатую луну, которая злорадно скалилась ему с медленно светлеющего небосклона. Ног и рук он не чувствовал. Чувствовал только, как из него толчками вытекает жизнь. С каждым невольным подергиванием в истерзанном теле, с каждым хриплым вдохом и с каждым ударом сердца.
Было страшно холодно.
Вокруг царила полнейшая тишина, даже в ушах звенело. Только воздух с клекотом вырывался из горла, надувались и лопались на губах кровавые пузыри. Дышать было все труднее. Будто ночной воздух стал тяжелым, как камень, и все сильнее давил на грудину.
Рыцарь попытался перевернуться на бок. Не вышло. Собрался с силами, рванулся, и снова не вышло. Перевернулся только с третьей попытки. Увидел перед собой оскаленную волчью морду и оттолкнул ее в сторону.
Сплюнул, подобрал под себя ноги, уперся рукой, пробуя подняться, но сил не хватило, и он рухнул на щедро политую своей и вражеской кровью землю. Дышать стало еще труднее.
Тогда он подтащил к себе за цепь клинок и, опираясь на меч, нечеловеческим усилием встал на одно колено, загнав лезвие в землю почти по рукоять.
Отдышаться уже не мог. Распрямиться тоже. Тело больше не слушалось.
Поднял взгляд и увидел, что все они стояли на поле боя. Все в тех же незапятнанных одеждах и с тем же сияющим оружием. Огромный рыцарь снял шлем и кивнул, тамплиеры отсалютовали мечами, командир лучников уважительно поклонился, граф Эбергарт одобрительно хмыкнул.
А мимо воинов в сверкающей броне, мимо человеческих и волчьих трупов, мимо переломанного оружия и расколотых щитов шла Она.
Он мечтал увидеть Ее все эти тридцать лет. Только увидеть, потому что знал, что Она всегда была рядом. В девственно-белом одеянии и с короной на голове. Обетование пророков, радость мучеников, надежда грешников. Царица Небесная. Подошла и протянула к нему руки. Так же, как к своему Сыну.
– Ра… Ради Тебя… – прохрипел рыцарь, грудью повисая на рукояти и понимая, что ничего больше в этой жизни сказать не сможет.
– Я знаю, Готфрид, – ответила Она, улыбнулась ему той самой, первой улыбкой и нежно поцеловала в лоб.
История третья. Братья
Запах разнотравья медленно плыл в тягучем, как мед, воздухе. Середина июня, а летнее солнце уже вошло во вкус и раскалило землю так, что ступать босыми ногами было горячо. Насекомые по обеим сторонам дороги стрекотали как безумные. То ли кузнечики, то ли цикады, Вальтер их не различал.
Они шли по земле ландграфа Гессенского, гораздо более богатой городками, городишками и замками, чем предгорья Гарца, но сегодня, как назло, никакого поселения им не встретилось, а есть очень хотелось. По ощущениям, день должен был уже клониться к вечеру, а парило, как в полдень.
– Ты когда-нибудь любил, Йост? – спросил музыкант, отирая пот со лба.
– Ну ты хватил, дружище! Кто ж не любил-то? – тут же откликнулся шут. – Даже графиню однажды в винном погребе…
– Да я не про то, – перебил Вальтер, поморщившись. – Ты никогда не думал, что та любовь выше, в которой похоти меньше? Одно дело, когда ты всегда можешь прикоснуться к женщине, живешь в одном доме с ней, спишь в одной постели. Какая-то привычка тела, а не любовь. Другое дело, когда ты увидел однажды женщину и полюбил ее больше жизни. Как встретишь, так посмотреть на нее боишься. А уж если она с тобой заговорит, то ты уже на седьмом небе. Молчишь, спугнуть свое счастье боишься. А если ты вообще никогда женщину не видел, а любишь всем сердцем? Если всю жизнь пронести это чувство, с трепетом, осторожно, не расплескав – на Страшном Суде, должно быть, зачтется?
– Дудки, дружище! – уверенно возразил шут. – Дуреешь без бабы, вот и все дела. Ну представь, что сидишь ты в комнате, уже без одежды. Подготовился, значит. Она же тебя не вышивать позвала, верно? Пожалуй, даже с завязанными глазами сидишь, чтоб тебе попроще оценить было. Так вот, ждешь ты и знаешь, что она уже тут, в комнате. Вошла потихоньку, но задвижкой щелкнула, чтобы ты был в курсе. Шелест платья слышишь, запах духов. А она, бестия, специально тебя дразнит: то поближе подойдет, то подальше, то коснется вдруг, то хохотнет лукаво из дальнего угла. Ты крутишься, конечно, ловить ее пытаешься, а она в руки не дается. Играет так с тобой. И вот когда ты уже взвыть готов, вдруг решительно прильнет к тебе и начинает целовать, долго так, сладко. Ты судорожно развязываешь шнуровку, потому что нет у тебя больше никаких сил ждать. Пройдешься по ее трепещущей плоти и окончательно потеряешься в ароматной долине наслаждений, гладкой, как атлас, и теплой, как парное молоко. Она прижмется еще ближе, голову запрокинет и коротко вздохнет от удовольствия. Тогда твои руки сами потянутся к ее юбкам. Отыщешь там, под складками, упругие бедра, легонько сожмешь, погладишь. Она задышит часто-часто или томно застонет, обхватит тебя руками за шею и плавно ляжет на спину, утягивая и тебя за собой. Миг-другой, и ты уверенно входишь в рай…
Шут рассказывал так живо, что Вальтер невольно сглотнул.
– И что? – продолжал Йост. – В какой момент ты начнешь думать о прекрасной даме, которую ни разу в жизни не видел? Не смеши меня, а себя не обманывай! С такой задачей никто не справится.
– Можно справиться, – возразил Вальтер. – Если не ходить к женщинам.
– На выступлениях нам пора поменяться, – серьезным тоном заявил шут.
– Это почему? – нахмурился музыкант.
– Потому что ты сегодня в ударе! – захохотал Йост. – Бывал в Гамбурге? Любеке? Амстердаме? Любой моряк любого порта подтвердит тебе, что через месяц плавания готов разрядить свою аркебузу хоть в кобылу, хоть в козу. Даже в индейку, если совсем прижмет. А сойдя на берег, все моряки идут хоть и в разных направлениях, но с одной и той же целью. И портки снимают чуть ли не на сходнях.
– Но ведь есть те, кто смог? – не сдавался Вальтер. – Переборол как-то, нашел силы…
– Нет, дружище. Даже старики и евнухи этого хотят. Все живые существа размножаться должны. Это ж природа! А переть против природы – все равно что против ветра дуть, чтоб он направление сменил.
– Не знаю… – стушевался Вальтер. – Может, у женщин все как-то по-другому?
– Да как по-другому, дружище? – снова засмеялся шут. – Слыхал выражение «сварлива, как старая дева»?
Где-то вдалеке бухнул гром.
«Сильно парит, – подумал Вальтер, вновь отирая пот. – Польет скоро.»
– Кстати, рыцарь целомудрия, ты мне так и не сказал, сколько раз ты посетил сад наслаждений с той ведьмой?
– Она не ведьма! – отрезал музыкант и добавил, стараясь говорить непринужденно: – С чего ты вообще решил, что я с ней был?
– Да с того, что, как я ни спрошу, ты мямлить начинаешь и краснеешь, как рак в кипятке! – хохотнул Йост. – А перед этим несешь чушь о любви к какой-то невиданной деве.
Гром ударил вновь. Опять бухнул вдалеке, коротко, без раскатов. Насекомые продолжали надрываться в придорожной траве.
– Может, когда-нибудь давно жил на земле такой человек? – не сдавался Вальтер. – Всего один человек, Йост, для которого любовь не была бы похотью. Если бы мы о нем доподлинно знали, это… Это все бы изменило!
– Сейчас докажу тебе обратное, мой восторженный друг.
Шут сильно потянул музыканта вперед, через несколько шагов схватил за руку и приложил ладонью к горячей от летнего солнца и местами выщербленной древесине. Это был обычный крест из тех, что обычно ставят на перекрестках или в людных местах.
– Вот, знакомься, – торжественно объявил шут. – Спаситель мира, мертвый Сын Бога Живого, путь, истина и жизнь. Он попробовал научить всех никому не ведомой небесной любви, и чем все закончилось? Обычной земной.
– Как это? – не понял Вальтер.
– Тебе не кажется, что Ему чего-то не хватает?
Вальтер приложил к распятию и вторую руку и несколько раз провел по фигуре Иисуса. Не было головы, рук и ног. Только торс, да и тот с какими-то зарубками. Все изображение было изуродовано.
– Благочестивые жители Германии считают, что придорожные распятия хорошо помогают от беды, поэтому всегда стараются носить их с собой. Частями. Мол, имеешь при себе голову – убережешь голову, руку – не будешь ранен в руку, – пустился в объяснения Йост. – Я, дружище, не видел ни одного целого распятия на перекрестках. Зато видел на рынках в Нюрнберге, Ульме и Меннингене такие куски дерева по пять, по семь и даже по десять батценов[13 - Серебряная монета, 15 батценов составляли 1 гульден. Чтобы было проще представить, какую стоимость имели 10 батценов в те времена, скажем, что годовой доход поденщика составлял 2 гульдена, если очень сильно повезет.] за штуку.
– На чем только люди не наживаются, – покачал головой Вальтер. – А причем здесь похоть?
– А при том, что дороже всего стоит часть набедренной повязки. Улавливаешь смысл? Один стареющий золотых дел мастер на моих глазах купил такую за два гульдена ради обретения мужской силы. Вот тебе и вся божественная любовь.
Очередной удар грома прозвучал странно. Два удара, в конце еще один. Никаких раскатов. Еще удивляло то, что обычный для летних бурь ветер и не думал подниматься. Щебета ласточек и стрижей Вальтер тоже не слышал.
– Может, спрячемся куда-нибудь? Сейчас ведь вымокнем до нитки.
– На небе ни облачка! – отмахнулся шут. – Зато я вижу крепость на холме и дым, который от нее поднимается. А значит, где-то поблизости пушки, маркитанты, обозные проститутки, голодные дети, наемники и жулье всех мастей. Одним словом…
– Война?
– Деньги, дружище. Флорины, гульдены, дукаты, крузаты и талеры. Те, что сияют ярче солнца, звенят радостней свадебных колоколов, а на вкус мягче вафель. Альфа и омега, начало и конец.
– Не думаю, что с нами поделятся, – засомневался Вальтер, несколько раз сталкивавшийся с исключительно мерзким нравом военного люда. Последнее из таких столкновений закончилось для флейтиста в корыте, из которого поили свиней.
– Не переживай, дружище, скоро разживемся! – подбодрил его Йост. – Военные любят деньги, а деньги их – нет.
* * *
– В Ломбардию что ли?
– Нет, в Лотарингию идут! Тамошнего короля воевать!
– Там разве не герцог?
– Да какая разница? Все равно из нашей мошны уплачено!
– Орехов надо кому?
– Мне отсыпь.
Вдоль дороги колыхалась целая река из людских затылков. Покрытые и непокрытые, в платках и в шляпах, лысеющие и кудрявые, с длинными волосами и с короткими – все сбежались к дороге, и теперь качались из стороны в сторону, поднимались на цыпочки и опадали вниз, пытаясь высмотреть что-то особенное, но в основном только загораживали друг другу обзор и снова начинали колыхаться.
На взгляд мальчика, ничего интересного на дороге не было. Какие-то пушки везут, вон лошади как напрягаются! Рядом люди верхом едут – пушкари, наверное. Одежда у них не очень. Вот раз мимо герцог проезжал, у него люди – это да! В черно-желтых ливреях, с красивым оружием. А эти чего? Какие-то топоры, молотки… Такого добра и в деревне полно.
Вальтер сидел хорошо, и поэтому все-все-всешеньки видел. Вон Лукас к дереву бежит, ну и дурак! Дерево от дороги далеко – ничего оттуда не углядит. А вон Якоб карабкается на крышу сарая. Ох, лишь бы его пивовар не увидел! Это его сарай, и Вальтер сам слышал, как пивовар обещал вставить оглоблю в дыру тому, кто в тот сарай полезет. В какую именно дыру вставит, Вальтер не знал, у Якоба вся крыша в дырах после зимы. Но как же они жить-то будут с оглоблей, которая прямо внутри дома торчит?
– Мам, тебе не тяжело? – спросил мальчик, наклоняясь вниз.
– Да сиди уже! – резко ответила мать, подбросившая его чуть повыше. – Всю жизнь на моей шее!
Смотреть было нечего, поэтому Вальтер снова прислушался к разноголосому гомону.
– Они за императора воюют?
– За герцога нашего!
– Да им все равно!
– Точно! Всегда сами за себя! Лишь бы им платили!
– Мам, а хочешь, я тебе рассказывать буду? – вновь спросил мальчик.
– Я вижу, не беспокойся! – пропыхтела снизу мать. – Ты, главное, сам смотри!
На что смотреть, мама не уточнила, но мальчик послушно разглядывал телеги, накрытые холстиной, и людей, ехавших на козлах. На его, Вальтера, взгляд, ничего примечательного ни в телегах, ни в людях не было. Где-то далеко пели песню:
Наш кайзер Карл тут узнал
Что армию француз собрал,
Чтоб замки стойкие пленить
И Верхнюю Бургундию
Чтобы дотла спалить.
Он известил о том господ,
Из Оберланда в тот поход
Пришла большая сила:
Ландскнехты тоже были там,
Их всех война взрастила.
– О! Слышите? – завопил кто-то гнусавым голосом. – Маршируют герои! Защитники империи! Да здравствует император Карл! Да здравствуют храбрые кнехты!
– Бездельники, трепачи и воры! – ответил ему деревенский кузнец. – Девок бесчестить, вино пить да песни орать – вот и вся их доблесть!
– Мам, а кто это? – спросил Вальтер, снова свешиваясь вниз.
– Да не ерзай ты! – вспылила мать. – Сейчас сам все увидишь.
Десятки мужских глоток продолжали нестройное, но очень задорное пение, расслышать которое становилось все легче:
Итак, переместились все
Под город, что звался Мезьер.
Его мы обстреляли —
Взлетел на воздух больверк весь —
Ух, как там осерчали!
Дома от выстрелов горели,
И камни вниз со стен летели,
Ворота мы разбили —
«Немало рухнуло дверей»,
Как многие шутили.
По дороге теперь шагали мальчишки. Кто-то его, Вальтера, возраста, а большинство постарше. Одни волочили длиннющие пики, другие гордо несли на головах шлемы, которые им были слишком велики, третьи держали на плече мечи. Двое несли алебарду наперевес: один – за тупой конец, второй – у самого лезвия, за окованную часть древка.
Вальтер никогда оружие в руках не держал и тоже захотел с ними. Наверное, для этого надо еще немного подрасти.
– А чего это они детей вооружили? – спросила мать Якоба.
– Да не, – ответил кузнец, – это их, кнехтская, бишь, сброя. Только в походе сами не таскают – им-де зазорно себя до битвы утруждать! И шанцы не роют, все баб своих заставляют.
