скачать книгу бесплатно
– Кто это мы? – поинтересовался Вальтер. – Не собираюсь я с чертовщиной якшаться! Тем более в ночь ведьм.
– И я не пойду, – заявил бондарь. – Еще мальчишками там по склонам лазили. Как вспомню, жуть берет! Туман там постоянный, хоть днем, хоть ночью, мороз до костей пробирает, и камни кругом плоские стоят, на которых ведьмы жертвы чертям приносят… Брррр! А если душа христианская в туман зайдет, то светиться начинает, чтобы твари адские ее, значит, разглядели[3 - Описанный физический эффект, получивший название «Брокенский спектр», был изучен еще в XVIII веке.].
– Ну вот, – разочарованно протянул шут, – столько интересного, а я один туда иду! Даже пешей дороги не знаю!
– Справишься, – пресек эти поползновения бондарь. – Я сейчас прямо поеду, в Гослар, а тебе, дурак, направо. Протопаешь в горку, потом с горки, там и деревня. Не помню, как ее там, то ли Швайншайс, то ли Штильштайн. Там тебе всякий дорогу подскажет.
– А двор постоялый или харчевня там есть? – вставил Вальтер. Тошнота и головокружение почти отпустили, и вечно прячущийся в утробе голод немедленно напомнил о себе.
– Да как же не быть? – ответил бондарь. – Вон уж тот перекресток виднеется.
– Ну, тогда всем счастливо оставаться! – радостно зазвенел шут, спешно засобиравшись. – Только ты, господин бондарь, одежонку верхового мне подай, как условились. Нечего ее под седалищем припрятывать! Чай, задница – не глотка, гуся не затолкаешь!
* * *
Кабак гудел, как растревоженный улей. Стук кружек, пьяный смех и бессвязный гомон сливались в привычную мелодию вечерних попоек, извечных, бессмысленных по своей сути, но необходимых тем, кто тщетно искал забвения от горестей жизни на дне кружки.
«Интересно, кто забирается в такую глушь? Или здесь наливают только своим?» – подумал Вальтер, замирая на пороге и стараясь унять учащенное дыхание. До того, как его толкнут в грудь или в спину, пройдет всего несколько мгновений, а отшагнуть в сторону, никого не задев, всегда было задачей невыполнимой. Столы везде расставляли, как Бог на душу положит.
Музыкант ловко извлек флейту, приложил к губам, и в следующий миг мелодия жаворонком взлетела к потолку, приветствуя вселенную.
Проклятая дрожь никак не унималась! Подъем в горку дался сравнительно легко, но общая слабость и волнение (вечное волнение, как в первый раз!) сделали свое дело – жаворонку нужно было слишком часто махать крыльями, чтобы оставаться в воздухе. Но результат публике вроде понравился. По крайней мере, разговоры и смех стихли, и бить Вальтера не начали.
Жаворонок, спикировавший было к полу, снова взмыл вверх, затрепетав всем своим хрупким существом, затем, коротко побившись в дверь, окна и крышу, вырвался на волю и, поймав ветер, вылетел на простор. Трель вестника полей заполнила собой все пространство от земли до неба. Пробуждающееся солнце только-только поднялось над краем земли, чтобы прогреть уставшую от холодов землю и обратить к жизни едва пробившиеся былинки. Маленькая, невзрачная и дрожащая от весенней прохлады птичка купалась в его лучах, словно святой в сиянии славы Господней, поющий осанну Царю царей и Господу господ. Вечно изменчивый и каждодневно постоянный голос благоговейно трепещущего восторга. Бесконечно одинокий в своем слиянии с миром, никем не слышимый, кроме Него…
Смешок, короткий и неуклюжий, прозвучал, словно выстрел. Трель жаворонка сбилась, раненая птичка, неуклюже взмахнув крылышками, камнем рухнула вниз.
Один за другим люди подхватывали смех. Хохот сначала пробивался через силу, с натугой выходил из онемевших глоток, то вымученно подскакивая вверх, срываясь на визг, то опускаясь вниз, переходя в надрывное хрюканье, будто кто-то давился трактирным пойлом. Затем разноголосый смех прорвал плотину и беспрепятственно хлынул на Вальтера, мгновенно затопив весь кабак до самой крыши.
Окровавленный жаворонок в отчаянии рванулся было к небу, но десятки глоток, надрывавшихся в тупой истерике, вопящих от восторга и разбрызгивавших пьяную слюну, утопили его в разнузданном реве, разорвали на части и мгновенно сожрали без остатка. Ощущая тихий шелест опадающих перьев, с кровью вырванных из маленького тельца, Вальтер отнял флейту от дрожащих губ и замер в немом ужасе…
– Не старайся, дружище! Они уже оценили, – шепнул прямо в ухо знакомый голос шута, панибратски приобнявшего Вальтера за правое плечо.
Музыкант сжался в бессильном отчаянии.
– Послушай-ка!
На пол одна за другой падали монеты.
– Налейте им! Налейте!
– Хорошо веселят!
– Ух, что творят, стервецы!
– Неплохо для первого раза, совсем неплохо, – так же шепотом одобрил недавний знакомый. – Все делим поровну, если не возражаешь.
* * *
– Давай, дружище, освободи себя от зла!
Новый знакомый одной рукой давил ему на шею, а другой придерживал отросшие волосы, чтобы они не лезли в лицо и не перемазались. Перегнувшийся пополам Вальтер, сильно шатаясь, держался за стену. Было холодно, ночь, наверное. Музыканта ощутимо трясло, но от чего именно, сказать было трудно.
– Переборщил ты маленько, с кем не бывает! – сочувственно произнес шут, а потом вдруг расхохотался. – Трактирщика ты обдал знатно! Зачем ты к нему целоваться полез? Он же не девка!
Колотившийся в ознобе Вальтер хотел было сказать, что не видел, к кому приставал, но вновь почувствовал, как во рту появилась желчь, по пояснице побежали мурашки и живот скрутил новый позыв.
– Надо… извиниться… – произнес музыкант некоторое время спустя, пытаясь сплюнуть мерзкий привкус и наконец выпрямиться.
– Ты давай там голову наклоняй, виноватый! – прикрикнул шут, еще сильнее надавив на шею. – Ладно себя испоганил, а мне одежонка дорога. В ней еще работать и работать!
– Почему они смеялись? – спросил Вальтер, вновь сплевывая желчь. Он задал этот вопрос едва ли не каждому в харчевне, но в ответ всякий раз слышал все тот же пьяный смех и предложение выпить.
– Из-за меня, дружище! Все твои беды из-за меня! – расхохотавшись, ответил шут. – У меня много талантов, и один из них – подражать людям в голосе и привычках, а если надо, то и во внешности. Я просто показал им, как ты играешь, но чуточку по-другому.
– Зачем, Йост?
– Им не нужно рвать душу, дружище. Они не за этим пришли. Они просто хотят забыть о своем убожестве, видя убогость других.
Музыкант хотел было сказать шуту, что шее больно и за волосы дергать не нужно, но его снова вырвало. На этой раз скупо, одной желчью. От спазмов содрогалось все тело, а желудок, сжимавшийся так, будто хотел вывернуться наизнанку, и не думал успокаиваться.
– Слушай, что-то ты больно часто извергаешь эссенции, – обеспокоенный голосом сообщил Йост. – Ты столько не съел!
– Надо… к лекарю… – произнес Вальтер, чувствуя резко накатившуюся слабость внизу живота.
– Ума лишился? Где мы тебе в такой дыре врача найдем? И денег больше нет, мы ж прогуляли все!
Музыканту сейчас было не до денег. Он буквально содрал с себя те тряпки, что служили ему штанами, и присел на корточки.
– Дружище, ты хоть за сарай зайди! – возмутился было шут, но, заметив решительность вальтеровых намерений, сменил гнев на милость:
– Ладно, чего уж. С природой не спорят.
* * *
Легкость во всем теле была необычайная. Вальтер буквально взлетел с лежанки, попытался выпрямиться во весь рост, но уткнулся затылком в какой-то колючий веник и сразу же присел. Слабость в теле тут же дала о себе знать; чтобы унять легкую дрожь в руках и ногах и накатившее головокружение пришлось немного посидеть и отдышаться. Заодно ощупал новую одежду. Кое-где залатанные и пахнущие затхлостью – видать, долго в сундуке лежали – льняная рубаха и такие же штаны сидели свободно, но телу были гораздо приятнее его прежних обносков.
Всю ночь Вальтера крутило. Вчерашний шут тащил его в неизвестном направлении, трещал без умолку, то и дело стучался в дома, прислоняя его к стенам и заборам, рядом надрывно лаяли собаки, кто-то ругался… Все это музыкант помнил плохо. Зато ему отчетливо врезались в память заботливые руки, которые поили его странным на вкус питьем, аккуратно поддерживая голову, и голос, так уверенно убеждавший, что все будет в порядке, что Вальтер ни на миг в этом не усомнился. Питье в животе не задерживалось, раз за разом гулко выливаясь в кадку, но голос от этого не расстраивался, понуждая пить еще.
Потянуло сквозняком. Вальтер прислушался, но кроме тихого сухого шелеста, бульканья и обычного деревенского шума ничего не расслышал.
Пытаясь сориентироваться в пространстве, музыкант снова поднялся к венику. В нос ударил яркий запах можжевельника. Вальтер на ощупь двинулся дальше и уткнулся в связку чеснока. Его ребристые головки с шуршащей шелухой, хитро привязанные к бечевке, висели вдоль стены, как праздничная гирлянда. Вальтер повернул налево, ощупывая проконопаченные деревянные стены.
Следующие несколько пучков были мятными. Веточки короткие и совершенно сухие, но свежий запах спутать было трудно. Раньше мать давала ему мяту, чтобы спал покрепче. Затем были веточки подлиннее. Не дерево и не куст, трава какая-то, с разлапистыми листьями, на рябину похожа. Пахнет… Музыкант сорвал край листочка и задумчиво пожевал. Сладковато-пряный запах и горький вкус казались смутно знакомыми. Точно, пижма!
– Мам, он проголодался? – шепотом спросил незнакомый детский голос. Вальтер тут же замер. И жевать перестал.
– Это вряд ли, – засомневался тот же самый женский голос, который ночью убеждал музыканта, что все будет хорошо. – Давай-ка, трактирный герой, выпей! Как раз настоялось. А ты, Томас, мешок приготовь!
Послышался быстрый топот, шелест одежды, и в руку Вальтеру сунули деревянную кружку. Он понюхал осторожно, но не различил ничего, кроме древесины. Настой коры?
– Живот не болит? – поинтересовалась женщина.
– Нет, – ответил музыкант, слегка покачивая кружку в руках. Заполнена на две трети.
– Тогда тысячелистник зря добавила.
Ее речь звучала не так резко, как у других уроженцев здешних мест, да и сам голос был мягким, грудным, обволакивающим. Правда, сейчас в нем отчетливо слышались искрящиеся нотки веселья.
Вальтер осторожно поднес кружку к губам и начал пить. Вкус был сложный, чуть сладковатый и очень вяжущий. Одним тысячелистником точно не обошлось.
– Там на дне крупинки, в них самое главное, – предупредила женщина. – Взболтай и выпей!
– А что это? – поинтересовался музыкант, пытаясь раскусить одну из тех, что застряли во рту.
– Лягушачья икра, конечно, – спокойно сообщила женщина, забирая кружку.
Вальтер тут же начал отплевываться, пальцами пытаясь счистить мерзкий вкус с языка.
Тюк!
По макушке крепко стукнули пустой кружкой, и Вальтер схватился за ушибленную голову.
– Совсем обалдел?! Это семена подорожника, первое средство при отравлении! – возмутилась травница. – Лягушачью икру никогда не трогал? Она же намного мягче!
– А произносить что-то нужно? – уточнил музыкант, почесывая место удара.
– Что произносить? – не поняла женщина, застучавшая чем-то деревянным.
– Ну, слова какие-нибудь… Чтобы выздороветь… – пояснил Вальтер, все больше чувствуя себя идиотом.
– Прочитай «Te Deum»[4 - «Тебя, Бога, хвалим» – латинская версия древней христианской молитвы.] и перекрестись, – уверенно порекомендовала травница, но Вальтер, у которого слух был наметан, опять различил в голосе скрытое лукавство.
– Поможет? – на всякий случай переспросил он.
– Точно не повредит, – заверила женщина все тем же тоном.
Флейтист прочитал молитвы вслух, и травница рассмеялась. Вальтеру понравился ее смех: беззлобный, мягкий, с легкой хрипотцой.
– Мам, я один этот уголь не дотащу! – разочарованно протянул прибежавший с улицы мальчик.
– А тебе и не надо, – ласково успокоила его травница. – Мешок вот этот потащит. Ты ему только дорогу до гончара покажи. Мне вчера другой голодранец, тот, что в цветных тряпках и колпаке, заявил, что они все отработают и вообще на разные дела мастаки. Вот пусть к хозяйству и прилаживаются, раз уже на ногах. Кстати, где второй-то шатается?
– Добрая госпожа, спасибо вам за бескорыстную помощь, новую одежду и гостеприимный кров! – поблагодарил Вальтер, глубоко кланяясь.
– Ты не обольщайся! – весело сообщила травница, уже гремевшая металлической утварью. – Отработаешь мне за все. Одежда не новая, но твои прежние лохмотья даже в чумном бараке носить стыдно. А что касается крова, на эту ночь я тебя, болезного, в доме приютила, а следующие проведешь со своим дружком-хохотуном в сарае.
* * *
– Хватит уже дудеть! – воскликнула травница. – Ты корове трактирщика траву дал?
Музыкант знал, что ворчит она притворно. Ей нравилось, как он играл, и потому он часто брался за флейту. А она часто перебивала и делала вид, что музыка ее не интересует. Но стоило ему снова коснуться губами ясеневого свистка, как она замирала, а если делала что-то важное, старалась не шуметь.
– Да, только она почти не ела, – ответил Вальтер, убирая инструмент. – Чуть не насильно пришлось заталкивать.
Сказать по правде, он бы на месте коровы тоже засомневался. В том пучке чего только не было, и пах он резко и довольно неприятно.
– Плохо, – зацокала языком Эльза. – Помрет скоро скотина, надо трактирщика предупредить.
– Мам, давай я сбегаю! – вызвался Томас.
– Вот еще! – возмутилась травница. – Один все сидит и на дудке играет, второй шатается где-то днями и ночами, теперь и собственный сын от работы бегать будет? Собирайте, что велено. Меньше недели до святой Вальпургии! Сейчас один день весь год кормит!
Практически все время с утра до вечера они проводили в полях, но не пахали и не сеяли, а собирали травы. Одни прямо по росе, холодившей босые ноги и умывавшей руки, а другие, наоборот, в вечерних сумерках. В полдень садились где-нибудь в теньке, обедали и отдыхали. Фрау Эльза быстро поняла, что Вальтер ничего в травах не понимает, поэтому сначала давала ему потрогать и понюхать одно-два растения, чтобы не рвал все подряд, а потом отпускала, как она это называла, «на вольный выпас». Пользы от музыканта было чуть больше, чем от козла молока, поэтому он чаще брался за флейту, чем за работу.
– Держи, Вальтер. Это тысячелистник.
Музыканту очень нравились ее прикосновения. Травница брала его за руку уверенно, но мягко. Иногда клала руку ему на плечо и подводила к нужному растению. С тех пор как Вальтер ослеп, к нему вообще не прикасались женские руки, и бродячий артист совершено не ожидал, что это будет настолько приятно. Аж мурашки по коже!
Музыкант провел пальцами по мелким листочкам, с оборотной стороны чуть более шершавым, чем с лицевой.
– Этот я помню! – воскликнул он. – Тысячелистником лечат, когда животом захворал.
– От трактирных хворей батогом поперек спины лечат! – с нескрываемым ехидством сообщила травница, а потом добавила уже всерьез: – Цветами тысячелистника боль в желудке снимают, а листьями кровь останавливают.
Она стояла совсем рядом, и Вальтер отчетливо слышал ее запах. Пахло дымом очага и козьим молоком, старой, но чистой одеждой, женским потом, острым, пряным, но не таким тяжелым, как мужской. Едва уловимо пахло мылом и очень сильно – травами. Удивительный аромат женщины плыл над полями, то смешиваясь в невообразимые многозвучия, то разделяясь на отдельные ноты, и переливался всеми цветами, о которых Вальтер только помнил. Музыкант никогда с подобным не сталкивался; это было настоящее волшебство.
– Госпожа Эльза, я тоже кое-что слышал о свойствах трав, – произнес он только для того, чтобы она еще немного постояла рядом с ним. – Дягиль помогает от распутства, а укроп – от дьявола.
– В жизни не видела, чтоб дьяволом болели, – с усмешкой сообщила травница и сразу отошла в сторону, к огромному разочарованию музыканта. Он принялся отыскивать в траве характерные листья, но не слишком спешил. Все равно после него травы самой Эльзе перебирать.
– Не называй меня госпожой, Вальтер, – внезапно сказала она. – Мы ведь…
– Мама, мама, я правильно сорвал? – подбежал, шурша травой, Томас.
– Конечно, милый! – произнесла Эльза, и в ее голосе было столько тепла и ласки, что мальчик наверняка просиял. – Только мы это в другой пучок положим!
* * *
Музыкант сидел на стуле с запрокинутой назад головой, боясь даже шелохнуться. Острое лезвие, неприятно щекотавшее подрагивающий кадык, упиралось ему в горло.
– Еще чуть-чуть, и станешь на человека похож! – подбодрила Эльза, орудовавшая бритвой, как заправский цирюльник. Вообще, Вальтер в руки к цирюльнику раньше не попадал, но думал, что разница невелика. Слепому бродяге всегда было не до внешности, а поросль на подбородке и щеках ему и вовсе не вредила, но Эльза почему-то думала иначе. Сначала волосы немного подровняла, а теперь, намылив ему щеки, уверенными движениями очищала подбородок и щеки от мужской поросли.
– Ох, дружище, не жилец ты больше! – зловещим тоном произнес Йост, наблюдавший за процессом бритья с самого начала. – Вон она как молодо выглядит, наверняка в людской крови купается! Сейчас один взмах – и будет вся мокрая, липкая и красная с головы до ног!
– Побойся Бога, Йост! – укоризненно произнес музыкант, но рука травницы, как нарочно, дернулась. Сбоку, прямо под выпирающей косточкой челюсти, защипало.
Эльза чертыхнулась.
