Верблюд. Повесть

скачать книгу бесплатно

Верблюд. Повесть
Елена Арзамасцева

Действие повести происходит в середине девяностых годов прошлого века в маленьком степном хуторе глубинки России. Милицейский патруль ищет пропавшего человека, у которого при себе были деньги от проданной квартиры. Неожиданно выясняется, что у всех жителей хутора были куда более серьезные проблемы, чем у пропавшего Геннадия Синюкова, но также был и мотив избавиться от «неудобного» соседа. Неожиданная развязка сюжета ставит все на свои места. Повесть написана в детективном, приключенческом жанре.

Верблюд

Повесть

Елена Арзамасцева

© Елена Арзамасцева, 2022

ISBN 978-5-0059-0291-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Елена Арзамасцева

ВЕРБЛЮД

Повесть

1.

Когда хочется отдохнуть, а не получается

Патрульная машина мчалась по трассе, разрезая сплошную стену дождя, который вот уже час низвергался с небес на окрестности, потерявшие очертания под темным ночным покровом. «Дворники» работали в усиленном режиме, с противным скрипом очищая лобовое стекло от воды и града, посланными на землю разгневанными на что-то силами небесными, но все равно, видимость была ужасная. Тусклые придорожные фонари и жалкий свет от фар самой машины не давали обозрения пути дальше, чем на три метра.

– Да, погодка, – угрюмо выдавил из себя водитель, младший сержант, недавно устроившийся на работу в милицию после срочной службы.

– Так жара же всем мешала! Все дождя ждали! Вот и получите ливень по полной программе, да еще и с градом в придачу! – возмутился сидевший рядом лейтенант, может быть, чуть-чуть постарше водителя.

– Я вчера детектив читал, французский. Там такой же дождь лил, а потом под колеса полицейского автомобиля неожиданно бросилась какая-то безумная баба, – подал голос с заднего сиденья третий милиционер.

– Типун тебе на язык, Иваненко. Сейчас накаркаешь, а у нас дежурство заканчивается, – прикрикнул на него лейтенант, продолжая смотреть в окно.

Несмотря на ливень и поздний час, по шоссе проносилось довольно много автомобилей, то и дело обгонявших милицейский УАЗик, окатывая его россыпью мутных брызг и фарами отвоевывая у темноты новые куски дорожного пространства.

– Вот черт! – выругался водитель, когда очередной лихач на белой «Ладе» оставил грязные подтеки на стекле. Спустя несколько минут он вдруг неожиданно воскликнул, всматриваясь вперед: «А вот и безумная баба!», затем резко затормозил, рывком открыл дверцу машины и закричал:

– Куда прешь, дура! Жить надоело?

Его крик утонул в барабанной дроби дождя по асфальту. Теперь уже и другие милиционеры заметили женский силуэт, отделившийся от беспросветной водной тьмы.

В отличие от мадам из французского детектива, прочитанного вчера Иваненко, женщина под колеса не бросалась, а медленно шла посередине трассы, навстречу пролетающим мимо машинам, таща за собой огромный матерчатый чемодан на колесиках.

Женщина была без зонта. Длинные темные волосы и легкий сарафанчик промокли насквозь и некрасиво липли к телу, подчеркивая явно не юношескую худобу его хозяйки и выдавая возраст «за тридцать». Но женщине было все равно. По ее лицу стекали слезы, перемешиваясь со струйками дождя и оставляя черные дорожки на щеках от некачественной косметики. Она дрожала: то ли от холода, то ли от страха.

Водитель выбежал из автомобиля, схватил женщину за руку, подхватил ее чемодан, и чуть ли не силой подтащил к обочине, туда, где остановил УАЗик.

Увидев работников милиции, незнакомка вдруг заголосила, поднеся ладони к лицу:

– У-би-ли-и! У-би-ли-и! Деньги отняли и у-би-ли-и!

Крик был настолько пронзителен, что сидевшие в машине люди вздрогнули. Лейтенанту очень не хотелось выходить в дождь, но он, злобно сверкнув глазами в сторону Иваненко, сделал над собой усилие:

– Гражданочка, успокойтесь, кого убили?

– Мужа моего убили! – еще громче крикнула женщина, вцепившись в руку водителя.

– Иваненко, провидец хренов, свяжись по радиотелефону с отделом, доложи дежурному, что тут гражданка заявляет об убийстве. Пусть они опергруппу пришлют.

– А я чё? Я что ли его убил? Обзывается еще, – нехотя откликнулся милиционер из машины.

– Какой адрес? – обратился лейтенант уже к женщине, но та только лязгала зубами и бормотала:

– Убили, убили.

Наконец до нее дошло, о чем спрашивают, она вздохнула и произнесла:

– Хутор Ковыли, улица Пионерская, дом два.

– Оперативная группа на выезде по другому преступлению, – снова подал голос Иваненко, – велели самим разбираться, пока они не подъедут.

«Правильно, когда закончится дождь», – подумал лейтенант, но вслух сказал:

– Объясни, что у нас дежурство заканчивается. Это – во-первых. А во-вторых, мы все-таки, патрульно-постовая служба, и уполномочены только составлять протоколы на дебоширов и пьяниц, и только за мелкие административные правонарушения. Убийства – не по нашей части.

– Все равно, сказали ехать и подключить местного участкового. Он в Ковылях живет, – безрадостно доложил Иваненко.

В хутор Ковыли никто ехать не хотел. Не то, чтобы он находился далеко от районного центра, нет, и пешочком часа за два можно дойти, но дорога туда вела грунтовая, почти не освещавшаяся редкими сохранившимися фонарями. Сам хуторок едва насчитывал полтора десятка домишек с приусадебными участками, разбросанными по мелкоовражистой местности с редкими тополями и вязами, гордо объединенных единственной улицей под названием «Пионерская». Он затерялся где-то посередине степи, примерно на одинаковом расстоянии от трассы «Волгоград – Ростов-Дон», самим Доном и рукотворным сосновым лесом, входящим в состав районного лесничества.

– Там, кажется дорога песчаная, не утонем, – с надеждой сказал водитель после того, как автомобиль тронулся с места и минут через пять свернул с шоссе в сторону Ковылей.

Дождь прекратился также внезапно, как и начался, словно и не было несколько мгновений назад потока сплошной воды из разверзшихся хлябей небесных, и мутных ручьёв, несущихся вниз к Дону по асфальту скоростной трассы. На грунтовке вода быстро ушла в песок, и лишь маленькие комочки льда, застрявшие в кустиках воспрянувшей придорожной полыни, напоминали о скоротечном природном бунте. Степь снова накрыл бархатный берет тёмно-синего южного неба с гламурными блестками сияющих звёзд.

– Хорошо, хоть до рассвета поживем в прохладе, – лейтенант надвинул фуражку на мокрый лоб.

– Знаю я этот хутор, – Иваненко усиленно вглядывался в темноту, – там дедок один живет, пенсионер, наш бывший сотрудник. Ветеран войны, между прочим. Мы его каждый год Девятого мая приезжаем поздравлять. Вон там, за поворотом, его дом.

Он указал рукой вперед, благо, что патрульная машина уже подъезжала к околице Ковылей и из темноты показались расплывчатые очертания строений.

– А вон там – дом номер два, где Гену повесили, – тихо сказала женщина. Она уже перестала рыдать и скромно сидела на заднем сиденье, сжавшись в комок.

– Еще и повесили, – процедил сквозь зубы лейтенант, очнувшись от собственных мыслей. Ему как никогда захотелось в свою общежитскую комнату, съесть теплый ужин и нырнуть в постель, а не торчать в этом забытом Богом хуторе неизвестно до каких пор.

Фары УАЗика выхватили из тьмы кусок покосившего штакетника и небольшого саманного домика за ним.

– Тут, – женщина кивнула в сторону неказистой хаты.

Все вышли из машины. Калитка была не заперта. Распахнутая настежь входная дверь дома, находившегося сразу же за невысоким забором, была распахнута настежь и вела в небольшой коридорчик, который в деревнях именуют сенями. И сама дверь, и коридорчик, да и домишко в целом производили впечатление убогой заброшенности, как будто здесь никто не жил лет тридцать. Запущенным был и двор за домом с наполовину засохшей одинокой яблонькой у забора и разрушенным сараем, куда любопытный Иваненко уже успел заглянуть.

Милиционеры поднялись по ступенькам и вошли внутрь. Водитель, налетев в темноте на ящики с пустыми бутылками, штабелями, сложенными у стены, чертыхнулся, затем, пошарив рукой по стене, нашёл выключатель. Свет загорелся в единственной комнате, куда и вел коридор, но освещения хватило, чтобы осмотреть весь дом.

Посередине довольно-таки большого помещения, разгороженного печкой-плитой на кухню и жилую часть, с люстры свешивалось нечто, что в темноте вполне могло напоминать очертания человека. При ярком же электрическом свете схожесть с живым существом утрачивалась и перед глазами изумленных стражей порядка открылась совершенно иная картина. К изогнутому металлическому стержню люстры, на котором уцелел один из трех полагающихся рожков, была прицеплена вешалка с рыболовным костюмом. Прорезиненные штаны комбинезона, переходящие в сапоги, напоминали ноги, торчащие в разные стороны. Поверх комбинезона была небрежно накинута такая же прорезиненная куртка с задранным капюшоном. Подойдя ближе, лейтенант увидел, что в капюшон вставлен старый футбольный мяч, придававший ему форму свесившейся головы.

– Что за клоунская композиция? – поинтересовался подошедший Иваненко, пока его командир крутил вешалку с одеждой в разные стороны.

– Это тот Гена, которого повесили и из-за которого мы еще не скоро попадем домой, правильно, гражданочка? – сделал заключение лейтенант, после некоторого раздумья, и грозно посмотрел на женщину. Та стояла, ничего не понимая, и только испуганно озиралась кругом.

Водитель тоже внимательно рассматривал костюм, а затем, и помещение, но в отличие от женщины его лицо выражало не испуг, а крайнюю степень брезгливости. Дом напоминал ночлежку бомжей в самом наихудшем варианте. Белая водоэмульсионная краска, которой когда-то была побелена комната, со временем во многих местах облупилась и отслаивалась от стен большими хлопьями. На фоне почерневшего по углам и над печкой потолка свисала не менее живописная паутина, возрастом, исчисляемым годами, а то и десятилетиями. Два подслеповатых оконца в зале и столько же со стороны кухни давно не мылись, а ободранные подоконники были завалены банками, окурками, коробками и пустыми бутылками из-под спиртного различных размеров и окрасок. На придвинутом вплотную к одному из окошек старом квадратном столе возвышалась груда немытой посуды вперемешку с остатками заплесневелой еды. Над этим великолепием завершающим штрихом вился рой зеленых мух и мошек.

В это время Иваненко приблизился к громоздкой кровати с металлическими дугами и панцирной сеткой почти музейной редкости, уже не встречающейся в современных домах и квартирах, над которой висел ярко-синий плюшевый коврик с бахромой по бокам и изображением двух оленей в лесу.

– У моей бабки был такой лет двадцать назад, – сказал он, закуривая сигарету.

Рядом с кроватью у стены находились не менее ветхие экспонаты нищенского быта: светлый массивный шифоньер с оторванной дверцей и тройка наспех сколоченных табуреток. И никаких тебе телевизоров, радиоприемников и бытовой техники, что больше всего поразило Иваненко, считавшего, что уж радио должно непременно быть в каждом доме. Зато большую часть коридора и комнаты занимали ящики с аккуратно сложенной пустой стеклотарой из-под водки и вина, в чем скоро убедился старший сержант, проведя быстрый осмотр. Часть бутылок стояла или просто валялась на грязном полу, перекатываясь в разные стороны, когда их случайно задевали при ходьбе милиционеры.

Убогое убранство дома никого не смутило – еще не такое видывал милицейский патруль, выезжая по вызовам граждан на пьяные разборки. Но тошнотворно-кислый запах лез в ноздри, проникал в мозг, вызывая приступы удушья. Лейтенант выскочил на улицу первым, за ним – Иваненко, куривший одну сигарету за другой, и только водитель не растерялся и распахнул окна настежь. Женщина продолжала стоять около вешалки с рыболовным костюмом, не замечая ничего вокруг.

– Ты посмотри, сколько тут стеклотары! Если все сдать – будет три моих зарплаты, – заметил Иваненко, возвращаясь назад, и было непонятно: говорит он серьезно или шутит.

За старшим сержантом в комнату вернулся лейтенант. Он заметил лист бумаги, лежащий на столе поверх немытой посуды. Это была телеграмма из Волгограда, адресованная Геннадию Синюкову, и, судя по штемпелю, полученная им вчера.

– «Гена, встречай. Еду автобусом на 18 часов. Буду в 21 на трассе. Валя», – громко прочитал милиционер и посмотрел на еще не пришедшую в себя женщину:

– Валя, это – вы?

– Да, – прошептала она, – это я послала Гене телеграмму.

Лейтенант перевернул листок и увидел второе послание, написанное уже корявыми буквами простым карандашом, огрызок которого валялся на столе рядом с окурками и засохшим куском хлеба.

«Валентина! Негодяи и завистники меня уничтожили! Я разорен и мертв! Не ищи меня!», – с пафосом продекламировал он и помахал бумагой над головой:

– Вот, так-то! И цирк уехал, и клоуны вместе с ним! Только мы и остались.

Крик женщины перебил его.

– Убили! – неожиданно вновь заголосила Валентина, и слезы полились у нее из глаз, – и деньги все забрали!

– Нужно бы у гражданки объяснение взять, – задумчиво произнес лейтенант, вспоминая уроки по криминалистике в школе милиции, которую окончил в этом году.

– И еще этого «Гену» с люстры снять, постоянно на него натыкаюсь, – добавил Иваненко.

– Нет, Гену мы трогать не будем, пока не приедет опергруппа и не составит протокол осмотра места происшествия. Вдруг человека, и вправду, убили или похитили, а на чучеле могут быть посторонние отпечатки пальцев. Вася, принеси из машины мою папку с протоколами и заодно захвати ведро и газет побольше, – обратился лейтенант к водителю и начал разбирать стол, составляя грязную посуду на пол.

Когда стол был очищен от мусора и застелен газетами, милиционер сел на табуретку и положил перед собой специальный бланк с заголовком «Объяснение» из принесенной папки. Женщина присела на краешке второй табуретки, достала из сумочки платок и вытерла слезы.

– Как, как вы сказали фамилия этого Генки? – вдруг спросил Иваненко, остановившись перед шифоньером с оторванной дверцей.

Не услышав от женщины ответа, он продолжил:

– А шкаф-то пустой, нет ни одной вешалки с одеждой, только грязный носок в углу валяется! Зачем убийцам и похитителям нужны Генины шмотки? У него что – костюмы от Версаче?

Но и на этот его вопрос никто не ответил.

Тогда старший сержант распахнул единственную створку шифоньера и неожиданно присвистнул от удивления:

– А здесь прям алтарь! Памятник бумагомарателю!

Женщина и лейтенант наконец-то обернулись, и увидели, что на полках, предназначенных для постельного белья и мелких предметов одежды, которых, кстати, в помине не было, аккуратными стопочками лежат разноцветные картонные папочки с завязками, несколько нетронутых пачек бумаги и цветной копирки для печатной машинки, а также шариковые ручки и заточенные карандаши, положенные заботливой рукой владельца в стаканчик для писчих принадлежностей. На верхней полке рядами возвышались коробки и коробочки со скрепками, кнопками и дыроколом, то есть со всем канцелярским набором, необходимым для функционирования небольшого офиса.

Дефицитная югославская печатная машинка «Оптима» – мечта многих журналистов и секретарш по причине ее компактности и хорошего шрифта- одиноко стоявшая на нижней полке, украшала мини-оазис чистоты и порядка в пустыне хаоса и нечистот Генкиного дома.

– Ну и ну, – удивился водитель, – это еще что такое?

– Не трогать до приезда экспертов! – снова приказал командир патрульной группы и повернулся к столу, намереваясь все-таки взять объяснение у гражданки.

– Синюков, – тихо сказала Валентина, запоздало отвечая на вопрос Иваненко, и добавила: – Он мой муж.

– Правда? А не тот ли это – Синюков Геннадий Семенович, который раньше жил в районном центре на улице Красных партизан, дом 17 квартира 3? А потом, к радости соседей и бывшей жены, исчез неизвестно куда? – оживился милиционер, все-таки взявший, вопреки указаниям начальства, одну папку с полки.

И снова его вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа.

– Владимир Петрович, – обратился тогда Иваненко к лейтенанту, – допросите потом меня! Я очень хорошо знаю Генку Синяка, то есть Геннадия Семеновича Синюкова. И мне есть, что сказать!

– Хорошо, – кивнул лейтенант, – а сейчас не мешайте.

2.

Валентина и Генка Синяк.

– Я – Валентина Юрьевна Синюкова, девичья фамилия Синицына, тридцать пять лет, родилась и проживала в Волгограде, работала медицинской сестрой хирургического отделения в областной клинической больнице, три дня назад уволилась, – быстро произнесла женщина и горестно вздохнула.

– Продолжайте, – подбодрил ее лейтенант, аккуратно записывая показания.

– Да, так, ничего интересного, – Валентина пожала плечами, – родители мои погибли в автокатастрофе десять лет назад. Братьев и сестер у меня нет. Так и жила себе одна в однокомнатной хрущевке. После училища работала медицинской сестрой, место работы никогда не меняла. Платили мне мало и нерегулярно – зарплату часто задерживали на несколько месяцев, выживала, как могла: когда уколы кому за шоколадку сделаю, когда больные кусок сала из деревни привезут. Денег едва хватало на проезд от дома до работы и за коммунальные услуги заплатить. Благо, что в больнице иногда подкармливали, если еда в столовой от пациентов оставалась. Женихов у меня не было – не красавица, а потом, сейчас мужчины все богатых женщин ищут, нищие им не нужны. Да и некогда мне было романы крутить. Работала по две смены подряд, чтобы хоть как-то прокормиться. Добираться домой далеко – пока доедешь, так устанешь, что ничего не хочется делать. Плюхнешься перед телевизором на диван, а утром снова – на работу. Вот и вся личная жизнь!

– Понятно, а теперь расскажите про гражданина Синюкова Геннадия Семеновича.

– С Геной мы познакомились два года назад в апреле. Его тогда к нам в больницу избитого и с переломом ноги привезли. Говорил, что ему досталось за политическую деятельность, за то, что на митингах правду-матку в глаза резал. Удостоверение мне показывал, что является помощником депутата областной Думы. Еще говорил, что одинок, что бывшая жена его совсем не понимала. Обобрала до нитки и выставила из квартиры. С ребенком видеться не дает. Мне он понравился, – она умолкла на минуту, вытерла платком лоб, а потом продолжила:

– Только, вот, ко всем родственники приезжали, друзья приходили, а этот – совсем одинокий. Ну, прямо, как и я. Просил не сообщать никому, что в больнице находится. Ему перед соратниками и знакомыми стыдно было. Все его привыкли видеть опрятным, хорошо одетым, интеллигентным человеком, а сейчас он с побитой физиономией, как последняя пьянь. Еще просил прессу ему покупать, чтобы всегда находиться в курсе политической жизни страны и области. Говорил, что у него денег сейчас нет. Когда били на вокзале, кошелек отняли и приличную одежду, но он все до копейки вернет. В общем, прониклась я к Гене: газеты и еду приносила. Что могла – огурчики соленые, картошечку отварную, иногда курочку приготовлю.

– Да, я ему поверила, – ответила она лейтенанту на его очередной вопрос, – потому что участковому, который приходил в больницу допрашивать Гену, он рассказывал то же самое. А потом к нему какие-то скользкие типчики пришли, требовали, чтобы он заявление из милиции забрал, а то хуже будет. В конце концов, они ему много денег дали. Гена мне все расходы возместил. А еще из этих денег я купила ему новую одежду и спортивную сумку.

– А роман когда у вас начался? – докапывался лейтенант.

– Ой, далеко не сразу, – Валентина наморщила лоб, – когда Гена выписался, он принес мне огромный букет роз и коробку конфет «Птичье молоко». Мы долго тогда стояли у окна в коридоре больницы и разговаривали. Он сказал, что получил наследство от бабушки в хуторе Ковыли. Целое домовладение с жильем и земельным участком, – она посмотрела на милиционера тоскливым взглядом, – а еще он сказал, что ему полагается большой участок земли из бывших колхозных земель, который тоже за бабкой остался. А поскольку политикой ему больше заниматься не дадут…