скачать книгу бесплатно
– Так и хочется съесть!
Соне нравилась всеобщая симпатия, но и напрягала – приходилось чаще думать не о том, что хочется сказать или сделать, а как бы понравиться, не разочаровать никого. Стала тяготить собственная исключительность, будто это было стыдное, что следовало бы скрывать, а скрыть не удавалось.
С каждой новой победой вместо радости ощущала всё бОльшую пустоту. Исчезло чувство лёгкости, полёта. Мысли о том, какое впечатление она производит, опутывали серым коконом, тянули к земле. И за волшебную Дверь не вырваться – контур её никак не желал светиться, а не представив этого, Дверь не «поставишь».
Соня злилась на себя, на других. То грубила, чтобы разочаровать, то пыталась сделаться незаметней. Но избыток энергии и одарённость выталкивали её в центр внимания. Вместо чувства единения со всеми это рождало чувство одиночества.
Будто все вокруг были только её игрушками. А играть было не с кем.
– Ангел Маня, что со мной происходит? Что мне делать? Я стала неправильная, – взывала Соня.
Маня не появлялся. Может, не знает её нового адреса?
Однажды будто послышался чей-то немного ворчливый голос:
– Если они сами хотят быть твоими игрушками – играй ими! Живые игрушки – что может быть интереснее?!
Но ей показалось: это был не голос Мани…
Пухленькая красивая Милка с оглушительно синими глазами в чёрных густых ресницах любила хвастаться – платьем в оборочку, родившимся недавно братиком Гургенчиком, дорогой шоколадной конфетой, – чтоб завидовали.
– Вот поколдую – и ты свою дурацкую конфету уронишь, – сказала как-то в сердцах Соня.
– Вот и нет! Вот и не уроню! – заверещала Милка, с оскорбительными ужимками прыгая вокруг Сони. – У меня есть, а у тебя нету! У меня есть, а у тебя нету!
И, споткнувшись, в самом деле уронила недоеденную конфету.
– Это я сама споткнулась, сама! Колдовать ты все равно не умеешь!
– Ах, так?! – задохнулась от ярости Соня. – Ну, увидишь, умею или нет. Вот сделаю так, что твой золотой Гургенчик умрёт, и не будет у тебя братика.
Сказала – и испугалась. Но не того, что вдруг на самом деле умрёт Гургенчик, который ей очень даже нравился, а того, что не сбудутся опрометчиво вылетевшие слова, – и Милка разнесёт всем, что Соня просто болтушка.
Надо же было случиться такому горю, что младенца Гургенчика этой же ночью придавили родители, спавшие с ним в одной постели. Он задохнулся под большими грудями милкиной мамы – тёти Эры.
– Это ты сделала! Ты! – вопила на весь двор Милка. – Злая ведьма! Пусть все знают!
– Да не умею я на самом деле колдовать! Не умею! Это совпадение! Я не хотела, чтоб Гургенчик умер.
– Саткес ту[28 - Саткес ту – чтоб тебе сдохнуть (армянск.).], ведьма! Не подходи близко! – крикнула сквозь рыдания тётя Эра, когда Соня пришла оправдываться.
Даже мама, кажется, поверила, что Соня повинна в смерти Гургенчика.
Ребята и даже часть взрослых объявили Соне бойкот.
«Мне и одной хорошо, – думала Соня с обидой. – Есть чем заняться. А Милка сама была первая не права. И тётя Эра – зачем разрешает Милке хвастаться, с лакомствами во двор выходить? Ведь не у всех они есть. Я хотела, чтобы по справедливости. Хотя, конечно, бедный Гургенчик не при чём. Но не я же его к тёте Эре под живот подсунула»…
Однако была в ужасе. До онемения. Как теперь говорить что-то и даже думать, раз некоторые её слова так страшно сбываются?! И если даже не она повинна в случившемся, всё равно нехорошо. Ведь вовсе не о справедливости заботилась – стало обидно за себя, хотела Милке досадить. И расхвасталась. Так же, как Милка. Но неужели в самом деле виноваты её слова? Тогда выходит: она действительно ведьма, а не волшебница. Вот и Сталина мыслями убила. Хоть туда и дорога Кощею, но ведь убила же. Значит, убивать она может, а возродить – нет?
«Каин, где брат твой Авель?»…
Осознав всю бездну своей порочности, Соня поклялась себе, что отныне будет осторожней с мыслями и словами. Сделалась тихой. Надарила Милке игрушек, за что получила трёпку от мамы и милкино прощение. Бойкот с Сони ребята сняли – без неё стало скучно. Но играть во двор Соня ещё долго не выходила – наказывала себя. Ссылалась на то, что надо готовиться к школе, учиться счёту – в этом году идти в первый класс. А на самом деле было стыдно лишний раз появляться на людях.
Но вскоре её проступок померк перед злодеяниями более масштабной личности. В газетах – доклад Президиума ЦК КПСС[29 - ЦК КПСС – Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза.] «О преступных антипартийных и антигосударственных действиях Л. П. Берия», разразившийся, как гром среди ясного неба. Доклад обсуждали на всех углах. Заговорили о миллионах ссыльных и безвинно убитых:
– Ара, э, я вот какой вещь по секрету скажу, – раздавался с утра громкий крик. – Что, Лаврентий в безвоздушном пространстве это творил? Один? Никто ничего не знал, не видел?! Что, они там хейваны[30 - Хейваны – тупые скоты (азербайдж.).]? И Сталин тоже?
– А-а, твой секрет всем понятный. Подожди, и до Иосифа доберутся!
Вскоре в СССР впервые произвели испытание водородной бомбы – появилась новая тема для обсуждений. Одни гордились мощью страны. Другие вспоминали ружьё, которое, если повесили на стену в первом акте, то в последнем обязательно выстрелит.
А ещё всех беспокоила Куба. Мелькнуло сообщение, что неизвестный герой Фидель Кастро с группой сторонников совершил вылазку против диктатора Батисты, напав на казармы «Монкада» в Сантьяго. Многих участников штурма казарм выловили. Герой Фидель скрылся. Во дворе очень за него переживали.
– Что пишут? Не поймали Фиделя? – убегая на работу, спрашивали старого Аслана, который с семи утра сидел во дворе с ворохом газет.
– Нет. Ничего не пишут. Значит, не поймали. Иди работай спокойно.
Бурное лето 1953-го вынесло в не менее бурный сентябрь. Соня пошла в школу. Грянули очередные общественные перемены – в первые дни осени первым секретарем ЦК КПСС стал Никита Сергеевич Хрущёв. Все собрались в тесной квартире Лапидусов у экрана единственного на весь двор телевизора. Новый глава государства понравился – улыбчивый, с подвижным простецким лицом хитрована и живой речью, он выглядел своим парнем на фоне ушедшего из истории железобетонного лица Генералиссимуса и лиц-масок нынешней партийной гвардии. С экрана пахнУло иной жизнью – свободной.
Полетели месяцы, годы.
Вернулся из ссылки папа. Тётя Лиза пододвигает к Соне за обедом рюмку, как взрослой:
– Налей, Адам, девочке «Кагор» – большая уже.
Соня получает одни пятёрки.
– Мама, почему не говоришь: «Молодец»?
– Что тут особенного?
– Папа, у многих уже есть двойки.
– Они от времени отстают.
Вокруг – победительная жизнь. Надо поспевать за ней. Страна наращивает успехи. В Обнинске под Калугой дала ток первая в мире атомная электростанция. Началось освоение целины. Папа купил радиоприёмник. Из него – задорное: «Вьётся дорога длинная! Здравствуй, земля целинная!». Так и видишь: горизонт со всех сторон, разнотравьем пахнет, как в Бориславе.
Корь, свинка, частые ангины. Хрустящие накрахмаленные простыни холодят разгорячённое температурой тело. Стопка старых «Мурзилок» рядом. Никто не пристаёт: «сделай то, сделай это».
– Люблю болеть!
– Почему?
– Уютно!
На обед – курица.
– Мама, и у человека внутри косточки?
– Да.
Все внутри – скелеты. И она – скелет. Косточки ломкие, хрупкие – страшно!
– Знаешь, мама, хожу по двору, по улице – и скелетов вместо людей вижу. И в зеркале вместо себя – скелет.
– Адам, у ребёнка нездоровый интерес к смерти.
Болеет тётя Лиза. Жалко! Хрипит, хрипит, рукой за Соню хватается.
Умерла. Лежит на столе. Живот горой. А внутри – тоже скелет. Черви мясо съедят. Скелет останется. Через тыщу лет его найдут археологи: «Какой красивый скелет!» – что с того тёте Лизе?
– Соня! Какая ты жестокая! Почему мухам крылья поотрывала и на сковородке жаришь?
– Хочу понять, как умирают.
– Поняла?
– Нет. Завтра у Гаспарянов будут барана резать. Пойду смотреть. Может пойму?
– Зачем?
– Не знаю. Надо понять. Смотрела, как петуху голову отрезают – не поняла. Он без головы по двору бегал. Значит, жизнь не в голове. А где?
– Адам, почему не реагируешь?! Я же тебе говорила: у Сони нездоровое любопытство к смерти.
Да нет, же, нет – интересно, как жизнь устроена, где её границы…
«С новым 1955-м годом!»
Сестра Ирочка приехала ребёнка рожать. Девочка. Кладут на стол:
– Вот вам памятник Пушкину! Наиной назвали.
Соня долго плачет:
– Вырастет, ведьмой станет…
Во дворе – дифтерит. В школе – скарлатина. Карантин. Опять дома.
– Ирочка, ты спи, спи. Я утром рано встану, Нанке кашку сварю.
Варит, кормит малышку и приговаривает:
– Не бойся! Я не дам тебе стать ведьмой! Я тебя любить буду. Кого любят, ведьмами не становятся.
Чтобы подстраховаться стала называть девочку не ведьминским именем Наина, а Наной, Наночкой, Нанулей. Имя пристало.
Вокруг обсуждают Указ «О прекращении состояния войны между Советским Союзом и Германией», – разве война только что кончилась?!
Подписан Варшавский договор о дружбе и сотрудничестве между СССР, Албанией, Болгарией, Венгрией, ГДР, Польшей, Румынией, Чехословакией. Это называется «соцлагерь». Со словом «лагерь» в сониной семье плохие ассоциации. Мама шепчет, что «дружба» держится на советских танках, которые застряли в этих странах после победы над фашистской Германией:
– Всё равно что спасти соседей от бандитов, а за это поселиться у них и диктовать, как жить…
Ирочка с малышкой вернулись в Таллин. Лето. Мама с Аинькой открывают сундук – весь год надо ждать этого момента! – достают для просушки на солнце шкуру лисы со стеклянными глазами. Зачем? Чтоб снова спрятать на год?
Двадцатый съезд КПСС. Все опять носятся с газетами. Ждут публикации какого-то тайного доклада – он «всё перевернёт». Тайна рвётся с языка тех, кто узнал её на закрытых партсобраниях. Шепчут другим:
– Я же говорил: и до Иосифа доберутся!
– И я говорил: Лаврентий не сам народ губил – это всё Иоська…
– Теперь меня реабилитируют, – светится папа. – Только бы в партии восстановили!
Мама кричит:
– Мало тебя партия пинала? Был дураком – дураком остался.
Папа молчит. Перелёг на отдельную кровать в другую комнату. Так и стали спать раздельно.
Лето 1956-го. Постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий».
Осенью в школьных учебниках заставляют закрашивать чернилами портреты Сталина и его имя. «А я давно знала, что он злодей!»
Опять вокруг шепчутся – СССР ввёл войска в Венгрию. Та захотела вырваться из соцлагеря.
Мама с папой опять препираются. Папа всё позже возвращается из своей «Лениннефти». В доме неуютно.
– Мама, почему вы с папой не разведётесь? Вы ведь не любите друг друга.
– Не лезь в дела взрослых!
Когда мамы нет рядом, Соня дёргает за рукав папу:
– Почему вы с мамой не расходитесь? Вы ведь не любите друг друга.
– Кто тебе такое сказал? – деланно удивляется папа.
Все врут. Всех жалко…
Весной 1957-го Хрущёв обещает: догоним США по производству мяса-масла-молока на душу населения. Хорошо бы! В Баку мяса не достать. И масло с перебоями. Купили холодильник. Что в нём хранить? Лучше б купили телевизор! Опубликовано сообщение о строительстве в СССР атомной электростанции. А если когда-нибудь взорвётся?
Летом – в Москву, к маминой сестре тёте Варе. Она знаменитость: известный литературовед, знала Маяковского, дружит с Корнеем Чуковским. В Москве – Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Музыка, смех, воздушные шары, весёлая толкотня, пёстрые одежды. Сколько радостных лиц – жёлтые, коричневые, чёрные, узкоглазые, большеглазые! Как много разных народов на свете! Флажками машут: «Мир! Дружба!». Танцуют, поют: «Песню дружбы запевает молодёжь, молодёжь, молодёжь! Эту песню не задушишь, не убьёшь! Не убьёшь, не убьёшь». Публикуется заявление советских учёных с призывом запрещения ядерного оружия. И тут же – сообщение ТАСС о проведении в Советском Союзе успешных испытаний межконтинентальной баллистической ракеты и термоядерных взрывов. Непонятно: правая рука не знает, что делает левая?! Мама с утра до вечера таскает Соню по музеям – образовывает. Просит Варю показать Чуковскому сонины стихи.
– Не надо! – сопротивляется Соня.
Не желает она ни признаний, ни критики. Она просто так стихи пишет, когда хочется. Завтра не захочет – не станет. Соне не нравится, что мама относится к ней слишком серьёзно, – это обязывает.
– Ты хочешь меня прикнопить к бумажке, как бабочку, и под ней на всю жизнь написать, кто она такая, – и будет она навсегда только мёртвая бабочка! – кричит Соня маме. – А я хочу летать, то на цветок садиться, то на руку, то в окошко к кому-нибудь залететь, то к платью прицепиться.
