Затеряный Мир. Перевод Алексея Козлова

Я потрогал большой фингал на глазу, но дипломатично промолчал.

– Моя жена только и делает, что то и дело нападает на меня из-за всего этого, но, видит бог, любой приличный человек, окажись на моём месте, ни когда не поступил бы по-другому. Но сегодня вам будет продемонстрирован экстремальный пример того, как воля в открытом поединке побеждает эмоции! Приглашаю вас стать моим лучшим зрителем на этом незабываемом шоу.

Челленджер нашёл на столе карточку и протянул её мне.

Как вам известно, мистер Персиваль Вальдрон, натуралист с весьма громкой репутацией, анонсировал в Зоологическом институте лекцию «Рекорды Веков». Она начнётся ровно в восемь тридцать вечера. Я специально приглашён в президиум, и должен принести официальную благодарность лектору. Я уже подготовился к этому. Но кто может помешать мне, разумеется, с величайшей осторожностью и деликатностью, поднять несколько актруальных тем и обронить вскользь всего несколько фраз, способных заставить аудиторию навострить уши, и, воспользовавшись этим, ввести публику в курс интересующих меня научных проблем. Кое-кому поневоле захочется поучаствовать в затеянной мной дискуссии. Нам, конечно, не удасться обойти все спорные моменты, хотя я очень постараюсь это сделать, но главное в том, что на этот раз все смогут почувствовать глубину проблем, таящимися за пологом моих слов. Зная отрицательные черты моего характера, на сей раз я постараюсь не поддаться их влиянию, и буду, поелику возможно держать себя в руках.

– А мне можно быть там?

– Конечно! Разумеется, можно! – сказал профессор с таким видом, будто моя просьба была самой желанной вещью из всех.

Его неожиданная любезность была таким же чудом, как и постоянная и напористая наглая грубость. Благодушная улыбка, озарившая при этом его брутальное лицо, была воистину бесценна. Его лицо буквально расплылось в улыбке, глазки превратились в узкие щёлочки, щёчки покрылись румянцем и прератились в два румяных яблочка, с подоткнутой снизу густой чёрной бородой.

– Само собой, я просто заждался вас! Теперь в зале, где раньше я был освершенно одинок, окажется хоть один мой сторонник, и я буду всё время об этом вспоминать об этом, даже при том, что от такого сторнника пользы мало, столь он несведущ и беспомощен в вопросах науки!

Я думаю, соберётся уйма народу, Уолдрон очень раскрученный персонаж, популярность его несказанна, хотя он на ссамом деле шарлатан высшей пробы! Теперь к делу, мистер Мэлоун! Признаюсь, у меня не было желания уделять вам так много времени! Мы с вами вышли за все рамки! Один человек не имеет права монополизировать всё достояние человечества! Я буду очень рад лицезреть вас сегодня вечером на моей лекции. А теперь позвольте мне со значением напомнить вам, что никакие сведения, которые стали известны вам в ходе нашей беседы, совершенно не подлежат ни малейшей огласке!

Но мистер Мак Ардл – мой новый редактор, он почти наверняка потребует отчёта о нашей встрече!

Отбоярьтесь от него первой пришедшей в вашу голову глупостью! Вы можете сказать, среди всего прочего, что я предупредил вас, что если он осмелится ещё раз прислать ко мне кого-то ещё, он сам придёт в редакцию с хорошей плёткой наперевес! У меня нет оснований, что вы не сможете найти выход из этой ситуации! Я всецело полагаюсь на ваш разум! Итак, ни о чём ни слова в печати! Понятно? Хорошо! Вы всё поняли! Прекрасно! Засим, в Зоологическом Институте в восемь тридцать вечера!

На прощание мелькнула его красная щека, иссиня-чёрная борода и нагловато-дерзкий взор, и он исчез. Комната была пуста.

Глава V

«Вопросы!»

Был ли виной тому тяжёлый физический шок, полученный в результате такого своеобразного первого визита к профессору Челленджеру, то ли меня подвело сильнейшее моральное потрясение от второго визита, но выбравшись на улицу Элмор-Парк, я вдруг ощутил, что на время прекратил функционировать как репортёр, я разбит и полностью деморализован. Голова моя раскалывалась от боли, но там, в самой глубине моего черепа билась мысль, что этот наглый профессор во многом прав и обладает такой потрясающей истиной, значение которой даже трудно оценить обычными мерками, и что особенно важно для меня – как только над тем, что говорил профессор, наконец падёт завеса тайны, и материал, с которым я выступлю в своей газете, будет такой мировой сенсацией, что весь мир содрогнётся, а наша жалкая газетёнка выйдет в лидеры продаж. Увидев кэб в конце улицы, я как мог скорее припустил в оффис газеты. Мак-Ардл, как пришпиленный, сидел на своём месте. Мне иногда казалось, что он и родился прямо в нашей редакции, в своём кресле, там же вырос и возмужал, там же сложился, как личность и журналист, и там же будет погребён под своим редакторским столом, покрытом старой зелёной клеёнкой.

– Ладно! – заорал он экспресивно, – Так сколько строк вам необходимо? Молодой человек, вы так выглядите, словно вас принесло ветром с поля кровавой битвы. Неужто вы вывернулись без драки?

– На первых порах не всё было гладко! Признаю!

– Что это за человечище! А что потом?

– Потом он стал более вменяем, и наша беседа вошла в мирное русло! Но выудить у него хоть каплю чего-то экстраординарного для публикации мне, увы, не удалось! Даже для мелкой заметки ничего нет!

– Надо поставить предел его террору! Не так ли, мистер Мэлоун? Не кажется ли вам, что, этого дерзкого наглеца давно пора было поставить на место! Завтра же полосы газеты должна украсить статейка, от которой у него волосы дыбом на голове встанут! Дайте мне только зацепку и я живого места от этого типа не оставлю! Я заклеймлю этого жалкого паренька! Ха-ха! «Профессоре Мюнгаузен» – как вам такая шапка? Возрождённый сэр Джон Мандевиль – Калиостро – вспомните всех жуликов и шарлатанов, которые мельтешили в истории! Он схлопочет у меня за все свои мошеннические проделки!

– Не стоит так напрягаться, сэр!

– Это почему же?

– Потому что он вовсе не мошенник!

– Что? – взорвался Мак-Ардл, – Не хотите ли вы сказать, что на самом деле поверили его разглагольствованиям про мамонтов, мастодонтов и великого моркого змея?

– Не думаю, что у него на уме такое! Во всяком случае ничего подобного он не говорил! Но вполне могу поверить, что он может внести нечто новое в научное знание!

– Если рай так близок, парень, садись и пиши!

– Я был бы счастлив описать то, что знаю, но я дал ему слово всё храниь в глубокой тайне! Только при ьаком условии профессор стал говорить со мной! Что ж, в двух-трёх словах я изложил нарративы Челленджера. Сами судите, как у нас обстоит дело!

Лицо Мак-Ардла исказилось гримасой абсолютного скепсиса.

– Ладно, мистер Мэлон, сказал он на прощание, – займёмся этим вечерним научным заседанием; кажется, там не предвидится никаких особых тайн, мне кажется большинство газет не испытывает к этому мероприятию никакого интереса, лекции Уолдрона освещены уже множество раз, а о том, что на сей раз там собирается блеснуть интеллектом Челленджер, никто не знает. Мы будем иметь сенсационный материал, если вам чуть подфартит. Но в любом случае, отправляйтесь туда и сразу по окончаниии извольте представить мне самый подробный отчёт об этом заседании.

Тот день у меня был до отказа забит делами, и я отправился обедать в Сэвидж-Клуб раньше обычного, на пару с Тарпом Генри, которому я сразу же вывалил на голову рассказ о моих бурных похождениях. Он выслушал меня со скептической улыбкой на смуглом лице, и когда я сознался, что профессор своими доводами положил меня на лопатки и убедил в своей правоте, он не выдержал и разразился взрывом оглушительного хохота.

– Мой дорогой юный коллега, такие штуки возможны в сказках, но в реальной жизни совершенно невероятны! Людям не свойственно, раскрыв рот, верить в немыслимые открытия и одновременно в утерю всех доказательств. Оставьте это шизофреническое счастье романистам! Этот парень по части трюков заткнёт за пояс обезьяний хор из зоопарка! Всё это чушь собачья!

– Ну а поэт-американец?

– Выдумки сумасшедшего!

– Я своими глазами видел наброски из альбома!

– Челленджер не мог нарисовать ничего подобного в альбоме?

– Вы думаете, Челленджер сам изобразил животных?

– Сам! Без сомнения! А кто ещё?

– Ладно, замнём, а фотографии?

– На этих фотографиях различима только расплывающаяся чернота. Вы же сами только что сказали, что разглядели там только птицу!

– Птеродактиля!

– Ну, если он так считает! Он сам вбил в вашу голову, что это птеродактиль!

– Ладно, а кости?

– Первую кость он позаимствовал из своего бифштекса в ресторане! Вторую слепил на досуге! Небольшая ясность ума, запасы школьной смекалки, кое-какие знания и умения, и вы сами смастерите что вам угодно, можно по выбору сфальсифицировать и кость, и фотографический снимок!

У меня голова пошла кругом. Скорее всего, действительно, я слишком хотел принять желаемое за действительное. I had been premature in my acquiescence. И затем меня осенило.

– Вы пойдёте на собрание? – спросил я.

Тарп Генри на мгновение задумался…

– Это не слишком популярная персона, ваш гениальный Челленджер – сказал он, растягивая слова, – куча людей точит на него ножи и готово расправиться с ним при первой же возможности. Я наслышан, что это самый ненавидимый человек в Лондоне. Если про это прознают студенты медики, они наверняка припрутся на лекцию и жуткого скандала тогда не оберёшься. Честно говоря, мне не очень хочется тусоваться к клетке для тигров или в палате для буйных душевнобольных в Бедламе.

– Неплохо было бы всё-таки отдать ему должное и ознакомиться с его доводами в его личном изложении.

– Хорошо, раз этого требует справедливость! Тогда я – ваш компаньон на весь этот вечер!

Когшда мы прибыли к лекционному залу Зоологического института, там бывло много больше публики, чем я мог ожидать. Электрические кареты одна за другой разгружали у парадного подъезда серьёзнейших, насупленнейших, седовласейших профессоров, а публика попроще втекала через общий сводчатый вход. Было ясно, что здесь собирается не только научная элита, но и широкие народные массы. И правда, едва мы сели на свои стулья, нам сразу стало понятно, что от задних рядов и галерки, которые вели себя более чем разнузданно, можно ожидать любых сюрпризов. Обычно такого рода наглостью славились медики. Я подумал, что во многих больницах сейчас возможно нет ни практикантов, ни врачей и дела некоторых пациентов складываются очень плохо. В основном публика вела себя добродушно, но под этим добродушием явно крылось желание поприкалываться. Всё время зал оглашали смешки, кто-то запевал песенки, песенки подхватывались громким брутальным хором, кто-то визгливо хохотал, не очень хорошая прелюдия для серьёзной лекции, не так ли? С самого начала в зале ощущалась потребность в солёных шуточках. Все ждали только повода для начала потехи. Перед настроенной на потеху толпой, которая только и ждала повода для ёрничества, оказалось всего несколько человек, которые совершенно не были заинтересованы в таком развитии событий, ибо эти сомнительные шуточки практически неминуемо должны были относиться к ним самим.

Опасения эти стали сразу же оправдываться. Стоило только на подиуме появиться доктору Мелдрому, который и тут не изменил своим извечным пристратиям и появился перед публикой в своём знаменитом цилиндре с чудовищно загнутыми полями, как из зала понеслись громкие крики: «Эй! Где ведро украл? Где он это старьё раздобыл?»

Опомнившись, старикан мгновенно стянул цилиндр головы и засунул его под стул. Едва старый подагрик профессор Вэдлистал ковылять к своему месту, к его величайшему афронту местные приколисты стали толпой осведомляться у него, не болят ли у него пальцы на ногах.

Но ничто не могло сравниться с тем приёмом, который оказала эта шумная банда моему недавнему знакомцу профессору Челленджеру. Чтобы достичь своего места, которое было с самого края в первом ряду, ему довелось преодолеть всю эстраду. Стоило его феноменальной чёрной бороде засветиться в дверях, как вся аудитория взорвалась такими дикими приветственными воплями, что могло показаться, что всё это происходит не в аудитории приличного учебного заведения, а в зоопарке, где содержат опасных хищников. Я улыбнулся – на моих глазах подтверждалась гипотеза Тарпа, гласившая, что там, где появляется Челленджер, там публика начинает бешеную травлю, а студенты кучкуются, но только не затем, чтобы послушать его замечательную лекцию, а сколько затем, чтобы поглазеть на экстремальное диво, слухи о скандальных выходках которого уже давно вышли за пределы Лондона.

Несколько симпатичных смешков раздалось при его появлении в первых рядах, занятых в основном прилично одетой публикой, тут же пробудившийся партер поспешил вторить бесчинствам студенческой молодёжи. Вся остальная человеческая масса встретила Челлнджера оглушительным воем. Это был рёв дикий зверей в зоопарке, к которым спешит служитель с очередной порцией кормёжки. Этот рёв не содержал ни единой ноты уважения или симпатии, но, судя по всему, громкий приём, оказанный профессору Челленджеру, говорил скорее о праздном интересе публики к скандально известной персоне, чем презрение, и скорее выражал простое человеческое любопытство.

Челленджер улыбнулся улыбкой смертельно усталого и всем пресыщенного сноба. Примерно так должен улыбаться человек, на которого катится куча злых тявкающих щенят. Поприветствовав таким образом толпу собравшихся, Челленджер медленно опустился в кресло и, по-орилиному расправив плечи и вальяжно поглаживая бороду, брезгливо прищурился, меря щёлочками глаз заполненный, казалось, до потолка зал.

Приветственный рёв ещё только стихал, когда на эстраду выскочил председательствующий, профессор Рональд Меррей. За ним семенил лектор – некто Уолдрон. Заседание открылось. Можно только надеяться, что профессор Меррей рано или поздно извинит мою критику, если я осмелюсь бросить ему упрёк в том, что является особенностью всех английских лекторов – невнятной, скомканной речью. Это, несомненно, одна из величественнейших загадок нашего века. Итак, отчего те, кому есть что сказать, не заинтересованы в том, чтобы уметь сказать это красиво, благородно или по крайней мере, членораздельно, бог знает. По-моему, это так же дико, как пытаться вылить воду через трубу с закрытым краном, открыть который было бы можно за пол-секунды.

Всё началось с того, что профессор Меррей выссказал несколько с виду глубокомыленных сентенций по поводу своего белого выглаженного галстука и графина воды на столе, потом выместил свою юмористическую злобу на бронзовом канделябре, который осмелился пребывать по его правую руку, и в манере, усвоенной от Челленджера, тяжко к обречённо опустился в кресло, уступив поле битвы господину Уолдрону. Его встретили умеренными аплодисментами.

На сцене был явлен господин с замогильно-мрачной физиономией, резким, неприятным голосом и страшно заносчивыми манерами, но с поднебесным даром легко усваивать чужие, давно затасканные мысли, с тем, чтобы потом умело излагать их в легкодоступной и порой увлекательной форме, украшая своё представление целым каскадом неуместных шуток на самые разнообразные темы, в результате чего даже самые сложные научные темы типа перемещение равноденствия или эволюции позвоночных становились комическими эскападами, нод которыми можно было хохотать до упаду.

В доступной, невероятно живописной форме, чему не могла помешать даже казуистическая терминология, вдохновляясь каждым произнесённым ранее словом, лектор стал набрасывать удивительную картину рождения мира, которую он обрисовывал с орлиной высоты. Оглядывая Вселенную с высоты птичьего полёта, он наконец заметил мелкий ничтожный огненный шарик Земли, затерянный где-то в мрачной Темноте Космуса. Приблизившись на безопасное расстояние, он узрел огромную массу огненного, светящегося газа, гм, начинавшую собираться в форме огромной сферы. Потом долго, с привлечением подобающих движений конечностей, он втемяшивал публике, как газ начинал охлаждаться, как он продолжил охлаждаться, пока наконец не застыл и не превратился в складки земной коры, а раскалённый пар стал водой. Лектор тщательно готовил декорации, медленно и умело подготавливая действо к главной сцене величественной драмы явления жизни, которой скоро опредстоит разыграться на бескрайних просторах Земли. Остановившись пред труднообъяснимым фактом возникновения жизни, лектор напустил тут изрядную лужу чернильного тумана, как спрут, стремящийся ускользнуть от погони и ограничил доказательства несколькими крайне туманными и расплывчатыми фразами. В общем, сказал он, первоначальные зачатки жизни почти наверняка не выдержали бы чудовищных температур, господствоваших тогда на Земле. Отсюда неизбежный и неопровержимый вывод – они появились много позже. Позже чего? Из чего они возникли? Из остывающих неорганических частиц? Не будем спорить, это очень вероятно! А может быть, их занесло сюда космическим ветром или они появились здесь вместе с упавшими на земной шар метеоритами? Наверняка, нет! Резюме, даже величайшие мыслители и пророки ни черта не могут что-либо внятное сказать по этому поводу! Увы, как бы ни пытались сотни исследователей создать органическую материю из неорганической, лабораторным путём это пока что не получается! Человеческая химия сегодня, увы, не способна перебросить мост через непреодолимую пропасть, разделяющую живую плоть от мёртвой материи! Но сама Матушка Природа, имеющая возможность миллионы лет производить разнообразнейшие эксперименты в своей величественной необозримой лаборатории, сама по себе – величайший химик, кому по силам то, что не по силам только зарождающейся науке. Что тут можно ещё сказать?

С этой мутной преамбулы профессор одним прыжком перескочил к необозримой шкале животной и растительной жизни и пританцовывая со ступеньки на ступеньку, передавил своими башмаками сначала миллиады бактерий, потом миллионы моллюсков и всяких горбатых морских коньков, промчался по гладкой чешуе рыб и иных морских тварей, прошёлся по головам первых пресмыкающихся и оставив после себя кровавое крошево, добрался наконец до бедных кенгуру, которых счёл первопредками млекопитающихся, ибо те легкомысленно производиди на свет живых детёнышей и презрели донельзя совершенную форму яйца. Потом профессор укорил интеллект аудитории, обвинив присутствующих в том, что все как один они произошли от этого несчастного кенгуру, чем вызвал живейшее сочувствие бурный смех на галёрке. Один неверующий Фома, уверенный, что вылупился из яйца, правда, не согласился с ним, выкрикнув крамольное: «Ну, положим, так! И что?» Профессор тут же живо предложил ему остаться после заседания, как очень интересному животному артефакту и научной достопримечательности, что только умножило свистки и хохот в зале. Вы представляете, вся мировая эволюция, оказывается, происходила и была направлена на то, чтобы в конце концов произвести на свет вот этого прекрасного джентльмена в красном галстуке. Но судя по его виду и состоянию зала, процесс эволюции явно ещё не завершён! Прогресс не остановился! Мы ведь не можем при всём нашем великом желании признать этого юношу и особенно его красный галстук несомненными венцами эволюции! Об этом нам ведь ещё не так давно пробили голову разные пророки, с упорством дятлов долбившие о человеке, как о венце Творения! Не должны ли мы задаться вопросом, не ошибались ли они, не замечая такое чудо, как этот юный джентльмен в красном галстусе? Нет, нет, разумеется, лектор даже в глубине своего мозга не имел и йоты намерений как-то оскорбить этого юного джентьмена в красном галстусе, отказав ему в его величайшем уме и лучших чувствах, разумеется, об этом не может быть и речи, но он должен признать, что величайшие процессы, шедшие сначала во Вселенной, а потом перекочевавшие на нашу Матушку Землю, даже учитывая несравненные душевные качества этого славного порождения Природы в красном галстусе, не могли бы оправдать своих интеллектуальных затрат и усилий, если бы на выходе в результате миллионов лет борьбы, тысяч лет проб и ошибок нам был явлен конечный результат эволюционных процессов – этот несравненный экземпляр двуногого прямоходящего примата. Непобедимые творческие силы Вселенной, эволюционный мотор Природы, заведённые Великим Взрывом, никуда не делись, они с нами, они продолжают творить и таким образом, кроме самца в красном галстусе, нам надо ожидать от них ещё много архи-неприятных и я бы сказал, фатальных, сюрпризов…

Разорвав в клочья своего оппонента, мистер Уолдрон снова провалился в непроходимые джунгли прошлого, и стал рассказывать, как сохли моря, и де, это подобно тому, как хорошая хозяйка выпаривает из сковородки воду, как обнажались скалистые берега и песчаные отмели, как на этих, частично не высохших отмелях, в лужах, продолжили жить какие-то мерзкие, ополоумевшие от горя и забот, склизские твари, не умевших сделать правильного выбора, что для них милее – вода или сомнительная суша, на которой ещё надо как-то приспособиться, и это понятно, потому что эти отвратительные существа были те ещё красотули – студенистые, вялые, полные слизи и всяких отростков, наконец они заполонили эти чёртовы лагуны и кишели там, как крупа в адском супе, наслаждаясь тёплой райской водичкой, сладкой тиной и обилием пищи на всякий вкус, такой пищи, с какой рядом нынешнее ресторанное меню – просто смехотворный артефакт! Важные, обросшие самомнением и связями, объевшиеся разными разносолами, они стали стремительно меняться, увеличиваться в размерах, толстеть, обзаводиться животами, зобами, горбами, гаремами, экипажами и счетами в банке и попутно семимильными шагами умнеть.

– Итак, леди и джентльмены, вам понятно, откуда на наши головы упал чудовищные игуанадоны, до сих пор погружающие нас во вселенский ужас, едва мы умудряемся откопать их огромные кости в зеленгофенских и вельдских сланцевых отложениях. К нашему счастью, они полностью исчезли с поверхности Земли ещё задолго до появления первых красных галстусов и даже до появления первого двуногого прямоходящего существа, в гордыне обозвавшего себя словом «студиозус».

– Враньё! Это далеко не факт! – прогудел чей-то гулкий бас с эстрады.

Все знали, что мистер Уолдрон – человек с поистине железной задницей, железной же выдержкой, и с языком, острым и ядовитым, как африканские стальные колючки. Это лишний раз ощутил на своей нежной шкуре и юный джентльмен в красном галстуке, на которого уже начал действовать смертельный и разлагающий профессорский яд, и до которого наконец стало доходить, что трогать поэтому эту ядовитую и хорошо вооружённую сколопендру крайне небезопасно. Но прозвучавшая на сцене фраза выглядела настолько дикой, настолько дурацкой, что на секунду даже он растерялся и не знал, что сказать. Примерно такой же ступор наступает у фанатичного Шекспирианца, наткнувшегося в темноте на свихнувшегося Бэконианца, или у астронома, брошенного в одну клетку с бешеным фанатиком, брызгающим слюнями и убеждённым в том, что планета Земля – плоский квадратный блин, с обратной стороны которого люди поневоле срываются в безбрежные просторы Космоса. Захлебнувшись своим ядом, мистер Уолдрон на секунду сглотнул язык, а затем, возвысив голос до акцентированного библейского вопля, повторил своё резюме:

– К нашему счастью, они исчезли с поверхности земли задолго до появления красных галстусов и даже до появления первого двуногого прямоходящего существа, которого зачем-то ещё и научили говорить всякие благо-глупости!

– Я говорю – враки! Это даже не факт!

Мистер Уолдрон испуганно оглядел ряд сидящих за столом профессорских торсов и вдруг остановил взор на Челленджере, который, закрыв глаза, как кот над сметаной, мирно улыбался и мурлыкал, откинув голову на спинку кресла.

– А, теперь всё понятно! – процедил мистер Уолдрон, пожимая плечами, – Кажется, это прочревовещал мой лучший друг, профессор Челленджер!

И под гомерический хохот зала повернулся к Челленджеру спиной, продолжая свою заковыристую, замысловатую до комизма лекцию с таким видом, как будто дальнейшие комментарии в данном контексте абсолютно излишни.

Но это был ещё далеко не финал комедии. Какие бы маршруты не избирал докладчик, плутая в дебрях добиблейской старины, все его пути и тайные тропы всё равно приводили его к необходимости упоминания разных видов давно вымерших животных, и каждый раз ответом на такое упоминание служил дикий вопль из пылающей возмущением Челленджеровской груди. Скоро весь зал уже ожидал наступление каждого нового приступа, каждой новой реплики, встречая её каждое проявление счастливым рёвом. Сотни студиозусов, сплочённые в дружных полукриминальных группах, не считали себя обязанными оставаться в долгу, и только завидя, как смоляная бородища Челленджера начинает приходить в хаотическое движение, хором, как по команде, начинали неистово скандировать: «Враки! Это даже не факт!», в то время, как из первых рядов вырывались возмущённые вопли: «Черти! Да тише вы там! Что за безобразие! Дайте же слушать, чёрт бы вас всех побрал!» Уолдрон, оставаясь очень опытным, закалённым в битвах гладиатором, тут уж окончательно струхнул и на какой-то мелочи смешался. Он помолчал, потом стал что-то проборматывать, затыкаясь на каждой фразе, потом принялся повторяться, заикаться, потом завяз в длиннейшей, как кишка динозавра, фразе, которую не осилил и не сумел удачно завершить, потому что забыл её начало, и под конец, как бешеный пёс, бросился на своего оппонента.