Затеряный Мир. Перевод Алексея Козлова

Следующая страница не содержала, по моему мнению, как и предыдущие, никаких великих откровений. Это был явно едва начатый набросок, какие обычно служат художникам основой для более солидных и тщательных проработок. Первый план рисунка был забросан какими-то перистыми растениями бледно-зелёного цвета. Они поднимались по крутому скалистому откосу, завершавшемуся линией тёмно-красных изрезанных трещинами скал, которые, учитывая талант художника, можно было с известным основанием считать сформированными из базальта. На заднем плане эти формирования уже стояли сплошной вертикальной стеной. Чуть правее, отделённый глубокой, тёмной ращелиной, вздымался утёс в форме правильной пирамиды. Вершину утёса венчало огромное раскидистое дерево неизвестной породы. Всю эту картину завершало спокойное ясное, голубое и даже, я бы сказал, легкомысленное небо. Тонкая бахрома зелени окаймляла верхушки красных скал. Следующий рисунок был как бы развитием первого, на нём был тот же пейзаж, сделанный явно с более близкого расстояния…

– Ну и? – сморщился немного разочарованный Профессор.

– Это в самом деле весьма любопытная формация, – зевая, сказал я, – ведь я не геолог, и посему мне довольно трудно судить, сколь она исключительна и чудесна…

– Чудесна! – эхом повторил он, – Ландшафт уникален! Непредставим! Невероятен! Ни один счастливый сон не сравнится с этим ландшафтом! Следующий номер, пжалста!

Я перевернул страницу, и тут поймал себя на том, что у меня отвисла челюсть. Со следующей страницы на меня взирало нечто совершенно непредставимое. Такой монстр, так тщательно и подробно выписанный во всех своих ужасных подробностях, мог воистину возникнуть только в диких видениях вконец обкуренного курищика опиума или в бреду человека, распластанного в гнилой тропической лихорадке. Голова животного была как у птицы, тело похоже на чрезмерно раздувшуюся ящерицу, длинный хвост, ощерившийся острыми иглами, изгибался по земле, а горбатая спина усеяна ритмически расположенными по всей её поверхности острыми шипами, чуть схожими с красными петушиными гребешками. Рядом с этой тварью, как будто для показа масштаба этого невероятного существа, стоял малюсенький человечек, смотревшийся на фоне гиганта, как жалкий карлик.

– Ладно, и что вы думаете обо всём этом? – воскликнул тут профессор, потирая лапки с весьма довольны видом.

– Это просто какой-то монстр! Гротескная картинка – и только!

– И как вы думаете, что могло заставить художника изобразить такое чудище?

– Бутылка джина, без сомнения!

– Лучшей причины у вас в арсенале случайно не найдётся?

– Хорошо, сэр, тогда – ваше мнение!

– Проще всего предположить, что эта тварь действительно реально существует в Природе! Хорошо видно, что скетч сделан с натуры! Вы не согласны?

Я сдержал приступ дикого смеха только оттого, что на миг передо мной возникла картина того, как мы в ритме вальса колесом катимся по коридору.

– Несомненно! – подсюсюкнул я, – Несомненно! – я говорил с нежными интонациями угодливого идиота и тем инфернальным спокойствием, с каким нужно разговаривать с опасными, буйными сумасшедшими, – Конечно, при этом, – добавил я, – эта крошечная человеческая фигурка смущает меня. Видите ли, если бы на картинке был изображён индеец, я бы ещё мог допустить, что это член какого-нибудь племени местных пигмеев, однако на картинке изображён человек с явно европейской внешностью и пропорциями, да ещё притом в пробковом английском шлеме!

Профессор зафыркал, как выкипающий от ярости буйвол.

– Вы шустро раздвигаете горизонты моего подвального мировоззрения! – сказал он ехидно, – Ареал человеческой тупорылости гораздо шире, чем я мог предполагать в самых мрачных прогнозах. У вас никогда не было кармического мозгового поноса? Ментальный запор вас не мучает? Удивительно!

Очередная вспышка гордыни профессора была так наивна и смешна, что на сей раз я даже не стал сердиться. Да и стоило ли впустую портить нервы? Сердиться на Челленджера было то же самое, что злиться на несправедливость молнии, неразборчивость урагана, или на безжалостность Солнца. Зная Челленджера, мне пришлось бы сердиться на него не то, что каждую минуту – каждый миг! Но легче и приятнее было ограничиться усталой, печальной улыбкой.

– Размеры этого пигмея, должен признаться, поразили меня! – сказал я.

– Смотрите-ка! – сказал тут Челленджер, тыча волосатым, толстенным, как сарделька, пальцем в злосчастный рисунок, – Смотрите внимательно! Вот тут, на заднем плане есть одно растение! Вы наверняка приняли его за какой-нибудь гигантский одуванчик или брюссельскую капусту, ну, не так ли? Но на самом деле – не так! Это растение называется южноамериканской пальмой, её ещё зовут «слоновой костью», её рост – в среднем футов пятьдесят-шестьдесят в высоту. И вы думает, что на таком фоне человечек нарисован зря? Человек нарисован здесь не с натуры. Он не мог даже встать рядом с таким чудовищем – его сразу бы разорвали на мелкие кусочки и съели. Человек, а это, если приглядеться, довольно приличный автопортрет художника, нарисован здесь совсем по другой причине – он всего лишь показывает масштаб изображения. Человек, европеец, примерно ростом пять футов. Посмотрите и прикиньте размер человека к размеру пальмы – она в десять раз выше его.

– Боже мой! – похолодел я, – Вы всё-таки настаиваете, что такое животное было… Но ведь, начни подыскивать ему приличную, подходящую конуру, то и «Чаринг-Кросс» окажется тесноват!

– То, что вы говорите, конечно, преувеличение, но сам экземпляр, в самом деле, внушает уважение!

– Но не будет же мы, – увы, я стал потихоньку увлекаться и горячиться, – но не будем же мы покушаться на весь тысячелетний опыт человечества, авторитет науки, и отметать его только на основании одного плохонького рисунка! Я пролистал страницы альбома и убедился, что в нём больше ничего нет! Там есть всего один-единственный рисунок какого-то сомнительного художника, художника от слова «худо», ну, что он мог начиркать, накурившись какой-нибудь дряни, один бог знает! В альбоме больше ничего подобного нет! Под воздействием гашиша и своего болезненного воображения люди и не такое чиркали! Вам, как человеку науки, не следует быть таким доверчивым к странным одиночным, непроверенным артефактам!

Видимо, чтобы дать мне хоть какой-то ответ, Челленджер полез на полку за какой-то книгой.

– Вот посмотрите, это совершенно блестящая монография моего талантливого коллеги профессора Рэя Ланкастера, – сказал он, – Здесь где-то есть одна картинка, которая может показаться вам небезинтересной! А, вот она, сама в руки просится! Обратите внимание на аннотацию: «Предполагаемый внешний вид динозавра – стегозавра. Юрский период. Задние конечности высотой в два человеческих роста. Вид сбоку». Ну, и что вы теперь на это скажете?

Передо мной была протянутая им книга. Один взгляд на гравюру заставил меня вздрогнуть. Между дилетантским скетчем маргинального художника и этим изображением представителя давно вымершего вида, без всяких сомнений, было поразительное сходство.

– Потрясающе! В самом деле, потрясающе!

– Но по вашим глазам видно, что в душе вы намерены упорствовать?

– Но разве это не может быть элементарным совпадением, или ваш накурившийся американец просто воскресил в мозгу картинку из вашей книжки, и старательно нарисовал её по памяти!

– Изумительно! – с видом школьного учителя, перемалывающего тупость двоечника, с каменной физиономией процедил Челленджер, – Ващими бы устами пить амврозию! Ну, допустим, пусть так! Но я надеюсь, вы не откажете мне в милости взглянуть одним глазом вот на это?

Теперь передо мной оказалась кость. Челленджер пояснил, что эта кость была обнаружена в вещах погибшего. Шести, примерно, футов длины, толщиной в мой большой палец с остатками засохшего хряща на самом конце, кость, конечно, привлекла моё внимание.

– Скажите, какое из ныне живущих животных могло бы быть обладателями такой кости? – спросил, склонив голову, Профессор.

Мне ничего не оставалось, как изобразив на лице непредставимое глубокомыслие, приняться рассматривать кость. Из чёрных глубин памяти я с трудом извлекал все известные мне факты школьного курса антропологии, убеждаясь, что почти всё уже давно выветрилось из моей головы.

– Скорее всего ключичная кость двухметрового человека! – уверенно предположил я.

В ответ Челленджер презрительно замахал лапками, как мельница, вращающая лопастями.

Вы видели когда-нибудь человеческую ключицу? К вашему сведению, она изогнутая! Посмотрите на эту кость! Она идеально прямая! Присмотритесь, вот тут – ложбинка, здесь проходило какое-то серьёзное сухожилие! Ключица не предусматривает ничего подобного!

– Ну, тогда я затрудняюсь сказать, что это…

– Выставлять на показ своё дикое невежество совсем не стыдно! Даю руку на отсечение, что вреди корифеев кенсингтона не найдётся ни одного, который мог бы привильно классифицировать эту кость! – тут Челленджер осторожно раскрыл маленькую коробочку для таблеток и достал из неё маленькую, не больше фасолины, косточку, – Что греха таить, вам должно быть понятно, что эта косточка в человеческом теле соответствует той, которая сейчас так оттягивает вашу руку! И что вы скажете теперь о размерах этого животного? Помимо всего остального, о чём, по вашему свидетельствуют останки хряща на кости? Правильно, о том, что кость относительно свежая. Это свидетельство, что кость не найдена в ходе каких-то раскопок в земле, и экземпляр животного даже не успел разложиться. И что вы теперь на это скажете?

– Может быть, её изъяли у слона?

Челленджер передёрнулся, как затвор у старой несмазанной винтовки.

– Я остановлю вал вашей глупости любым доступным мне способом! Прекратите этот балаган! Слоны – дети Южной Африки! Вау! Заикнись вы об этом на конгрессе, вас снёс бы хохот академиков! Не заикайтесь о том, чего не знаете в принципе! Дети в подготовительном классе – и то…

– Ну, да ладно! Не слон, так любое крупное животное Южной Америки! Тапир, к примеру! Как вам?

– Ну, юноша, порадовали вы меня, старика! Уж что, что, а я обладаю кое-какими знаниями в этой области науки! Невероятно, просто невероятно любому малость знающему специалисту допустить, что такая кость принадлежит не то, что тапиру – любому животному Южной Америки! Видно, какой силой обладал этот зверь, умудрившийся уцелеть в каком-то заповедном уголке планеты, не попадаясь при этом на глаза исследователей! Может быть, он и уцелел потому, что не попадался человеку на глаза! А вы всё ещё продолжаетет сомневаться?

– Нет, право, мне очень, очень интересно!

– Ну тогда вы ещё не совсем безнадёжны! Я ведь вижу, что ваши куриные мозги силятся что-то понять, что в них теплится крошечная искра интереса к научному знанию! Наша задача – не затаптывать эту искорку, но попытаться раздуть эту искру! Теперь давайте оставим в покое прах бедного американского художника и вернёмся к моему рассказу. Вы уже немного знаете меня и понимаете, что как только ко мне в руки попали такие сведения, я уже не мог оставить Амазонку в покое, не прояснив всё до конца. У меня уже были кое-какие сведения о нашем художнике. Теперь у меня стали появляться смутные пока сведения о его маршруте в джунглях Амазонки. Это было самое главное! В этой области у всех приречных племён в их мифах и легендах всегда просвечивает легенда о неведомой стране, затерянной где-то вдали от шума цивилизации. Вы слышали что-нибудь о Курупури?

– Никогда!

– Курупури – это имя лесного духа, несто очень грозное, инфернально злобное, изначально гибельное! Вы нигде не отыщете никаких описаний Курупури, но даже само упоминание его вызывает шок у индейцев. Единственное, в чём сходятся россказни индейцев, единственное, в чём их мнения едины – так это в том, где он живёт! И точка, в которой обретается Курупури точь-в-точь совпадает с точкой, из которой пришёл бедолага художник. Они совпадают! Так вот! В этой точке обретается нечто непредставимо страшное, невиданное и загадочное! Вы ещё не поняли, что именно я решил разгадать эту загадку?

– И что же вы сделали? Как поступили?

Моё легкомылие слизало, как языком! Этот человек-скала, как оказалось, мог у любого завоевать силой его внимание и уважение.

– Самым главным для меня было преодолеть стену непонимания и сопротивления у индейцев. Их страх был так велик, что они категорически противились всяким разговорам. Они всегда ловко уходили от малейших разговоров, как только я пытался направить их к этой теме. О каких-либо просьбах не было вообще никакой речи. Хотя в ход мной были пущены все средства воздействия – уговоры, просьбы, подкуп и даже запугивание, из всех индейцев, с которыми я общался на эти темы, мне удалось убедить только двоих. Они-то и согласились стать моими единственными проводниками. Вы знаете меня, я ставлю дела впереди слов, и принялся за реализацию своей мечты тут же. Преодолев массу приключений (описывать их я не буду из-за недостатка времени), пережив массу чрезвычайно опасных ночей и дней в джунглях и пустынях (маршрут, его протяжённость временно останется в тайне по уже известной вам причине), мы наконец попали в те места, в коих до нас ещё не ступала нога человека, в места, которые никто никогда до нас не описывал, за исключением, разумеется, нашего несчастного американца. -Не будете ли вы так любезны теперь ознакомиться вот с этим?

И он дал мне взглянуть на очень маленькую, ужасного качества фотографию.

– Скверное качество этой фотографии имеет очень простое и логичное объяснение! Мы сплавялись вниз по реке, в одном затоне нашу лодку перевернуло, сундук, в котором хранились непроявленные негативы, утонул. Вы видите прямое следствие этой катастрофы. Наши потери невосполнимы. Погибли почти все негативы. Этот – один из немногих, которые чудом остались целы. Так что вам придётся временно удовлетвориться моим объяснением, почему он в таком плачевном состоянии. Мои враги распространили слухи о фальсификации, но вам, я думаю, не придёт в голову развивать эту скользскую тему!

Снимок, он сказал правду, был хуже некуда. Такой мутный, бледный, что даже меня подмывало начать придираться к нему. Напряжённо вглядываясь в сильно затенённый ландшафт, и медленно начиная разбираться в деталях, я наконец разглядел протяжённую, невероятной, судя по всему, высоты гряду скал, очень напоминающую водопад без воды, а прямо перед зрителем – вялую равнину, с кое-где выросшими одиночными деревьями.

– Если мне память не изменяет, этот пейзаж был и в нашем альбоме, не так ли? – сказал я.

– Вы абсолютно правы! -ответил Профессор, – Там, кстати, я обнаружил и следы стоянки. Смотрите-ка лучше сюда!

И он дал мне ещё одну фотографию. Тот же самый ландшафт, только взятый с более близкого растояния, и совершенно испорченный! Но даже тут я разглядел огромный утёс, увенчанный одиноким деревом, с уже знакомой мне мрачноватой расщелиной.

– Теперь все мои подозрения рассеяны! – признался я.

– Не зря мы лыко чешем, однако! – засмеялся он, – Откуда у вас такие дикие успехи? А сейчас потрудитесь взглянуть на самую вершину этой скалы? Что вы там видите?

– Колоссальное дерево!

– А на дереве?

– Большая птица! – прищурился я.

Он буквально швырнул мне в руки свою лупу. Его презрение было абсолютным.

– Да уж, – подтвердил я, – Большая птица расселась на вершине огромного дерева, и почему-то ещё не свалилась под весом своего гигантского клюва! Это что, древний пеликан-людоед?

– Поздравляю вас! Сударь, займитесь своим зрением! Оно у вас явно хромает! Это, между нами говоря, совсем не пеликан, и уж тем более даже не птица! Расскажу вам страшную тайну, я подстрелил вашего пеликана! Он-то и является единственным неоспоримым доказательством моего пребывания там. Мне удалось доставить его сюда!

– Это существо здесь? Оно у вас? Как вы, однако, умеете заинтриговать зрителей! Ну, покажите наконец веское доказательство ваших россказней!

Он помолчал, видимо собираясь с мыслями и добавил:

– Нет, не покажу! Оно у меня было, но… Но там на реке погибли не только все негативы, но и мой гллавный трофей! Я сделал всё, чтобы спасти моё бесценное сокровище, но оно исчезло в водовороте буквально в мановение ока, как я ни пытался спасти его. Какой великолепный экземпляр это был! Из цепких лап этой коварной реки мне удалось урвать только часть добычи – в моих руках осталось только крыло! Сражаясь с потоком, я потерял сознание, и когда меня в итоге выбросило на берег, моя рука сжимала только вот это!

Не глядя мне в лицо, как я полагаю, чтобы не наткнуться на моё недоверчивое выражение, профессор быстро вытащил из ящика стола нечто похожее на кусок крыла огромной летучей мыши. Изогнутая кость с останками эластичной перепончатой кожи была не менее двух с половиной футов длиной.

– Чудовищная летучая мышь? – предположил я.

– Если бы! Но нет и ещё раз нет! – профессор был явно раздражён моей абсолютной научной безграмотностью, – Придётся всё же вас осадить! Давно оторвавшись от земли, обретаясь в горних сферах высокой науки и потеряв связь со всякими недоучками и недорослями на земле, я долго не подозревал, сколь мало известны публики азы биологии! Неужто вам не известен элементарный постулат сравнительной анатомии, согласно с которым крыло птицы, попросту говоря, представляет собой не что иное, как предплечье, в то время как крыло летучей мыши – это три удлинённых пальца, связаных перепоками? Эта кость явно не является предплечьем, в чём вы можете убедиться своими глазами, видя только одну перепонку. Так что забудьте свои домыслы о летучих мышах. Однако, коль это не птица и нелетучая мышь, то что же это? С чем мы тогда имеем здесь дело? Что это было?

Заглянув в пустоту моих глаз, Профессор понял, что мои познания в заданной теме были исчерпаны ещё задолго до начала диспута.

– Тогда я затруднясь вам что -либо ответить! Не знаю!

Челленджер уже открывал знакомую мне монографию.

– Вот, смотрите! – он показал мне на какое-то грозное крылатое чудовище и важно добавил: – Это весьма неплохое изображение диморфодона, он же птеродактиль – это один из крылатых ящеров юрского периода, рядом – схематическое изображение механики его крыла! А теперь сравните это изображение с тем, что у вас в руках!

Первый же взгляд на рисунок заставил меня вздрогнуть от удивления. Этот довод прихлопнул все мои сомнения. Спорить тут было не о чем! Вещественные доказательства были красноречивее слов. Рисунок художника, фотографии, рассказ свидетеля, и наконец, как вишенка на торте – вещдок – ошмётки крыла. Сомнений больше не могло быть! Я поднял руки и сказал профессору, что больше мне нечего требовать – всё и так ясно.

С горячностью, какой он не мог от меня ожидать, я выссказал профессору всё своё восхищение, добавив, что теперь я понимаю лютую несправедливость всех гонений на него.

Челленджер молча выслушал мой панегирик, откинулся на спинку кресла и смерил меня довольно снисходительной улыбкой. Но мне было видно, сколь в глубине души ему приятно моё восхищение и запоздалое признание. Я бы даже сказал, что в душе он просто искупался в лучах своей несуществующей пока славы.

– Сейчас в мире не существует болеевеликого открытия! – почти кричал я, сменив на время несвойственный мне темперамент естесствоиспытателя на животный напор профессионального папарацци, – Белиссимо! Грандиозо! Мне посчастливилось находиться вядом с колумбом науки! Вы – первооткрыватель затерянного мира! Если б вы знали, как я стыжусь того, что ещё десять минут назад сомневался в вас! Увы, я не вери в истинность того, что дважды два – четыре! Хотя это можно понять – трудно сразу поверит ьв невероятную правду, которая лежит на поверхности! Но то, что было невероятным и стало аксиомой для одного, должно стать непререкаемой истиной и для всех!

Профессор напоминал мне кота, впервые в жизни наевшегося мышей. Он просто мурлыкал от наслаждения!

– И что же случилось с вами в дальнейшем?

Как снег на голову, на нас свалился сезон дождей, а вместе с ним у меня истощились все запасы продовольствия. Я успел обследовать края этого горного кряжа, но так и не сумел взобраться на него. Отдельно стоявший утёс, на котором мне удалось сфотографировать птеродактиля, оказался более лёгкой добычей, и я, подключив свои студенческие альпинистские навыки, сумел вскарабкаться на него примерно до половины высоты. С утёса мне уже было хорошо видна часть плато. Оно было верхней частью горного кряжа, и простиралось столь далеко, что показалось мне просто безбрежным, теряясь вдали. Куда я ни устремлял свой взор, на запад, на восток, из конца в конец, всюду были скалы, покрытые густой, поистине буйной растительностью. У подножия кряжа расстилалось целое царство злачных болот, перемежающихся с непроходимыми зарослями, и если они не кишат змеями, питонами или ещё какими-нибудь гадами, сорвите с меня погоны профессора! Просто рай для лихорадки и бактерий. Труднодоступность этих скал – надёжная защита от прздношатающихся туристов. Я уверен, что никому не удавалось попасть в эту удивительную страну!

– И вы хотите сказать, что видели хоть какие-то признаки жизни?

– Нет! Но, сэр, пока мы лазили по скалам, нам много раз приходилось слышать оттуда странные шумы и даже какие-то громкие крики!

– Тогда скажите, кого нарисовал наш американец? Где он мог с ним столкнуться?

– Можно только фантазировать, как он смог проникнуть на вершину плато и при каких обстоятельствах встретился с этой тварью! Но это как раз и вселяет в меня оптимизм! Это значит всего лишь то, что туда есть доступный проход. Без всякого сомнения, путь этот не простой, тяжёлый путь, иначе эти твари научились бы пользоваться им и давно спутились бы в долину. Не знаю, как вы, а у меня в этом нет никаких сомнений!

– А эти твари как туда попали?

– Я долго размышлял об этом и пришёл к заключению, что ничего загадочного в этом нет! – почти пропел профессор, по которому было видно, что он вырулил на стезю, в коротой плавает, как рыба в воде. Всё это очень просто! Посмотрите на Южную Америку с высоты птичьего полёта! Это огромная гранитная плита. В незапамятные времена в результате вулканической деятельности произошло крупное землетрясение и последовавшее за ним смещение платов. Даже по фотографиям видно, что всё это – базальтовые породы. Базальтовые породы – это породы вулканического происхождения! Вы не представляете себе мощь сил Природы! В одно мгновение территория размером с графство Сассекс, взлетела над окружающей долиной, как пробка от шампанского, взлетела вместе со всей своей разнообразной древнейшей живностью. Выросшие из земли отвесные скалы отделили эту землю от материка. Что произошло. Здесь Законы Природы на время прекратили своё неукоснительное действие. Жёсткая борьба за существование, конкуренция видов либо исчезла здесь вовсе, либо её условия измнились кардинально. Животные, которых на материке ждала печальная участь медленного вымирания, в новых условиях продолжали существовать и размножаться. На их счастье рядом сними не оказалось не только нижнего мира, но и человека – основного фактора воздействия на природу последних веков. Вы прекрасно знаете, и наверняка не только из моих слов, что Стегозавр и птеродактиль – дети Юрского периода, это древнейшие представители животного мира Земли, и если они уцелели в одном месте планеты, то это произошло только ввиду создавшихся там совершенно уникальных, удивительных условий существования!

– Профессор! Добытое вами открытие несомненно! Тут излишни какие-либо доказательства! Надо только представить эти ддоказательства в компетентные органы!

– Ха! Ещё недавно по простоте душевной я даже не сомневался в этом! – горестным голосом воскликнул Челленджер, – Вашими бы устами да мёд пить, да только на деле всё вышло по-другому, как ни странно, любой мой шаг в этом направлении почему-то наталкивался на бешеное, сумасшедшее сопротивление, сначала это было абсолютное недоверие, мне приходилось всё доказывать, к любому слову придирались и старались всё мной сказанное опровергнуть, и я даже не смогу сказать, было ли это последствием непробиваемой тупорылости, или всем двигала кромешная зависть. Я не тот человек, которому свойственно прогибаться перед кем бы то ни было и с пеной у рта доказывать давно доказанное, (вы сами на своей шкуре узнали, что я за человек), мне отвратительно, когда слова правды из моего рта обзывают ложью. Глядя на всю эту свору лжецов и проходимцев, я сразу понял, что мои неопровержимые, невероятно веские доказательства не будут иметь никакого эффекта, кроме дикого взрыва ненависти и лжи, и посему я решил повременить с опубликованием этих доказательств, оказавшихся в моём владении. В этой накалённой, электрической обстановке сама тема стал постепенно кислотной, а моё отвращение к такого рода борьбе без правил так возросло, что я уже не мог даже вспоминать об этом, не говоря о том, чтобы что-то говорить! Но процесс был уже неостановим – бешеная, разгорячённая, раскочегаренная толпа людей, внутренне подобных вам, толпа гнилых папарациков, жадно пытающихся угодить самым низким инстинктам всякого сброда, уже травила меня из праздного удовольствия, и я уже не имел возможности дать им отпор, не теряя при этом чувства собственного достоинства. Они уже смекнули, что я – человек гордый, вспыхивающий от малейшей искры, и мгновенно теряющий берега при экстремальных обстоятельствах, вот они и травили меня, чтобы я наконец не разъярился, как лев разъяряется от мельтешения шакалов перед глазами, я вышел из себя, естесственно, натворив неописуемых бед. Ну, вы ведь и на себе испытали силу моего гнева, не так ли?