Ветер в глазах

Он рассказал главное: сейчас выходить нельзя, по району разбежались подростки с оружием. Очень важно сидеть тихо и никуда не выходить – он нас заберёт, как только сможет.

Мы с Денисом слушали его по-разному: я радовался, что всё будет хорошо; Денис начал паниковать, выхватил телефон и убежал в другую комнату.

– Вы с хера ли такие нежные? – повар озадаченно спросил, наблюдая за нашей драмой.

– Ну, вас избивали всю жизнь? Обманывали без конца? Жили без родного человека? Нет? – я буквально злился, но видел, как с каждым словом его лицо превращается в смесь сожаления и шока.

– Так вы из детского дома что ли? – дядька взял белое полотенце в решётку и уверенно вытирал руки. – Ты не серчай, малой, я же не со зла.

Он буквально уставился на моё лицо, и выражение как будто менялось электрическим током.

– Ты лицо-то своё видел? – он уже откровенно смеялся, а я посмотрел на своё отражение в железном поддоне.

– О, фигаси какой я модный! – принялся отдирать засохшее тесто от носа. – Ну и ладно, я просто кушать хочу после всего этого!

– И часто с тобой такое? – повар помыл руки и снова взялся за полотенце. – С чего бы вообще?

– Ну да, если сильно страшно, бывает… – я пытался сделать дырку пальцем в столе, чтобы выглядеть круто. – Да и вообще, бояться – это нормально!

«Интересно, а я сам то в это верю?» – мысль захватила моё сознание, а повар наблюдал за моими нелепыми попытками выкрутиться и показаться смелым.

Тем временем он достал новое полотенце, смочил его и подошёл ко мне. «Ну вот, сейчас он его скрутит и изобьёт», – мелькнуло в голове, и я начал пятиться назад, пока не наткнулся на железный шкаф.

– Вот так! – дядя мягко влепил полотенце мне в лицо и растёр им кожу. – Вот и славненько.

– Апчхи! – неизбежная реакция. Такой наглой заботы я давно не ощущал.

– Будь здоров, малец, – швырнул полотенце в раковину. – И не ешь тесто, сейчас уже сделаю булочки.

Его голос вдруг стал мягче, почти как у отца после трезвого пробуждения, когда он смотрит на оставленные синяки и понимает: всё не так плохо.

Я, словно завороженный, смотрел сквозь окно в его печь: будущие булочки пышнели прямо на глазах, а запах мяса и свежего хлеба дразнил до невозможности.

Однако повар просто отодвинул меня в сторону, словно я был какой-то комбайн, и открыл печь. Достал миску с кисточкой и стал аккуратно смазывать каждую булочку.

– Это ещё нафига? – вырвалось у меня вслух. – Вы чего, их что, красите?

– Да кто же булочки красит! – рассмеялся он. – Чтобы красиво пропеклись, малец! – Его глаза светились гордостью, а может, даже радостью. – Ещё пару минут – и будут готовы.

На меня так не смотрели. Обычно взрослые видят лишь замкнутого, загнанного парнишку, который старается ускользнуть как можно дальше. А здесь… я видел прямо в его глазах. Он присел напротив меня, опустившись на колени. Любопытство, нежность, осторожность, боязнь спугнуть – всё это было в его взгляде. Сразу понял: это явно хороший взрослый.

Он протянул ко мне руку – под лёгкий треск теста в печи и щелчки внутри неё. Я дёрнулся от неожиданности.

«Артём, ты умеешь показать, какой ты чокнутый», – злился я на себя за эту реакцию.

А он просто провёл рукой по моим волосам.

И я… не понял. Я просто начал плакать.

Я не привык. Не привык, что взрослый – ВЗРОСЛЫЙ – вытирает мне слёзы.

Горло сразу перекрыло, дыхание будто украли, я на секунду весь напрягся… а потом расслабился и всмотрелся в его морщинистое, тёплое лицо.

Внезапно из комнаты со столиками, куда убежал Денис, раздалось резкое громыхание – будто кто-то лупит палкой по железу. Я рванулся туда без раздумий, но повар схватил меня за руку и буквально вжал обратно на пол.

– Куда ты рвёшься, подохнуть всё хочешь? – прорычал он, но не зло, а так, как орут, когда боятся за тебя. – Сиди здесь. И повернёшь вот эту ручку, когда загорится вот эта лампочка и зазвенит. – Он положил мою ладонь на крутилку, провернув её пару раз, чтобы я понял. – А я пойду посмотрю, что там.

Он поднялся и ушёл вглубь кафе.

А у меня в голове…

Пусто.

Точнее – одна мысль.

Одна, как удар колокола.

«Почему он не мой папа?»

Она билась внутри, как птица в стекло.

Секунда – и другая мысль, не менее громкая:

«Почему я ТАК ему доверяю? Как?!»

И вдруг – щелчок. Лампочка вспыхнула.

Я замер с рукой на крутилке.

Вот же гадство: он сказал сидеть.

Но там – Денис.

И там – грохот.

И там – взрослый, которому я почему-то верю больше, чем кому-либо за все годы.

Я сидел, стиснув зубы, и не знал:

послушаться… или побежать к ним?

Я точно слышу крики. И среди них – Денис. Испуганный, надорванный, будто сейчас сорвётся.

«Да ладно, чего надеяться… всё равно я никому не нужен. Придумал себе».

Эта мысль ударила так резко, что я сам не заметил, как поднялся.

«Я себе-то верю?» – сделал шаг.

Остановился.

«Нет».

И с этим «нет» я рванул к двери. На бегу задел всё подряд: поддон с тестом, прозрачную кружку с цифрами, ножку тумбочки. Всё гремело и падало за мной, как будто помещение само пыталось удержать.

Кружка разбилась – хрустко, звонко, страшно.

Я уже был у дверей.

Стекло вдребезги с одной стороны.

А с другой – повар.

Он стоит между Денисом и тем, что там творится.

Хлопок.

Ещё хлопок.

И ещё.

Я не понимал, что это. Но внутри всё сжалось в точку: беда.

Лицо повара дёрнулось, дрогнуло, будто его стукнули изнутри. Взгляд стал пустым, стеклянным. Он посмотрел на меня… и улыбнулся. Такая странная, тихая улыбка.

И повалился.

Я бросился вперёд, схватил Дениса, потянул его назад, к кухне. Он почти не шёл – будто ноги отнялись.

– Что произошло?! – я не узнавал свой голос. – Денис, ты как?!

– Это… Женька… – он задыхался, глаза огромные, полные паники и ужасной, липкой мольбы. – Это сын моего отчима… понимаешь? Слышишь?

Я не понимал.

И не хотел понимать.

И не мог понять.

В голове только шум, огонь печи, запах мяса, и повар… который лежит, как будто просто решил прилечь.

Я просто обнял Дениса. Плотно. Так, что у меня самого дыхание перехватило. И смотрел на булочки, что пропекаются в печи. Такие красивые, ровные, тёплые.

Совершенно не из этого мира.

– Соберись… – сказал я, всё ещё глядя в огонь. – Нам теперь надо бежать.

Глава 4. Преображение

«Почему мне так сложно вздохнуть?» – я попытался наклонить голову, коснуться подбородком начала шеи, но вместо этого уткнулся прямо в плечо братишки.

«Аааа, ну да…» – только теперь до меня дошло, что я всё это время сжимаю его так, будто нас пытаются оторвать друг от друга.

«И сколько я так сижу?»

И тут же: «Чёрт, надо бежать отсюда».

Две мысли – холодные, острые – рвали мою реальность на тонкие лоскуты, будто кто-то пытается разорвать занавес между «до» и «после».

И я не понимал, какой голос громче:

тот, который хочет ещё секунду посидеть так, потому что безопаснее уже не будет,

или тот, который орёт, что закрытая дверь – это не защита, а ловушка.

– Братик, ты как? – выдавил я, даже не пытаясь вытереть слёзы. Они уже просто… были. Фоновые, как шум печи.

– Готов уходить? – голос сорвался, будто где-то внутри порвалась тонкая ниточка.

Он поднял на меня глаза – и я сразу узнал этот взгляд.

Пустота. Отрешённость. Такой, будто человек вышел из комнаты, а тело осталось сидеть.

Словно его сознание где-то далеко-далеко пытается переварить всё, что на него рухнуло.

«Всё, что он пережил» – фраза пришла сама.

«Стоп… а что он пережил?»

И картинка ударила, словно кулак:

морщинистое лицо, уже холодеющее,

улыбка, в которой осталась только форма, без жизни,

и глаза… стеклянные.

«Не знаю», – подумал я, будто пытаясь этой фразой закрыть собой колодец, который уже и так провалился.

Я всхлипнул. Один раз – но он был такой хриплый, будто я дыхание сорвал.

Перевёл взгляд на булочки – на эти румяные, тёплые, абсолютно живые кусочки мира в свете печной лампы —

и меня буквально ударило воздухом в грудь.

«Какого чёрта?» – внутри всё сжалось.

Я уже… вроде… отпустил Дениса?

А сейчас опять держу его так, будто боюсь, что он исчезнет, если я разожму пальцы.

Звенящая тишина легла на нас так тяжело, что мне казалось – к ней можно дотронуться пальцами.

Каждый звук стал отдельным миром:

ветер, который прорывался через разбитое стекло,

скрип стеллажа,

тихое потрескивание печи.

И всё это складывалось в странную симфонию, похожую на моё собственное осознание:

то, что я сейчас чувствую – это боль.

Но не та боль, когда отец ломал меня – когда каждое слово было ударом, а каждый удар был объяснением, что я «никому не нужен».

Нет. Это другая боль.

Она ноющая, живущая где-то глубже костей —

как будто в самой сути меня сидит какая-то вибрация,

какая-то дрожь,

и она сейчас не даёт мне отпустить Дениса.

Я замер, чувствуя, как под моей щекой тихо, едва заметно дышит мой брат.

Я слышал его пульс – или, может, свой.

Было непонятно, кому из нас двоих страшнее.

И в этой трещащей тишине меня как будто раскрыло изнутри:

Да, мне больно.

Но сейчас – впервые – это не боль одиночества.

Это боль парнишки, который боится потерять кого-то.

По-настоящему боится.

Я не сразу осознал, как крепко вцепился в его плечо – будто в последнюю дверную ручку на краю вселенной.

И только тогда понял:

я держу его, потому что если отпущу – не выдержу сам.

«Хорошо, тогда борись!» – мысль ударила резко, как запах миндаля:

сначала приятно от самой смелости,

а потом горько – от того, что я не знаю, смогу ли.

«Ладно. А если не смогу? Что самое худшее?»

Мысли уже стояли над чувствами, холодные и прямые, как учителя в плохом настроении.

«Ну, очевидно, я тоже упаду… как пекарь.»

«Страшно?»

«Ещё бы.»

Я осторожно разжал руки, будто отдирал себя от стены, и чуть отодвинулся от Дениса.

Почувствовал, как будто под кожей что-то хрустнуло – не кость, нет, – а привычка.

Та, которая всегда заставляла прятаться.

Я поднялся. Ноги дрожали так, как будто я стоял на краю ветхого моста.

Свет из маленького кухонного окна падал прямо мне на лицо – резкий, дневной, словно специально подчеркивающий каждую царапину на мне и внутри.

Я посмотрел туда, за оконное стекло:

дерево, покачивающееся от холодного ветра, и листья – зелёные, желтые – слетали и кружились, устраивая свой финальный танец.

«Последний танец…»

Но ведь они не падают, не исчезают.

Они просто оторвались.

Перешли туда, где им положено быть.

«Как мы с братишкой…» – мысль мягко легла на всё то растрёпанное, разбитое, что внутри меня ещё шевелилось.

Внутри будто включился какой‑то новый механизм.

Не зверь, не герой, не ярость – нет.

А именно сила, спокойная, взрослая, уверенная, как родитель, который берёт тебя за плечи и говорит:

«Дыши. Сейчас – я.»

Страх больше не бился в груди. Он сидел там, тихий, маленький, но подчинённый.

А сверху – эта странная взрослая часть меня, которой я не знал имя.

Я посмотрел на Дениса.

Он сидел на полу, прижав колени к груди, покачиваясь вперёд‑назад, как маятник.

Маленький, потерянный, сжавшийся.

И я вдруг понял:

точно так же когда‑то дрожал я.

Та же поза.

Та же дрожь.

Та же попытка успокоить себя движением, когда весь мир рушится, и ты не понимаешь, где вверх, а где вниз.

И в теле прошла дрожь – не от страха, нет,

а от того ледяного воспоминания:

как меня привезли в детдом,

как я вжался в угол,

как колени были твёрдыми и острыми под подбородком,

как я молил любой угол темноты защитить меня.

Я едва сглотнул.

«Да… а ведь именно тогда мы и познакомились.»

Мысль входила в меня горячо, глубоко, как нож, разрезающий не кожу – а защитную оболочку внутри.

И слёзы сами – как будто им кто-то разрешил – полились.

Горячие. Сильные.

Но не слабые.

Не про «жалко».

Не про «страшно».

А про то, как он мне дорог.

Про то, что я сейчас не просто хочу его защитить.

Я не могу позволить с ним случиться тому, что случалось со мной.

В груди стало тесно, но не больно.

Сжалось – и дало опору.

Как будто что-то встало на своё место, щёлкнуло,

и я впервые понял:

Я – опора.

Я – тот, кто должен подняться.

Я выдохнул – глубоко, почти рычащий выдох.

И прошептал ему, хриплым, но уже твёрдым голосом:

– Братик… я здесь – я смотрел на него, да и на себя со стороны. – Сиди тут, я сейчас буду

Денис поднял на меня глаза – огромные, круглые, детские, будто сейчас он младше меня на целую вечность.

И я понял: если я дам слабину – он развалится.

А я – нет.

Не сегодня.

«Меня сейчас убьют?»

Мысль выскочила, как крыса из темноты.

Я поймал её за хвост и сломал, просто выкинул.

Слишком громкая, слишком тупая – злость.

«Куда смотреть?»

«Мне нужен план.»

Глаза прыгали по кухне: окно, дверь, прилавок, угол, тени.

Как воробьи по веткам.

Но что удивило – паники не было.

План:

– Если вылезу в окно – открытая зона. Убьют.

– Если пойду к прилавку – там можно спрятаться, посмотреть, что впереди.

«Спрятаться.»

Слово вспыхнуло в голове, как лампа.

Не трусость.

А манёвр.

«Да. Спрятаться.

Так я смогу ещё помочь братику!»

Я сглотнул.

Почувствовал, как сердце стучит – не в горле, а в груди, глубоко, мощно.

Как будто оно тоже выбрало сторону, таким ясным но гулким эхо.

Повернулся к Денису:

– Слышишь? Сиди здесь. Не выходи. Если что – ползи обратно под печку. Понял?

Он кивнул.

Но взгляд у него был такой, будто я ухожу в ад, а он остаётся в предбаннике.

Я сделал шаг к двери кухни.

Один.

И в этот один шаг вложилось всё, что я стал за последние минуты.

Вторая нога оторвалась от пола.

Тишина за дверью была густой, вязкой, еще и пахло озоном, как ночью перед грозой.

А за ней – прилавок.

И истина, которую надо увидеть.

Я протянул руку к двери.

Пальцы дрожали.

Но я всё равно толкнул её – медленно, аккуратно.

Глава 5. Контроль

«Как это происходит?» – обычно этот вопрос цеплялся за всё подряд, но сейчас он прошёл мимо, почти не задев. Впервые за долгое время я почувствовал странную ясность: дрожь ушла, страх словно сел на заднее сиденье, а я точно понимал, где опасно, а где можно спрятаться.

Я развернулся и поднял поддон, тот самый, что уронил. «Использую как зеркало», – мелькнула мысль. Подойти к двери вслепую я не хотел.

Когда повернулся к выходу, в нос ударил резкий запах: ржавчина, влажные старые ворота, что-то сладкое, пряное, незнакомое. Ветер пробивался через осколки стекла, шипел, как разъярённая кошка. Оранжевый свет с улицы плясал по столам, цеплялся за всё металлическое, а прилавок отражал стук листвы о железные шторы, что закрывали вход.

В поддоне никого не было. Пусто. Тихо. И это означало: прямо у двери точно никого нет.

«Тогда зачем я держу эту дурацкую штуку?»

«А и правда…» – ответил я себе и положил поддон на прилавок. Получилось громко, неприятно, словно провели вилкой по тарелке.

Я знал, что за прилавком лежит пекарь, и понимал: если увижу его прямо сейчас, могу снова упасть в ту яму, откуда еле вылез. А Денис в таком состоянии просто пропадёт. Если тот парень действительно был сын отчима… возможно, он их ищет. Его.

– Иди сюда… – мысль дёрнулась к пекарю, но сразу оборвалась.

Не знаю, откуда во мне столько хладнокровия. Оно даже чужим казалось – как будто я наблюдал за самим собой со стороны. Снял куртку, потом толстовку. Помнил, где именно он лежит, и бросил туда куртку, чтобы хотя бы лицо прикрыть. Только после этого смог подойти к прилавку и накинуть толстовку ему на спину.

На столе увидел клеёнку – обычную, гладкую, такую же, как в детдоме под простыни. Дёрнул её – со стола покатились запаянные зубочистки и пластиковая стойка с рекламой: «Купите 4 булочки – 5-я в подарок».

«Булочки…» – промелькнуло, и снова всплыло воспоминание, как я спрашивал его, зачем он «разукрашивает» тесто.

«Классический дурень», – улыбка мелькнула на секунду.

– Что случилось? Ты в порядке? – Денис появился в тот момент, когда я полностью накрыл пекаря клеёнкой.

– Да… вот… булочника нашего, – выдавил я. Храбрился, пытался вставить хоть каплю юмора, но не получилось.

– Короче… накрыл его.

– Что делать будем? – Денис смотрел на плакат, я тоже повернулся.

Вывеска на стене, обрамлённая в рамочку из колосьев пшеницы, гласила: «Здоровье детей в правильном примере родителей». Внутри вспыхнула злость и чувство обиды – кулак невольно сжался.

– Там никого нет, – я показал на дверь. – Предлагаю позвонить взрослым. Пусть станут нам примером…

– Братик… – сказал он почти шепотом, с хрипом уставшего, измотанного взрослого.

Он обнял меня, и снова накатила растерянность. С одной стороны мы в относительной безопасности, с другой – тут лежит пекарь, неизвестно, встретим ли мы хулиганов на улице. В голове осталась только одна команда: «Бери телефон, звони Волку».

– А где телефон? – Денис смотрел на меня, пожимая плечами. – Ты прикалываешься? Ты его забрал у меня и выбежал сюда!

– Я… не помню… – его взгляд опустился, будто я Елена Анатольевна и вот-вот влеплю ему двойку.

И тут я вспомнил, что у него тоже есть телефон. В конце концов, их нам выдали одновременно. Я начал хлопать по его карманам, но он меня опередил: достал устройство из заднего кармана и протянул мне.

– Только он не работает… – голос всё ещё тихий, а в глазах – чувство вины. – Там деньги кончились.

– Как они кончились? – Я не понимал, потому что у меня никогда не кончались.

– Ну… роблокс… – он прямо посмотрел мне в глаза. – Купил там баксы.

Сначала я хотел разозлиться. Должен был. И всё же… почему я смеюсь? Наверное, потому что это просто… Денис. И только он мог так всё испортить и одновременно вызвать у меня смех.

Я подошёл к двери и постарался заглянуть на улицу через железяки. Чего именно ожидал? Не знаю. Просто была маленькая надежда: может, там есть взрослые, которые смогут помочь.

– А! Вот он! – Денис рванул к углу, радостно, с гордостью и одновременно дрожью, как у машинки в прачечной, и замахал моим телефоном. – Я же в этот угол забрался, когда с ним говорил!

– Отлично! – во мне проснулась надежда, и я ощущал, как что-то огромное и тяжёлое словно скинулось с моих плеч. – Давай его сюда!

Нажал на иконку с трубкой, выбрал последний номер и позвонил. «Только бы он был рядом… я уже не могу», – пронеслось в голове, сердце стучало. «Что не могу? Куда я денусь?» – внутренний я тут же возразил: «Ха! Словно Главкон спорит с Сократом». И странно – в этой мысли появилось лёгкое облегчение, наверное, потому что я люблю Платона.

– Дядь Миша! – мой голос дрожал даже для меня самого. – Мы в пекарне, тут взрослый… он лежит.

– Мы вас уже ищем. Какая именно пекарня? Можете выйти на улицу?

– Там же… – я подумал, что наверняка эти хулиганы, и если мы поднимем «шторы»… – Там же опасно!

– Нет, их уже поймали. Откройте и сядьте снаружи, я уже у школы. – Он замялся, был слышен ветер, спутник шума, и лёгкое потрескивание, словно микрофон сломался.

– Хорошо. – Я ударил по кнопке справа от двери – уже открываем.

Я посмотрел на Дениса, а внутри всё ещё боролись желания: сказать ему спрятаться или убедить, что всё хорошо. Только сейчас заметил, как широко раскрыты его глаза – словно он увидел пришельца и не может ничего сказать.

– Денис, иди на кухню, спрячься. Я первым выйду, – казалось, в этом нет ничего особенного, просто осторожность. – Хорошо?

– Ладно, но если там что-то есть – беги, – сказал он, словно в часовне помолился богу.

Я подождал, пока он убежит на кухню, поднялись железяки, и я вышел на улицу, где меня встретил спокойный, размеренный городской воздух. Напряжение? Да, оно было, но только от того, что движения вокруг почти не было. Даже немногие машины, что медленно ехали по дороге, успокаивали.

Я смотрел глазами не того, кто сидел на уроке несколько часов назад. Нет. Я смотрел на всё с изумлением и вопросом: как? Как этот мир может быть просто хорошим и спокойным, когда наш ад ещё даже не закончился? Хруст стекла под ботинками – единственное напоминание о том, что здесь произошло.

«А, что… получается, он упал – из-за меня?» – в голове снова его лицо, морщины и стеклянные глаза. А дальше словно в киноплёнке: вот он смеётся, умыл мне лицо, показал, что только мне в голову может прийти «покрасить» булочки; вот он останавливает меня, не давая побежать к Денису; вот эта ручка печи… Я дрожу, и всё же встречаю это слезами с мыслью: «Я сильный».

Мне не хотелось идти туда, даже открывать дверь, снова слышать колокольчик, хруст стекла под ногами, идиотский плакат. Нет. Я просто повернулся и крикнул, чтобы Денис выходил. А ветер наполнял мою грусть, словно убаюкивая и шепча: «Всё позади».

Слёзы уже были правильными – тёплыми, нужными. И странно: в этот момент я даже любил себя. Я злился, мне хотелось, чтобы мир остановился немедленно и почувствовал всё, что чувствую я. Запах рябины, и эта голодная птица, что клюёт её через дорогу… Почему мне кажется, что это прожевали меня? Нет – даже не прожевали, а выплюнули. Словно вот эта апельсиновая рябь под деревом – и есть я.

– Да… – Денис вышел, сопровождаемый звоном колокольчика, хлопком двери и таким же непониманием чужого спокойствия, как у меня. – Ку… куда теперь?

– Ждём, – я повернулся к нему, как будто хотел увидеть в нём взрослого и самому снова стать маленьким, чтобы позволить себе психануть как ребёнок. – Ты как?

– Как курица в печи. Где они? – он явно начал приходить в себя, натягивая на лицо прежнюю наглость и уверенность, деловито осматриваясь. – Где наш волчара?

– Идёт, вон, – я показал на какого-то взрослого вдалеке. Самому почему-то стало тревожно. – Наверное, он.

Я только хотел подумать, что делать дальше, когда Денис уже сорвался с места. Ноги сами понесли меня за ним. Холодный ветер ударил в лицо, и я поймал себя на том, что рад ему. Никакой ржавчины, никакой сладости – только чистая, свежая холодность.

Глава 6. Послевкусие

Трава на газоне местами была бежево-жёлтой, местами всё ещё зелёной, а жёлтые листья поднимались порывами ветра – будто тоже хотели побежать, но им не хватало смелости. Мы почти добежали до воспитателя, и я вдруг заметил, что дрожу. Не от страха – просто холод пробирал до костей.

– Ты почему раздетый? – дядя Миша схватил Дениса и посмотрел на меня так, будто я только что выпал из неба. – Артём?

– Там, – я неуклюже махнул в сторону пекарни.

– Ну так иди забери… – он даже не представлял, что с нами случилось.

«Иди забери».

Эти слова – как включённый повтор. Внутри щёлкнуло. И сразу: ржавчина. Сладость. Стекло. Пекарь. Дверь. Мой собственный голос, застрявший где-то в груди. И вдруг – такая жалость к себе, что я еле дышу. Я знаю, что мы в безопасности… но как рассказать взрослому обо всём этом? Какими словами?

Я сделал шаг к дяде Мише. В голове – шум телевизора на старом канале: белые пятна, чёрные точки, шипение. Я попытался этот шум «убавить», хоть на чуть-чуть… и в ту же секунду меня прорвало.