Ветер в глазах

Артёмка Клён

Ветер в глазах

Глава 1. Окружение

Быть мальчиком хорошо, но и трудно. Особенно, если описать себя постараешься. Вот какой я? Как сказать о себе?

Маленького роста, с изумрудными – потому что очень глубокими – зелёными глазами. Растрёпанные волосы создают ощущение, что так и задумано, а не просто зарос: по правде-то оно как? Встал с подушки, умылся, а остальное уже ветер по пути в школу поправит!

День начинался как обычно: воспитатель терпеливо ждал, пока я без особого желания повожу ложкой в этой белоснежной рисовой каше, выпью своё какао под быстрые кадры изученных тем для уроков в школе и, не успев надышаться этим паром из кастрюль на кухне, сдам грязную тарелку да ложку с густым коричневым остатком, что лишь запахом напоминает о моей явной любви к какао.

– Тёмка, ты просто обязан сегодня занять Елену Анатольевну!

Мой братик… Хотя, лучше сразу уточнить, что Денис – это просто воспитанник, как и я, но он мне как брат. Мы два мандарина в одной корзинке, просто разных сортов, но выглядим по одежде, как и все остальные – одинаково. Вообще, он солнечный блондин с веснушками и задором, которому позавидует любой, а уж я-то и вовсе им поражён.

Вот и сейчас, в этом запыхавшемся мальчике и его обращении слышу волнение озорной идеи и легкость, с которой мы все тут живём. Она и есть главный парадокс, ведь сочетается с глубочайшей трагедией прошлого, которая для нас уже и не трагедия в привычном для мира понимании этого слова. Хлопок воротника и жёсткая лямка рюкзака так сильно подчёркивают этот блеск в глазах, что другого и не замечаешь – смотришь только на них.

– Ты опять не прочитал рассказ? Динь, тебя же в итоге просто на второй год оставят! – сказал я, с нескрываемой грустью в голосе.

– Да ладно! Кто сиротинушку накажет-то? – глаза как у котика, что просит дать еды, и улыбка, вычурно кричащая о лукавстве глаз.

И грусть немного накатила. Я ещё не научился, как Денис, спокойно принимать слова «сирота» или «детдомовец». Нет, они уже не бьют в мысли, но всё же и не лёгкий бриз.

Вообще говоря, у нас, конечно, любят использовать свой статус для разных повседневных задач. Я, признаться, тоже как-то воспользовался: попросился на репетицию в консерваторию, просто послушать – пустили!

– Ой, достал этот ветер, побежали быстрее, чего ты опять так медленно идёшь?

– Шапку потому, что нужно надевать! – я правда немного раздражён. – Тебе же дядя Миша уже задолбался напоминать.

– Ты слишком сильно хочешь быть правильным.

«Почему я такой?» и «правда ли я такой?» – эти вопросы в моей голове раздувал холодный ветер. А братик, махнув последней фразой так и рукой, смотрел по ту сторону русла шума машин, что неслись, как вода в реке.

Я никогда не хотел быть как все. Внутри – какое-то неправильное раздражение. Ответив самому себе и от злости мгновенной топнул новыми ботинками по асфальту, маскируя под сброс грязи с подошвы.

– Нет, просто получается тупо! Он же тебе это говорит, чтобы ты здоровым был, и не подгонял меня в семь утра идти быстрее лишь потому, что тебе холодно! – всё ещё «стряхивая» грязь с ботинок.

– Перескажи хотя бы рассказ тогда, раз мы тут ползём как черепахи.

– А смысл? Тётя Лена тебя-то точно спросит так, чтобы понять, что ты читал. И чего ты не прочёл сам-то?

– Да… а всё почему? Потому что с тобой дружу! А так бы мог, как остальные, просто слушать, – сказал Денис, отворачивая свой курносый лик к лесу.

– А, ну прости! – я немного обиделся. – Не хотел тебе жизнь портить.

Правда же обидно? Да, его спросят больше от того, что учитель литературы отлично знает – Денис не станет читать, а просто достанет меня и узнает краткое содержание. Она сама говорила, когда мы проходили «Человека в футляре», что никогда не будет ставить хорошую оценку за неспособность прочесть даже такой маленький рассказ и поощрять тем самым лень Дениса.

Мы шли молча. Я просто наблюдал за этим шумным, гудящим и бесконечно опаздывающим миром. А Денис… он всегда такой: перед школой просит сделать уроки за него, а получив решительный мой отказ – обижается до первой переменки.

Но, с другой стороны, он сам ходит со мной, считает себя моим «хранителем»: его сила – в руках и ногах, в умении нагло ответить и припугнуть.

Я же совершенно другой – мне видно, что дразнятся или ругаются не просто так, а за этим стоят конкретные эмоции. Я не могу их обидеть или задеть – нет такого желания. А ещё потому, что я понимаю точную причину их поступков и невольно разделяю поступок и человека.

Школа. Свыкся с этим странным запахом сырости и какой-то прелости в раздевалке, бесконечным шуршанием одежды и чьими-то мыслями вслух, словно повторяющими заученные к уроку тексты.

Денис быстро кинул в меня свою куртку и убежал на этаж к кабинету литературы – в этом весь он: делает вид, что обиделся, но сам просто забыл сменку.

Ненавижу проходить мимо школьной столовой: запахи непонятной сладости и какой-то резкости – то ли от рыбы, то ли от выпечки – сильно раздражают.

Да и сразу в голове напоминание про дежурства, и что я почему-то всегда в этом участвую, хотя там никогда не ем. Но обойти нельзя: из двух лестниц в школе открыта только та, что рядом со столовой.

– Опять будешь стишки свои писать, да? – с каким-то обиженным видом спросил Денис.

– Ну, ты же обиделся, что мне ещё делать-то? – я с какой-то неловкостью сильнее сжал свой карандаш с тетрадкой для стихов

– Рассказать, о чём рассказ – с невероятно пронзительным, почти умоляющим взглядом сказал он.

А я смотрю в эти серенькие глаза под нескончаемый топот обуви и громкие разговоры собирающихся ребят и понимаю, что снова сдался и никуда не денусь.

Меня он всегда удивлял тем, как именно слушает, когда я ему пересказываю заданные нам рассказы. Это всегда неподдельный интерес в глазах, чуть приоткрытый рот (особенно на неожиданных или важных моментах) и бесконечное ёрзание, словно он оказывается внутри этой истории.

Заканчивая своё «понимание» романа Пушкина, он рассказывает о случайной встрече Маши и императрицы, о том, как последняя пощадила Гринёва. Было видно, как он чувствует неловкость, глядя то на меня, то на учителя, и внезапно произносит, повернувшись к тёте Лене:

– Я понимаю, что читать самому – это совсем другое, и я обязательно прочитаю, но пока я так понял рассказ.

– Да уж, умеешь ты удивить, Денис. Ладно, поставлю тебе четыре, иди садись.

Было видно, что учитель поражена тем, что мальчик не стал ждать, когда ему снова скажут, что он не читал, а сознался сам.

Сидя на последней парте, я наблюдал, как триумфально и легко было Денису. Он сел за свою парту и приготовился слушать следующего ученика. Мне же всегда скучно тут, поэтому я достал наушники, которые обожаю: они полностью убирают любые звуки и шумы.

Плавными движениями надев капюшон и под неосуждающий взгляд Елены Анатольевны, я включил наушники, окунаясь в свои мысли.

Вообще, как технологии спасают – никто не говорит, зато орут бесконечно, что «технологии развращают». Для меня школьная перемена – это сущий ад, вжатый в десять минут. (Хотя и две большие, после второго и третьего, не настолько насыщенные, но всё же.)

Бесконечно рад своим наушникам: сажусь на подоконник, закрываюсь капюшоном – и наушники выключают эту хаотическую симфонию голосов, то и дело срывающихся на визг, звуков топота и шуточных заигрываний мальчишек перед девчонками.

И вот, сидя на подоконнике и упершись лбом в окно, я наблюдаю наш лес. Он прекрасен: голубые, высокие ёлочки и большие сосны, птицы, что перепрыгивают по верхушкам пушистых ветвей.

Никогда не мог себя остановить писать. Просто иногда нужно написать – и внутри становится так легко, и, как правило, с новыми ощущениями восприятия внутри себя.

Так и сейчас я успел записать в тетрадь:

Приоткрытый рот, замёрзший небосвод —

Задержал дыханье – на секунду, две.

Внезапно напрягусь, потом обратно – сход…

Так удивился я пестренькой сове.

На зимнем небе – пёрышком волниста,

Она угукнула – туда, где белка у дупла.

А на руках – смола, чешуйчато-груба,

Сосенки кора… и ёлочка пушиста.

Внезапный треск ломает тишину,

А хруст вдали добавил жизни лесу.

Угукнула сова… ну а я полезу,

И липкою рукой на прощанье я махну.

И настроение уже совсем другое. Даже несмотря на то, что от неожиданности звонка на урок я упал с подоконника – с лёгкостью весеннего ветерка я залетел в класс истории.

Сегодня мы узнаем про царя, о котором у меня сложилось самое сложное впечатление из всех, что я в себе испытывал.

С одной стороны, раз уж ты Царь, то помнить нужно про своих людей, что твои действия не всегда будут соотноситься с веяниями твоей души. Но должны отвечать глубоким интересам жизни страны.

Тогда почему добрый и наверняка мудрый последний царь Российской империи этого не понимал? Почему был таким мягким и позволил беде случиться, хотя имел таких безумно мудрых людей, как С. Ю. Витте или Столыпин?

– Да просто он дурак, а не царь! Я бы просто сказал – всех казнить, да и делов-то! – мой крикливый одноклассник заумно рассудил с улыбкой… и ступором учителя.

Вот почему, сидя и слушая всю эту историю, объяснения учителя порой кажутся слишком поверхностными?

И непонятно – мне холодно от ветра из приоткрытого окна или от обиды, что тему я так и не разберу до конца.

Тут уже видно, как ребята убирают ручки и карандаши в пеналы: стуки деревянных карандашей, пластмассовых ручек и молний наполняют класс.

Шуршание достигает своего апогея, и учитель истории уже вынужден повысить голос, объявляя о контрольной работе на следующем уроке.

– Пошли гулять, чего тут делать-то? – Денис, как всегда, пытается выманить меня на улицу, чтобы хоть что-то да поделать.

– Пошли, – соглашаюсь, просто понимая, что никак не отмажусь от него. Всё равно утянет.

Кстати, интересно, а почему учителя всегда ругаются о том, что нельзя курить, объясняя этот запрет своими причинами, но – на уроке? А вот тут, за школой, стоят старшеклассники и радуются, какое у них получается облако дыма от четырёх сигарет сразу. Грустно осознавать поверхностность не только в ответах на вопросы, но и в заботе.

– Ты меня сегодня спас, с меня чипсы! – он никогда не купит мне чипсы, но всегда их обещает.

– Ага. Ты хорошо понял рассказ – с меня небо, – я улыбался от собственной аналогии его обещания и моего.

– Ха-ха-ха! Небо! – Денис остановился, видимо, от догнавшего смысла моих слов. – Нет, ну когда-нибудь я тебе куплю чипсы, слышишь?

Мои волосы снова все потрёпанные, но теперь роль ветра выполняет братик. И почему это так приятно? Удержать улыбку и в этом порыве свежего ветерка посмотреть на него с настоящей благодарностью было просто невозможно.

Жизнь в городе уже идёт на полную: курьеры в жёлтой форме, дворники – в оранжевой, сменяются суетой у ярких вывесок магазинов. Запах свежего хлеба и булочек из старой пекарни наполнял воздух. Моё желание что-нибудь купить и Денис с его наглой походкой занесли нас в один из новых магазинов.

– Что будем покупать? – спросил братик, поднимаясь на цыпочки и оглядывая новый магазин.

– Не знаю… Я кушать вроде хочу, – тут мне сразу вспомнились чипсы. – На, купи нам чипсы, – я легко протянул ему купюру с желанием выйти на улицу.

Денис взял мои сто рублей – всё, что у меня было – и пошёл искать чипсы. А я почему-то буквально выдохнул от какого-то напряжения и сел на выступ у окна магазина, снаружи словно весь утренний шум вылетел из груди вместе с выдохом. Тут сирены машин скорой помощи и какая-то слишком хаотичная ситуация на дороге вдруг обрели согласованность: обычные машины все пропускали бело-красные с крестами, что проехали целой вереницей. И я впервые почувствовал это не как что-то повседневное, а как зов чего-то тревожного.

– Короче, я купил эти. Другие очень дорого стоят, – он смущённо протянул мне чипсы.

– Так открывай, чего ты мне их суёшь, вместе схряпаем, – меня всё не отпускала мысль, почему так много «скорых» проехало, поэтому и кушать не сильно хотелось.

– Ты чего это? – Денис удивился, что я отодвинул его протянутую руку с чипсами.

– Не хочу пока, кушай, я… – раздались звуки сообщений на наших с ним телефонах.

– Не понял, что им надо? – с грязными руками от чипсов вопросительно уставился в меня.

– Говорят, закрыться в классе. На, сам смотри, – я прочёл странное сообщение от нашего воспитателя и показал его Денису.

«Закройтесь, пожалуйста, в классе и не выходите в коридоры без разрешения взрослых. Мы сейчас разбираемся, как вас всех вытащить.»

– Это что ещё за дела? – он был встревожен, как и я, а его глаза буквально кричали озадаченностью.

– Ещё восемь минут до урока, – я уставился на время в телефоне, пытаясь сам оценить, к чему бы это сообщение. – Пошли, может, успеем на урок.

Мы оба говорили громче обычного, будто пытаясь перекричать ветер.

– Ты дурак? Звони дядь Мише! Нам нельзя в школу, он же написал – «всех вытащить»! – я был очень благодарен ему за эти слова: он убрал мой шок и непонимание ситуации.

Ветер стал резко другим, или мы воспринимаем его по-разному в соответствии с внутренними чувствами? Он уже протяжно гудел, нес в себе запах мокрого асфальта и слегка пугающей ледяной прохлады с мокрыми каплями. А на фоне всё ещё эхом отдавались звуки сирен.

– Чего ты встал? Давай звони! – он уже буквально крикнул. Я никогда не слышал, чтобы он так кричал.

– Да, сейчас, – я словно током ударился, дернулся, всё пытаясь успокоить или выстроить свои мысли. – Сейчас.

Я понимал, что случилось что-то плохое, и во мне почему-то боролись два желания. Первое – не мешать дядь Мише, не отвлекать: видимо, он сильно занят, и я лишь потревожу его. Второе – узнать, что нам делать и куда идти.

…Мои мысли сопровождались хлопаньем крыльев кучки голубей, испугавшихся прохожего, и визгом тормозов на дороге.

Глава 2. Срыв

Моё состояние – как будто испугался собаки. Понимаю, что опасности нет, но тело уже всё решило за меня. Внутри будто перекати-поле: ветер гоняет сомнения, мысли и нерешимость одновременно.

«И так всегда», – единственная мысль, которая приходит целой. Горькое осознание, что в трудные моменты я снова будто ломаюсь.

– Ладно, не переживай, – Денис вытер руки о майку. – Слышишь? Просто дыши. Я рядом.

– Да, – я снова сел, но теперь будто пустой.

Когда-то я научился главному – читать людей. Видеть всё: движение плеча, дрожь пальцев, запах тревоги. Когда рядом человек – я уже знаю, что он скажет, ещё до слов. Так проще выжить, когда слова могут обернуться криком.

И теперь, когда вокруг мир шумит сиренами и ветром, я снова теряю способность понимать, что происходит.

Я не могу увидеть источник опасности – и от этого страшнее всего.

– Да, мы у пекарни, рядом со школой, – Денис нервно тряс пачкой чипсов, пытаясь, словно показывать направление этой рукой. – Нет, у него опять это… – было слышно, как братику не хочется меня обидеть, он искал правильное слово – «состояние».

Я не люблю смотреть на серость его взволнованных глаз. Понимаю, что в них страх – за меня, за то, что он опять один на один с проблемами.

Хочется взять себя в руки. А в голове заученная фраза Дениса: «Просто дыши. Я рядом.»

И я дышу. Четыре мучительные секунды удержания и выдох на пятой. Я уже выучил себя «больного»: просто нужно время и порядок.

На первой секунде прищурил глаза от того, что слепило солнце. Мне нужно больше деталей – как можно больше, и чтобы они меня выдернули!

На второй секунде – хлопок двери в пекарню и колокольчик на петле. Мне всё ещё мало деталей, и нужно больше чувств.

На третьей секунде кто‑то ударяется пакетом с чем‑то стеклянным и ругается нехорошими словами; мне уже чуть лучше: я возмущаюсь, что кто‑то так грубо использует русский язык.

На четвёртой секунде всё ломается! Я снова в ступоре, снова не понимаю, что сделать – опять всё смешалось.

Я выдыхаю и под гудок машин на перекрёстке начинаю всё заново.

– Тёма, слушай мой голос, ты можешь сейчас идти со мной? Просто идти? – Денис держал чипсы, а у уха – телефон и смотрел на меня, словно пытаясь что‑то понять по глазам или лицу.

– Два, три… – я не мог ему ничего объяснить, я просто считал эти секунды.

– Нет, он не может, он пытается дышать, как вы учили, – положил пачку чипсов рядом со мной с этим типичным для фольги шуршанием. – Да? А как это сделать? – во мне словно искра надежды пролетела: а вдруг ему расскажут, как мне помочь. – Да, хорошо, я попробую.

– Смотри мне в глаза, слышишь? – он сел на корточки напротив меня и взял меня за руку. – Не отводи взгляд, только мои глаза, – он говорил, словно чеканил каждое слово.

Я смотрел в его глаза, и мне стало легче: в них была надежда с уверенностью, без недавнего беспокойства.

Второй рукой Денис положил телефон на асфальт – на нём была глубокая, некрасивая трещина, словно миниатюрный каньон, – и взял лямку моего рюкзака, скинув его вниз, к окну.

Я уже повторяю за ним, наверное, минуты три, и вроде начинает получаться: я наконец начинаю смотреть строго на него. Мысли – словно рассыпавшаяся полка с книгами, – но уже лучше.

– Чувствуешь тепло моей руки? – Денис говорил уже увереннее. – Сожми её, давай, попробуй сжать!

Он будто пользователь, а я – зависший компьютер, который старается выполнить команды, но сбивается на полпути.

– Я с тобой. Никуда не уйду, слышишь? – его голос стал ниже, мягче, будто он удерживал не только мою руку, но и саму реальность от распада.

Я сжал его ладонь. Она была чуть влажной – то ли от пота, то ли от того, что он недавно пил воду, – и почему-то именно это вернуло меня в тело.

Мир словно постепенно подгружался, как старый экран: сначала шум улицы, потом крик вороны на проводах, потом – запах хлеба из пекарни, пробивающийся сквозь горячий, пахнущий асфальт воздух.

Сирены становились всё назойливее. Мысли постепенно приходили в норму. Я оглядел улицу – она будто замерла: машин стало меньше, и почти все были скорые или полицейские. Люди шли в одну сторону – от школы, но никто не шёл обратно.

Я снова почувствовал тревогу.

– Мне страшно опять, – слова вышли тихо, как будто вместе с комом в горле. – И пить хочу. Сильно.

– Держи. Не нужно, пожалуйста… – Денис протянул мне бутылку с водой. Только сейчас я заметил в нём страх, но на этот раз не за меня.

– Мне тоже нелегко. Там, в школе… – он запнулся и посмотрел виновато.

– Что в школе?

– Нельзя тебе говорить. Ты сам знаешь, – он то и дело отводил взгляд, словно прятал глаза. – Подождём минут десять. Просто посидим.

– Ты чего? Сколько времени? – я достал телефон. Уже две минуты как начался урок. – Ну вот и всё. Я прогульщик.

– Нет, там сейчас нет занятий, – он снова отвёл глаза, и я понял: лучше просто подождать. Иначе меня опять заклинит.

Я закрыл глаза – просто хотел уйти в запахи и звуки. И вдруг почувствовал лёгкость, такую сильную, что даже больно. Это всегда так: после страха первое расслабление бьёт по телу.

Мне стало обидно за себя – что приходится другим нянчиться со мной. Да ещё и Денису…

А ветер всё не унимался, жалел нас своим ровным гудением, вторя предчувствию беды. Я понимал: случилось что-то очень плохое, раз мне нельзя знать об этом.

Резкий звук колокольчика оборвал мысли.

Я поднял глаза – из двери вышел пекарь в белом кителе с чёрно-золотыми пуговицами.

Посмотрел на землю под его ногами, на кроссовки – и улыбнулся.

Идеальный китель, ровные брюки… и рваный правый кроссовок у взрослого пекаря!

«Ха! А ведь никто этого и не видит, – подумал я, – за прилавком-то не видно!»

«Я точно псих», – мелькнуло. Но эта мысль только рассмешила ещё сильнее.

И я уже не стесняясь заливаюсь хохотом.

Слышу какие-то слова – обрывки разговора: «немедленно», «быстро», «внутрь».

А я словно со стороны наблюдаю за смеющимся собой – в этом абсурдном хаосе, который становится ещё нелепее от моего смеха.

– Он что, твой брат? – дяденька спрашивает Дениса. – Давайте бегом, я сейчас шторы опускать буду.

– Тёма, давай, хорош уже ржать, придурок! – Денис дёрнул меня за руку, – всё, пошли.

На него можно было и не смотреть: он точно был готов сам рассмеяться.

– Да, он мой брат! – крикнул он, уже направляясь к двери. – Пошлите!

Мне было всё равно. Я просто смеялся – до слёз, до дрожи, когда дяденька снова вышел и, не говоря ни слова, буквально затолкал меня внутрь.

Меня ударил в спину поток ветра, ворвавшийся следом за закрывающейся дверью, – под звон колокольчика и глухой щелчок, когда пекарь нажал кнопку у входа.

Решётка начала медленно опускаться, скрипя железом.

Денис ржал, пихая меня в плечо:

– Нет, ну почему я с тобой дружу, козёл?!

А я… просто обнял его – всем сердцем, как будто мог удержать им этот миг.

И вдруг силы закончились.

Словно сам Морфей спустился и мягко закрыл мне глаза.

И тьма, будто ткань, накрыла всё – и пекарню, и Дениса, и мой смех.

Глава 3. Пробуждение

Тьма ушла, но в голове ещё остались её остатки. Каждый звук казался громче, каждый запах – острее. Я почувствовал тяжесть век и резкий щелчок в висках – словно кто-то достал меня из сна и поставил на стол.

– Голова… – пробормотал я, сжимая её обеими руками, – что… где…

Смотрю вокруг – дверь, стол, стул, но всё ощущается странно. В голове ещё гудит колокольчик и звон, как после паники. А где Денис? Я окинул взглядом кухню: что-то шуршит, что-то щелкает, а где-то треск, словно как в камине. Свет бьёт в глаза и делает всё слишком резким, но я уже привык к этому хаосу.

Я смотрел на поддон с кусками теста, и не знаю почему, но он меня буквально дразнил. Потянулся рукой – сухой, белый порошок и невероятная мягкость: я сжал его и, не удержавшись, откусил. «Блин, и не стыдно?» – мысль словно отдернула меня, оставив с полным ртом теста, кусочком на носу и щедро припудренным мукой лицом.

– Я тут завис… – прохрипел я, ощутив на губах кусок теста, – ну… мы тут втроём, что теперь?

Денис тут же бросился ко мне, глаза бегали по кухне, словно искали малейшую опасность.

– Тише! – шёпотом сказал он. – Пекарь что-то слышит…

И правда: он крутился с противнем, проверял тесто, а рваный кроссовок словно сигналил о том, что он вообще ни о чём не догадывается. Ситуация – как будто мы участники странного спектакля: два застрявших героя и один невольно комический пекарь, который не подозревает о нашей маленькой драме.

Я подавил хихиканье и съел ещё кусочек теста, прижимая к подбородку муку. Внутри что-то щёлкнуло: смех и страх странно переплелись, и мне вдруг показалось, что это самое настоящее чувство – быть живым прямо сейчас, здесь, среди ржавых кастрюль, запаха сахара и рваного кроссовка.

– Брата верни быстро! – дяденька старался говорить уверенно и спокойно, но получилось так, что я проглотил полный рот теста. – Там сейчас опасно, я вас зачем сюда пустил?

А в голове – мысль: «зачем он нас пустил?» Что такого страшного и непонятного случилось в школе, о чём Денис не сказал? Лёгкий, словно тёплый, ветер выходил из печи и обдувал мои мысли, пока я наблюдал за братишкой, стоявшим между кухней и улицей через маленькое окошко.

– Денис! – проглоченное тесто дало о себе знать, говорить было сложно. – я налил воды из-под крана, попил – Денис, залезь обратно!

Мне уже не терпелось спросить, что же, чёрт возьми, происходит. Но после того, как пекарь испугался, я точно не собирался ни о чём спрашивать.

Вдруг телефон зазвенел, а Денис влетел в окно и упал на маленькую кастрюльку с длинной ручкой, которая с глухим звоном ударила его уже падающего.

«Волк Сибирский» – так светилось на экране. Я, словно сошедший с ума, начал неистово нажимать на зелёную кнопку «ответить», но тесто на пальце мешало, поэтому тыкнул носом.

– Да, дядь Миш! – пытался сделать звонкий и весёлый голос, но из-за ломкости получился какой-то визг.