скачать книгу бесплатно
Через некоторое время после разведчиков стали появляться новые жильцы – немцы из Поволжья, которым предложили вернуться на свою историческую родину. От Германии у них остались только фамилии, язык да некоторые черты немецкого характера: трудолюбие, вежливость и пунктуальность. А в остальном были они такие же, как и мы, советские люди. Теперь при выезде в город отец проходил инструктаж: «Нельзя поодиночке перемещаться, выезжать в другие города, и при себе необходимо иметь аусвайс[17 - Удостоверение личности (нем.).]. Со всех сторон посыпались сплетни и слухи, уж этого добра никогда не будет у нас в дефиците – по улицам ходят молодые люди с цветными гребнями на голове, называющие себя панками; местные жители стали нападать на часовых, и вдобавок осквернять памятники советским воинам, погибшим во Второй мировой войне; кто-то видел неонацистов со свастикой. Жизнь, к которой я так привык, рушилась слишком уж быстро.
13
И вот наступил 1991 год. Начался он смутно – нам сообщили о проведении в СССР так называемой Павловской реформы с обменом денег за трое суток. Мы тогда очень испугались за свои сбережения, не зная, как нам поменяют советские купюры здесь, вдали от Союза. Надеялись на то, что наших денег, хранящихся на сберкнижках, это не затронет, так как доверие к государству по остаточному принципу ещё теплилось в нас. Но были и хорошие новости – по центральному телевидению СССР начали показывать диснеевские «Утиные истории» и «Чипа и Дейла». Это было впервые, чтобы советским детям крутили на таком уровне американские мультики. Июль оказался богатым на события: был распущен Варшавский договор, в телепередаче «Международная панорама» сообщалось о выходе Словении из состава Югославии. Прошла инаугурация Ельцина как президента РСФСР, после чего с новой силой возобновилась дуэль за власть между ним и Горбачёвым.
Июль сменился августом. Скоро снова идти в школу, а так не хочется. 19 августа, обычное августовское утро, но не для моего отца – телефонный звонок прозвенел рано, отчего я мгновенно проснулся, но к телефону первым подошёл папа. «Слушаю, Самойлов у аппарата». Молчание. «Принял, сейчас включу». На кухне зашлёпали домашние тапочки, послышались звуки вещания радио о том, что Горбачёв серьёзно болен и теперь его обязанности президента СССР будет исполнять некий Янаев; уже 2 часа как введено чрезвычайное положение на полгода и образован Государственный комитет по чрезвычайному положению. Что происходит? Снова звонок. Отец снял трубку, но в этот раз быстро собрался и, хлопнув дверью, ушёл. Отличное начало недели, блин. Я уже не смог заснуть, да и солнечный свет слепил так, что все мои попытки спрятаться, укрывшись с головой простынкой и подушкой, были тщетны. Меж тем отец прибыл в штаб полка. Подойдя ближе к помещению дежурного по штабу, он увидел, что по чёрно-белому экрану телевизора запорхали белоснежные девы в грациозном балетном спектакле «Лебединое озеро». Подобное советские граждане видели, когда в СССР хоронили Брежнева, Андропова и Черненко. Нехороший знак… А дежурный, судорожно нажимая на кнопки с обозначением советских телеканалов, получал один и тот же балет:
– Не понял, что за херня…
– Ёлы-палы, да выключи ты его, от этой мелодии меня уже тошнит!
Только начав подниматься по лестнице к своему товарищу в кабинет, отец услышал внезапное сообщение от обезумевшего оперативного дежурного: весь личный состав посадить перед экранами телевизоров, будет передано важное сообщение от правительства. Оперативный орал не переставая, добавляя через каждое слово известное матерное междометие.
– Похоже, что-то в Москве чрезвычайное произошло, – лениво сказал вслух спускающийся вниз офицер, зевнув. В штабе телефоны трезвонили бесперебойно.
– Третья мировая, что ли, началась?
– Да нет вроде.
– Может, катастрофа типа Чернобыля?
Ни то, ни другое. Государственный переворот. Отец всё же добрался до своего товарища:
– Лёш, ты что, телевизор не смотришь? В стране переворот!
– В какой нафиг стране?
– В нашей, ёперный балет!
А разве такое вообще возможно? Наверное, это шутка такая неудачная. Но сегодня вроде не 1 апреля. Нет, это действительно не розыгрыш – пришёл приказ из Главного штаба Западной группы войск о приведении военных частей в боевую готовность с соответствующими рапортами о проведённой работе. Это была большая неожиданность. Сначала даже не было понимания того, что же произошло на самом деле, и, главное, что говорить личному составу. События стали развиваться стремительно. Громкая сирена ревела, солдаты в неведении при полной выкладке ожидали худшего. На плацу спустя время появился политрук, который сообщил, что власть в Москве взяли путчисты и, возможно, понадобится исполнить свой воинский долг – лететь к ним на помощь с оружием в руках. Техника зашумела, загудела. Шум, гам, мат-перемат, БРДМ по плацу разъезжает, начальство в растерянности. А тем временем в нашей квартире, точнее у её порога, звучит голос отца:
– Марин, вставай, в Москве путч! – я резко проснулся от возгласа отца. Когда он успел вернуться?
– Плюрализм, тьфу ты! Теперь вся эта мразь полезет из своих щелей, долго не заставят себя ждать, – я узнал голос папиного сослуживца, который являлся начальником вещевого склада и был известен своими цитируемыми фразами, такими как «Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит!», а ещё был любителем баночного пива, которое он, не стесняясь, уже открыл и распивал, плюхнувшись на наш диван.
– Тише! Виталик ещё спит, – тётя Марина накинула на ходу халат, выйдя в прихожую.
– Пап, что случилось? – сонно промолвил я, потирая глаза из-за того, что не выспался.
– Не для твоих ушей разговор, иди погуляй! – давненько я таким отца не видел.
На самом деле меня это вообще не интересовало, потому я решил вернуться обратно в постель и попытаться досмотреть сон. Ввиду того что это происходило очень далеко и повлиять на что-то, находясь здесь, никто из взрослых не мог, им только и оставалось, что громогласно причитать да выкуривать сигарету за сигаретой из пластиковой пачки Philip Morris. Что будет дальше? Размешивая сахар и при этом громко постукивая ложкой о стенки кружки, взрослые следили за происходящим на экране телевизора. У всех точно так же шло «Лебединое озеро», словно с опцией «повтор на бесконечное время», что весьма дезориентировало. Позже показали каких-то дядек за длинным столом. Это и были те самые члены ГКЧП, решившие провести пресс-конференцию. Отцу было очень неприятно, он не мог ничего сделать для своей Родины, на верность которой давал клятву, но виду не подавал. Для меня слово «война» было чем-то абстрактным. Что-то невесомое и пугающее, но обязательно не касающееся меня и моих близких. В дверь постучали. Отец открыл, зашёл солдат и доложил, что «приказ министра обороны в шесть часов всем должностным лицам быть на телефоне в своих кабинетах».
– Это всё?
– Так точно!
– Мля, только собрался поесть… Свободен, боец, – отец повернулся к своему боевому товарищу, глубоко вздохнув, сказал, – Ну чё, Саныч, пошли.
Ночевать он в тот день остался в штабе. Тётя Марина продолжала смотреть телевизор до ночи в ожидании новой информации о происходящем. Новости до нас доходили с большим опозданием. Никаких официально подтверждённых сведений не было ни от кого, а по телевизору ничего толком не объясняли, поэтому среди взрослых бродили страшные, но сомнительные слухи. Утром не хотелось вставать с постели. Меня накрыло чувство, что танки добрались до улиц Майнингена. Я рисовал у себя в голове, как эти огромные боевые машины стоят на дорожных автомагистралях, где до них ездили автомобили и переходили по пешеходной зебре люди. Бр-р-р-р, какой ужас.
Благо всё обошлось. Буквально через пару дней Горбачёва освободили, после чего он объявил проигрыш ГКЧП как величайшую победу перестройки. Те трагические и наполненные драматизмом 72 часа для страны я провёл на немецкой земле. А атмосфера, которая царила тогда, представляла собой господство страха и тягости от ожидания и неизвестности. И вообще, что это такое было? Казалось бы, какие-то 3 дня изменили Советский Союз и потрясли весь мир. Кто стал возвращаться с каникул к новому учебному году, ничего внятного не рассказывал. Более-менее отчётливую картинку я собрал только у тех, кто был в Москве, – про появление из ниоткуда бронетехники вокруг Кремля и на Манежной площади, про баррикады и толпы людей у Дома Советов и мелькание везде странного бело-бирюзово-красного флага.
Ох, как бурно закружились события первых дней после путча! Стоило только посмотреть вернувшийся в эфир выпуск новостей – закрытие и опечатывание райкомов КПСС… Всё ещё несут траурные букеты на место гибели трёх москвичей в путче… Президент Горбачёв слагает с себя полномочия генерального секретаря ЦК КПСС… А сколько эмоций вызвал сюжет про снос памятника Дзержинскому в Москве. Удивительная вещь – насколько легко стало поддаваться разгрому то, что называется «советской властью», которое все и каждый, даже противники, считали незыблемым и непобедимым феноменом. Но зато мы теперь не «империя зла» и можно не переживать за наступление ядерной зимы. От этой мысли даже настроение повысилось. Теперь войны точно не будет.
Вот и кончилось лето. Наконец-то стало известно о месте передислокации нашего полка – личный состав собирались перевести в украинский город Белая Церковь. Отец не захотел присягать на верность этому новоиспечённому суверенному государству и решил вернуться в родной Ростов-на-Дону, даже ценой риска потери всех привилегий для военных. Хотя папа по этому поводу не сильно истязал себя. Он уже тогда принял решение, что надо завязывать с военной службой. После откровенного разговора с кадровиками в строевой отец понял, что вариантов у него немного: перспектива быть переброшенным если не в Украину, то в какой-нибудь далёкий Сибирский военный округ, либо же вообще попасть под сокращение с досрочным увольнением из рядов вооружённых сил. О втором варианте развития событий давно шептались между собой другие военнослужащие, у которых, как и у отца, срок контракта подходил к концу. Конечно, стабильная жизнь в новой Германии выглядела намного привлекательнее, чем измученный экспериментами в области политики Союз. Но, к сожалению, возможности остаться здесь легально не было – как отец ни пытался, выше головы не прыгнешь. Если бы всё сложилось в нашу пользу, на этом мой рассказ здесь бы и закончился – никому не интересно было бы читать про спокойную размеренную жизнь без особых приключений.
В то время военным людям с семьями было сложнее морально перестроиться и подготовиться к отъезду в Союз, прямиком в неизвестность. Но нужно иметь в виду, что это уже не та страна, какой она запомнилась военнослужащим при последнем расставании. Да, известный факт, что офицер или прапорщик, да даже сверхсрочник, отдавшие всю жизнь военной службе и уже установившие для себя какие-никакие границы зоны комфорта, в гражданской жизни чувствовали себя словно рыба, выброшенная на сушу. Отец не рассказывал, что в армии стала происходить какая-то несуразица, только сказал как-то раз, что из военных вечно делают заложников решений политиканов. Хотя он всегда следовал принципу – если это нужно Родине, мы беспрекословно выполним приказ. Но тут что-то пошло не так. Я не знал, какая борьба у отца шла с самим собой – на одной чаше находилась необходимость в обеспечении благополучия сына, на другой расположились его собственные жизненные принципы. Но решение всё равно нужно принимать и нести за него ответственность. Свои намерения отец не озвучивал до последнего момента, пока не стало ясно, что он отказался лететь со всеми на самолёте.
Что касается оставшейся техники, закреплённой за полком, было решено просто распродать её по цене металлолома. Что случилось со знаменем полка и куда оно подевалось – до сих пор для нас загадка. Отец присутствовал на последнем построении остатков нашего полка на плацу за пару суток до нашего отъезда. После он зашёл к знакомым немцам, чтобы попрощаться навсегда. Теперь настало время решения бытовых вопросов по покупке одежды и бытовой техники, но отец меня в это не вовлекал, всё решал сам.
В школе вместо нового учебного года для некоторых из нас, и меня в том числе, был выпускной в весьма исковерканной форме: перед своим отъездом мои одноклассники исписали классные доски в кабинетах и свои галстуки. Писали друг другу пожелания на открытках. Вспоминать подробности не хочется, а то снова слёзы навернутся. Я дал себе обещание, что обязательно напишу всем письмо по приезде, но это было неправдой, о которой я и сам не догадывался.
Ну что ж… Пора собирать вещи и сваливать отсюда! Но ни я, ни мой отец, ни тётя Марина, ни мои друзья, никто и подумать не мог, что СССР, чьи границы и принципы отстаивались здесь, в Германии, ждёт та же участь, что и ГДР, только в более массированных и кровавых масштабах.
14
Незаметно подошёл и наш черёд уезжать. Выехать теперь уже из ФРГ получилось только в середине месяца. Наш некогда зелёный оазис стал брошенной полупустыней. Наша семья только-только собиралась покинуть страну, но нас как будто что-то выталкивало. Ещё с позднего вечера мы готовили свои пожитки и купленную немецкую мебель для погрузки в железнодорожный контейнер. Долго ломали голову, брать или не брать с собой немецкие игрушки для ёлки. В итоге ковры мы вынесли на помойку, хрусталь раздали в добрые руки, а сервиз «Мадонна» с перламутровыми переливами подарили тёте Марине на память о счастливом времени, проведённом на этой земле. Она в ответ отдала нам несколько фотографий, однако по непонятной мне причине отказалась ехать вместе с нами. Все свои игрушки я не мог отвезти домой, но и немцам я не хотел ничего оставлять, нетушки! Я их раздал малым; а мне презентовали журнал-комикс Mosaik. Я не побрезговал исписать цветными карандашами всю стену поверх обоев в своей комнате, увековечив, что пошло оно всё!.. Это будет мой последний переезд! Извините, накипело уже просто.
Некоторые ребята со двора уже покинули Майнинген. Кто на подержанной западногерманской машине, приобретённой за копейки по нашим меркам, кто, как и большинство, на поезде. Тех, кто остался, наполняло ощущение потери, мы все стали очень близки, даже те, кто когда-то был в ссоре. Горе объединяет, когда оно общее. Из военного универмага я передал Генриху персики, которые он так любит. На душе было грустно, на улице солнечно, а в квартире пусто. Взяв для перекуса по дороге пакет с бутербродами, которые тётя Марина предусмотрительно состряпала нам, я пошёл к контейнеру. Отвернувшись, пока нашу мебель грузили в чехословацкий грузовик Tatra, у которого под тяжестью нашего имущества начали выравниваться задние колёса, я увидел приближающегося быстрым шагом в мою сторону Монтану-младшего с пакетом в руках. Отдышавшись, положив руку мне на плечо, он посмотрел мне в глаза и сказал:
– Веталь, я знаю, что ты не мог себе этого позволить, но об этом очень мечтал. Это олимпийка Montana тебе на долгую память. Может, свидимся ещё.
Я был в оцепенении, не мог и пошевелиться.
– Спасибо тебе, Дима! Я никогда этого не забуду, – и обнял его.
– Да ладно, не бери в голову.
Шофёр посигналил, напоминая тем самым, что время идёт и пора ехать.
– Иди, тебя ждут уже.
Я сжал в ладони заветный пакет и залез в грузовик. Как только он тронулся с места, я высунулся из окна и замахал рукой всем тем, кто теперь останется в памяти, в сердце и в моём детстве. Было немного грустно от того, что придётся возвращаться обратно в СССР. Мы проезжали мимо вывесок на русском, слыша обрывки русской речи, виднелись солдаты на плацу на вечернем разводе, которые постепенно превращались в силуэты и позже – в точки. Вот наш КПП с серыми воротами, украшенными пятиконечными красными звёздами, и со свежей надписью белой краской «Прощай, Германия!» – всё, наша часть осталась позади. Я залез внутрь пакета и пальцами нащупал там ещё и фотографию, где я с Димой и старшаками сфотографировался на крыше во время наших посиделок. Сзади было написано: «Лучше вспомни, а потом взгляни, чем взглянешь, а потом вспомнишь». Вдалеке виднелись небольшие ручейки военной техники, уже проданной третьим странам. Серой змейкой потянулось шоссе до вокзала. Из интересного по пути был только плакат с военным офицером в парадной форме и миловидной девицей, предлагающей ему попробовать сигарету марки West. Под шуршание шин грузовика я не смог обуздать сильное желание подремать и поддался ему. Не помешала даже громко игравшая песня «Бутылка вина» Шуфутинского.
На вокзале толпились люди, стояла нехарактерная доселе суета. На перроне возле товарных вагонов – очереди солдат с букетами цветов и расстёгнутыми кителями. С другой стороны – длинные платформы с военной техникой, на которой была выведена весьма неоднозначная фраза: «Мы вернёмся, и с победой!». Впрочем, это конечно ничего под собой не подразумевало, со стороны это больше походило на бегство. Очень грустно. А вдвойне печальней от того, что я в эпицентре этих событий. Я не хотел таких перемен. Вагоны исписаны надписями типа «Домой, на Родину!»; под гитарный перебор напевали мотив: «Прощай, Германия, прощай! Нас ждёт любимый отчий край, давно угас пожар войны, друзьями расстаёмся мы».
Провожали нас и правда торжественно, прямо с размахом, даже снимали для телеканалов репортажи, как мы садимся в поезд. Только один вопрос: а как они видят эти события со своей стороны? Я, наверное, уже никогда и не узнаю. И вот перед нами предстало детище рижского вагоностроительного завода – поезд RVR тёмно-зелёного цвета. Я сразу пошёл в вагон, пока отец разбирался с погрузкой нашего добра и где-то застрял. Заняв своё место в купе на нижней полке, я не сразу обратил внимание на то, что на меня пристально смотрит пожилой фиксатый мужчина, лежавший напротив меня. Когда наши взгляды пересеклись, он сказал фразу, почему-то запавшую в душу:
– Свобода… Её вечно хотят иметь под боком. Советский народ никогда её не видел, а теперь вот появилась возможность заполучить её… Неужели так плохо мы живём при советах? За нас государство думает, о нас заботится! Бесплатная медицина и учёба? На, получи сполна! Квартира и машина? Поработай, не ленись – и пожалуйста, распишитесь! При желании можно было достать всё. Ну вот получит сейчас народ свободу, а ведь он даже и не знает, что с ней делать. После университета или армии пойдёшь на все четыре стороны – никаких гарантированных рабочих мест, сам принимай решения, сам верши свою судьбу, сам расставляй приоритеты, сам, сам, сам… Глупый народ, верит всему, что ему преподносят. Вот когда придёт полная жопа, начнётся беспредел такой, что не к кому будет пойти пожаловаться… Рыба сгнила с головы, не дай вам Бог жить в эпоху перемен…
Мужчина не договорил до конца, его одёрнул отец, незаметно оказавшийся рядом:
– Послушай, дед, что ты лечишь тут? Иди покури, не трогай моего пацана.
Дед нахмурился, что-то процедил сквозь зубы, но взял папиросы и пошёл в сторону тамбура.
– Он тебя сильно загрузил?
– Не, нормально всё.
– Не обращай на него внимания, он немного того. Всё будет у нас хорошо, едем домой!
А ведь дед оказался пророчески прав… Не до конца осознал я всю справедливость высказывания… В моём возрасте свободой считалась возможность выйти погулять, когда хочется, не спрашивая разрешения у родителей, и этого мне было вполне достаточно.
– Ты где задержался, пап?
– Солдатиков грузили в товарняки, нагло обманывая, что нет пассажирских вагонов для солдат. Но одного я с боем выдернул к нам в вагон, с нами поедет, сейчас покурит и подойдёт. Землячество никто не отменял, – пояснил он.
Гудок. Рывок. Тронулись. И с каждым последующим постукиванием колёс слова и музыка зазвучавшего перед отправлением гимна ГСВГ становились едва различимым эхом. Махать в окошко было некому, проводить нас из близких никто не смог или не захотел. Даже тётя Марина и та не пришла. Какая теперь разница? Моим телевизором стало стеклянное окно, отделяющее меня от просторов Германии. Так себе кино, конечно, но выбора мне никто не предоставил. Единственная радостью было пить чай из фирменного атрибута советских вагонов – стакана в металлическом подстаканнике. Ещё можно было пойти в соседнее купе, где среди яств и стаканов на столике сидела морская свинка, с которой разрешали поиграть. На польской границе я увидел очередь людей с клетчатыми баулами, заменившими привычные дипломаты и чемоданы.
Угрюмо молчавший солдат решил выскочить на перрон во время остановки и куда-то побежал. Спустя время солдат вернулся улыбчивым с сигаретой Muratti за ухом и протянул мне переливающийся кошелёк со стереофотографией подмигивающей девушки. Он приобрёл его для себя и для меня у новоиспечённых польских предпринимателей, которые навязывали своё барахло пассажирам поездов.
Снова тронулись. Теперь с нами в вагоне были и челноки, или контрабандисты, или валютчики, а может, всё сразу в одном лице. Как только они узнали, что мы едем в Ростов и сами мы оттуда, умолкли, долго косились и незаметно отодвигались от нас, а потом вообще исчезли из нашего купе. Странно, что мы такого сказали? Вот-вот скоро мы пересечём границу. Семафоры мелькали яркой цветной вспышкой. Когда отец сказал, что мы на польско-советской границе, внутренняя тревожность испарилась. Значит, мы где-то на территории Беларуси. Отец задумчиво смотрел в окно, думая о своём. Чтобы скрасить хоть как-то время, солдат решил показать мне свой дембельский альбом. Это действительно немного отвлекло меня от грустных мыслей.
Вне зависимости от рода войск или лет службы, в каждом дембельском альбоме у тех, кто проходил свою службу в Майнингене, на обложке вы увидите нарисованный замок Ландсберга, либо его фотографию. На первой странице я пробежался глазами по тексту типичного вступления: «…И пусть даже через много лет, нечаянно прикоснувшись к этой реликвии, невольно вспомнишь бессонные ночи, тревоги, подъёмы и всё то, что включает в себя незабываемое слово «АРМИЯ». На следующей странице были уже как его личные, так и совместные с сослуживцами фотографии с подписями. Сразу видно, у тёти Марины заказывал. Больше всего мне понравилась одна фраза, я готов вам наизусть её пересказать: «Быть может, встретимся в пивной, друг друга угощая, а может, встретимся в бою, друг друга защищая». Сильно же звучит, скажите? До последних страничек с коллажами из фотографий известных достопримечательностей Майнингена я не долистал – убаюкивающий стук колёс погрузил меня в сон. Потом посмотрю, путь всё равно предстоял неблизкий. Вы бы только знали, как уныло и муторно было ехать в этом поезде.
Эх, приятно было пройтись снова по воспоминаниям из беспечного детского времени, когда смотрел на мир сначала сидя на плечах у отца с высоты его роста, а потом изучал его на своих двоих. Писать об этом тяжело, потому что вместо слов и предложений меня поглощает память. Мне совсем не хочется исписывать лист бумаги перед собой, вместо этого меня тянет откинуться на спинку стула, скрестив руки на затылке, и смотреть в окно, а на самом деле смотреть внутрь себя, где перед глазами предстают мои друзья. Другие прощаются со своим детством, забывая слова считалочек, переставая разговаривать со своими игрушками, пряча их в чулан. А я оставляю его здесь, в Германии. Улыбка сама непроизвольно появляется на лице. Наверное, я счастлив… Хотя почему «наверное»?.. Так и есть! Пускай ребёнком я был за границей, и мы видели то, что было недоступно моим сверстникам из СССР, но Германия стала родной каждому советскому человеку, прожившему здесь, я уверен, лучшие годы своей жизни! Мне кажется, что, повстречав на своём пути знакомые этикетки, или вкус, или запах, я мгновенно вспомню ГДР, страну, которой больше нет. Очутись я здесь снова, всё нашёл бы даже с закрытыми глазами. Я думаю, желание вернуться обратно в ГДР меня не будет отпускать ещё продолжительное время. Если раньше я хотел отправиться в будущее на машине времени, то теперь я хочу назад, обратно в прошлое. Подарки ребят, фотографии тёти Марины, открытки Gru? ans Meiningen и шрам на коленке – единственное, что я привезу на свою, так сказать, историческую родину. Жалею только об одном: что так и не вышло наведаться в Берлин. Но я гнался не за достопримечательностями этого замечательного города, я был заложником навязчивой мысли – а вдруг я встречу свою маму? Подобно перелётным птицам, мы летим навстречу своей судьбе – на юг. Итак, моя конечная станция – Ростов-на-Дону.
2 глава. Возвращение
(1991 год)
Фильм «Берегись автомобиля» начинается со слов о том, что эта невероятная история могла произойти в том числе и в Ростове-на-Дону, помимо других городов. Что ж, вполне может быть. Но одно известно наверняка – такую историю практически невозможно выдумать в своей голове, только если попасть в её круговорот, а может, даже в эпицентр, или банально пересказать чужую. Да, бесспорно, для того времени история похожа на типичную, ту или иную часть вы слышали от кого-то или где-то читали, но она одновременно и личная, а значит уникальная.
В книгах привычным сюжетом было описание возвращения главного героя туда, где он был счастлив, – в то место, где он провёл детство. Но на Виталика это не могло распространяться. Ведь он едет туда, где его никто не ждёт, да и он сам не рад факту возвращения. Здесь нет тех мест, при воспоминании о которых на сердце становилось теплее. Здесь он не бегал босиком по лужам после дождя, здесь нет абсолютно ничего родного его душе. Все рвались на Запад, а он приехал туда, откуда все старались сбежать.
У его отца Алексея возник резонный вопрос: либо посвятить себя сыну, устроившись на легальную работу, либо же гоняться за сладким куском, вкусить его года этак на три и при этом каждый день рисковать своей жизнью. Для него выбор был очевиден. Его комфортный мир резко рухнул, а единственным ориентиром в жизни оставалось отцовское обязательство перед сыном. Понятное дело, что он растерялся, хоть и не подавал виду. Алексею предстояло привыкнуть к ритму гражданской жизни, к городской суете и суматохе, а это будет очень тяжело, особенно если ты приехал из маленького спокойного городка в шумный мегаполис. Но человек – существо, которое адаптируется к любым условиям.
Для него, как для отца, ситуацию усложняло ещё и осознание того, что Виталик уже подросток, а значит, нужно оберегать сына от всяческих соблазнов, которые могут привести его не туда. Нужно не забывать и про то, что Алексею не с кем было разделить свои невзгоды и тяготы быта. Он так и остался в одиночестве, соседка Марина за ним не поехала. Но у него просто не было права на проявление слабости, нужно совладать с этими переменами в жизни. Кроме него, у Виталика никого нет, он может остаться сиротой не дай бог. А что перемены? Кто его знает, какие они будут, что будет дальше, к чему надо быть готовым…
Да, Алексей Самойлов пусть и верил в коммунизм, но не был ярым последователем советской идеологии. Тем не менее он не считал, что упустил в воспитании сына что-то важное, как ему казалось. В отличие от других, он не менял своё мнение на ходу – вчера целуй портреты Ильича, а сегодня уже голосуй за Ельцина, за демократию. Алексей занял скорее выжидательную позицию, место наблюдателя со стороны, не выдвигая гипотез, к чему могут привести происходящие вокруг изменения. Он развил в себе умение прекрасно адаптироваться под необходимые сформировавшиеся запросы в обществе и получать из этого выгоду, памятуя завет Льва Троцкого о том, что победу одержит не самый сильный или умный, а самый гибкий. Это только на первый взгляд такая характеристика Алексея кажется странной. Но люди, знающие его лично, понимают, что Лёша отлично находит контакт практически с любым человеком, невзирая на его характер или «тараканов». Это и помогло Самойлову-старшему обзавестись нужными знакомствами, по цепочке которых он и вышел в вооружённые силы. Смешно и говорить, но в школе Алексею часто пророчили судьбу рецидивиста, который проведёт свой век в стенах тюрьмы.
Итак, и в какое же место переезжают Самойловы? Одиннадцать лет, как здесь не строится коммунизм, который стал считаться утопией. Здешний народ искренне верит: чем скорее распрощаемся с социализмом, тем быстрее заживём как люди! А потому было решено вмиг обесценить и разрушить труды предыдущих поколений, построивших всё то, что имеем сейчас. Но общество ещё не подозревает, что его ожидает в ближайшем будущем и какую цену придётся заплатить за такую веру: страна исчезнет, придут нищета, криминал, смерть, эмиграция и безденежье. Но давайте вернёмся к истории наших героев.
1
Вот-вот семья Самойловых прибудет на место назначения. За окнами сплошной сотканной тканью легла умытая утренней росой степная местность. Проезжая по железнодорожному мосту, Виталик обратил внимание на две каменные опоры посреди реки Дон, являющиеся остатками когда-то действующего железнодорожного моста, построенного ростовскими купцами по проекту американского инженера. Отец, заприметив интерес сына к конструкции, рассказал ему о том, что мост, по которому они сейчас едут, соединяет Европу и Азию, но самое интересное происходит, когда к мосту подходит очередь из крупных судов: ферма моста ползёт вверх между двумя подъёмными башнями. Услышав лязг колёс, отец встал, а вместе с ним и Виталик. Приехав на пятый путь вместо первого, Алексей был неприятно удивлён:
– Чёрт, придётся через второй этаж идти. Давай сразу к лестнице.
С семьёй Самойловых на вокзале Ростов-Главный вышли ещё несколько офицеров и прапорщиков; Алексей заранее попрощался с каждым из них, после чего вместе с Виталиком взял вещи, что были с ними, остальные им должны будут доставить по их домашнему адресу прописки, и поспешил покинуть вагон, ведь поезд проходящий, а значит, остановка всего 5 минут, нужно торопиться. Виталик огляделся: судя по лужам в ямах сухого асфальта, недавно в городе был дождь, но тем не менее сейчас было солнечно и жарковато, даже пришлось расстегнуть олимпийку. «Повезло же нам попасть в момент бабьего лета», – подытожил Алексей. Большего Виталик не успел разглядеть, нужно догонять отца. Перроны показались такими длинными, что сразу в голову пришла мысль о геометрических лучах – таких же бесконечных. Кто-то решил срезать свой маршрут и уже перебегал через железнодорожные пути, присоединяясь к прибывшим пассажирам последних вагонов других поездов, которые исчезали за дверями жёлтого двухэтажного здания. За ним скрывался открытый переход, которым пользовались те, кто хотел избежать сутолоки у центрального прохода на Главный железнодорожный вокзал. Тем временем Виталик уже шёл по навесному мосту, причём настолько быстро, что не успевал оглядеться и даже потерял из виду всех соседей по вагону, с которыми он сюда приехал. Теперь каждый сам за себя. И снова он спускается на перрон. И вот он уже в здании вокзала.
Оказавшись внутри, люди перемещались по залу ожидания, лишь замирая и поднимая головы в момент объявления о прибытии и отправке поездов. Внутри вокзал был грязным, неуютным, равнодушным к тем, кто отбывает и прибывает. Пройдя по второму этажу к лестнице, ведущей вниз, Виталик обратил внимание на горельеф справа с голым по пояс казаком, сидящим на бочке, с ружьём в одной руке и то ли трубкой, то ли чаркой в другой. Отец и толпа подгоняли его быстрее покинуть здание вокзала. Возле табло расписания поездов технический персонал, стоя на рабочей люльке, монтировал новое время отправления поездов со станции Ростов-Главный СКЖД. Тут перед Виталиком мелькнули сотрудники милиции, спешащие спасать девушку, к животу которой приставил пистолет уроженец Чечено-Ингушетии, увидевший впервые в своей жизни на запястье часы «Чайка» и предсказуемо пожелавший забрать их себе.
Наконец Виталик с отцом выбрались из здания вокзала. На выходе из него висел выцветший плакат, жизнерадостно гласивший: «Пусть крепнет и процветает наша великая советская Родина – оплот мира, демократии и социализма!». Вот только увиденное вокруг сильно разнилось с этим лозунгом. Виталик уже увидел результаты введённой народу инъекции перестройки, причём в низменных её проявлениях, романтику «уезда за границу» с концами и ненавистью к своей стране. Все вокруг ходят в варёных джинсах и куртках, прямо как из писем Ванька, часто плюют на асфальт и флегматично поглядывают вокруг. Много кто ходит короткостриженым в стиле «бокс» или «полубокс», как будто только вернулся из армии или тюрьмы. Много ларьков с надписями на смеси английского с суржиком; газеты с практически обнажёнными женщинами: «change of wind» принёс и сюда эротику Запада; базарная брань да ругань, которой не слышал ранее. Куда смотрит милиция? Новые запахи – жареные пирожки вперемешку с табаком, мочой и выхлопными газами.
Да, вот она, из ряда вон выходящая советская действительность, отличная от того, что вещали по телевизору и печатали в колонках газет. Виталик предполагал, что будет что-то подобное, но не настолько же. В СССР шла своя холодная война, только гражданская, как в одноимённой песне Игоря Талькова. Это всё олицетворяет неизбежные перемены, чьи шестерёнки уже неустанно начали своё движение. Тут следует сразу оговориться, что на фоне происходящего в отдельно взятом городе вы вполне способны судить и полностью о стране, если, конечно, этот город не Москва или вернувшийся к первоначальному названию Санкт-Петербург.
Через пару сотен метров, у здания автовокзала, где по совместительству были остановки общественного транспорта, картина не сильно изменилась: бойкая торговля цыганок украшениями, внешне напоминающими ювелирные, то есть золотые, но на самом деле из «кастрюльного» золота, сваренного из самоваров; толпа зевак, ожидающих своего рейса автобуса, а в центре игра в напёрстки. Вот три стаканчика, вот поролоновый мячик. Ряженые ребята в толпе с крупными ставками и выигрышами, отчего у других зажигается азарт тоже попробовать. Крепкого телосложения ведущий созывал сладкими частушками:
– Не уверен – не играй, а уверен – не зевай!
Виталик засмотрелся, пытаясь уловить манипуляции рукастых фокусников и, параллельно, наблюдая за отчаянием, страстью, победным куражом и горечью поражения – и всё это за несколько минут. Но тут отец схватил его за руку, резко одёргивая:
– Уйди, обманут, игра для лопухов.
– Я просто смотрю, пап.
– Я сказал, отойди отсюда! – встретившись взглядами со стоящими рядом крепкими молодцами вокруг ведущего, настаивал на своём Алексей.
Пришлось послушаться. Только они отошли на приличное расстояние, как послышался крик очередного простака, который осознал, что его обманули, но ведущий сумел улизнуть и был таков! Обычаи, царившие на донской земле, вызвали у Виталика неизгладимое впечатление.
Вернувшись обратно к зданию с надписью «вокзал» и большими часами, Алексей увидел человек шесть с детьми в очереди возле стоянки такси и суетящегося контролёра-диспетчера таксопарка. Осознав, что тут они потеряют много времени впустую, семья Самойловых прошла чуть поодаль к другим машинам с шашечками и зелёными фонариками. К другим, потому что правила проезда здесь абсолютно иные, а самих водителей в народе называли «бомбилами». Поиск таксиста с адекватным ценником тоже занял некоторое время:
– Нам до Чкаловского надо, дружище.
– Та без бэ, сорок рублей, и погнали.
– Ты чё, с дуба рухнул, какие сорок рублей, за что?!
– А вы чё, местные?
– Ну да.
– А, не, мы работаем только с иногородними.
Возвратившись через подземный переход к автовокзалу, Алексей повторил попытку:
– Сколько до Днепровского?
– Четвертак.
– Да вы чё, я билет на поезд леваком за столько покупал из Вильнюса до Харькова.
– Не моя проблема.
Алексей поёжился – ничего в Ростове не изменилось. Но тем не менее он смог настоять на своём и уговорить шофёра немного снизить цену. Алексей знал, что в этом городе всегда можно к любому найти подход, был бы язык подвешен. Слабое утешение, но всё же. Когда они уже были в такси и конница под капотом понесла их по городу, Виталик увидел, что рядом с парковкой группа военных жестикулирует и кричит, выясняя что-то у милиционеров. Что-то произошло, это точно. Из приоткрытого окна до него донёсся крик: «Высадили нас в чистом поле считай, куда нам теперь идти жить?» Как окажется потом, много кому не дали ни жилья, ни денег, ничего после их возвращения на родину. Государство совсем не позаботилось о своих сыновьях – не то что квартирами не обеспечило, даже казарм не было для расселения.
– А ну закрой окно, тебя ж продует.
Город вокруг Виталика начал двигаться. Замелькали остановки, где стояли стенды с развёрнутыми листами газет со свежими и не очень новостями. Солнечные блики, играющие на окнах зданий, слепили, словно вспышки фотоаппарата. Вместо восточногерманских «трабантов» с «вартбургами» по дорогам проносились советские «копейки», «запорожцы», «шестёрки».
Таксист оказался говорливым мужчиной и стал взахлёб рассказывать Алексею про своё горе:
– Взял заказ на Западном, на Стачках, подъехал к общаге на Зорге, меня избили трое чурок за отказ платить, прямо на глазах у прохожих. Где это доблестное казачьё, которое только и делает, что балаболит да устраивает показы мод, навешивая на себя медальки?
– Какой ужас… По молодости помню, у нас максимум один армянин или кореец был в классе, если не во всей школе, – Алексей не очень хотел поддерживать разговор, да ещё и на такую тему, но всё же пришлось изобразить заинтересованность.
