скачать книгу бесплатно
– Да! Я думаю, чем мне походить.
Сначала фоном The Cure напевали, что «мальчики не плачут»[4 - Речь о песне Boys Don’t Cry группы The Cure.], потом не переставая играла песня группы Kiss – I Was Made For Lovin’ You, которая всем порядком надоела. Не заставивший себя ждать Диман включил песню какой-то югославской группы:
«Игра рок ен рол цела Југославиjа
Све се око тебе исправла и савиjа»[5 - «Танцует рок-н-ролл вся Югославия, Всё вокруг тебя выпрямляется и сгибается» – припев песни Igra Rok En Rol Cela Jugoslavija группы Elektricni Orgazam.].
– Давай, вырубай своих южек, сейчас я вам сыграю, – один из старших достал из-за спины обклеенную переводками-дамами гитару и стал наигрывать что-то наподобие Майка Науменко, но в ужасном исполнении: «Лето, я изжарен как котлета…». Но это было очень быстро всеми высмеяно и забраковано.
Почти все в компании любили электронщиков Kraftwerk, Монтане-старшему нравились Puhdys из ГДР, которые позиционировали себя как исполнители тяжёлого рока, но на грампластинках «Мелодии» они назывались ВИА и были одеты в наряды, словно будут танцевать твист, а младшему была по вкусу певица Sandra. Или Sabrina, не помню. А мне западало в сердце всё, что слушают старшие, невзирая на причитания учителей и содержимое газетных статей о том, что в песнях Duran Duran, Frankie goes to hollywood и прочих содержится культ грубой силы, порнография и пропаганда ядерной войны с антисоветчиной. Особенно доставалось группе Kiss, название которой являлось сокращением от «Kinder SS». Какое счастье, что я не поверил в это!
– Ладно, пошли в футбольца сыграем, Виталь, – толкнул меня локтем Диман.
Не вопрос! Спустившись с крыши, мы немного изменили свой внешний вид: подкатав джинсы и натянув подтяжки на голый торс, мы показали, что готовы играть. Недолго погоняв мяч, я залез в фонтан «Грибки» охладиться, пристроившись к девчонкам, которые уже сидели там, опустив в прохладную воду свои белоснежные ножки.
Вот так и проходили наши погожие деньки, когда жизнь казалась такой простой и понятной. А потом наши старшаки стали как-то предательски быстро заканчивать восьмой класс. По всей школе мелькали ленточки «Выпускник-88», ребята в костюмах-двойках и кроссовках, лозунги с красивыми словами, сопровождаемые цитатой из произведения Ленина. Моё любопытство оказалось выше моей скромности, и я заглянул в актовый зал, где играла песня «Учат в школе, учат в школе», а на сцене для старшеклассников соорудили картонный корабль с надписью «Счастливого плавания в океане жизни». Друг за другом к микрофону подходили преподаватели и высказывали пожелания в адрес выпускников. Наверное, это единственный раз, когда они не рассказывали про огромный вклад коммунистической партии в воспитание молодых людей, достойных своих отцов, верных делу партии, готовых трудиться истинно по-ленински, вписывая новые славные страницы в хронику строительства коммунизма. Они просто по-человечески желали им счастья, благополучия и призывали не бояться рисковать в поиске себя. Но мне не дали до конца досмотреть представление и прогнали из актового зала. В обед выпускников повезли в традиционную поездку по городу Дрездену. Поздним вечером у них были танцы в стенах школы, раздача аттестатов, потом встреча рассвета, которая плавно перетекла в свистопляску уже на улице с включённым на всю магнитофоном в 5 утра, после чего был вызван дежурный по части. И в конце концов наступало грустное лето, в течение которого пацаны уезжали обратно в Союз…
Но далеко не со всеми местными ребятами я нашёл общий язык. В детстве я был вполне спокойным мальчишкой, но драки не обходили и меня стороной. Первая драка была, когда я, будучи ростом метр с кепкой, со всей силы ударил по ногам грубо толкнувшего меня плечом парня выше меня на полторы головы в коридоре школы. Не знаю, как я не испугался, всё забылось в секунду. Так как вокруг были учителя, он мне «забил стрелку». Я, не теряя даром времени, побежал к Монтане-старшему за советом. Антон сказал, что я немедленно пойду и побью его, без вариантов, иначе он сам мне щелбанов насуёт. И, немного поразмыслив, он добавил, что составит мне компанию на всякий случай. Сразу на месте он проверил мой болевой порог, чтобы я не заплакал от ударов. «А ну-ка, напряги пресс и лови удар». Я пошатнулся от удара, но устоял. «Ну, нормально, сойдёт. Бей в челюсть или в „солнышко“ сразу, сбивай дыхание ему». Ага, достать бы ему ещё до головы кулаком. На страх уже не было времени, когда я пошёл на «стрелу» с Антоном. Мой визави пришёл тоже не один, но так как старшего Монтану знали все, дружки поднапряглись и остались стоять в стороне. Мой противник был крупнее меня, но зато я был более юрким и гибким. Противник хотел меня просто задавить массой, переходя в борьбу, а я сразу успел собрать всю силу в кулак и стукнуть его в грудь, после чего он потерял дыхание, и я посыпал на него добрую порцию быстрых ударов, но не таких сильных, как первый. Когда из носа потекла кровь, драку моментально остановили, разняв нас. Я тоже отхватил нехило, одежда была растянута и порвана, костяшки кулаков покраснели и немножко набухли. Но знаете, в той ситуации мне просто повезло, по правде говоря, вовремя успел первым нанести удар, это оказалось важным фактором. От отца я не получил нагоняй, он только молча оглядев меня, задал один-единственный вопрос: «Ты его хоть успел помять?». Я ответил отцу по-армейски: «Так точно!». Мой папа самый лучший!
Гулять я мог формально до девяти вечера, но так как отец возвращался домой в ночь, я оставался с пацанами подольше, пока их не дёргали родители. А немцам вообще разрешали гулять только до семи, отчего они часто злились, только почему-то на нас. Надо полагать, потому что мы не давали им спать своими криками на улице.
9
Обязательным спутником нашей компании была магнитола: с ней ты можешь выйти во двор, взять в поход или на экскурсию или устроить дискотеку после занятий в вестибюле школы, пока не прогонит техничка со шваброй. Крутя круглые кнопки, шевеля антенну, мы впускали к себе в гости иностранных певиц из-за стены, чей сладкий голос лился из динамиков. Эх, знать бы ещё, о чём они поют, вообще красота была бы!
На каналах ФРГ ловились группы, у которых была какая-то непонятная музыка с повторяющейся мелодией через одинаковые промежутки времени и странная манера исполнения слов, которые не пелись, а как будто проговаривались с ударениями. Я даже и подумать не мог, какое влияние окажет на меня эта музыка в будущем и как перевернёт мою жизнь. Здесь не было явных запретов прослушивания вражеских радиостанций на приёмниках, а потому самыми информативными были «Свобода» и «Голос Америки». Но отец не разрешал их слушать, хотя сам грешил этим. Ну, раз ему не возбраняется, то и мне тихонько можно. Как у военных говорят: «В армии можно всё, главное, чтобы никто не видел». Конечно, сразу нельзя попасть на нужную радиочастоту, приходилось двигать колёсико, чтобы можно было разобрать голос через звуки музыки. Красная полоска скакала по столицам государств, и казалось, что весь мир заключён в этом небольшом устройстве.
Когда приходилось оставаться дома по тем или иным причинам, меня развлекал чёрно-белый телевизор Stassfurt, доставшийся от прошлых постояльцев нашей квартиры. Он транслировал восточногерманский канал DFF и нашу первую программу ЦТ СССР, где я практически каждый раз слышал одни и те же словосочетания, только употребляемые в разных местах в зависимости от случая. Спасибо, хоть «Утренняя почта» могла разбавить это однообразие, приглашая группу Europe исполнить свой хит «Точка обратного отсчёта»[6 - Группа Europe с их песней The Final Countdown.], либо заставляя всех подпевать за Modern Talking припев их песни Cheri Cheri Lady.
Скажу по секрету, ловили у нас и ФРГшные ARD и ZDF. Эти два канала для меня были окном в другой мир. Я просто обожал западногерманскую музыкальную передачу Formel Eins[7 - «Формула один» (нем.).] с псом по имени «Тизи» – я познакомился с творчеством таких музыкальных ансамблей и эстрадных исполнителей, как A-Ha, Erasure, C.C.Catch и другими, в живом исполнении.
Иногда я брал у Димана японский двухкассетник Sharp, с трудом дотягивая его до своего этажа, чтобы записать себе музыку. Тяжеленая штука, 10 кило точно есть! Что понравится из прослушанного – записывал сразу себе с помощью волшебной кнопки record, и, хочу отметить, качество записи было восхитительное. Можно было не искать какие-то сборники, когда под рукой такой агрегат. И если Монтана-младший в хорошем настроении – это главное. А если у тебя ещё имелся под рукой переносной плеер «Квазар» с наушниками, то можно было прогуляться под музыку на улице, пока к тебе не пристанут знакомые с просьбой тоже дать послушать.
Помимо музыки, я обожал мультфильмы, несмотря на замечания отца о том, что мне давно пора было уже вырасти из них. Из советских это безусловно «Ну, погоди!» и «Раз ковбой, два ковбой», из польских – мультик про пёсика Рекса, чехословацкий «Кротик», и вне конкуренции диснеевский «Том и Джерри» – ради него я не задерживался в школе, игнорируя дежурство, и бежал скорее домой, потому что свои любимые мультфильмы мы могли смотреть только тогда, когда их показывали по телевизору. Не у всех была возможность вставить кассету в видеомагнитофон и смотреть, когда хочется. В результате объявленной в СССР гласности появилось множество совершенно новых по своему формату программ, идущих в прямом эфире, к примеру «600 секунд» с Невзоровым или «Взгляд» с Листьевым. Я стал получать совершенно иную информацию, отличающуюся от той, которую я поглощал при чтении газет. Я воспринимал это как само собой разумеющееся. Мне проще давался компромисс между мышлением советского человека и атрибутами западной цивилизации в силу молодого возраста и неустоявшейся системы ценностей. А вот папе и другим взрослым было с чем сравнивать, поэтому для них это было в диковинку, как возникновение так называемых ток-шоу.
10
Я вёл переписку и с ребятами из СССР. После противоречивых рассказов моих знакомых, только-только прибывших из разных частей Союза, мне хотелось больше общения со своими соотечественниками, тянуло узнать, как они там живут. Но долгая переписка у меня завязалась только с парнем по имени Ваня из Москвы. Остальные же ограничивались безличными фразами типа «с коммунистическим приветом». Что могли знать мои закадычные «друзья» из СССР про ГДР? Да по сути ничего, разве что о единичных дорогостоящих дефицитных товарах в магазинах «Берёзка», о фильмах производства восточногерманской киностудии Defa с их лентами про индейцев, о еженедельной программе «Делай с нами, делай, как мы, делай лучше нас!» с Ади, о ночных музыкальных программах по телевизору, когда выступала социалистическая зарубежная эстрада. И напоследок – по парочке упоминаний о ГДР в программе «Время».
Переписка с Ваньком, как я его упрямо именовал в письмах, сводилась к описанию в красках своего стиля жизни, одежды, предметов быта – в общем, познавали друг друга в сравнении. Его удивляло моё разнообразие в холодильнике: горошек Globus, той же фирмы джемы в баночках с жестяной крышкой для множественного пользования, хрустящие хлопья Zetti, томатный кетчуп в интересном формате бутылочек с пивными крышками. Для меня в диковинку был описываемый Ваньком процесс «варения» джинсы, его коллекция кроссовок от румынских «Ромика» до чешских «Ботас» с «Цебо». Вот тогда я впервые и осознал, насколько мы разные с ребятами из СССР – такие кроссовки только в Союзе казались крутыми, а остальному миру не нужны были эти чехословацкие кроссовки, в том числе и нам, когда рядом были Adidas с Puma. Но такого культа, который существовал в Союзе по «адикам», у нас не было. Как оказалось, у них это предмет роскоши, а не обихода, хотя, конечно, странно, так как Москву кормят все. У Ванька на память сохранились одноразовый стаканчик от Fanta и алюминиевая банка «Кока-Колы» с олимпийской символикой, на самом деле являвшиеся трофеями его старшего брата, которого не получилось выслать из города за 101-й километр на время проведения Олимпиады, как многих других.
Не знаю, почему я так долго с ним общался… Многие ребята говорили, что среди москвичей бытует мнение о растущей на деревьях колбасе и вообще Москва – это отдельный народ и государство. Что ещё запоминающегося строчил мне Ваня, пока я ему рассказывал про самокаты с сидениями и ролики с резиновыми колёсами? Не обращая внимания на его вставки английских слов и жаргонизмы, я узнал про японские куртки Chori, которые в простонародье назывались «аляски», их можно было застегнуть так, что голова уходила полностью в шерстяной капюшон. Про пакеты, которые они очень берегли и даже стирали. Читая про жизнь советских детей в СССР, в частности в Москве, я искренне радовался тому, как мне повезло с местом проживания и условиями жизни. Правду говорят, что не стоит никогда жаловаться на свою жизнь, всегда есть те, кому хуже, чем тебе.
Те ребята, кто приезжал из СССР, мне казались первоначально немножко странными людьми: выдавали их потухшие взгляды и нескрываемое удивление апельсиновому и ананасовому сокам из коробочек с трубочкой или трёхцветной зубной пасте и даже ежедневному завозу фруктов в магазинах, которые у них дома росли максимум летом. Разумеется, далеко не все были настроены к нам дружелюбно. Некоторые индивиды пытались за наш счёт самоутвердиться, но безуспешно. Зато всегда было занимательно наблюдать за серьёзными баталиями между ребятами просоветских и прозападных взглядов, которые в результате сводились к сравнительному анализу, где живётся лучше. Удивительно, что не доходило до мордобоя, а может, и доходило, просто этого я не застал:
– В Америке плохо живётся, а у нас стараются повышать зарплаты и понижать цены!
– Да, только они там бедные, а по сравнению с нами они очень даже неплохо и живут!
– Да всё врёте, начитались всякой хрени!
– Голову включи, почувствуй разницу! Вам об этом просто не рассказывают, а вы верите всему подряд! Если вы так хорошо живёте, почему вы здесь сгребаете всё подряд и везёте домой к себе? А?
Я ушёл играть, а они всё продолжали спорить. Это спустя несколько лет, обернувшись через плечо на свои прожитые годы, я осознал, что мы жили в ГДР намного лучше и богаче, нежели ребята в РСФСР. Примечательно, что приезжие из других советских республик, причём русские, тоже были довольны своей жизнью, отсюда и возникало непонимание друг друга. Мир был намного обширнее и контрастнее, чем мои чёрно-белые представления о вещах, – у каждого цвета было ещё множество оттенков.
Следя за действиями приезжих ребят, я порой диву давался – бананы они пробовали вместе с кожурой или ели их зелёными, не ведая, что им нужно дозреть. Пугали девочек какой-то красной плёнкой, на которой люди запечатлены без одежды. Одну жевательную резинку они жевали прямо с утра, а вечером клали в блюдечко с сахаром, хорошенько обкатав там, и оставляли в холодильнике до завтрашнего дня, чтобы снова жевать её по новой.
Жизнь протекала у них своим чередом вокруг мифов: существовало поверье, что если волк соберёт все яйца и наберёт 1000 очков на «Электронике», то на маленьком монохромном дисплее покажут мультфильм. Майкл Джексон, оказывается, является дальним родственником Назарбаеву, а у Горбачёва на самом деле еврейская фамилия, и вообще, Разин из группы «Ласковый май» его племянник. Много рассказывали про НЛО и СПИД. Приезжие оттуда не видели разнообразия сортов колбасы и сосисок, спокойно оставленных велосипедов на улицах, рекламу по телевизору, на экране которого не выскакивала в полночь заставка «Не забудьте выключить телевизор» и можно было смотреть кино хоть всю ночь. Чтобы вы понимали – у любого советского гражданина, вне зависимости от возраста, встреча с социализмом с немецким лицом вызывала культурный шок: всё аккуратненько, начиная с выложенных товаров на полках и заканчивая убранными аллеями и газончиками, потрясала даже элементарная вежливость продавцов. Приезжие были удивлены, они не привыкли к такому. Я тоже порой недоумевал: а что, в СССР разве иначе?
Но всё познаётся в сравнении: у меня пакеты, а у них авоськи; в магазинах можно купить йогурт, а у них смешанные вручную варенье со сметаной в домашних условиях; со здешних жвачек получаются большие пузыри, а у них мазь для лыж, гудрон да невкусные советские жвачки со вкусом кофе. Я даже сначала не поверил: какой же дурак будет жевать гудрон? Меня поражало, что в СССР подержанные машины стоили дороже новых: как такое вообще возможно? Мне было сложно понять, что нового автомобиля приходилось дожидаться в гигантской очереди, а б/у вот стоит по факту перед тобой, бери и езжай. Ты не мог получить квартиру в другом городе, если ты там не прописан, либо же нужно было жениться на местной жительнице. Вот эти вещи вообще были далеки от моего понимания.
Чувствовалось, что у нас больше развито чувство осознания того, что мы советские люди, и мы гордились этим, в отличие от тех, кто приезжал с большой земли. Мы здесь отстаивали это перед немцами. Хотя, по сути, мы были одинаковыми – тот же приём в пионеры, те же уборки урожая, те же уроки труда. Вообще, я считаю, что мне с моим окружением и одноклассниками очень повезло. В принципе, как и с учителями, сюда приезжали преподавать только лучшие из лучших. А вот приезжие из Союза почти в унисон твердили, что в их классе не было единства, только единообразие, принудиловка и раздражающая политинформация перед уроками.
Что ещё сказать… Приезжали к нам и меломаны – они все повторяли, что доставать современную музыку в Союзе практически нереально. В их городах не было музыкальных магазинов с актуальной и свежей музыкой, тем более иностранной; повезло только тем, кто жил в Ленинграде и мог себе позволить съездить за музыкой в капиталистическую Финляндию: для них это был единственный способ добыть новые пластинки. А по советскому телевидению всё так же крутили пожилых певцов, которые застряли в прошлом веке со своими песнями, но почему-то считались востребованными эстрадными исполнителями.
Как я уже ранее упоминал, у меня были и друзья немцы. И хоть мы говорили друг с другом на разных языках, что-то внутри помогало нам прекрасно понимать всё. Как вы помните, папа заставлял меня учить немецкий, а я не был против этого, понимая, что это не будет лишним, ведь отец хотел оставаться в ГДР как можно дольше, если получится. Вне школьных стен я пробовал учить немецкий по любимому детективному телесериалу «Телефон полиции – 110», смотря его в оригинале. Не очень получалось, но сдаваться так просто нельзя! После я читал пионерскую газету на мелованной бумаге Die Trommel[8 - Барабан (нем.).] вместе с журналом Народной армии ГДР Armeerundschau[9 - Военное обозрение (нем.).], а когда уставал – просто рассматривал яркие картинки. На экскурсиях я обращал внимание на все вывески и плакаты и худо-бедно пытался переводить их на русский.
С немцами мы старались дружить, точнее нас заставляли прилагать для этого усилия во время общих встреч, проводимых под покровительством Общества германо-советской дружбы. Мы дарили им подарки – всяких матрёшек, конфеты «Белочка», «Красная шапочка», «Мишка», а они нам – классные трёхъярусные пеналы и подстаканники для пива ручной работы. На каждое 9 Мая наша военная техника проезжала через весь наш городок. Немцы громко гневались из-за того, что боевые машины портят их асфальт, уж больно трепетно они относились к дорогам. А мы что? Мы выбегали на улицу и махали ярко-алыми советскими флагами нашей технике и солдатам, пели выученный наизусть гимн СССР и гордились, что мы выходцы из самой великой и сильной страны, которую боится и с которой считается весь мир.
Немцы совершенно иначе устроены и сложены, нежели мы. Я хоть и был мал возрастом, но знал, что при социализме нет места частной собственности. Но только не здесь – к вашим услугам и частные магазинчики, и «гасштеты», и пекарни без оглядки на идеологию. Непохожесть с немцами выражалась и на уровне человеческих отношений. Сосед рассказывал, что, когда его сбил на машине немецкий офицер, тот целый месяц потом приходил к нему домой и приносил гостинцы. Может, и правда с совестью попался человек, а может, боялся увольнения со службы и не хотел, чтобы поднимали шумиху международного скандала, задабривал за молчание. И надо помнить, что конфликты с местными являлись весомой причиной для вылета из Западной группы войск, как её стали называть после переименования с Группы советских войск Германии.
Был и у меня подобный случай: с немецкими друзьями мы ходили вместе зимой кататься на санках с холма, я тогда очень промок и замёрз и, как назло, салазки поломались. И тогда мой друг немец по имени Генрих дал свои непромокаемые варежки из искусственного, но тёплого меха, посадил на свои здоровые санки и тащил несколько километров. Он был настолько добрым парнем, что давал покататься на своих раздвижных, настраиваемых под размер ноги роликах Germina. Тем не менее угрызений совести из-за того, что ему в ответ я ничего предложить не могу, у меня не было, так как мы победили немцев и они в долгу перед советским народом. Несмотря на прошедшее время, память о войне жива до сих пор. В нас на подкорке сидит, что мы потомки народа-победителя, а немцы – наши кровные враги.
Не все немцы доброжелательно относились к советским людям – это была большая редкость, которая сразу пресекалась на корню, и дальше криков «русиш швайне»[10 - Русские свиньи (нем.).] или презрительных взглядов не доходило. И с нашей стороны были перегибы, конечно, которые портили впечатление о советском народе, – та самая привычка ломиться, всех расталкивая, в магазины с привозом новых товаров, или набрать в одни руки как можно больше продуктов, попутно успевая всем вокруг нахамить, и тому подобное. В общем, странный всё-таки народ эти немцы… Как я ни пытался, не мог их понять…
11
Отец – это тот человек, который является самым первым главным героем в твоей жизни. И не просто главным героем, а тем человеком, чьё одобрение хочется заслужить больше всего. И потому я, как Плюшкин, тащил всё домой, будь то пойманная рыба, грибы или фрукты, ради его фразы «Молодец, сынок!». И, как полагается супергерою, отец с раннего утра уходил на службу, а возвращался поздней ночью, и то не всегда, иногда бывали дежурства длиною в сутки. Разговаривали мы с ним, по сути, записками, за редким исключением, когда нужно было прийти пораньше в школу и я мог застать его за утренней трапезой.
Но, если отбросить все эти тяготы с лишениями военной службы и непростое время Холодной войны, я понимал, что мне крупно повезло, ведь кусочек своей жизни я провёл именно в Германии. Да, мой отец военный человек, он требовал от меня порядка, но в то же время он не был настолько жёстким, только его армейский юмор я не всегда понимал. В моменты затишья отец отдыхал при помощи музыки, в этом деле он был исключительный гурман, признавал только винил, никаких бобин или аудиокассет.
Отцу привозили из Лейпцига и Дрездена пластинки фирмы Amiga – монополиста в этой сфере, которому принадлежал полностью восточногерманский рынок музыки. Правда, Amiga выпускала сборники хитов на одной пластинке, так что спрос на оригиналы оставался немаленьким и актуальным. Благодаря отцу в том числе я в столь юном возрасте успел послушать столько замечательной музыки! Я думаю, не каждому выпадает такой шанс. Пока в СССР люди доставали модную музыку у фарцы и по недешёвым ценам, без гарантии, что тебе не подсунут пластинку для уроков музыки вместо Led Zeppelin, да ещё и в некачественной записи, отцу доставались пластинки в гарантированно хорошем состоянии – за ваши деньги любой ваш каприз.
Лично мне в душу запали альбом Discofil чехословацкого дуэта Petr&Pavel ORM, сингл Bad Майкла Джексона, про которого я узнал из рекламы с его участием и слоганом «Новое поколение выбирает Pepsi», а также потому, что старшаки постоянно пытались копировать его лунную походку, и альбом «Звёздный мираж» Павла Овсянникова – с его творчеством я познакомился ещё по программе «Утренняя почта», и каким же приятным удивлением было то, что у отца оказалась пластинка с его музыкой!
Наверное, вы заметили, что я акцентирую внимание только на папе и ни разу не упомянул маму, и сразу возникает вполне закономерный вопрос: а почему? Знаете, я мало того что не знаю, как вам вразумительно на него ответить, я вообще не имею никакого понятия о том, где она. Обычно происходило диаметрально наоборот – ребята рассказывали о том, что их папа космонавт-разведчик-путешественник, но все понимали, что у них попросту его нет. В моей же ситуации было так: взрослые не спрашивали об этом из приличия и уважения к отцу, а вот своим сверстникам я оставлял после заданного ими вопроса и моего угрюмого молчания в ответ пищу для размышлений и гаданий, но резко их обрывал, считая вполне справедливым, что это их не должно волновать никоим образом.
Что касается папы, то он упрямо обходил молчанием эту тему, один раз случайно проронив, что она сбежала с концами в ФРГ почти сразу же после приезда в ГДР. Ни весточки, ни писем, ничего. Физических страданий от предательства мамы я не испытывал, сдерживая это в себе, но иногда гнев вырывался наружу и хотелось выть, рвать и метать. Но я не ощущал обиды как таковой, была просто заполняющая всё нутро ноющая боль, что мать предала и бросила нас, став чужой во всех смыслах. Ведь её у меня никто не забрал: ни судьба, ни американские секретные агенты, никто. Она сама ушла. Осталась только обшарпанная фотография, на которой ещё совсем маленький я вместе с улыбающимися родителями. Она раньше стояла на видном месте на одной из полок стенки, но отец положил фоторамку фотографией вниз. Даже был случай, когда я на эмоциях порвал её, а потом сидел и склеивал обратно, боясь, что меня отругают.
Но явный недостаток внимания и ласки от матери, точнее их полнейшее отсутствие, был сполна замещён отцом, который был для меня всем – и другом, и авторитетом, и даже в чём-то мамой. Как бы я ни накосячил, он всегда принимал меня таким, какой я есть, хотя порцию военной строгости и дисциплины от него я получал сполна. Поскольку пересекались мы нечасто, мы не успевали друг другу надоесть, и потому я скучал по нему и по-настоящему радовался его возвращению домой.
Помимо отца, с нами в квартире ещё жила тётя Марина – овдовевшая женщина, своих детей у неё не было, поэтому она меня регулярно баловала и любила как своего сына, как мне тогда казалось. Впрочем, и ругала конечно же тоже, особенно когда я долго не появлялся дома и приходил только ближе к позднему вечеру. Но никогда я от неё не слышал ни одного бранного слова. Тётю Марину я помню в гипюровом платье, фанаткой индийского кино, журнала Burda Moden и фотографии. Это была её отдушина, позволявшая ей окончательно не сойти с ума от потери мужа. Я, конечно, не мастер в описании людей, но думаю, если расскажу вам про любимое дело тёти Марины, это станет лучшим изложением о ней.
У тёти Марины был фотоаппарат Practica – безупречная оптика, не подводившая даже на морозе. Она запечатлевала город, нас и памятные даты. Любила фотографировать немецкую природу, так как в её городе Мурманске по-настоящему летних дней очень немного и, соответственно, мало зелени. Отщёлкав катушку, она приходила в нашу школу, где была фотостудия, которую она своими руками создала с нуля. В выходные тётя Марина учила меня мистическому и волшебному процессу проявки плёнки и печати фотографий. А пока она рассказывала, руки делали своё дело: листок фотобумаги помещался в раствор проявителя, где и рождалось то самое таинство плёночной фотографии. На поверхности потихоньку из ниоткуда прорисовывались контуры будущей фотокарточки. С каждым мгновением изображение приобретало контраст и чёткость. И вот здесь присутствовал важный момент, о котором тётя Марина мне говорила: чем дольше фотобумага была в проявителе, тем темнее получалась фотография. На пару секунд зазевался – и всё, перед тобой почти чёрный снимок, передержал. И только последнее слово вылетало из её уст, как ловким движением она выхватывала листок фотобумаги из раствора, полоскала его в воде, помещала в ванночку с закрепителем и через некоторое время доставала оттуда уже готовый фотоснимок. В самом конце проявленные фотокарточки она аккуратно вывешивала на просушку. Не знаю, как в этой красной или зелёной полутьме можно было что-то разглядеть, наверное, руки сами работали, зная своё дело вернее, чем глаза.
Тётя Марина с её подходом к жизни и любимому делу была живым подтверждением высказывания, гласившего, что плёнка заставляет думать о каждом кадре – искренне радоваться удачно получившемуся снимку и неподдельно огорчаться, если снимок не вышел, как хотелось. Тётя Марина на своём примере доказывала из раза в раз, что в мастерстве фотографии всегда будет место истинной магии. Эту магию фотографии способен был обуздать далеко не каждый, а поскольку ателье по проявке нигде поблизости не располагалось, я решил, что этот навык мне может пригодиться в жизни. Как оказалось, плёнка продавалась не сразу в катушках, а отдельно в рулоне, завёрнутая в чёрную бумагу. А потому первым делом следовало в кромешной тьме вынуть плёнку и намотать её на катушку-бобину и только потом вставить катушку в фотоаппарат. У тёти Марины была цветная плёнка «ORWOchrom» – с ней работали единицы, потому что процесс проявки был посложнее, чем с чёрно-белыми. Особенно заметна была разница по сравнению с советскими «Тасмой» и «Свемой». «Небо и земля» – так тётя Марина подытожила. Иногда она оценивала мои попытки в фотографировании:
– Посмотри на фотографию, как ты думаешь, какая тут ошибка у тебя?
– Даже и не знаю…
– Неправильно человека усадил, солнце падает с востока, а потому половина лица с западной стороны фотографии закрыта тенью, видишь?
– А-а-а, теперь понял!
– Здесь должно быть так, чтобы как будто ты своими глазами это запечатлел. Как в реальной жизни. Это должно быть картиной, произведением искусства.
У тёти Марины была и основная работа – на продуктовом складе, где советские военнослужащие получали месячный сухпаёк или же им вручались деньги. Отец, помнится, один раз решил взять деньги и, придя домой, положил мне в ладошку монету достоинством в пять марок – для меня это были большие деньги, даже слишком. Я был так счастлив, что первым делом бросился в ближайший «кауфхалле»[11 - Магазин (нем.).]. Больше всего мне хотелось знаменитую железную дорогу Piko Modellbahn! Только представьте себе: комплект из моделей реальных поездов в уменьшенном масштабе, коврик с рельефной местностью, куда ты мог поместить и расположить, как твоей душе угодно, дома, туннели, деревья, человечков – целый мир, который ты строил своими руками и управлял им при помощи электрического пульта. Вот только увидеть воочию полностью сооружённую дорогу с домами, рельефом и всем-всем-всем я не мог. Зато Ванёк видел её в Москве у себя. У всех детей в таких магазинах всегда грустные глаза. Оно и понятно – ничего купить нельзя, только посмотреть и помечтать о ней. Осознавая всю безысходность, покинул я с печалью в глазах и монетой в кармане магазин и отправился в близлежащий «гасштет» заедать своё горе «гриллетами» – восточногерманскими гамбургерами с кисло-сладким соусом чатни.
12
Но, как это обычно бывает, всё хорошее имеет свойство рано или поздно заканчиваться. Отец нутром ощущал, что грядёт что-то ужасное, но не выражал во всеуслышание свои мысли. Мы же смотрели в будущее с оптимизмом и знали, что для каждого из нас уготовано место под солнцем. Но на самом деле всё было не так радужно, как нам поначалу казалось. Меня в 11 лет политика не интересовала, от слова «совсем».
Итак, на дворе 1989 год. Для ГДР, СССР и лично для моей семьи начиналась совершенно иная, местами непредсказуемая и абсолютно трагическая страница истории. Моё мировоззрение изменится, а у отца разрушатся планы на будущее. Итак, советские войска полностью выведены из Афганистана, страны-члены Варшавского договора поочерёдно начинают объявлять конец господства коммунизма, который так нигде и не наступил, проводя у себя «бархатные революции». По репортажу программы «Время» мы узнали о протестах в Косове – первой весточке растущего напряжения в Югославии. Вслед за восточноевропейскими странами свободы захотелось и национальным республикам СССР. Неожиданно вспыхнули ярким пламенем очаги неразрешённых конфликтов, вспомнились былые обиды территориального характера. В Тбилиси, с характерным звуком разрезая воздух, вонзались в человеческую плоть сапёрные лопатки советских солдат, прибывших подавлять народные волнения, в ответ слышался стук камней и арматуры о металл корпуса БТР; прокатилась волна забастовок шахтёров; у прибалтов вовсю шла мирная акция «Балтийский путь». И обо всем этом никто из простых людей не знал, ведь такого по телевизору никому не покажут, у нас же всё-таки дружба народов, которая по факту оказалась никому не нужна.
В соцлагере дела были ничуть не лучше. В то время как мы отмечали 100-летие Первомая, Венгрия в том же месяце уничтожила укрепления из колючей проволоки на границе с Австрией, куда мигом ринулись восточные немцы, как только об этом стало известно. В железном занавесе образовалась брешь, откуда тоненьким ручейком потёк поток беженцев из ГДР. Так как границы между странами Варшавского договора были открыты, люди под предлогом путешествия семьями выезжали в Польшу или Чехословакию и по прибытии на место первым делом шли в посольство ФРГ. Однако «Штази», о которой слагались страшные легенды, всё же смогла перекрыть протоптанные тропинки для побега. На время. Мой немецкий друг Генрих рассказывал мне, что его дядя бросил свою квартиру с автомобилем и сбежал в Австрию в момент проведения Европейского пикника, и никто ему не помешал. Возвращаться обратно он не собирался.
7 октября у ГДР была круглая дата – ей исполнялось 40 лет. По ТВ СССР после традиционного «Добрый вечер, здравствуйте, товарищи» показывали марширующую в Восточном Берлине на Карл-Маркс-аллее Народную армию ГДР, которая бок о бок с нашей Советской армией надёжно охраняет рубежи социализма и мира в Европе. Увидел там старину Хонеккера, которого через несколько дней уберут со всех постов, Чаушеску, которого через пару месяцев убьют, Живкова, которому остался ещё месяц до отставки, нашего Горбачёва и многих других, чьи имена мне были неважны. Наверное, это была последняя встреча лидеров социалистических государств.
А вечером было факельное шествие. Жалко, я тогда не был в Восточном Берлине и не шёл по улице вместе со всеми! Мне такие мероприятия казались недосягаемым чудом, особенно ночью, когда с высоты птичьего полёта я представлял себя маленьким, но ни на секунду не угасающим огоньком, который шёл в будущее с уверенностью, а не только с надеждой. Но кто же мог знать, что это не очередной, а последний праздник республики. Через несколько дней после этого марша нам сообщат в новостях, что Хонеккер покинул свой пост по состоянию здоровья. Тогда в Майнингене мы не заметили перемены ветра в политике маленькой страны. Провинциальное замкнутое ограниченное бытие определило и сознание: в военном городке у нас было спокойно, никаких потасовок, ничего. Но, сидя в квартире, невозможно было видеть всю полноту действий в реальности. Уже осенью 1989 года проводились «молитвы о мире» в городской церкви в старой части Майнингена, после которых люди выходили на демонстрацию. И это были не десятки или сотни, а целая тысяча человек. Но когда люди узнали об отставке правительства ГДР, на улицы вышли десятки тысяч, и они продолжали молиться о мире, но уже не только в переполненной церкви, но и на территории прилегающего рынка, после чего отправились в пеший поход по улице Георгштрассе дальше, оставляя за собой горящие свечи на выступах. В других же крупных городах кипели страсти: демонстрации одна за другой, возгласы: «Wir sind ein Volk!»[12 - Мы один народ (нем.)!] и требования какой-то демократии и свободы.
Тот день, 9 ноября, мне запомнился отчётливо. Я сидел дома и выжигателем творил произведение местного искусства на кухонной доске для тёти Марины. Погода за окном не радовала: шёл противный моросящий дождик, завывал ветер. Я тогда очень расстроился, что не смог надеть утром в школу джинсовую куртку с меховым подвёрнутым воротником. Закончив выжигать, я позвал тётю Марину, хотел, чтобы она подошла ко мне и оценила мои усилия, но в ответ она потребовала как можно скорее подойти к ней. Я испугался и отправился в комнату, и там застал тётю Марину, безотрывно смотревшую в экран телевизора. Она попросила перевести то, о чём говорили в вечерних новостях. Из сказанного я только разобрал, что речь шла о каком-то новом порядке выезда за рубеж. Далее показывали какого-то дядьку по фамилии Шабовски, читающего с листка пророческие слова: «Гражданам ГДР будет разрешено пересекать границу без проблем через любые КПП ГДР и ФРГ… Эти правила вступают в силу немедленно». Кадр сменялся следующим кадром, экран телевизора как будто бы увеличился в размерах, заполнив всё моё поле зрения: вот Берлин, скопление людей, они обнимаются с незнакомцами, плачут, смеются, дарят друг другу цветы, лезут на Берлинскую стену, стучат молотками по зубилу, поднимают собственноручно шлагбаумы, их уже не могли оставить ни водомёты, ни пограничники. В небе нескончаемые салюты, развеваются флаги Германии, но уже без молота и циркуля.
И тут до меня дошло:
– Неужели это?..
– Так и есть… – машинально ответила тётя Марина, переключая немецкие каналы и видя одно и то же.
Ясно было одно: так, как было вчера или месяц назад, уже точно не будет никогда. По окончании программы «Время» заиграла музыкальная заставка прогноза погоды Маnchester et Liverpool, а мы продолжали пребывать в подавленном состоянии. По телевизору теперь крутили только репортажи со счастливыми немцами. Мне надоело на это смотреть, и я отправился спать. Распахнув окно, чтобы вдохнуть свежего воздуха, я прислушался к происходящему на улице. Дождь уже закончился, ветер стих. Смог различить еле слышимые слова из песни «99 воздушных шариков»[13 - Группа Nena с песней 99 Luftballons.] в исполнении местных жителей. Честно признаться, я тоже побаивался ядерной войны с США и нападения НАТО, ведь в случае чего мы самыми первыми примем удар, но к такому повороту событий никто не был готов. Что, выходит, теперь всё, можно не бояться войны, она закончилась? Когда стена рухнула, всё внимание планеты Земля, мне кажется, было приковано к Германии, к Берлину. Это был город мира в ту ночь. Для меня стена была данностью, ведь, когда я родился, она уже сто лет в обед как стояла. А тут такое…
Всегда спокойные и сдержанные немцы поменялись в миг, брызгая во все стороны эмоциями и шампанским, пламенно выражали свои чувства, держа в руках бенгальские огни. Но как так? Почему немцы нас предали и выбрали Запад? Ведь ещё посол ГДР в СССР совсем недавно говорил на русском языке, что «в лице ГДР вы в любое время найдёте верного друга и надёжного союзника». Так что, выходит, это враньё? Зачем вам это нужно было, неужели мы так плохо живём? Одни вопросы, да и только. Однако после получения Горбачёвым Нобелевской премии люди заговорили о том, что со стороны это выглядело как предательство ГДР и всех соцстран Восточной Европы. Вообще, не мне судить, кто плохой, а кто хороший из генсеков, поэтому оставлю мудрую фразу из анекдота, которая содержит в себе ответ: «Когда помрёт, видно будет, какой он».
Тут наступило 10 ноября. Было уже около четырёх часов утра, город продолжал не спать, а местные жители помчались на пограничный пункт «Юссенхаузен» между Тюрингией и Баварией, расположенный всего в нескольких километрах от города. Официально открытый для всех граждан ГДР пункт уже пересекла первая машина «Трабант», давя западногерманский асфальт, аккуратно объезжая людскую толчею. Уже давно наступило утро, а веселье всё продолжалось: на улицах Майнингена из магнитол Telefunken играла сладостная мелодия «Навсегда молодой»[14 - Группа Alphaville с песней Forever Young.]. Те, кто не успел убежать через Венгрию, сразу помчались в Берлин в самую гущу, а большинство, в том числе и мы, ещё пребывали в состоянии потрясения, до конца не веря, что всё закончилось здесь и сейчас. «Что же с нами теперь будет?» – этот вопрос не давал мне покоя. В этот момент дверь отворилась и в зал вошёл отец:
– Вы уже знаете? – спросил он, бросив на журнальный столик свеженькую газету Daily News от 10 ноября с заголовком: «Freedom! Berlin Wall come stumblin’ down».
– Да… Что происходит вообще?
– Не знаю. Москва, как назло, молчит, никаких указаний и инструкций. Гробовое молчание. Телеграммы уже отправили, а пока войска будут продолжать дислоцироваться на территории военных частей.
Во время подобных волнений в ГДР папу никуда не направляли наводить порядок. Советские войска и в других странах соцлагеря никуда не вмешивались, пока на их глазах творилась история, причем явно не в их пользу. В советских газетах я ни слова не обнаружил о данном событии. Казалось, что Майнинген стал краем света, словно оторвался от всего мира, пока там что-то происходило. Складывалось впечатление, что Союз забыл о нас, а ведь здесь остались советские люди! Отец, зная, что я с друзьями обычно пробираюсь через дырку бетонного забора в сторону города, строго-настрого запретил покидать периметр:
– Сейчас в городе небезопасно, не ходи пока что никуда, не рискуй.
Не спорю, мне неведома вся трагедия немцев, которых разделили. Я не знал об их стремлении воссоединиться со своими родственниками или друзьями. Для всех нас это событие стало неожиданностью. Взрослые были в растерянности не столько от происшедшего, сколько от вопроса «Как теперь жить дальше, куда девать восточные марки?». И главное, какой будет курс к западногерманской валюте? Многие сгоряча бросились менять в срочном порядке деньги на чёрном рынке, где курс был десять к одному, но, как оказалось, зря – позже их уравняли из расчёта три к одному по официальному курсу. А какой ажиотаж охватил всех, когда магазины друг за другом стали объявлять распродажи с падением цен в несколько раз! Где такое было видано вообще? Разговоры у жён офицеров нынче сводились только к обсуждению, где что купить подешевле. И даже такая хорошая новость, как полёт «Бурана», не смогла затмить мои переживания. Тяжко быть впечатлительным мальчишкой.
Вскоре наступил декабрь, а значит, уже совсем скоро будут новогодние торжества и праздничное настроение. Но нет. Я смотрел прямой эфир, в центре событий – Румыния, Бухарест. Картинки менялись одна за другой: дома с чёрными выгоревшими окнами, перевёрнутые машины, на площадях танки, убитые тела, румыны вырезают на своём флаге герб с социалистической символикой, как это делали когда-то венгры в 1956-м, из бронемашины вылезает испуганный Чаушеску, обвиняемый в геноциде своего народа, и при этом наш советский корреспондент открытым текстом называет его диктатором.
А тем временем ФРГ потихоньку начинает превращать Восточную Германию в свою периферию. Всё началось с расформирования народной армии, единичным представителям которой предстоит примерить на себя новенькую форму бундесвера после жёсткого и унизительного отбора. Потом начались торги предприятий и всего того, что было построено потом и кровью простых людей из ГДР. Одновременно с этим в сувенирных магазинах уже полным ходом шло расширение ассортимента товаров – стартовали продажи обломков Берлинской стены. А значит, маленькой республике осталось жить всего ничего. Политики подписывали какие-то договоры, принимали какие-то решения, но это уже не имело никакого значения. Новый год получился смазанным, к нам не пришли в гости ни друзья папы, ни подруги тёти Марины, и мы смотрели по ZDF выступление Дэвида Хассельхоффа на месте бывшей Берлинской стены у Бранденбургских ворот с его песней про поиск свободы[15 - Исполнитель David Hasselhoff с песней Looking for Freedom.].
В 1990 году после наших событий лихорадило уже и Союз, что очень настораживало, ведь это могло привести к самым плачевным последствиям. В Прибалтике начался демонтаж памятников Ленину, и далеко не по причине их реставрации. В конце января советская армия подавляла волнения в Баку, где слышались очереди из автоматов и крупнокалиберных пушек, вокруг стоял запах пороха и костров. Молдавская ССР становится Республикой Молдова с трёхцветным флагом, попутно бросая в реку Прут цветы в сторону Румынии. Последний военный парад будет проведён 7 ноября в стране Советов… было ещё множество подобных случаев, о которых до нас доходило ничтожное количество информации, равно как и о реальном положении дел в СССР.
Последнее письмо от Ванька пришло в конце зимы. Он написал о своих ощущениях и впечатлениях от открытия в Москве первого канадского Mc’Donalds с кусающимися ценами и километровыми очередями. Все спешили отведать ранее невиданный заморский гамбургер из красивой коробочки, жареные картофельные палочки с газировкой из стакана с трубочкой. Ванёк пошёл занимать очередь на Пушкинскую площадь ещё в ночь, чтобы быть одним из первых. «Дорогое удовольствие, конечно, но я был готов потратить все свои сбережения от школьных обедов на то, чтобы покушать так же, как другие люди со всего мира. Вокруг суетятся молодые люди в красных поло и чёрных штанах, моя полы или протирая столики, у кассы меня встретили улыбчивые вежливые кассиры, обращавшиеся ко мне на вы, я поднял глаза вверх и увидел табло с яркими картинками с едой, отчего хотелось ещё больше кушать. Я постеснялся спросить, что такое „филе-о-фиш“, и попросил чизбургер. Глаза на лоб полезли от такого, мне приятно сюда просто прийти, можешь себе представить? Даже приятного аппетита желают…» – непонятно, что побудило меня скомкать и выкинуть листок бумаги в мусорное ведро. На этом наша переписка закончилась.
В июле был снят контроль на границе между Германиями, а в начале октября ровно в полночь земли ГДР на официальном уровне вошли в состав ФРГ и Восточная Германия как субъект международного права прекратила своё существование. В новостях на карте позади ведущего теперь была изображена только одна ФРГ. ГДР больше нет. Чёрно-красно-жёлтые флаги с циркулем опущены, но зато перед зданием Рейхстага был поднят флаг ФРГ с орлом, зародился новый праздник – День единства Германии. Скоро исчезнут Чехословакия и Югославия. А пока для изготовителей карт есть работёнка. Тот день запоминающимся отпечатком встаёт у меня перед глазами. Отец пришёл поздним вечером, я не спал и ворочался из-за переполнившей моё тело тревоги. Он приблизился к моей кровати и тихонько пробормотал:
– Виталя, спишь, сынок?
– Нет, пап, не сплю.
Отец всегда честно и без утайки сообщал мне всё, что считал нужным, не стесняясь моего юного возраста. И сегодня он был как никогда откровенен:
– Мне нужно тебе кое-что важное сообщить. Из-за воссоединения Германий нам придётся покинуть территорию страны. В штабе вообще ужас что творится…
Самые худшие мои опасения сбылись в ту самую секунду.
– Что теперь нам делать? Нас примут обратно в Союзе? Я не хочу быть без дома, я не хочу уезжать…
– Отставить сопли, я тебя не так воспитывал! – резко оборвал отец. Прежде всегда безмятежный, его голос содержал сейчас нотки нескрываемого беспокойства.
Я ждал дня, когда нас выгонят отсюда. Только куда мы пойдём? Отец как будто услышал этот вопрос и добавил:
– Я прекрасно понимаю, что ты расстроен, но это не моё решение, не моя прихоть. Есть вещи, которые нужно попросту принять. Мне стыдно, конечно. Ведь именно здесь, в Германии, каждый клочок земли полит кровью наших падших воинов. Да как же это так? Афганистан потеряли, проиграли Холодную войну, теперь и отсюда заставляют бежать, – было видно, как ему больно об этом говорить.
– А что будет с нашим домом и моими друзьями?
– Дом немцам отдадут, а друзья и их родители тоже поедут домой, разница только во времени. А пока я пойду прилягу, невыносимо устал, сегодня был тяжёлый день у всех нас. И ты давай тоже засыпай, школу никто не отменял!
Вот и моя жизнь совершенно неожиданно перестала быть привычной и начала набирать обороты. Тогда я ощутил себя беззащитным, словно мамонтёнок, брошенный на льдине. Мне вспомнилась та золотая пора детства, где тепло и уютно, где я под защитой и ничего мне не угрожает. Может, это моё наказание? Но в чём я виноват? Почему это случилось именно со мной? Я всего-навсего хотел, чтобы рядом были отец с тётей Мариной и мои друзья. Это место только и делает, что отнимает у меня всё, – сначала маму, а теперь и мой дом. Сколько можно? Мне пришлось засыпать под повышенные голоса соседей, топот ног и звуки разбивающейся посуды. Помню, тогда кому-то скорую вызвали, по всей видимости, не выдержал человек дуновения «ветра перемен»[16 - Группа Scorpions с песней Wind of change.], о котором пела группа Scorpions в своей песне, ставшей в миг хитом года, если не всего XX века. Оно и понятно, ведь люди привыкли к плаванию по течению к светлым будущим годам. Люди стали более угрюмыми, рассуждая о переезде обратно в СССР и вспоминая о населённых пунктах, откуда они родом. Мы же ждали, чтобы всё утихло и снова вошло в своё русло.
Через неделю после воссоединения, на утро я обнаружил, что возле некоторых домов появились железные контейнеры. Отец тоже подошёл к окну. «Смотри, скоро один из них будет нашим», – похлопав по плечу, сказал он. На глаза наворачивались слёзы, но я сдержался. После объединения Германий пребывание советских войск было обозначено как «временное», соответственно «планомерный вывод» должен был быть произведён до конца 1994 года. Теперь я вздрагивал при малейшем звуке в коридоре, беспокойно поглядывал на входную дверь, ожидая, когда уже за нами придут и скажут, что пора уезжать.
Вместо Песочного человечка на экранах появился Кашпировский с посылом «Даю установку». У телевизоров возникли банки с водой и кремы, а «целебные» речи Чумака стали обязательным атрибутом просмотра телепередач. Да уж, веру в чудеса у народа не отнять. Отец язвительно предлагал ещё ставить батарейки рядом с телевизором и заряжать их: «Ты чего это, серьёзно? Марин, не дури, брось ты эту херомантию». Магазины с каждым днём становились пусть и не критично, но всё более пустыми, особенно после бума распродаж. На здании спортивного зала появились строительные леса, а это значит, что в этом помещении будут открывать что-то новенькое, может, даже супермаркет! Знание немецкого языка и правда часто выручало, а вот тот, кто не знал немецкого… покупал консервы для животных и ел их, сам того не ведая. На стенах домов и досках объявлений появилось множество листовок с одинаковым началом – «срочно продаётся…».
Всё, что раньше обсуждалось в курилках или на кухнях – традиционном месте для советских людей в тихой борьбе с властью – теперь говорилось в открытую. Вывод войск из Афганистана, сухой закон, перестройка, гласность, да и вообще деятельность Горбачёва становились объектами жарких дискуссий взрослых. За такое высылали из армии мигом, а сейчас всем стало плевать, этим уже было не запугать. Кому контролировать и чего бояться, если и так отправят обратно? Судьба теперь у нас одинаковая, все вместе оказались в новой реальности, торопясь уехать домой. Но были и те, кому стабильность наскучила и перемены, наоборот, давали повод включить разум, чтобы выгодно воспользоваться сложившейся ситуацией. Например, те, кто родился в ГДР, путём всяческих хитросплетений умудрялись оформлять себе вид на жительство в Германии.
Пышный букет животных инстинктов человека распустился и опылял всех вокруг. Холостые приводили к себе домой девушек разных национальностей и даже рас, с какой целью, остаётся только догадываться. На улицах кроме привычных «Трабантов» и «Вартбургов» появлялись «Мерседесы» с западногерманскими номерами. Немцы стали чаще наведываться в нашу часть, скупать оружие, причём совершенно легально, имея на руках нужные документы и разрешения. А чему тут удивляться? Всё, что можно было продать, продавали. А покупатели, в свою очередь, гребли всё подряд: продукцию предприятий, которые закрывались за ненадобностью западным немцам, любую недвижимость СССР, которая теперь не наша, так что лови выгоду. Ребята тоже не отставали от общей тенденции и таскали металлолом не ради общественно-полезного труда и не за грамоты, как раньше, а чтобы сдать его за деньги.
Люди продолжали бежать на Запад, как будто по инерции. Слишком быстро все стали злее из-за жадности и рыночных взаимоотношений. А может, они такими и были всю жизнь, просто я своим мальчишеским взглядом не мог этого разглядеть? Кто-то начал перегон импортных машин в издыхающий Союз через уже независимую от нас Польшу. Буквально года два назад такие марки машин люди могли видеть только на фотографиях из зарубежных журналов, которые тоже было не так-то легко заполучить. Сейчас же вместо воздыхания над ними появилась возможность их не то что увидеть воочию, но даже и оказаться на водительском сиденье за рулём и ощутить запах кожаного салона.
Единственный жирный плюс, перечёркивающий все минусы от происходящего, и моя личная радость – у отца появилось больше свободного времени, я стал чаще видеть его дома. Наша семья стала более сплочённой, в пустующий дом вернулся уют. Чтобы отвлечься от ситуации за окном и от нагрянувшей тоски, я наконец-то уговорил отца помочь мне собрать модель самолёта «ТУ-144», уже заранее разложив комплект из литников и декалей, демонстративно изучая развёрнутую инструкцию.
Пришёл красный закат и в наши края. Всё так же билась посуда и слышались крики. В районах, где жили немцы, были видны небольшие костры, которые магически тянули к себе. Гуляя бесцельно по опустевшим улицам военного городка и пиная пустую коробку ногой, я случайно обнаружил под ногами брошенные портреты Маркса и Энгельса возле камня, на котором солдаты вырезали фразу «Нас ждут только мамы». У стены дома ребром стоял плакат с надписью на немецком «С Советским Союзом братски навек связаны». Случайно я увидел лежащий раскрытый букварь с отчётливым отпечатком протектора сапога на странице… Я не выдержал и, едва сдерживая слёзы и жгучую боль в горле, побежал что есть мочи мимо плакатов с Лениным в анфас и подписей в стиле «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи», «Армия – школа мужества и патриотизма», рядом с которыми были дописаны небрежно вручную слова: «Демократия нужна и немцам, и русским». Как же противно было на душе, вы бы только знали!
Зато одеваться в школу все стали ещё свободнее – Диман Монтана пришёл на урок в розовой майке с логотипом Бэтмена, в мятых штанах фиолетового цвета с бело-бирюзовыми вставками и в кроссовках с торчащими язычками, на что учительница сделала ему саркастическое замечание, но выгонять не стала. Я тоже не отставал от общих тенденций в моде, особенно с открывшейся возможностью получать одежду из берлинских сэконд-хендов: чёрная олимпийка с красно-жёлто-бирюзовыми полосками-вставками стала моей привычной верхней одеждой в школу.
В один из обыкновенных будних дней по возвращении из школы, поднимаясь по лестнице до своего этажа, я обратил внимание на надпись «Здесь живут» у дверного глазка нашей двери в квартиру. Это ещё что за дела? Оказалось, это отец налепил данное объявление, потому как опасался, что нам начнут отключать коммунальные услуги. Через некоторое время в наш дом привезли солдат, которые выбивали двери, а потом очень небрежно выбрасывали из окон мебель, называя это «зачисткой от мусора». По округе бегали брошенные бессердечными хозяевами животные, которые жалостливо заглядывали в глаза. Мне тогда приглянулся один собакевич. Было неистовое желание завести себе хвостатого друга, но отец и тётя Марина были непреклонны в этом вопросе. Ещё буквально вчера жилые и гудящие офицерские дома как будто вымерли. После солдат в дома стали захаживать наши разведчики, у которых стояла задача пресечь распространившееся дезертирство среди офицеров и прапорщиков, собирающихся сбежать в западную часть ФРГ, чтобы получить гражданство или политическое убежище.
