Ночной скрипач

Молодой человек глядел на массивную плиту, где виднелись истёршиеся надписи имени и фамилии покойного, а также годы его жизни. Дата рождения и дата смерти. А в самом ли деле старик умер? Некоторые, особо заинтересованные, задавались этим, казалось бы, странным и нелепым вопросом и не могли отыскать ответа. Чего тут странного? Человек дожил до преклонных лет, и его земной путь подошёл к концу – ведь с логикой не поспоришь. Однако кое-кто до сих пор втайне считал, что старик Харольд вовсе не умирал. Тогда куда же он мог деться? Никто после его смерти – действительной или мнимой – ничего о нём не знал и не слышал. Впрочем, всё это уже быльём поросло, затерявшись где-то в прошлом веке, и мало кто теперь судачил об этом, разве что местные старожилы. Наконец, обходя могильные плиты, потрескавшиеся памятники и склепы, Джошуа покинул кладбище. Ночь была тёмной, как это обычно и бывает в августе. Стояли тишина и безветрие. Промелькнули в вышине летучие вампиры, словно крупные и чёрные летучие мотыли. Огромная готическая усадьба выглядела совершенно заброшенной, однако скоро молодой Геттинберг вошёл внутрь, запалил свечу и стал подниматься по широкой скрипучей лестнице – тени заметались по стенам и резным перилам. Лунный свет проникал через большие окна, частично освещая лестницу и картины. Время приближалось к двенадцати часам ночи.

На этот раз Геттинберг во время своей необычной тренировки воображения не стал выносить старинные и тяжёлые маятниковые часы на площадку перед лестницей, и потому в комнате слышался их мерный, однообразный стук. Луна высвечивала на ковре серебристый прямоугольник. Как и в прошлый раз, Джошуа поставил стул спинкой к закрытой двери, сел на него и принялся всматриваться в свободный левый угол своей комнаты. Вновь юноша глядел в одну точку широко открытыми глазами безумца, и снова сердце в его грудной клетке бешено колотилось.

Спустя несколько минут в самом углу комнаты зародилось какое-то тёмное, неясное пятно, которое из безобидной чёрной кляксы, пугающе пульсируя и разрастаясь, вскоре достигло уровня потолка. Неведомая чёрная субстанция стремительно росла, у неё вырастали какие-то кривые, извивающиеся отростки. Любого другого человека это могло до ужаса напугать, но молодой Геттинберг, не шевелясь и не моргая, в упор разглядывал появившееся из ниоткуда пугающее нечто. То, что сформировалось в результате деятельности воображения юноши, выглядело жутко. А было ли это и в самом деле только плодом буйного, нездорового воображения, причудливой фантазии? Колышущаяся масса уже ползла по потолку.

Внезапно у юноши запершило в горле, и он закашлялся. После этого стало твориться что-то невероятное, то, что нормальный человеческий разум едва ли мог постичь. Дело было в том, что, раскашлявшись, Джошуа утратил контроль над своей фантазией, потерял изначальную сосредоточенность. Однако вопреки всяким физическим законам то, что якобы являлось порождением воображения молодого человека, внезапно оказалось в реальности и стало демонстрировать поразительные признаки самостоятельности. Буря чувств пронеслась в юноше, сердце уже билось где-то в горле, во рту всё пересохло, а на лбу выступил холодный пот. Джошуа окаменел от того, что происходило прямо перед ним, ужас завладел им. Нечто ширилось и пульсировало, точно было живым существом. Юноша на мгновение закрыл глаза, затем быстро поморгал, но видение (или не видение) не исчезало… Оно торжествующе росло и росло, заполняя собой пространство. То, что произошло затем, обдало Геттинберга новой волной леденящего ужаса. За столом появился призрак давно умершего Харольда Геттинберга, его деда. Хорошо знакомые черты обозначились постепенно: сначала в сумраке проявилось заросшее бородой лицо старика, потом обрисовались плечи, руки, затем и остальная часть туловища. Вглядевшись в лицо старика, Джошуа не смог сдержаться и вскрикнул. Толстые губы на лице призрака искривились в жуткой ухмылке, крючковатый нос ещё больше удлинился, а в глазах заметались адские огни, невообразимая, страшная, всеобъемлющая ненависть и презрение ко всему роду человеческому. Внезапно фигура колдуна стала чётче, черты проступили явственнее, что увеличило пугающее сходство с вполне реальным, живым человеком. И если до этого Харольд Геттинберг, невесть откуда появившийся, был облачён во вполне обычный старомодный костюм 2-й половины девятнадцатого века, который довершался вытянутым цилиндром с неширокими полями, то теперь старое тело скрывал чёрный балахон, доходящий до самого пола; на голове был объёмный, чуть приподнятый капюшон. Через мгновение фигура Харольда Геттинберга вдруг исчезла со стула, а ещё через миг уже висела в воздухе за большим и высоким витражным окном. Резко повернув голову в сторону окна, за которым непостижимым образом парил в воздухе его покойный дед, Джошуа отшатнулся и вместе со стулом полетел на пол. А в это время огромная тень, сгусток ужаса и кошмаров, заслонила собой почти всё пространство комнаты. Дикий, зловещий хохот пронёсся по всему дому, породив жуткое эхо, которое стало метаться из комнаты в комнату и по всем этажам усадьбы.

Не в силах больше выдерживать всего этого ужаса, Джошуа со всей прытью бросился вон из комнаты. Рывком распахнул дверь и, споткнувшись, кубарем покатился с лестницы вниз. И всё это под аккомпанемент оглушительного дьявольского хохота. Казалось, что это дьявольски смеётся сам дом. Чудом не разбившись при падении, Джошуа быстро поднялся и, не замечая боли от ушибов и ссадин, кинулся к выходу из усадьбы. Но дверь по какому-то жуткому стечению обстоятельств, по велению неведомой злой силы оказалась запертой. Сколько ни колотил по ней молодой человек, сколько ни пытался высадить плечом или выбить ногой, она не поддавалась. Он обернулся. Монструозная тень, жадно облизывая перила, ползла вниз, на первый этаж, неумолимо приближалась. Весь первый этаж усадьбы был заполнен Ужасом, но всё было мало этой адской субстанции. Входная дверь вдруг скрипнула и приоткрылась на несколько сантиметров, открывая взгляду залитый лунным светом сад. Молодой человек, находясь в нескольких метрах от двери, метнулся было к ней, но она внезапно плотно захлопнулась, отсекая от спасения. Внизу, в подвале, послышались жуткие, бросающие в дрожь звуки, как если бы что-то громадное и неведомое ворочалось там, проснувшись после векового сна.

Однако Джошуа некогда было прислушиваться. По другой лестнице, куда ещё не просочилась чёрная густая масса, он взбежал в несколько мгновений. Но он глубоко ошибся – страшная чернь уже клубилась и гнусно извивалась в десятке шагов от него. Паника охватила юношу, и он стал метаться по ещё свободным комнатам. Наконец Дшошуа ввалился в зал. Перед ним в дальней части помещения предстали огромные витражные окна. Юноша бросился к окну, с воплем и грохотом выбил его, оказавшись на могучей кроне векового дерева с толстым стволом. Ломая сучья и ветки, раздирая в кровь кожу, Джошуа падал вниз, в росший под окном кустарник, чья густота и спасла его. Не осматриваясь, задыхающийся, весь мокрый от пота юноша стремглав помчался к калитке и воротам, но, к своему ужасу, обнаружил их запертыми. Тогда, цепляясь за камни в изгороди, используя выщерблены, Джошуа энергично вскарабкался на усыпанную битым стеклом изгородь. И здесь он впервые за всё время обернулся. Но лучше бы он этого не делал.

Из всех окон старинной усадьбы ползли к небу чёрные щупальца, а из приоткрытой двери сочились наружу чёрные сгустки ночных кошмаров. Оно уже заполнило весь огромный дом и теперь выползало, выскальзывало, вылезало, высовывалось, выталкивалось наружу. Древние силы Зла, пробудившись от затянувшейся спячки, вырвались на свободу, чтобы вершить хаос и смерть. Потусторонний ужас, найдя проход, прореху в мир людей, выползал из неведомого, непостижимого, чуждого пространства, где человеку не было места.

Преодолев высокую преграду, Геттинберг уже посчитал, что далёк от всего того кошмара, что разыгрался в усадьбе. Но он жестоко ошибся. И содрогнулся от нового сильного приступа страха, сковавшего его. По некогда пустынной тополиной аллее мерно и неспешно двигалась цепочка тёмных фигур в длинных мантиях. Шествие приближалось к усадьбе. И тогда не помня себя от страха Джошуа побежал. Спотыкаясь и падая, он как сумасшедший бежал и бежал в своём изодранном костюме по бескрайним озарённым луной полям. Только бы оказаться подальше от этого проклятого места! Он не мог видеть, как где-то в районе его родной усадьбы загорелись кощунственные огни, запылали факелы, а к небу взметнулись вопли жуткого демонического культа, призывающего неведомого бога.

И тут в голове Джошуа зазвучал повелительный и зловещий голос его деда: «Возвращайся… Возвращайся… Возвращайся… Я – это ты, ты – это я… Назад… К великому празднику…»

Молодой человек остановился, развернулся и побрёл обратно, где горели языческие огни и клубилось безумие, среди которого, овеянный гнилостными парами, восседал чудовищный иноземный бог.

Другой город

Город печальных ангелов и несбывшихся детских желаний. Город тёмных тайн и увядшей любви. Город призраков и теней. Пугающий город…

Виктор Петрович Шанин, пожилой, однако крепкого телосложения загорелый мужчина, глядел в окно своей квартиры на багрово-оранжевое закатное небо. Краски тускнели, цвета блекли, и по окрестностям разливался сумрак. Мужчина молча стоял на месте, опершись большими морщинистыми ладонями о подоконник, когда-то заставленный цветочными горшками, а теперь пустовавший. Меньше года назад, когда скончалась супруга Светлана, пустой и бессмысленной стала казаться ему и собственная жизнь. До некоторых пор. Смерть горячо любимой женщины совершенно выбила из колеи, парализовала волю, отбила тягу к жизни. Такой и бывает смерть: бьёт неожиданно там, где этого не ждёшь; так она приходит, чтобы забрать.

Однако кое-что произошло. Такое, о чём ещё несколько месяцев назад он не мог и догадываться. И жизнь его вновь обрела смысл – смысл особенный. Это случилось в одну из дождливых ненастных ночей, когда он, мучаясь душевными ранами и донимающей болью в костях, никак не мог нормально заснуть. Тогда-то у него и появилось Дело. Вероятно, вся его долгая и непростая жизнь была лишь подготовкой, тяжким испытанием перед этим Делом.

Город растворялся в тенях, терялся среди них, утрачивал свой облик.

Виктор Петрович знал этот город совсем другим – светлым, радостным, ярким и живым. Отсюда должно было начинаться светлое будущее для внуков и достойная уютная старость для него и супруги. Но внуки его сбежали отсюда – и очень вовремя. Жена отошла в мир иной, когда всё ещё было прежним. Ростки зла взошли позднее, и вот уже весь город оказался окутан мороком, словно гигантской паутиной. Процесс шёл завуалированно, и поначалу всё казалось нормальным. Но город истачивало зло, как червяк проделывает себе ходы в сочном, спелом яблоке. Разрежешь лакомый на вид плод – а там вызывающая отвращение гниль. Однако Виктор Петрович, в отличие от внуков и друзей-приятелей, никуда сбегать даже и не собирался. Он любил это место несмотря ни на что, и в памяти его, уже не такой ясной, как в молодости, навсегда запечатлелся светлый образ города, погружённого в сочную пышную зелень парков и скверов. Но что-то всё-таки осталось прежним, не изменилось. Например, звёздное ночное небо. Оно всегда оставалось неизменным, но от этого не менее загадочным и таинственным. Зеленели листья, росли травы, цвели сады. Природа расцветала среди плесени, уродливых проплешин на земле, пепелищ, распада и смерти. Природа всегда найдёт выход. Конечно, он это знал. Другое дело с населявшими город людьми. Из них выход нашли далеко не все, а те, кто здесь остались, уподобились мрачным теням, либо стали жертвами тварей с Той Стороны. Кто-то покончил с собой. И неизвестно, что ещё было лучшим исходом. Дети почти не выходили на улицы, лишь изредка, при дневном свете, и то гуляли недалеко от дома. К ночи же зло крепко поселялось в мозгах, в сознании горожан и тем самым толкало их на чудовищные преступления, поступки, которым нет объяснений; деяния, достойные дикарей. Да и творили дикари такое? Убийцы, маньяки, насильники выходили на охоту, а порой и сами из охотников становились жертвами. Здесь, в переплетениях улиц, в обманчивой тишине и уюте маленьких скверов, среди пустеющих домов оживали страхи, приобретали форму, обрастали плотью, становились осязаемыми, а в призрачном вечернем тумане скрывался ужас. Впрочем, оставшиеся горожане создавали жалкую видимость нормальной жизни, влача безрадостное, пустое существование. Вооружаясь, они защищали себя как могли. Оружие, преимущественно огнестрельное, приобрело теперь особую ценность: за него могли и прикончить. Звуки выстрелов стали обычными явлениями, как когда-то ими были сирены машин, гудки поездов и электричек, вещавшие из громкоговорителей грохочущие голоса.

«Эх… Какой этот город был раньше…»

Глядя на темнеющее небо, Шанин тяжело вздохнул. От воспоминаний сдавило сердце. Сентиментальность особой нитью проходила через всю его жизнь, и даже теперь, в преклонном возрасте, это чувство было достаточно ярким. Когда-то, в прошлой жизни, он работал учителем географии в местной школе. Но какая теперь может быть наука? Какая может быть теперь учёба? Грани бытия стираются, как линии мела на школьной доске, утрачиваются связи, уходят из памяти лица и образы. Где теперь все те ученики, которых он обучал? Он всех их помнил, многое про каждого знал. Было и хорошее, и плохое. Он любил свою профессию, был строг, но справедлив. Были у него толковые ребята, мальчишки и девчонки. Всё было… Любимая супруга… А теперь…

Теперь у него была другая Работа. Получил он её благодаря Тёмным. То была страшная ночь – ночь его первой встречи с ними. Когда они появились, дождь хлестал по раме и оконному стеклу, яростно и злобно выл на улице ветер. Всё началось в его голове. Было такое чувство, будто кто-то или что-то пытается завладеть его сознанием, подчинить волю. В его мозг словно бы закрадывался обволакивающий тёмный туман. Виктор Петрович неподвижно сидел в кровати, а его широко распахнутые глаза буравили серую дождливую мглу за окном. Ужас заключил пожилого мужчину в свои объятия. Бледный, он не мог ни пошевелиться, ни закричать. Лишь только его пересохшие, потрескавшиеся губы беззвучно шевелились.

А затем он их увидел. Они появились из ниоткуда. Материализовались прямо в свободном пространстве помещения. Под потолком замерцало зеленовато-голубое сияние. Оно колыхалось, плавно, завораживающе, и чем-то походило на северное сияние. Три высокие, закутанные в длинные чёрные мантии фигуры: одна возникла прямо в ногах кровати, две другие появились по углам комнаты. Дохнуло обжигающим холодом, как будто его кровать стояла посреди январской стужи, прямо под открытым зимним небом. Шанин ощущал, как всё внутри него сжимается в один комок – он почему-то представил тогда, что все его внутренности становятся похожими на слипшиеся холодные макароны. Всё это в целом выглядело и страшно, и захватывающе одновременно. Была в этом некая непостижимая тайна, да и само происходящее более всего походило на таинство: три молчаливые тёмные фигуры, странное свечение под потолком, приглушённое завывание непогоды снаружи. Да, именно таинство. И сам он был частью этого таинства. И сейчас Виктор Петрович всё ещё с трепетом вспоминал тот момент.

Тогда он был беспомощен, точно безвольная тряпичная кукла, которую вот-вот пожрёт пылающий огонь. Просто марионетка. А потом он начисто оглох. Но голос вернулся, и он закричал, насколько ему хватило сил, насколько позволили лёгкие. Завибрировали голосовые связки, напряглись мышцы, но своих криков он не услышал. В голове было пусто, как в пустой коробке. Ни один звук не просачивался внутрь. И даже если за стенкой рванул бы газ, он бы этого не услышал.

«Ты… будешь… служить нам…», – сказал металлический голос в его голове.

Он теперь мог хорошо разглядеть ближайшего незнакомца: абсолютно лишённый волос голый череп, обтянутый тонкой жёлтой кожей; нелепо широкий безгубый рот с загнутыми книзу краями; отсутствие глаз или хотя бы каких-то намёков на органы зрения. Полыхающее мерцание позволяло увидеть все эти детали. Судя по всему, двое других существ обладали той же отталкивающей внешностью – на них попадали лишь слабые блики иноземного света. Крючковатый и длинный палец без ногтя указал на человека.

«У тебя… будет… работа», – продолжал голос в мозгу. – «Выбора нет… Откажешься – умрёшь».

Тварь говорила по-человечески, но растягивала слова. Получалось несуразное мычащее и шипящее произношение.

«Уумрёшшшшшь…»

«Нет. Я ещё поживу. Ещё похожу по этой земле, покопчу это небо», – сказал Виктор Петрович самому себе. А голосу в голове ответил: «Да, я буду». Больше он ничего не мог сказать.

«Хорошо, человек», – сказал ему голос.

Потом появились звуки, и Шанин потерял сознание. А когда очнулся, комната оказалась пустой. Именно с той самой ночи всё и изменилось. В его мозгу точно надстроили новую структуру. Появились уверенность и сила. Он был готов крушить стены, кромсать пальцами брусья, выжимать сок из древесных стволов. Он стал другим. И безропотно принял это.

Виктор Петрович смотрел, как под окнами во мраке собираются какие-то наркоманы-оборванцы. Вскоре те опустились на четвереньки. Теперь все они напоминали странных существ: вроде и не животные, но уже и не люди. Один из них подполз к грязной луже и стал по-собачьи лакать бензиновую воду. Глядя на эти подобия людей, Виктор Шанин не почувствовал отвращения: в этом городе он сталкивался с вещами куда более странными, отвратительными и мерзкими. Он отвернулся от окна. Пора была собираться на работу.

* * *

Ряхлин сосредоточил внимание на небольшом пространстве перед серой обшарпанной пятиэтажкой. Здесь располагалась детская площадка с домиком, горкой, песочницей и замысловатым игровым комплексом и огороженное малое футбольное поле, пустующее и заброшенное. На площадке, у одной из скамеек, разговаривали между собой три старшеклассницы. Ряхлин мог хорошо разглядеть этих девушек, стоящих в круге света от фонарного столба. Окраина же площадки была почти неразличима во мраке, в тусклых отсветах лежали длинные корявые тени, отбрасываемые кустами и игровым комплексом. Другие фонари были либо неисправны, либо разбиты, иные тускло горели где-то вдалеке за листвой между домами. А Ряхлин как раз затаился в тени, он и был тенью. Он ждал. Ждал, как хищный зверь в засаде. Различал мелкие детали, обрывки чужого разговора. Он высматривал, выбирал. Три школьницы: одна – толстуха с забранными в хвост волосами; вторая – худосочная, коротко остриженная, в джинсовой куртке; а вот третья… третья – красотка. Облегающее стройную фигуру цветастое платье, роскошные волосы ниже плеч, тонкие руки, длинные, красивые ноги. И лицо красивое. Да, она была и в самом деле хороша. И какого хрена эта цыпа здесь забыла? Есть ли у неё парень?

«Я побуду твоим парнем, девочка. Ненадолго. Хочу тебя попробовать…»

Он ухмыльнулся в темноте, затем слегка провёл костлявой обветренной ладонью по ширинке своих протёртых джинсов. Моргнул, сглотнул застоявшуюся во рту кислую слюну.

Всю свою жизнь с самого детства Костя Ряхлин был неудачником. Его никто не любил, и ему казалось, что весь мир был настроен против него. Детство у него было не радужным: родители пьяницы, постоянные переезды, разборки, драки, ругань, грязь. Костя чаще бывал на улице, чем дома. Мыкался, голодал, иногда подворовывал. И ненавидел. Ненавидел отца с матерью – за то, что произвели на свет. Ненавидел людей вообще – за то, что они просто были, все такие занятые, деловые и напыщенные. С девушками ему не везло с самого начала. Не сказать, что Костя был каким-то уродцем, нет. Он был угловатым, нескладным – ещё с подросткового возраста, если не раньше. Дурацкие очки, очень длинные, как ему казалось, руки, всё время потные ладони и такие же ступни ног, которые ещё и дурно пахли. Прыщи, угри, кожные высыпания. Он был противен девушкам, они его избегали. А в нём всё кипело, бурлило, он влюблялся, пылко и страстно, и куда-то нужно было девать всю эту энергию. Тогда он брал журнал с голыми женщинами, запирался в ванной и дрочил до головокружения. Это вошло в его привычку. Были примеры и из реальной жизни: его одноклассницы, просто сексуальные женщины, хорошенькие голливудские актрисы с экрана телевизора, порнозвёзды, модели с ногами от ушей. Потом, когда ему удалось поправить своё материальное положение, он впервые снял проститутку – рыженькую стерву с прекрасной попкой и рабочим ротиком. Тогда он впервые вырвался за пределы созданного в его воображении мира сексуальных фантазий. Это было на первом курсе техникума – он это помнил. Тогда он стеснялся своего нескладного, худого голого тела. В тот день от тщательно приготовился: побрился, принял душ, оделся как подобает, надушился, купил букет цветов и поставил его у изголовья кровати. Он хотел, чтобы всё прошло удачно. Поначалу всё так и было. Они трахались до изнеможения, он заставлял рыженькую подчиняться себе, привязывал её к кровати, слизывал влагу с её грудей и ягодиц. Затем они менялись ролями. Ещё ему нравилось, когда в постели девушка пристраивалась сзади и ласкала его рукой до тех пор, пока он шумно и бурно не кончал. Он должен был испробовать всё – когда ещё представится случай?

– Я от тебя без ума, Костик, – сказала ему в тот раз Людочка. – Может, напоследок примем вместе ванну?

Ему понравилась её идея. Ряхлин почему-то чувствовал, что эта рыжая проститутка, девушка, которую он видел впервые, не считая откровенных фотографий на сайтах шлюх, стала для него одновременно и родной матерью, и возлюбленной, и единственной женой. Он любовался её красотой, насыщался её страстью, наслаждался ею физически, телесно. Он не хотел её отпускать. С ней у него было всё так легко, так просто. С его Людочкой.

– Я люблю тебя. Слышишь? – сказал он ей.

Они лежали в наполненной тёплой водой ванне и как дети игрались с душистой пеной и друг с другом. В те мгновения, когда ещё ничего не произошло, Ряхлину казалось, что это самые лучшие его мгновения. Одни из лучших в жизни, а таких у него было немного. Но девушка только расхохоталась в ответ на неожиданное признание. У него в груди внезапно вспыхнул огонь, сознание затуманилось. Он ударил девушку по лицу. Раз, другой. Людочка глубже сползла в ванну, попыталась вдохнуть ртом воздух, но навалившийся на неё всем весом Ряхлин не дал этого сделать. Крепко зажав ей ладонью ноздри и рот, он с силой надавил, опустил её голову под воду. Девушка сопротивлялась слабо: вероятно, его первые удары нанесли ей сильный вред. Её руки путались в его ногах, ногти больно скребли кожу, она хотела сжать в кулаке его мошонку, повредить его член. Но Ряхлин ей этого не позволил. Он ударил ещё раз, и вода в ванне окрасилась красным. Теперь он её не отпускал, продолжал давить. Он видел её искажённые, широко распахнутые глаза под водой – глаза куклы. Самому ему было жарко, пена попала в глаза и щипала, он шумно дышал, кашлял, сердце колотилось в висках. Рыжие волосы девушки прилипли к ванне, напоминая корону с неровными волнистыми зубцами. При этом голова её оставалась под водой и толстым слоем пены. Руки безвольно вытянулись вдоль тела, и только голые коленки торчали наружу. Агония закончилась.

– Королева, – хрипло прошептал Ряхлин. – Я от тебя без ума…

С этими словами он поднял из-под воды её голову и поцеловал в посиневшие губы. Такой она нравилась ему не меньше, может, даже больше. Она была прекрасна, если не совершенна. Даже в своей смерти. Но избавиться от тела всё равно пришлось. Сделал как надо – тщательно, так, чтоб концы в воду. Вот такая у него была любовь. Это стало образом его жизни, как когда-то рукоблудие. Они все ему нравились. Мёртвые. Он старался не портить первозданную красоту. Но он был властен распоряжаться телом, как ему вздумается.

Теперь он уже был матёрым хищником. Их у него было много – только настоящих красавиц. Люду сменила Вера, Веру – Оля, Олю – Света и так далее. Он перестал считать и не запоминал имён. Теперь мир сошёл с ума, и у него совсем развязались руки. А ведь когда-то он мечтал о светлом будущем. Смешно… Несмотря на все сложности, несмотря на трудности в его семье, несмотря на все проблемы и лишения, он всё равно думал о светлом будущем, надеялся на него. Но мрак в его голове, кровь и агония его жертв, бегство от людей, от всего общества, сделали эту мечту невозможной. И тогда он всецело отдался злу, бездне насилия. Говорил он мало, зато его пленницы кричали, невинные красивые женщины и девушки, чьи молодость и жизни он бесповоротно сгубил.

Девушка в платье попрощалась с подругами и, поправив сумку на плече, покинула освещённую площадку. Теперь она шла вдоль ряда старых, покрытых плесенью гаражей. Ряхлин сосредоточился: он как раз скрывался в глубокой тени между двумя такими гаражами. Здесь было сыро и пахло мочой. Но ему было не привыкать: он побывал в местах и похуже. А это – просто окраина города, обычный спальный район. Вполне вероятно, что эта школьница вооружена, причём серьёзно. Вооружена, чтобы дать отпор нечисти и моральным уродам вроде него. Опасность ощущалась везде, в любое время суток. Порой отбрасываемые предметами кривые тени не были просто тенями – они могли оказаться реальными и способны были существовать самостоятельно. В любом случае идти по городу в это время было большим риском: часто люди исчезали бесследно.