скачать книгу бесплатно
Сорока и Чайник
Артём Скороходов
В темных подворотнях дворов-колодцев прячутся кальмары. По ночам здесь проводят подпольные бои паровых роботов. Вы не посещали салон Кудеяра? Зря. Там прекрасное общество. Кстати, был слух, что на окраинах появилась секта лоботомитов. Из них выходят неплохие слуги, рекомендую. А еще Бледная мать отложила новые яйца и скоро детишкам потребуется мясо. Много мяса. И, кстати, осы-людоеды внимательно следят за вами. Они голодны, но они могут исполнить ваше самое заветное желание.
Артём Скороходов
Сорока и Чайник
Интермедия
Кузьма Афанасьевич Покрывашкин споткнулся. Мокрая после дождя брусчатка отражала слабое зеленое пламя газовых фонарей. У Кузьмы Афанасьевича болело колено и ломило спину после целого дня, проведенного в очереди к мировому судье. Карман приятно грели восемь рублей, которые вручил ему Бирюк. Целый день ждать, прислонившись к стене, не шутка. Работа несложная, но выматывающая. Стоишь в очереди – и стой. Когда подойдет время, отдаёшь свое место клиенту, и всё.
Хорошо, когда подкидывают очередь в приемную районной Канцелярии или, например, подать бумаги на рассмотрение в Малое Исполнительное управление. Там тепло и можно присесть на сколоченные для посетителей лавки. Совсем другое дело мировой судья. Платят меньше и стоять в очереди, мучения одни.
– Куда прешься, старик! – крикнул молодой лохматый кучер в лихо заломленной кепке и замахнулся кнутом.
Кузьма отпрянул, увернулся от новенькой брички, раскрашенной по бортам большими белыми цветами. Посмотрел вслед и сплюнул.
“Не всё так плохо. Восемь рублей – это хорошо, – подумал Кузьма. – Куплю табаку”.
– “Лучшекупи револьвер,” – сказал ему в голове знакомый голос.
– “Зачем?” – возмутился второй.
– “Стрелять?” – удивился первый.
– “Револьвер стоит дороже восьми рублей”.
– “Купи револьвер”, – настаивал первый.
Кузьма обогнул монаха в белой одежде, который гнусаво бубнил одно и то же:
– Церковь Очищения. Спасите себя от грехов. Будьте чисты в посмертии и раю. Церковь Очищения. Спасите себя от грехов. Будьте чисты…
Прохожие не обращали на него внимания, и монах скрипел одно и то же словно поломанный патефон.
Кузьма свернул в темный переулок, потом с трудом протиснулся в дыру в зеленом заборе. Прохромал мимо темных подъездов. Распугал котов и выбрался на другую улицу. Тут было чуть светлее. На противоположной стороне рядом с вывеской “Уголь и Лёд” был вход в бакалейную лавку. Облокачиваясь на перила, Кузьма с некоторым трудом поднялся по лестнице.
Внутри было светло и сухо. Покупателей в лавке не было, а за прилавком скучала старшая дочка хозяйки.
– Здравствуйте, дядь Кузьма, – приветливо улыбнулась она.
Старик кивнул, достал сегодняшний заработок, сначала посмотрел на него, потом стал разглядывать товары. Крупа, консервы рыбные, консервы овощные, мыло, а вот и то, что надо: табак мануфактуры “Звезда”, три рубля пачка.
– Бутылку портвейна, табаку и…
– “Револьвер”.
– … и чая.
Девушка наклонилась, потянувшись за пачкой.
– “Красивая”.
– “Волосы у нее красивые, – вторил ему второй голос. – И пахнет хорошо”.
– Как у тебя дела? – спросил девушку Кузьма Афанасьевич.
– Да какие у меня дела, – беззаботно ответила она, выкладывая табак и насыпая чай в бумажный кулёк. – Мамахен вот не отпускает. Говорит, в лавке надо работать. А я не хочу в лавке.
– А кем?
– Белошвейкой хочу. Буду ходить такая, в кружевах. А не вот в этом, – она презрительно показала на коричневое платье, которое было надето на ней.
– Понятно. Жениха себе уже присмотрела? – решил поинтересоваться Кузьма Афанасьевич.
Девушка громко фыркнула.
– Ну какие у нас тут женихи? Дураки одни. Тоже скажете, – щеки ее слегка покраснели. – Дядь Кузьма, подожди. Сейчас, – девушка занырнула под прилавок и вытащила оттуда пакет с крупой. – Возьмите.
– Не стоит, дочка. Мать заругает.
– Берите, берите, ничего она не заметит.
– Спасибо, – сказал он, засовывая бутылку в нагрудный карман.
Вышел на улицу, поежился от осенней прохлады, прижал к груди пакет с крупой и похромал дальше. Один из фонарей был сломан, и старик умудрился наступить в огромную лужу. Ботинок захлюпал, сразу стало зябко.
– “Не нравятся мне они”.
Впереди стояло несколько темных фигур. Кузьма продолжал свой путь, забирая левее, чтобы обойти компанию. Проходя мимо них, старик сгорбился и опустил глаза, разглядывая мостовую. Компания громко засмеялась.
– “Свиньи”.
Сзади раздался шорох, и что-то сильно ударило его в спину. Падая, Кузьма попытался выставить руки вперед, но не успел. Мокрая мостовая пахла грязью и лошадьми. Кто-то сильно пнул его по боку, Кузьма сжался. Еще удар, и еще один. Раскаты противного хохота.
– Оставь его, Эдгар, – раздалось сверху. – Еще ботинки испачкаешь.
Снова хохот.
– “Врежь ему! Чтобы на морде отпечатался понедельник!”
Удаляющиеся шаги. Кузьма Афанасьевич медленно поднялся. Болела спина. Тёмные фигуры скрылись в сумраке ночи.
– “Крупа рассыпалась, – заметил второй голос. – Ну, что ж, легко пришло, легко ушло”.
– “Догони их!”
– “Молчи, идиот, Кузьме Афанасьевичу Покрывашкину нельзя ни с кем драться”.
Первый нечленораздельно зарычал.
Крупа и правда рассыпалась. Кузьма расстроенно посмотрел на кучку, которая вывалилась из пакета и перемешалась с грязью.
– “Портвейн!” – испуганно воскликнул голос.
Кузьма Афанасьевич дернулся и полез проверять бутылку за пазухой.
– Фух, всё в порядке, – старик облегченно вздохнул. – Целая.
– “Портвейн!” – голос был доволен.
Опираясь на здоровую ногу и придерживаясь за холодную кирпичную стену, старик поднялся. Прижимая через одежду бутылку, он пошел вниз по улице. Нырнул во двор-колодец, протиснулся через старую металлическую калитку, спустился ко входу в подвал. Внизу засуетилась местная крыса, пытаясь избежать окружения. Не обращая на нее внимания, старик остановился перед дверью, которую когда-то неаккуратно оковали жестью и кусками пакли. Тут, рядом, под ржавой железкой лежал ключ. Спина немного стрельнула. Крыса решилась и проскочила рядом с ногами на волю. Кузьма открыл тяжелый амбарный замок и зашел в темную глубину подвала. Чиркнула спичка, звякнула колба керосинки, стало светлее.
– “Пальто пока не снимай, – сказал голос. – Сначала затопи печь”.
Кузьма Афанасьевич прислушался к совету. Через пару минут по подвалу заметались отражения пламени. Через пять минут стало тепло. Пальто отправилось на вешалку. Из ящика рядом была добыта банка тушеной говядины. На печи появился медный чайник. Подвинув стул поближе, Кузьма грел озябшие ноги. Мокрые ботинки стояли рядом. От них шел пар.
Банка с тушенкой нагрелась, и, пробив ножом крышку, старик вывалил ее содержимое в металлическую тарелку. Потом достал кусок позавчерашнего хлеба, открыл зубами крышку с портвейна. Закрыл глаза, вдыхая запах огня, тушенки и портвейна.
– “Что может быть лучше теплого ужина, когда усталый приходишь домой? – заявил голос. – Можешь не отвечать".
Кузьма отхлебнул сладкого густого вина. Заел говядиной. По телу разлилось тепло. Отступала боль, отступала усталость. Ноги наконец-то согрелись. Огонь тихо потрескивали. Где-то далеко, на несколько этажей выше, возмущенно кричала женщина. В подворотне дрались кошки. По улице протарахтел паромобиль. С каждой минутой миру возвращались звуки. Возвращались краски. В печи изгибались оранжевые языки пламени.
Хлопнула входная дверь. Раздались тяжелые шаги, и в комнату вошел невысокий черный автоматон с четырьмя длинными руками. В сумраке подвала его желтые глаза жутковато мерцали. Кузьма Афанасьевич не обернулся только тихо сказал:
– Привет, Животное.
Робот молча протопал к печи, как-то по-собачьи покрутился вокруг своей оси и с лязгом осел прямо на пол. Тоже уставился на огонь.
Через минуту, когда капли влаги на его корпусе стали испаряться, разумный механизм поковырялся в ящике рядом с печью, достал оттуда бутыль с надписью “Минеральное масло”. Робот протянул ее Кузьме, тот, не глядя, слегка стукнул по ней своей бутылкой. Раздался глухое позвякивание. Оба выпили. Тишину подвала нарушал только негромкий треск пламени.
Курсант
Глава 1
Фёдор пытался заснуть. Холодный ноябрьский воздух коварно проникал через толстую, ржавую решетку, которая перекрывала окно. Фёдор уже очень давно мечтал только об одном. Спокойно выспаться. И вот ему представилась замечательная возможность это сделать. Но нет. Федор, попытался сильнее закутаться в бушлат и не обращать внимания на морось, которая вместе со сквозняком прорывалась в камеру. Спи уже…
Там за решеткой шумел Лосбург. Ржали кони, вдалеке шипел паровоз. Раздавались заливистые трели полицейского. Фёдор потрогал щеку, покрытую трехдневной щетиной. Болит. “Это кто ж меня так? – думал парень. – Не помню”.
В коридоре послышались шаги и громыхание решеток. Пол здания гауптвахты был выложен металлическими плитами, которое гремели так, как будто собирались проломить барабанные перепонки всех посетителей “пансиона”. Уснешь тут. Шаги остановились напротив двери в камеру Фёдора. Лязгнул замок, и дверь распахнулась.
– Курсант Сорока! Встать! Смирно! – прорычал голос коменданта.
Фёдор вскочил и вытянулся. Бушлат, которым он прикрывался, свалился на землю.
– Так, так, – сказал капитан первого ранга Улицкий, заходя в камеру. – Сорока. Опять ты!
Федор пучил глаза и всем видом старался показать готовность выполнить любой приказ и свою верность делам Империи.
– И что же мне с тобой делать? – устало заявил каперанг. – Как ты думаешь, зачем вас, щенят, отпускают в город? Есть идеи?
Курсант молчал и не двигался.
– Для культурного досуга, Сорока. Для саморазвития. Пойти домой, поесть и выспаться хотя бы. Ты же из местных. Почему не пошел домой?
Так и не дождавшись ответа, каперанг вздохнул и стал загибать пальцы в белой перчатке:
– Безобразно напился. Это раз. Приставал к дочерям градоначальника. Это два. Подрался с помощником управляющего. Потом с официантами. Потом с прибывшими городовыми. Это, слава Хранителю, что не убил и не покалечили никого.
Курсант тянулся в струнку и глядел строго вперед.
– Молчишь? Правильно, что молчишь. Позор!
– Я за дам вступился. Там два хлыща из цивильных к девушкам приставали. Ну я и…
– Ну я и, – передразнил его каперанг. Еще раз тяжело вздохнул. – А ничего, что это жених был одной из дам? А ничего, что это сын заводчика Афанасьева? Отчислить бы тебя, мерзавец, ко всем чертям!
Улицкий злился. Сжимал и разжимал кулаки в белых перчатках.
– Есть что сказать в свое оправдание? – прогромыхал он.
– Я победил, – после небольшой паузы сказал Фёдор.
Каперанг замер, а потом неожиданно усмехнулся.
– Это да. Это да. Постоял за честь мундира. Ладно, – Улицкий повернулся к коменданту. – Курсанта Сороку освободить. Он поступает в распоряжение прапорщика Зиберта. Только в память о твоем деде. И запомни, Фёдор, в последний раз я заступаюсь за тебя перед дисциплинарной комиссией. В последний!
– Рад стараться, господин капитан первого ранга!
– Вот только давай без этого, в учёбе бы так старался, на тебя опять жалобы. Гоните его отсюда, – кивнул он коменданту.
***
В маленькой железной печке потрескивали дрова. По телу Федора расходились приятные волны тепла. От голых ступней поднимался пар. В каптерке стоял тяжелый запах высыхающих портянок, но курсанты не обращали на это внимание. Возможность согреться и прилечь после целого дня издевательств прапорщика Зиберта того стоила. Кажется, они втроем сегодня выкопали целые Императорские Пруды. Сил повернуться с левого припекающего бока на замерзающий правый не было.
– Сорока, а ты легко отделался, – лениво произнес Гюнтер Кузнецов. – Кого другого за такое бы с месяц на гауптвахте держали. А ты с нами денёк покопался в грязи – и свободен.
– Кузя, вот не поленюсь, встану же, – не открывая глаза, сказал Фёдор.
– Лежи, лежи, здоровяк. Это я восхищаюсь.
– Завтра турнир просто, – после долгой паузы произнес Сорока. – Вот капраз и…
– Это понятно.
Третий курсант Алексей в беседе не участвовал, молчал и разглядывал языки пламени в печке. Гюнтер достал из нагрудного кармана небольшую серебряную коробочку.
– Будешь? – тихо спросил он Алексея.
