скачать книгу бесплатно
– Поглядел бы сейчас на вас барин, на двух таких… небось пожалел бы, что у него не два уда враз!
Варвара так и передернулась:
– Ништо! Мне и одного достанет!
– Ох, душа моя, – вздохнула Марфа Тимофеевна. – Ты все о своем!
– А что? – грозно надвинулась на нее Варвара. – Что ты думаешь, она ему в постель нужна? Зачем? Зачем, когда я… – Она осеклась.
– Вот-вот, – грустно кивнула Марфа Тимофеевна. – Ты-то да, а он что же?
В черных глазах Варвары закипели злые слезы, а голос сорвался на визг:
– Я не отдам его, не отдам этой девке, он мой!
– Поймай ветер в поле, – с непонятной печалью ответила Марфа Тимофеевна.
Варвара повесила голову и принялась надевать рубаху, больше не глядя на Анжель. Та же сидела на лавке, недоумевая – почему ей не дают одежды? Кинули только ряднушку[7 - Ряднушка, рядно – грубый холст из пеньки (устар.).] – вытирайся, мол.
– Готова? – спросила Марфа Тимофеевна у полуодетой Варвары, и та мрачно кивнула. Потом окинула соперницу взглядом, невольно застонав, когда глаза ее задержались на круто завившихся золотистых локонах, падавших на плечи Анжель, – и вдруг вылетела из предбанника, так хлопнув дверью, что все вокруг заходило ходуном.
– Уезжай в деревню, Варька! – сердито крикнула вслед ей Марфа Тимофеевна. – Сей же день уезжай! Или за Пашку выходи, не то доведешь себя до беды!
Но Варвара ее, конечно, уже не слышала, а потому, огорченно покачав головою, Марфа Тимофеевна взяла Анжель за руку и втолкнула в какую-то дверь.
Молодая женщина оказалась в просторном круглом зале, который был выложен бревнами, как и вся прочая банька, но здесь бревна, имевшие светло-золотистый свет, лакированно блестели, и огоньки нескольких свечей, стоявших в светцах[8 - Светцы – подсвечники (устар.).], играли и переливались, отражаясь в этих блестящих стенах, и в потолке, и в поверхности круглого водоема, выложенного камнем и занимавшего почти весь зал. Чудесное зрелище, кто мог ожидать такого в глуши лесной?
Над водой плыл тот же теплый, духмяный, травяной и березовый аромат, к которому Анжель уже привыкла, а потому она, изрядно озябнув и не найдя никакой одежды, торопливо соскользнула в теплую воду, решив согреться хоть здесь.
Она немножко поплавала, исследуя этот диковинный водоем, а потом, обнаружив, что дно его то понижается, то повышается, уселась на один из таких выступов, погрузившись по горло в теплую воду, а с головой – в свои тревожные мысли, которые доселе гнала от себя; да и не до размышлений ей тогда было.
Не помнившая другой жизни, мирного прошлого, Анжель, как всегда, жила среди тягот отступления, бегства, а потому чувствовала себя сейчас весьма неуверенно.
Все, что она успела узнать о русских за время скитаний с отступающей армией Наполеона, сводилось к одному слову – ужас. Они наводили ужас этой своей мстительностью, беспощадностью, внезапностью и яростью нападений. Анжель знала, что французы напали на Россию внезапно, что опустошили полстраны и уничтожили ее столицу, а потому понимала, что ей, француженке, не следует ждать добра от русских. Ну, накормили, ну, отмыли ее, а что же потом?
О каком барине вели речь Марфа Тимофеевна с Варварою? Надо полагать, что по его приказу Анжель оставили в живых и привезли сюда. Почему? Где он мог увидать Анжель и прельститься ею? Нет, вряд ли такое возможно, ведь за время отступления она почти не видела русских – разве что казаков издали, да того монаха в разоренной церкви, да этих амазонок. И можно ли было даже издали прельститься немытой бродяжкою?! А что, если этот русский барин просто коллекционирует француженок, велит доставлять к себе любую, какая попадет в плен к его крепостным партизанкам, которые, конечно, служат ему и на ложе страсти? Ну можно ли сомневаться, что Варвара – его наложница? Ведь она готова была на части разорвать ту, в которой заподозрила соперницу. Знать бы еще, что делает этот русский барин с пленницами, удовлетворив свою похоть? Может статься, Анжель найдет целый гарем своих соплеменниц (не секрет, что немало француженок сопровождало войска, днем скрашивая тяготы похода своим кулинарным искусством, а ночью – искусством любить, и не одна из них могла сделаться добычею русского барина!), помирающих от скуки в этом маленьком, но неожиданно роскошном охотничьем домике, скрытом в дремучих русских лесах. А что, если барин подобно маркизу Синей Бороде убивает своих женщин? Впрочем, Варвара ведь вполне жива, да и вообще эта догадка не вызвала особого страха у Анжель: чем меньше нитей привязывает нас к жизни, тем менее ощутителен страх потери ее. А что привязывало к жизни Анжель?.. Еще менее взволновала ее мысль о том, что еще какой-то мужчина воспользуется ее телом. Наверное, он хорош. Вот ведь как взбеленилась Варвара от ревности! Наверное, он умеет разжечь женщину, ласки его горячи и смелы…
Невольно Анжель задышала чаще. Этот золотистый полусвет, это мягкое колыхание воды, непрестанно трогающей, ласкающей ее тело, будто руки робкого, но ласкового любовника… Она лениво повела полузакрытыми глазами – и не поверила им, увидев и впрямь руки: одну на своей груди, другую на бедре.
* * *
…Немалое минуло время, прежде чем Анжель осознала, что не умерла от восторга, а еще жива и по-прежнему сидит в теплом водоеме, однако теперь уже не спиной к незнакомцу, а свернувшись у него на коленях, окруженная ласковым кольцом его рук, и вода уже не буйствовала греховно, а ласково колыхала Анжель, сливая чуть слышный, успокаивающий свой плеск с бесконечно нежным шепотом:
– Родная моя… радость моя… наконец-то я нашел тебя!
Он говорил по-русски, однако даже если бы Анжель не понимала слов, смысл их сделался бы понятен только по звукам этого счастливого голоса. Но лучше бы она не знала этих слов, ибо они ранили ее в самое сердце!
– Милая моя, сколько же я искал! Уже и надежду потерял. Думал, ты погибла, думал…
У него перехватило дыхание, и Анжель вдруг тоже ощутила, что задыхается, словно они сделались одним единым существом.
– Как же ты попала сюда? Зачем ушла, где скрывалась? Знала бы ты, сколько причинила бед! Княгиня занемогла, князь чуть с ума не сошел, когда твое письмо прочел. Но я верил, я верил, что найду тебя!
Анжель жадно глотнула воздуху.
О чем это он говорит? Кто ушел? Кого он искал? Какие князь и княгиня? Он сошел с ума, этот незнакомец, доставивший ей столько счастья, но лица которого она так и не видела!
Встрепенувшись, Анжель резко откинулась назад, чуть не соскользнув с его колен в воду, но была подхвачена проворными руками.
– Что с тобой? – Он улыбнулся.
Анжель ошеломленно смотрела на твердые, такие ласковые губы, на ямочку в середине подбородка, высокие скулы, серые глаза вприщур под разлетом светлых, выгоревших бровей.
Серые глаза вприщур… Не воспоминание, нет – какая-то далекая тень его прошла, пролетела, промелькнула, будто птица в вышине, не задев Анжель своим крылом.
Может быть, она видела его во сне, но наяву никогда.
Никогда!
– Кто вы, сударь?
– Почему ты так смотришь на меня?
Они прошептали это враз, она – по-французски, он – по-русски, но с равным испугом.
– Кто я? – Он пожал плечами. – Что с тобой? О чем ты говоришь? Ты не узнаешь меня?
Анжель затрясла головой:
– Месье, я не знаю вас!
Кровь бросилась ей в лицо при воспоминании о том, что случилось между ними несколько минут назад, а в его глазах мелькнула усмешка.
– Не знаешь?
– Месье, я… – Она смешалась, но все-таки с трудом выговорила: – Я не знала вас раньше!
Он смотрел пристально, недоверчиво, и ласковая улыбка еще играла на его губах.
– Зачем ты это говоришь? Что за игру ты ведешь со мной? Сейчас не время. Я искал тебя по всему фронту, и только чудом в этой церкви…
И тут Анжель узнала его и с облегчением воскликнула:
– О, я вспомнила, вспомнила! Ну конечно!
Это восклицание осветило его лицо, как солнце освещает весь Божий мир; он потянулся к Анжель, но замер при ее следующих словах:
– Я видела вас в той разрушенной церкви. Вы – монах, да?.. О, понимаю. Вы переоделись монахом, чтобы следить за отступающей армией? Вы – русский шпион?
Она сидела в его объятиях, оба они были голые и только что предавались безумной страсти, а все-таки он враг!
Анжель вдруг осознала, что именно он наслал на них полк своих баб-амазонок-партизанок, этих жестоких убийц и похитительниц, которые притащили ее сюда для его услаждения. Русский дикарь! Он забавлялся с нею, как с игрушкой, а теперь мутит ей душу какими-то бреднями. Зачем?
– О чем ты говоришь? – прохрипел он. – Да посмотри ты на меня! Да что же с тобой?!
Анжель рванулась с его колен и встала на скользкое дно водоема. Чего бы он ни хотел от нее, она не могла ему этого дать!
– Простите меня, месье, если я обманула ваши ожидания, – пробормотала она, вглядываясь в его глаза и пытаясь понять их выражение. – Отпустите меня! Позвольте мне уйти!
– Отпустить? – переспросил он таким голосом, что Анжель пробрала дрожь.
О нет, она вовсе не хотела уходить, она желала бы остаться, чтобы снова очутиться в его объятиях, однако невыносимо же осознавать: он принимал ее за другую, приказал другую привести к себе, целовал другую, извергал свой пыл в другое лоно… и Анжель ему никто. Ошибка. Приятная ошибка, да, но тем скорее об этом надо забыть.
– Отпустить, говоришь? – Он внезапно перешел на французский: – Как ваше имя?
– Анжель д’Армонти.
Лицо его дрогнуло.
– Анжель?.. Ангелина?!
Она пожала плечами:
– Анжель д’Армонти.
– С кем вы путешествовали?
– С мужем и его матерью.
– С мужем? О Господи! Среди тех людей, с которыми я вас видел, был ваш муж?!
Анжель отвела глаза, вспомнив, свидетелем чего он мог быть. Да уж, неудивительно, что он владел ею, даже не сочтя нужным показаться на глаза! После того, что слышал и видел, кем он еще мог счесть ее, как не бродячей шлюхой?
– Нет, – глухо ответила она. – Муж мой давно погиб.
Давно!.. Какую-то неделю назад, а кажется – жизнь с тех пор прошла.
– А эти люди? – допытывался он.
И ей вдруг захотелось причинить ему боль. Не вызвать жалость и сочувствие, что непременно произошло бы, расскажи она о том, как досталась Лелупу, а вонзить в него нож отвращения к себе!
– Это мои любовники, – бросила она небрежно. – Я им плачу за то, что они кормят меня, охраняют, помогают добраться домой.
– Где ваш дом?
– В Париже, – соврала Анжель, не моргнув глазом.
И тут в голосе его вновь зазвучала отчаянная надежда:
– Где вы жили в России?
Анжель замялась. Зачем ему знать?
– Где вы жили в России? Говорите, ну! Да я сам скажу!
– В Москве! – выпалила Анжель, повинуясь непонятному чувству противоречия, вдруг овладевшему ею.
Ей уже нечего было терять в этой жизни, она и так потеряла все, сделалась животным, покорно лижущим всякую руку: кормящую, бьющую, ласкающую – всякую! Фабьен и его мать, Лелуп и Туше, Варвара и этот изощренный любитель наслаждений – кто угодно были властны над нею, кто угодно мог распорядиться ее судьбой. Но все! Больше этого не будет! Она будет делать отныне только то, что захочет. И если не захочет знать, за кого принимает ее этот человек, кто он таков сам, кого так отчаянно ищет среди боев и смертей, то и не узнает.
Неведомое доселе чувство собственного достоинства вдруг пробудилось в ней и, опьянив, окрылило. Теперь она знала, что предпочла бы замерзнуть в сугробе, чем быть проданной Лелупу. Но если вдруг ей еще раз придется отдаться мужчине или даже продаться ему, то это произойдет лишь по ее воле! Все, никаких больше господ над нею. Никто не посмеет распоряжаться ее судьбой!
Она рванулась, рассекая воду, к ступенькам и вскарабкалась по ним прежде, чем незнакомец успел схватить ее и задержать. Но отяжелевшее на воздухе тело сделалось непослушным, движения ее замедлились, так что он тут же оказался рядом и схватил ее за руку.
– Куда вы идете?
– Отдайте мою одежду, – буркнула Анжель, ожесточенно выдергивая руку из его пальцев. – И оставьте меня в покое! Все. Навсегда.
– Кругом лес, снега… – сказал он с мягкой улыбкой, выпуская руки Анжель. – Вам не выйти на дорогу.
– Пусть это вас более не заботит! – Анжель рванулась так яростно, что чуть не упала, поскользнувшись на мокром полу, но русский успел подхватить ее, так что Анжель невольно прижалась к нему всем телом… и этого мгновения было довольно, чтобы он опять набросился на нее.
Казалось, это длится бесконечно, и Анжель хотела, чтобы это длилось бесконечно.
Глава 4
Казнь под яблонями
– Все петухи давно отпели, – послышался насмешливый голос, и Анжель почудилось, будто она разглядела путеводную тропку в темной, непролазной мути, в которой пребывала бесконечно долгое время и которая звалась сном. А уже совсем под утро привиделся Анжель и вовсе невыносимый кошмар. Якобы стоит она у какой-то балюстрады, держась за нее обеими руками, и вдруг ощущает прикосновение двух холодных, мертвых рук!
Анжель вскинулась и некоторое время невидяще смотрела на круглое, красивое, улыбчивое лицо немолодой женщины, прежде чем с трудом осознала, кто перед ней, кто сама она и где находится. Когда обессиленный русский принес свою случайную возлюбленную в постель, она окунулась в такой глубокий сон, что теперь ощущала свое тело неким подобием деревяшки, ибо так и проспала всю ночь, ни разу не шелохнувшись, на одном боку.
– Вот-вот, – хихикнула прелукавая Марфа Тимофеевна, – вот и он таков же: болен, мол, истинно чуть дышу, от усталости духа и тела моего! Девок-то перепортил он на своем веку столько, что и не сочтешь, баб тоже не обижал, а что поутих последнее время – так ведь война! По краешку смерти хаживает мое милое дитятко… – Она тихонько всхлипнула, продолжая сноровисто обряжать Анжель в тонкое батистовое белье.
– Votre enfant?![9 - Ваше дитя?! (франц.)] – переспросила Анжель по-французски, однако Марфа Тимофеевна сразу поняла чужую речь.
– Хоть и не роженое, а мое родное дитятко. Не мать я ему, зато мамка, мамушка. Он мой выкормыш. Я ребятница[10 - Ребятница – женщина с грудным ребенком (простореч.).] была, когда мой сыночек от глотошной[11 - Глотошная – народное название дифтерии.] преставился, ну а мужика лесиной придавило.
Марфа Тимофеевна быстро перекрестилась и вновь взялась за одевание Анжель. А та не знала, чему более удивляться: изысканности белья и редкостной красоте темно-синего бархатного платья и меховых полусапожек из тонкой кожи, в которые обряжала ее Марфа Тимофеевна, или той истовой нежности, которая звучала в ее голосе, когда она рассказывала о своем барине, чье распутство было для нее не более чем милой шалостью ненаглядного дитяти.
– Помер, говорю, мой сыночек, а княгиня об том прознала. Это не здесь было, а в имении княжьем родовом, на Орловщине: здесь просто так, угодья их охотничьи. Барыня наша была женщина жалостливая, сама только что родила и понимала, что княгине ребя?, что кошке котя? – то же дитя?. Вот она и взяла меня в кормилицы, чтоб тоску мою утишить. Да и молоко у нее было жидкое, слабое, княжич маленький день и ночь плакал, криком кричал, а я бабенка крепкая, грудастая была, что буренка, выкормила моего ненаглядного Никитушку! – Она вдруг осеклась, прихлопнула рот ладонью: – Ох, что ж я рот раззявила, болтушка неболтанная! Князь молодой мне ведь не велел имя свое выказывать – пусть, мол, она сама меня узнает и вспомнит!
Анжель так вздрогнула, что Марфа Тимофеевна от неожиданности выронила ее недоплетенную косу, и темно-золотистый, тяжелый жгут больно ударил Анжель по спине.
Вчерашнее наваждение начиналось снова!
– Да успокойся ты! – еле утихомирила ее Марфа Тимофеевна, жалостливо разглядывая Анжель в зеркале. – Ишь, побелела: лица на тебе нет! Забудь, что слышала, я просто невзначай обмолвилась. Это ваши с барином дела – вы с ним сами и объясняйтесь!
И, не обронив более ни единого слова, она закончила причесывать Анжель и сопроводила ее в маленькую столовую, где уже сидел в одиночестве барин.
