скачать книгу бесплатно
Соня повела плечами, переступила с ноги на ногу.
– Мы когда капитана раненого до госпиталя дотащили, – сказала она, – он пообещал меня после войны найти и жениться… Обещание выполнил. Нашёл и женился. Так что теперь я Лемишева.
Худокосов улыбался. Яркое солнце слепило глаза. Над зданием Дома Офицеров развевалось красное знамя.
Война осталась в прошлом.
Фройляйн Шоколад
Ида с облегчением скинула с ног неудобные туфли, села на пуфик и принялась с наслаждением, чуть прикрыв глаза, разминать затёкшие пальцы, потом накинула свой лёгкий, расшитый золотыми нитями шёлковый халат и повернулась к зеркалу.
В гримёрке стояла тишина. В усыпанных жёлтыми алмазами звёзд тёмных небесах висела печальная луна. Она безразлично заглядывала в высокое незашторенное окно и серебрила стёкла своим мистическим, призрачным светом. Ида протянула руку, включила лампу над заставленным косметикой столом и внимательно вгляделась в своё отражение в зеркале. Из аккуратной, изящной причёски не выбился ни единый локон, помада на губах алела ярким красным цветом, а кожа была покрыта ровным толстым слоем пудры. Эту пудру подарил ей Маркус фон Вайц, офицер СС и её самый страстный ухажёр. Качество пудры было отменным: она с лёгкостью скрывала все, даже самые сложные дефекты кожи, вот только в силу возраста никаких дефектов на лице Иды ещё не было – ей совсем недавно сравнялось восемнадцать лет.
Ида тихо вздохнула и отвернулась от зеркала. Кто бы знал, как ей всё это надоело! Как осточертело выступать в этом прокуренном кабаре и чувствовать на себе сразу несколько десятков сальных, жаждущих взглядов, как обрыдло притворяться весёлой, дружелюбной и доброжелательной в отношении этих… этих свиней! При одной только мысли о них Ида невольно сжала кулаки. Взять бы автомат, выйти в зал и перестрелять со сцены всех сидящих там тварей в серо-зелёной форме!..
Она зажмурилась на секунду. Так, нужно успокоиться. Ни к чему сейчас разжигать свою ярость – она ей ещё пригодится тогда, когда для оккупантов настанет, наконец, час расплаты за всё, что они творят на их земле. За тысячи ни в чём не повинных убитых людей, за голод, за произвол, за причинённые страдания – они ответят за всё, Ида была твёрдо уверена в этом. Вот только когда – не знала.
В дверь негромко постучали. Ида вздрогнула, вынырнула из своих мрачных мыслей и, натянув на лицо фальшивую улыбку, крикнула на немецком:
– Да-да, войдите!
Дверь бесшумно приотворилась и в проёме показалась кудрявая мальчишеская голова. Он, не переступая через порог, протянул вперёд букет шикарных белых роз и сказал:
– Вот, Шоколадка. Опять тебе от Вайца.
– О! – Ида встала, легко прошагала босиком по мягкому ворсистому ковру и приняла букет у него из рук. – Передай герру фон Вайцу мои благодарности.
– Всенепременно! – ухмыльнулся мальчишка и нагло захлопнул дверь прямо у неё перед носом.
Несколько секунд Ида ошарашенно смотрела на неё, потом медленно попятилась к туалетному столику и тяжело опустилась обратно на пуфик. Пальцы разжались, и сладко пахнущие розы рассыпались веером у ног. Ещё минуту назад ею владела безграничная святая ярость, а теперь охватила горечь – сильная, тягучая и тоскливая. Её считают предательницей. Даже этот юнец открыто её презирает, что только что и продемонстрировал, хотя сам прислуживает немцам. И уж наверняка получает за это деньги!
«Ты ведь ничего не знаешь! – хотелось крикнуть ему вслед. – Ты! Ничего! Не знаешь!»
Поддавшись порыву, Ида вскочила и кинулась к двери, но остановилась. Пальцы застыли на ручке. Нет. Она не может. Не может вот так просто взять и выдать свою тайну – она просто не имеет на это права.
Из зала кабаре доносились весёлая музыка, смех, обрывки разговоров. Часы на стене показывали ровно десять – вечер только-только начинался, и Иде предстояло ещё не меньше трёх часов всячески развлекать и веселить ненавистных оккупантов. Она бы с радостью плевала каждому из них в лицо, но вместо этого мило улыбалась и кокетничала, делая вид, будто их многочисленные и бесконечные комплименты её смущают. А они дарили ей цветы и водили в рестораны.
Самых ярых ухажёров было два: фон Вайц, штурмбанфюрер СС, высокий привлекательный мужчина с густой копной пшеничного цвета волос и пронзительным взглядом янтарно-карих глаз, и Курт Зиммель. Последнего Ида не любила особенно – худощавый, с тонким прямым носом и слегка вытянутым лицом, он был немногословен и довольно саркастичен в общении, что частенько задевало Иду за живое, но всё же обладал каким-то таинственным, присущим только ему мрачным обаянием и неповторимым шармом. Может, виной тому был его голос – всегда тихий, спокойный и уверенный, с лёгкой хрипотцой. Он казался бархатным. А может, дело было в его всегда сдержанных манерах, неизменно вежливом поведении или – что почему-то смешило Иду – в его родинке над левой бровью. Она делала его лицо особенным, только вот в чём, Ида не понимала. Просто он отличался от других фашистов и всё тут.
Он хотел, чтобы она принадлежала только ему, и как-то раз даже пытался уговорить её прекратить выступать в кабаре, чтобы на неё «не пялились все эти мужчины». В ответ Ида только холодно расхохоталась и попросила оставить её в покое, а Зиммель, сощурив свои маленькие, опушённые короткими рыжими ресницами глаза, отчеканил:
– Всё равно я сделаю по-своему. И вы никогда больше не появитесь в этом вертепе.
И, резко развернувшись на каблуках, ушёл. С тех пор тему выступлений Иды он больше никак не задевал, но она точно знала: он не отступился и всё равно добьётся своего.
Ида аккуратно, стараясь не уколоться о шипы, собрала с ковра розы и поставила в стеклянную вазу на соседнем столике. Что ж, пора готовится к следующему номеру. Зрители ждут.
– Ждут с нетерпением, – скривившись, прошептала Ида своему отражению и взяла пудреницу. – Поскорей бы они все сдохли.
Дверь снова приоткрылась.
– Ты готова? – улыбнулся Женька Шаповалов, пианист и по совместительству её напарник по танцам. – Там уже скоро скандировать начнут.
– Потерпят, – высокомерно бросила Ида и, щёлкнув крышкой пудреницы, открыла ящик стола, где ровным рядком лежали её губные помады. – Я ещё не поправила макияж.
Женька шагнул в гримёрную, тихонько прикрыл за собой дверь, пересёк небольшое, заставленное вазами с цветами помещение и, присев рядом, сложил на коленях руки. Ида буквально почувствовала на себе его пронзительный взгляд. Он смотрел на неё так, будто знал какую-то её сокровенную тайну и собирался прямо сейчас всё выложить. Ида раздражённо передёрнула плечами.
– И чего ты уставился на меня, как удав на пачку дуста?
– Нравишься, – усмехнулся Женька.
Ида не ответила. Она с треском захлопнула ящик, встала и принялась развязывать пояс халата. Женя сконфуженно кашлянул и отвернулся, но Ида всё же успела заметить вспыхнувший на его щеках румянец.
– Мог бы и выйти, – холодно усмехнулась она и, распахнув массивный дубовый шкаф, вытащила вешалку со сценическим костюмом.
Следующий номер был несколько эротичным и, как и следовало ожидать, самым любимым у публики. Ида быстро натянула два чёрных чулка с кружевным верхом, надела неприлично короткую юбку красного цвета и, торопясь и нервничая, схватила длинный, отделанный розами из ткани и пышным плюмажем шлейф. Заканчивали этот и без того откровенный наряд соблазнительный, вышитый серебряной нитью корсет, ярко-красные сапожки на каблуках и шляпа-цилиндр.
Перед тем, как выйти, она ещё раз внимательно оглядела себя в зеркале. Безупречно. Яркий макияж делал глаза невероятно огромными и глубокими, на губах застыла соблазнительная улыбка – именно такой её привыкли видеть. Ида быстрыми движениями вытащила из волос скрепляющие их шпильки, и они мягким чёрным водопадом рассыпались по обнажённым плечам. Она одобрительно кивнула, стянула со спинки стула белый халат с передником и накрахмаленный чепец.
Женька выскочил на сцену вперёд неё, с широкой улыбкой поклонился публике и поднял руку, призывая к тишине.
– Господа, – начал он, – наверняка вы уже соскучились по неповторимой Фройляйн Шоколад?
Из зала послышались одобрительные выкрики. Кто-то звонко, пронзительно свистнул и выкрикнул:
– Веди её сюда!
– Терпение, господа, – сдержанно продолжил Женя. – Сегодня у неё для вас сюрприз. Она приготовила свой коронный, так сказать, номер. Тот самый, который вы успели так полюбить: шоколад!
Зрители зааплодировали. Ида натянула на голову чепец, повесила на лицо самую свою обольстительную улыбку и вышла на сцену. И, едва она только взглянула на сидящих в зале людей, как внутри поднялась новая волна жгучей ярости. Как же ей хотелось перебить их всех! Вот просто взять и передушить своими же собственными руками! Она боялась каждого из них, но ненависть была настолько огромной, что пересиливала, давила любой страх.
Женька сел за рояль. Его тонкие пальцы запорхали над клавишами, и прокуренный, битком набитый немцами зал наполнился прекрасными звуками музыки. Ида села на заранее выставленный стул и принялась «помешивать» шоколад в большой алюминиевой кастрюле с надписью «schmackhaft Schokolade» на тускло блестящем боку. Она изображала соблазнительную работницу шоколадной фабрики за работой.
А потом начиналось то, чего ждали зрители: она скидывала скучный белый халат и принималась танцевать. Публика жадно следила за каждым её движением, в зале воцарилась полная тишина, только музыка продолжала звучать, уносясь гулким эхом под высокий сводчатый потолок.
Танцевать и петь Ида училась с детства. Когда ей исполнилось семь, отец настоял на том, чтобы отдать дочь в музыкальную школу. Мама не была против, и всё своё детство Ида провела в компании нотных листов и музыкальных инструментов. Как же она завидовала другим ребятам, которые ходили по выходным в парки, катались на горке, купались в море или просто валяли дурака! У неё никогда не было свободного времени, которое можно было бы провести как душе угодно, и даже на каникулах она продолжала заниматься ненавистным вокалом. А после окончания школы поступила в хореографическое училище, и времени стало ещё меньше.
Отец хотел сделать из неё знаменитую певицу, и Ида не смела ему перечить, хотя частенько душу переполняла горькая обида. Сверстницы уже и кавалеров себе нашли, кто-то даже собирался замуж, а она всё так же каждый свой день отдавала занятиям. Иду не радовало даже то, что преподаватели все как один утверждали, что она обладает необыкновенным талантом и при должном обучении сможет обойти любую известную певицу. Что ей до этих певиц? Ида никогда не мечтала об эстраде, она страстно увлекалась языками и хотела стать переводчиком, и потому в тайне ото всех изучала немецкий.
Но закончить училище она не успела – в её тихий спокойный мирок ворвалась война. Бои за Феодосию начались в июне 1941, и вплоть до полной оккупации никто не верил, точнее, не хотел верить, что город сдадут немцам. Нет, немцы не смогут прорвать оборону – так говорили друг другу феодосийцы, и в голосах людей звучала такая уверенность, что Ида ни капли не сомневалась в их правоте. Конечно, Феодосию не сдадут. Просто не могут сдать.
Настроения в городе царили приподнятые, полные боевого духа. Формировались дивизии народного ополчения, стрелковые дивизии, партизанские отряды, а работники железнодорожного депо даже построили бронепоезд, которому дали громкое и горделивое название «Смерть фашизму». Лазурное море переливалось яркими цветами и шумело прибоем, горячее южное солнце щедро одаривало своим ласковым теплом древний город, над каждым зданием развивались красные знамёна.
Нет, немцам никогда не взять Феодосию.
А в конце октября началась массовая эвакуация населения. Ида с матерью эвакуироваться не успели – до них так и не дошла очередь – а отец месяцем раньше ушёл на фронт. Красная Армия стремительно отступила, оставив их на милость победителю. 3 ноября 1941 года Феодосию заняли немцы и тут же принялись наводить свои порядки. Они снимали знамёна и бросали под ноги, топтали их, жгли, рвали, будто соревнуясь друг с другом в том, кто исхитрится уничтожить символ вражеской страны более изощрённо. Однажды Ида услышала, как один солдат со смехом рассказывал другому, что использовал флаг Советского Союза вместо туалетной бумаги в уборной.
С приходом немцев новости из внешнего мира перестали поступать. Радио теперь было под запретом, и тех, кто осмеливался-таки слушать Москву, просто расстреливали.
Евреев истребляли массово. Лишь некоторым удалось сбежать из города, большую же их часть казнили, согнав в кучу в противотанковый ров. Не забыли немцы и про крымчаков: следом за евреями расстреляли и их. Ида не видела всего этого сама, но рассказы знакомых и соседей приводили её в такой ужас, что она боялась выходить на улицу. А вдруг и её тоже примут за еврейку?
Первая оккупация продлилась недолго: перед самым новым годом части 44-й армии освободили Феодосию и Керченский полуостров, отбросив немцев назад, к Украине. Те без боёв отдавать захваченный город не собирались, и чуть больше, чем через полмесяца, Феодосия снова оказалась в оккупации, на этот раз ещё более жёсткой.
Именно тогда Ида начала выступать в кабаре. В начале марта к ней прибежал знакомый по детской музыкальной школе, Димка Исаев, и заявил, что представители новой власти жаждут развлечений.
– Я тут при чём? – ощетинилась Ида и вперила в Димку бешеный взгляд.
– Да ты не о том подумала, – рассмеялся тот. – Ты же поёшь, танцуешь. Так вот, почему бы тебе не устраивать им небольшие концерты? Пайком точно обеспечена будешь, а ещё обещают деньги платить.
– Деньги? – растерялась Ида, но тут же снова пришла в ярость: – Ты за кого меня держишь? Не буду я перед фашистами плясать!
– Ты всё неправильно поняла! – возмутился Димка и, наклонившись к самому её уху, прошептал: – Мы только делаем вид, что с немчурой шашни водим. А сами им вредим.
– Это как? – не поняла Ида.
Димка расплылся в улыбке и заговорщически подмигнул ей.
– Подполье, – одними губами сказал он.
И Ида согласилась. Правда, условие никому не говорить правду её огорчило – ведь мама думала, что она решила продаться немцам.
Паёк действительно выдавали – хлеб, тушёнку, шоколад, чай – но мама наотрез отказывалась даже прикасаться к немецким продуктам. Ида корила себя за её худобу, за истощение, но ничего не могла сделать. Утешала только мысль о том, что вот кончится война, вернётся Красная Армия, и тогда мама, узнав всю правду, будет ею гордиться. А пока… а пока ей нужно было закончить начатое.
Подполье насчитывало одиннадцать человек вместе с Идой. Они держали непрерывную связь с партизанскими отрядами и другой подпольной организацией, которой руководила хорошо знакомая Иде Нина Михайловна Листовничая – бывшая заведующая яслями при табачном заводе. До войны она некоторое время жила с ними по соседству в Лысогорном переулке. Они успели подружиться, и Нина Михайловна частенько забегала в гости – обсудить последние новости и события и выпить чашечку чая. Ида знала её как весёлую, неунывающую и целеустремлённую женщину, всегда готовую прийти на помощь – хоть словом, хоть делом.
Ясли, в которых она работала, закрыли ещё в первую оккупацию. Нина Михайловна организовала у себя дома портновскую мастерскую, которая на самом деле служила прикрытием и тайным местом для встреч членов подполья – она установила связь с партизанами из старокрымских лесов и через связного снабжала их медикаментами, провизией, одеждой и сведениями о месторасположениях немецких войск.
Подпольная группа Исаева была у Листовничей, так сказать, на подхвате – та регулярно давала им мелкие, но важные задания. Они распространяли антифашистские листовки, подкладывали их в сумки горожанам, расклеивали на столбах и стенах, помогали в организации побегов пленных из концлагеря и отслеживали передвижения чуть ли не каждого оккупанта.
Иногда Иде казалось, что Нина Михайловна не боится вообще ничего – она смело взирала в глаза самой смерти и каждый день бросала ей вызов. Ида искренне восхищалась её мужественностью и отвагой, и очень хотела хотя бы немного походить на неё, в глубине души прекрасно зная, что не обладает и сотой долей той храбрости, которой обладала Листовничая.
Нина Михайловна лично дала Иде задание: принимать ухаживания немцев, встречаться с ними, гулять, ходить в рестораны, и при этом держать глаза и уши открытыми. Ценной и важной была абсолютно любая информация, которую только удавалось заполучить, и Ида старалась изо всех сил. Она передавала командирше всё, что видела и слышала, до мельчайших подробностей пересказывала разговоры, описывала любое совершённое немцем движением. Нина Михайловна всегда внимательно выслушивала её и непременно благодарила за «хорошую информацию».
Ида гордилась собой. Она не сидит сложа руки, она борется с нацистской заразой, она помогает, вносит свою лепту в общее дело! Вот только чуть ли не весь город считал её предательницей. Не раз и не два Ида слышала в свой адрес оскорбления. Её называли немецкой подстилкой и шлюхой. Ей с презрением плевали вслед. А однажды даже измазали дверь квартиры грязью и разбили камнем окно.
– Ну ничего, – утешал её Димка. – Всему своё время. Вот узнают они потом всю правду, и им будет так стыдно, что даже глаз на тебя поднять не смогут! Попомни моё слово!
Публика наблюдала за ней, затаив дыхание. Ида знала, что выглядит великолепно, и с наслаждением отдавалась танцу. Яркий свет софитов слепил глаза, и она почти не различала лиц – они сливались в одно общее бесформенное пятно и расплывались в тусклом мареве, что плотной пеленой окутывало прокуренный зал. На круглых столах, покрытых белыми скатертями столах громоздились горы посуды, сверкали тонкими гранями хрустальные бокалы для вина и натёртые до блеска приборы. А за высокими сводчатыми окнами кабаре спала Феодосия – многострадальный древний город.
Никогда и ни за что на свете Ида не призналась бы ни себе, ни кому-либо другому, что получается удовольствие от внимания. Да, ей нравились те восхищённые взгляды, что она видела, нравились комплименты. Она делала вид, будто всё это донельзя раздражает её и при каждом удобном случае демонстрировала презрительное высокомерие к любому, даже самому незначительному комплименту, но стоило ей только выйти на сцену, как она окуналась в океан обожания. И это не могло не нравиться – она понимала, что действительно красива, как сказочная фея, как сказал однажды в порыве чувств Маркус фон Вайц.
Танец шоколадницы смущал Иду своей откровенностью, но он был неизменным фаворитом публики и всегда вызывал бурные овации. Именно за него Ида и получила прозвище «Фройляйн Шоколад», которое быстро к ней прилепилось и неимоверно раздражало. Ну какой она шоколад, в самом деле?! А уж тем более какая из неё фройляйн!
– У вас шоколадные глаза, фройляйн Ида, – пылко уверял её Маркус. – Вы вообще сладкая, как шоколад. Вы страстная, нежная и загадочная. Я никогда не встречал такой девушки, как вы, фройляйн Ида…
Он был влюблён в неё, как школьник – такой же наивной, чистой и быстропроходящей любовью, основой которой было обычное плотское желание. Маркус делал всё, чтобы заполучить её. Не раз и не два Ида находила на пороге своей квартиры букеты белых роз, а как-то раз он даже пробрался к ней в комнату через окно. Скольких трудов ей тогда стоило его выпроводить!
После этого случая она намеренно не разговаривала с ним целую неделю и, едва только увидев его, напускала на себя ледяную холодность, а он продолжал закидывать её цветами. Каждый вечер в гримёрку приносили шикарные букеты с полными слов любви открытками, жестяные коробки с шоколадными конфетами, духи, заколки, перчатки, шляпки и милые пустячки вроде игрушек или статуэток. Подарки Ида охотно принимала, но продолжала держать Маркуса на расстоянии – ей нравились его ухаживания, но не он сам.
Листовничая называла фон Вайца «ценным кадром» и велела ни в коем случае не терять с ним контакт. Чем он был ценен, Ида не понимала, да и в чинах и званиях разбиралась плохо, а уж в немецких и подавно. Поэтому когда командирша спросила её о звании кавалера, Ида растерялась.
– Не знаю…
Листовничая задумчиво посмотрела на неё и прищурила правый глаз – как всегда, когда была чем-то недовольна или раздражена.
– Петлицы у него какие? – потребовала она. – А погоны?
– Петлицы?.. – ещё больше растерялась Ида и опустила глаза. Её испугал внезапный выпад Листовничей. – Ну, такие… с серебристой нашивкой, а погоны как косичка.
Командирша хмыкнула, выбила из помятой пачки с немецкими надписями папиросу и чиркнула спичкой. Некоторое время она молча курила, смотря в стол и выпуская через ноздри густой серый дым. Он щекотал горло и Иде жутко хотелось закашляться, но она сдерживалась. В комнате повисла какая-то неудобная тишина.
– Погоны как косичка, – вздохнула Листовничая. – Нашивка серебристая. Это ты, Идка, молодец. У них у всех нашивки серебристые да погоны косичкой заплетены.
И засмеялась – натянуто, неестественно. Ида сжала руки на коленях.
– Ну, у него в одной петлице четыре квадратика, а в другой знак СС, я его знаю. А погоны… правда косичкой.
Листовничая глубоко затянулась и раздавила недокуренную папиросу в пепельнице.
– Штурмбанфюрер он. Майор по-нашему. – Она махнула рукой. – Иди давай, плясунья. И кавалера своего от себя далеко не отпускай.
– Хорошо, – пробормотала Ида и поспешно встала.
– Подожди! – окликнула её командирша, когда она уже собиралась выходить. – Ты б с ним роман закрутила, что ли. А то ни богу свечка, ни чёрту кочерга. В койке, да с красивой девахой, мужики до разговоров охочие, много бы мог чего полезного выдать.
Ида вспыхнула. Она смотрела на Листовничую, округлив глаза, и не могла вымолвить ни слова – они просто не шли на язык.
– Да вы за кого… – наконец вернулся к ней дар речи. – За кого вы меня держите?!
– За шпионку, – усмехнулась командирша. – А шпионки никаким способом не брезгуют.
Ида не ответила. Она так резко дёрнула на себя дверь, что чуть было не впечаталась в неё лбом, и пулей вылетела на улицу. Внутри всё горело и полыхало. Гнев, злость, стыд – всё накинулось на неё разом, и принялось душить в своих раскалённых тисках.
Она злилась на Листовничую. Неужели та считала, что Ида способна пойти на такое? Улечься в кровать с оккупантом, целовать его, обнимать, называть любимым? Да никогда! Ни за что! Лучше сразу смерть!
Через полчаса, когда гнев поутих, Ида поняла: командирша была права. Это, конечно, действительно отвратительно – продавать себя ради сведений, но как знать, быть может, они спасут кому-то жизнь? А вдруг они помогут в освобождении Крыма или даже всего СССР? Разве её личная гордость стоит выше судьбы всей страны? Конечно, нет, и она должна пойти на этот шаг – ради себя, ради всех других. Ради победы.
На следующий день, едва только занялся весенний рассвет, к ней прибежал взмыленный, запыхавшийся Димка. Ида ещё спала. Он принялся звонить в дверь – долго, настырно, а когда на звонок никто не ответил, стал громко стучать. Из прихожей донеслись шаркающие шаги и недовольное «да иду, иду!» мамы. Ида нехотя сползла с кровати, сунула ноги в тапочки и накинула на белую ночную рубашку халат.
Димка влетел в квартиру вихрем, чуть было не сбив маму с ног. Глаза его сверкали, русые волосы были взъерошены, серый резаный картуз съехал набок. Сердце подпрыгнуло и ухнуло куда-то вниз, внутри всё судорожно, до боли сжалось в плохом предчувствии.
– Ида! – завопил Димка, увидев её в проёме двери. – Листовничая!..
Ида подскочила к нему и зажала рот ладонью.
– Не ори! Тихо!
Мама побледнела и, прижав руку к груди, прислонилась спиной к стене. Ида потянула Димку за собой в спальню.
