скачать книгу бесплатно
«Я люблю Любушку», – написал Андрей куском угля на мощной колонне у главного входа в святая святых уже несуществующего Третьего Рейха. Люба заливалась весёлым серебристым смехом за его спиной, потом отобрала уголёк и нацарапала чуть ниже: «А я люблю Андрея». Андрей подхватил её за талию.
– Душа моя! – воскликнул он. – Родная!
Жить хотелось до одури, до крика, рвущегося из дважды раненой груди. Воздух Берлина пьянил, тянул глянцево-зелёный лист старый, чудом не сгоревший платан. Хотелось оставить, наконец, позади войну.
«Мы скоро вернёмся домой», – написали они, вместе держа уголёк.
И вот они едут домой. Германия давно осталась позади, и теперь перед ними раскинулась необъятная родина.
Андрей вернулся к жене, обнял её и крепко прижал к себе. Люба тихонько вздохнула, провела пальцами по его гладко выбритой щеке, звонко чмокнула в губы. Он ощущал её дыхание на своём лице, и сердце сладко-сладко сжималось. А ведь это Ульяну стоит благодарить за внезапно свалившееся ему на голову счастье! Если бы не она и её лётчик, он бы так и не заметил прекрасную девушку по имени Любовь рядом с собой.
– Дурак ты, Лагин, – тихо засмеялась Люба. – Улыбаешься чего-то сам себе. Я когда тебя впервые увидела, так сразу и подумала: дурак какой-то.
– Почему сразу дурак? – картинно надулся Андрей и, перевернувшись на спину, скрестил руки на груди. – Я не буду с тобой разговаривать, ты обзываешься!
– Вот потому и дурак. – Люба приподнялась на локте. – Но почему-то понравился ты мне тоже сразу.
– Это потому ты меня косынкой била? – засмеялся Андрей.
Откуда-то из темноты замяукал Филимон, и через секунду Андрей ощутил на своём животе его тонкие лапки. Он нагло прошёлся по нему, залез между ними с Любой и улёгся спать.
Ангел Соня
Командира второй роты сто пятьдесят третьей стрелковой дивизии, капитана Лемишева, ранило 23 ноября 1942 года. Ранило тяжело. Ногу выше колена разворотило практически в мясо, а порезов и рваных ран на теле было столько, что и по пальцам не посчитать – немецкая граната взорвалась всего в метре от него. Из-за большой кровопотери Лемишев не приходил в себя, и уставшие, измотанные не меньше солдат врачи решили не использовать анестезию – зачем, если раненый и так без сознания. Кроме двух врачей, что оперировали его, об этом знала только медсестра Соня, которой строго-настрого наказали держать рот на замке.
– Сейчас не пойми что творится, – сказал Сан Васильич. – Начальство как с ума посходило, так что мало ли… Не говори на всякий случай. Никому. Поняла?
Соня кивнула, хотя слов хирурга практически не слышала – она с тихим ужасом смотрела на лежащего на продавленной койке Лемишева. Мундир и шинель с него сняли, гимнастерку наспех разрезали ножницами; вставшие колом от высохшей крови края ткани прилипли к коже. Смотрелись раны страшно, и Соне приходилось снова и снова сдерживать подступающую к горлу тошноту.
На фронт она прибыла сравнительно недавно – всего-то два месяца назад, но искренне полагала, что и за эти два месяца насмотрелась такого, что и в страшном сне не привидится. Сколько жизней оборвалось у неё на глазах, сколько молодых красивых парней стали инвалидами, сколько сошли с ума! Соня уже и лиц их не помнила: они проходили нескончаемой окровавленной чередой, один за другим, один за другим… Ей казалось, что душа её давно зачерствела – она уже без какого-либо страха и горечи выписывала похоронки – эти скорбные серые бумажки с сухой информацией, закрывала окоченевшие веки, сносила в братскую могилу тела молодых ребят. Первое время каждая смерть вызывала у неё внутреннее содрогание и жгучую, нестерпимую боль, теперь же она не реагировала практически ни на что.
Но при одном взгляде на Лемишева в глазах у неё темнело. Ей казалось невероятным, что, потеряв столько крови, Лемишев всё ещё жил – отчаянно боролся за каждый вдох, но всё-таки жил. Глаза запали, и под ними пролегли тёмные круги, на выпуклом белом лбу блестели маленькие капельки холодного пота, ноздри вздрагивали и округлялись. Иногда бескровные, белые как бумага губы размыкались, и тогда Соня подносила к ним стакан с водой. Руки отчаянно тряслись, и сколько бы она ни пыталась успокоиться, ничего не помогало – ни морозный ноябрьский воздух, ни умывание ледяной водой. Даже стакан чистого спирта никак не подействовал.
Медикаментов катастрофически не хватало. Перевязочные материалы можно было посчитать по пальцам, и большинству бойцов раны перематывали обычной тканью: разорванными на полосы халатами, платьями и ночными рубашками – всем, что только удавалось сыскать. Когда кончались и эти «бинты», в ход шли мешковина и даже обрывки брезентовых плащей – всё лучше, чем совсем ничего. Потом эти жалкие полоски ткани полагалось тщательно выстирать и прокипятить, после чего их снова пускали в ход, зачастую с пятнами так и не отстиравшейся крови. А порой и времени на стирку не хватало – с каждым днём раненых поступало всё больше.
Лемишев зашевелился и что-то неразборчиво пробормотал. На мгновение веки его приподнялись, и Соня увидела мутный взгляд светло-карих глаз. К горлу подкатила новая волна удушающей, липкой тошноты, и она машинально прижала ко рту ладонь.
– Давай, Сонечка, – устало вздохнул Сан Васильич и отёр пот с лица засаленным краем рукава. – Готовь капитана к операции.
Соня сглотнула.
– Хорошо…
Она знала – нет, была твёрдо уверена, что Лемишев умрёт. Ну не живут с такими ранениями, не живут!.. Удивительно, что его до медчасти-то доволочь успели.
Она осторожно, стараясь не беспокоить его, стянула с него гимнастёрку, дрожащими пальцами расстегнула штаны, стараясь не касаться рваных краёв ран. В некоторых местах ткань пришлось буквально отдирать от тела, но Лемишев не реагировал, лишь тяжело, натужно дышал. Точнее, хрипел, будто лёгкие отказывались вбирать в себя воздух, и ему приходилось насильно его туда пропихивать.
На глазах вдруг выступили горячие слёзы, и Соня зажмурилась на мгновение, проглотив вставший в горле огромный ком. Всё-таки страшно это, тяжело – война.
Всю операцию она ждала и боялась, что капитан вот-вот испустит дух. Каждую секунду ей казалось что вот, сейчас его дыхание оборвётся, но вопреки всему оно не обрывалось. Соня автоматически ассистировала хирургу, а сама неотрывно глядела на лицо Лемишева – на нём не дрогнул ни один мускул, когда тонкие сверкающие щипцы раз за разом вонзались в его и без того искалеченное тело, когда Сан Васильич зашивал края рваной раны, когда натягивал остатки кожи на открытое мясо и соединял их хирургической нитью.
Наконец все осколки, которых было ровно двенадцать – Соня посчитала – оказались в заменявшей медицинский лоток алюминиевой миске, а Лемишев вопреки Сониным страхам не умер.
Соня, валясь с ног от дикой усталости, обтёрла его тело и лицо мокрой тряпкой, убрала прилипшие ко лбу тонкие прядки волос и бережно накрыла стёганым покрывалом. Сердце глухо стучало в груди, в висках мягко пульсировало, и ей хотелось только одного – спать. Вдали, в междуречье Волги и Дона, рвались снаряды, грохотали пушки и гаубицы – шестую армию вермахта загоняли в кольцо где-то в районе Калача. Удастся или не удастся эта операция, не знал никто, и если утром Соня переживала за солдат, что вели там бои, то сейчас ей было абсолютно всё равно. Веки отяжелели, налились свинцом, и сопротивляться сну становилось всё труднее. Она кое-как добрела до маленькой подсобки и, не снимая заляпанного кровью халата, повалилась на жёсткую, устланную каким-то драным тряпьём лежанку.
Но толком поспать не удалось. Едва только Соня сомкнула веки, как кто-то начал настойчиво трясти её за плечо, вырывая из сладкой тёмной глубины сна.
– Сонька! Соня! – впился в мозг громкий голос. – Ты чего тут развалилась? Вставай, ещё партию привезли!
– М-м… – промычала Соня и нехотя открыла глаза. – Сейчас…
Зоя Пономарёва, единственный сержант из их блока, грустно улыбнулась.
– Давай. Тяжёлых много. И Васильич сбор объявил, так что быстрее.
– Встаю, встаю.
Соня кое-как села. Натруженная спина отчаянно ныла, голова раскалывалась, а пустой со вчерашнего дня желудок требовательно урчал. В углу, на колченогом, сколоченном на скорую руку столе коптила керосинка. Она отгоняла темноту, и та липла к стенам, расползаясь по ним вязкой тиной.
Зоя вышла из подсобки, оставив дверь широко распахнутой. Соня наспех пригладила волосы, аккуратно перевязала косынку. Некогда белый халат измялся и пришел в негодный вид, но другого у Сони не имелось. Она крепкими узлами стянула истрёпанные до ниток тесёмки на рукавах, оправила подол и побежала вслед за Зоей.
В госпитале стоял тошнотворный запах лекарств, гноящихся ран и крови, солдаты лежали как попало: на скамьях, на койках, на полу. Двое врачей в спешке сновали туда-сюда, переступая через раненых, а они тянули к ним руки, отчаянно пытаясь уцепиться за подолы белых халатов. Соня увидела раскрытые в безмолвных криках рты, пропитанные бордовой кровью бинты, оторванные конечности, и желудок вдруг скрутило жгутом. В горле запершило, и она судорожно закашлялась. Казалось, будто внутри, в самом желудке внезапно полыхнуло яростное пламя и растеклось по венам обжигающей ледяной лавиной. Она кожей ощущала всю боль, весь страх и страдания, которыми насквозь были пропитаны эти стены с осыпавшейся от взрывов штукатуркой.
Она стояла и оглядывала открывшуюся перед ней картину, а в сердце маленькими червячками копошились разные чувства: растерянность, ужас, пронзительное сострадание и одновременно дикое, пугающее равнодушие. Идти туда, в самую гущу мучительных страданий, не хотелось. Но она должна – потому что если не она, то кто поможет этим несчастным в, быть может, последние минуты их жизней, кто хоть немного облегчит ту ужасную боль, что раздирает их искалеченные тела?
Соня решительно пошла вперед.
– Сестричка, помоги, – шептали отовсюду. – Сестричка, дай попить… воды… помоги… помоги… помоги…
Голоса сливались в один общий хор, наполняя помещение бывшего сельского ДК жужжащим гулом. Надломленные, истёртые голоса, хриплые, с надрывом. Кто-то тянул её за подол – совсем слабо, как новорождённый младенец, но Соня, сжав губы, продолжала идти.
Вся медрота в полном составе обнаружилась на улице. Медсёстры и врачи стояли на заметенном снегом асфальте, прямо у выбитых ступенек высокого крыльца с колоннами. Соня поспешно спустилась и, повернувшись к Сан Васильичу, вытянулась в струнку.
– Товарищ лейтенант, разрешите встать в строй!
– Разрешаю, – буркнул тот и обвёл выстроившихся перед ним людей усталым, но пристальным взглядом. – Значит, так… Сегодня поступил приказ: капитана Лемишева перевезти в тыловой госпиталь. Важная, видать, птица, капитан этот, раз о нём так беспокоятся… аж там, наверху. – Он кашлянул, переступил с ноги на ногу, подышал себе на ладони. Под подошвами сапог хрустнул снег. – Ближайший к нам находится на том берегу Волги. Единственный доступный туда путь идёт через саму реку. Кто хочет быть добровольцем?
Никто не откликнулся. Перебираться через Волгу с тяжелораненым на руках было равносильно тому, чтобы подписать себе смертный приговор – покрытая льдом река простреливалась, и хоть палили немцы без прицела, шанс выжить составлял примерно один к десяти. Да и вероятность провалиться под лёд была немаленькой.
Сан Васильич тихо вздохнул и принялся расхаживать вдоль строя.
– Здесь мы не можем оказать ему нужную помощь. Сами знаете. Поэтому… – Он запнулся, поднял свои светлые, опушённые длинными рыжими ресницами глаза и горестно усмехнулся: – Я понимаю, что это опасно. Но сейчас, ребята, опасно везде. Война! Ещё раз спрашиваю: добровольцы будут?
И тут, неожиданно для самой себя, Соня сделала шаг вперед.
– Я, товарищ лейтенант.
Сан Васильич хмыкнул и с головы до ног окинул её критическим взглядом. Соня зябко повела плечами. Холодный северный ветер ударил по лицу своей колкой рукой, бросил в глаза пригоршню мелкого снега и запутался в перекинутой через плечо растрёпанной русой косе.
– Молодец, Златоумова, похвально. Вот только сомневаюсь, что допрёшь ты его. Ты себя в зеркало видала?
– А что со мной не так? – возмутилась Соня и вскинула голову.
Она ненавидела, когда её принимали за хрупкую, слабую девушку. А из-за телосложения её чаще всего именно за такую и принимали: рост, едва-едва дотягивающий до ста шестидесяти пяти сантиметров, худые, как у подростка плечи и выпирающие ключицы, тоненькая талия и изящные запястья и пальцы. Частенько её принимали и за ребёнка, что злило Соню особенно.
Она с вызовом посмотрела Васильичу прямо в глаза и вздёрнула подбородок, всем своим видом выказывая возмущение.
– Всё с тобой, Златоумова, так. Только худая ты больно.
– Не худая! – возразила Соня. – Я от природы такого телосложения. А так сильная, только силу не видно!
– Силу не видно! – передразнил Сан Васильич. – Ладно. Пойдёшь вместе с… – Он оглядел строй. – Вон, с Пономарёвой пойдёшь. Она здоровая, крупная, вдвоём авось справитесь. Вольно, разойтись.
С этими словами он развернулся и решительно зашагал к крыльцу. Соня с Зоей переглянулись и одновременно двинулись вслед за ним.
Через два часа Лемишев уже был готов к транспортировке. Девушки закутали его в четыре одеяла и уложили на широкие деревянные санки. Соня набрала горячей воды во все фляжки, какие ей удалось найти, и как могла закрепила их верёвками. Обогрев, конечно, не ахти какой, да и остынет вода через час-полтора, но всё же лучше так, чем совсем без ничего.
– Ну что, капитан, – вздохнула Зоя, глядя на Лемишева. – Поехали.
– Поехали! – наигранно бодро отозвалась Соня и подцепила прикрученную к передку санок толстую верёвку.
Широкие полозья легко заскользили по обледенелому снегу, и до берега Волги они с Зоей добрались без проблем. Слишком крепкий для конца ноября мороз кусал за щёки и нос и настырно забирался под плотно запахнутую шинельку. Под валенками весело хрустел тонкий наст, яркое зимнее солнце до боли слепило глаза, в лесу звонко лопалась от мороза кора на деревьях. Вместе с дыханием в воздух вырывались густые облачка пара. Пальцы мёрзли и в сшитых из дублёной овчины варежках, и Соня машинально сжимала их в попытке согреть, но суровый ветер тут же снова отбирал те жалкие крохи тепла, что ей удавалось собрать в своих ладонях.
Через полчаса она окоченела, казалось, окончательно: губы потеряли чувствительность, щеки полыхали ледяным огнём. Соня смотрела себе под ноги и старалась ни о чём не думать. Вот снег, вот кромка леса, вот тонюсенький лёд на ветках. Ремень ППШ сильно оттягивал правое плечо, и вскоре его начало ломить, дуло больно било по боку. Соня снова и снова поправляла толстую плотную лямку, что так и норовила съехать, и поднимала воротник шинели в попытках спрятаться от жгучего мороза. Подол шинели покрылся хрупкой ледяной корочкой, в валенки пробрался снег и, растаяв, намочил наспех замотанные портянки.
Зоя молчала, и Соня даже не пыталась с ней заговорить: казалось, стоит ей только открыть рот, как язык превратится в кусок льда. Холод становился нестерпимым, а они ещё даже не дошли до Волги.
У берегов мороз полностью выбелил реку: километра на два вперёд вода полностью скрылась под внушительной толщей льда. Девушки, не сговариваясь, остановились.
– Как пойдём? – тихо спросила Зоя, оглядывая широкую, закованную в сверкающее белое покрывало Волгу.
Соня пожала плечами:
– Как-нибудь.
И они двинулись дальше. «Как-нибудь» – авось и пронесёт. Разве были у них варианты переправы? Нет. У них было одно только «как-нибудь». Как-нибудь перейдут, как-нибудь выживут, как-нибудь вернутся, а немец авось и стрелять не станет.
– Ты давай вперед, – уже на подходе к кромке льда решила Зоя, – а я за тобой. Смотреть буду. Если что, отстреливаться.
– Давай, – выдохнула Соня и, набравшись смелости, ступила на лед.
Санки съехали по небольшому пригорку и легко заскользили вслед за ней. Соня почти бежала – её обуял отчаянный, дикий, животный страх. Неизвестно, где сейчас немцы, видят их или нет. Каждую секунду она ждала выстрелов и невольно вздрагивала, когда под ногами хрустел лёд. Ещё чуть-чуть… ещё чуть-чуть… Страх гнал её с такой скоростью, что Зоя едва поспевала за ней. Несколько раз Соня поскальзывалась и падала, всякий раз больно ударяясь головой, но вставала и бежала дальше.
– Соня! Сонька!.. – закричала Зоя. – Стой, растяпа! Капитана потеряла, кулёма!
Соня замерла на месте и обернулась, а санки по инерции скользнули дальше и слабо дёрнули верёвку, что она держала в руке. Лемишев лежал на льду метрах в пяти позади неё. Она, озираясь по сторонам, пошла к нему, и вдруг её пробрал смех. Надо же! Раненый упал, а она и не заметила!
Они с Зоей с трудом погрузили капитана обратно. Из груди рвался смех, и Соня даже не пыталась его сдерживать. Улыбаться озябшими губами было больно, и она смеялась без улыбки – как-то не по-настоящему, неестественно. Зоя удивлённо глянула на неё, но ничего не сказала, и лишь когда Соня начала хохотать во всё горло, схватила за плечи и встряхнула с такой силой, что её голова заболталась из стороны в сторону.
– Ты что, подруга? С ума сошла? – испуганно крикнула она. – А ну возьми себя в руки! Нам вон еще сколько чапать, а ты уже с ума сходишь! А ну!..
Соня сбросила с себя её руки и с видимыми усилиями принялась вставать. Снова заныла спина, и ППШ стал казаться в два раза более тяжёлым.
– Нормально всё со мной. Идём дальше.
И тут по льду застрекотали пули. Соня в ужасе закричала и снова рухнула, прикрывая голову руками. Зоя упала на спину и вскинула свой ППШ, но стрельба прекратилась так же неожиданно, как и началась, и их снова окутала звенящая снежная тишина.
Капитан приподнял веки и посмотрел прямо перед собой мутным, как у пьяного, взглядом. Растрескавшиеся губы дрогнули.
– Немцы! – хрипло прошептал он. – Держать оборону! Близко противника не подпускать!
И натужно закашлялся. Соня недоумённо слушала его едва слышный шёпот, прижавшись лбом ко льду. Ясно, что бредит, но бредит-то верно! Она осторожно подняла голову. Яркое зимнее солнце играло лучами в глубине толщи льда, скользило по поверхности ослепительным морозным отсветом и будто нарочно било прямо в глаза. Соня зажмурилась. Жизнь болталась на волоске, балансировала на краю бездонной пропасти, и сейчас она осознала это особенно чётко. Но самым удивительным было то, что страх вдруг пропал – словно растворился в переливчатом сиянии солнечных лучей, – а на его место пришли твёрдая решимость и уверенность: они довезут Лемишева в целости и сохранности, а после вернутся сами.
Она встала на ноги. По подбородку потекло что-то тёплое, и Соня поднесла руку к лицу. Из носа бежала кровь. Красные капельки замельтешили на белом льду – словно стайка божьих коровок приземлилась у ног. В сверкающих ясных лучах солнца кровь казалась рубиново-алой.
Зоя на четвереньках подползла к Лемишеву.
– Не зацепило? – озабоченно пробормотала она, осматривая его со всех сторон.
Соня стёрла варежкой кровь с лица и решительно взяла привязанную к санкам верёвку. Впереди лежала закованная в ледяные кандалы Волга, вдали, на другом берегу, темнела длинная, окутанная в лёгкую сизую дымку щётка леса. Именно туда они и должны добраться – чего бы то ни стоило.
– Ты не знаешь, какая прицельная дальность у немецких пулемётов? – спросила она.
Зоя встала на ноги, оправила шинель, сдёрнула задравшийся ремень.
– Точно нет, – поколебавшись, ответила она. – Где-то километр вроде. Жених говорил…
В глазах её блеснули слёзы, и она поспешно опустила ресницы.
Путь до середины реки они проделали в полном молчании, лишь хрустел под ногами лёд да каркали порой в вышине вороны. Соня старалась не смотреть на них – они наводили на мысли о смерти, их громкие, угрюмые голоса калёной иглой впивались в мозг. Вороны настырно кружили над ними, опускаясь всё ниже и ниже, – будто в ожидании добычи, и чем громче, чем чаще они каркали, тем больше Соня торопилась вперёд. Ей казалось, что нужно обязательно обогнать их – и тогда и сама смерть останется позади.
Лемишев в себя больше не приходил. Суровый мороз разрумянил его бледные впалые щёки, осел синеватым инеем на длинных ресницах и ровных густых бровях. Иногда Соня оглядывалась, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке, и снова прибавляла шагу.
В середине реки лёд оказался очень тонким и непрочным – сквозь него даже было видно тёмную воду. Соня несмело ступила на него и тут же отдёрнула ногу: хрупкая корочка легко, словно осколок хрустальной рюмки, хрустнула под валенком.
– Этого ещё не хватало! – выдохнула Зоя. – Тут не перейдёшь. Что делать будем?
Соня, щурясь, смотрела вдаль, вниз по течению реки. Мыслей в голову не приходило никаких, кроме одной: придётся идти. Идти по тонкому льду, каждую секунду рискуя провалиться и надеясь, что стрелять немцы больше не будут. Она поискала взглядом участок, где лёд казался более прочным, и снова проверила его валенком. Тот хрустнул, но не провалился, и тогда Соня решилась встать на него.
Зоя с испугом в больших карих глазах следила за ней, крепко сжимая верёвку санок. Соня обернулась и улыбнулась ей.
– Попробуем здесь.
Она глубоко вдохнула и, не выдыхая, медленно пошла вперёд. Лёд угрожающе хрустел, и перед каждым шагом Соня проверяла его на прочность. Зоя двинулась следом, что-то бормоча себе под нос.
– Иже еси на небесах, – донёсся до Сониных ушей её голос. – Хлеб наш насущный дай нам днесь… да не введи во искушение… избави от лукавого…
– Не поможет тебе, Зойка, твой боженька, – усмехнулась она и сделала ещё один аккуратный шаг. – Как пить дать, не поможет.
