Голос – больше половины любви

– Добрый вечер, господин Фоссен, – его голос прозвучал ровно, без эмоций, как будто он читал справку о неизлечимом диагнозе. – Надеюсь, вы не против света?

Вигго медленно повернул голову. Его лицо было каменным, как стены средневековой крепости, но в глазах всё ещё тлел огонь дерзости – слабый, но живой.

– А если против? Уйдёте?

Незнакомец медлил, словно нарочно растягивая момент. Затем щёлкнул выключателем, и лампы, вздрогнув, вспыхнули грязным жёлтым светом, уродливо обнажая интерьер.

– У меня нет такой роскоши, – Вигго сел на койке, пристально изучая незнакомца. Лицо было чужим. Взгляд скользнул по костюму, очкам, портфелю – ничего знакомого, от этого тревога в груди нарастала. – Кто вы? – спросил он, стараясь удержать голос ровным.

Мужчина, одетый в строгий чёрный костюм, подошёл чуть ближе и небрежно улыбнулся.

– Оскар Вествик. Ваш новый адвокат. Мой коллега, Миккель Холм, передал мне ваше дело.

Вигго фыркнул.

– Да? Значит, мне не повезло. Миккель, вероятно, сначала вытряхнул из меня всё, что мог, а потом понял, что я для него – слишком сложный случай, и сдал. Теперь вы в очереди, чтобы выжать последние деньги, пользуясь моей бедой?

Оскар плюхнулся на металлический стул, спокойно достал документы из портфеля и разложил их перед Вигго.

– Успокойтесь. Я не собираюсь зарабатывать на вашем горе. Тем более что деньги вам не светят: все ваши счета заморожены.

– Заморожены? То есть Ингрид не имеет доступа к деньгам?

– Нет. Однако я помог вашей жене…

– …бывшей жене.

– Вашей пока что законной супруге, – поправил Оскар. – Так вот, я помог подать заявление о частичном разблокировании средств для нужд детей, но суд ещё не вынес решения, – Оскар говорил равнодушно, без каких-либо эмоций. – Да. И ещё: фру Фоссен продала вашу машину, чтобы покрыть судебные издержки.

Вигго резко поднял взгляд.

– Она что?!

Оскар спокойно повторил сказанное и добавил:

– Вы должны быть благодарным вашей жене – она не оставила вас в такую тяжёлую минуту. Хотя, вероятно, не обязана была этого делать, учитывая то, что ранее происходило в вашем браке. Но её поступок был не ради вас, а ради детей. Вы отец, несмотря на то, что не живёте в семье и не интересуетесь их жизнью. Она старается держать их подальше от этого кошмара, хотя, уверен, репортёры уже обосновались у вашего дома.

Вигго опустил голову, ощущая, как все силы покидают его. Он всё испортил, и теперь у него остались только позор и несчастная семья.

– Но это ещё не конец, господин Фоссен. Сегодня мне пришло уведомление от инспекции здравоохранения. Ваша лицензия на медицинскую практику приостановлена.

Вигго замер, его лицо побледнело.

– Что? – едва выдавил он, сжимая пальцы в кулак так сильно, что костяшки побелели.

– Если вас признают виновным, вы больше не сможете работать врачом. Кроме того, ваш трудовой договор с клиникой расторгнут, спасибо вмешательству средств массовой информации.

Вигго резко вскочил с койки, его глаза наполнились яростью.

– Это абсурд! Как они могут так поступить? Я врач, а они забирают у меня всё! Что мне теперь делать? Я ведь ничего не умею, кроме как лечить людей! Это несправедливо!

Оскар поднял руку, словно пытаясь его успокоить.

– Это несправедливо, но, увы, это реальность.

Вигго стоял, охваченный гневом. Он не мог поверить, что оказался в такой ситуации, что потерял всё, что считал важным и незыблемым. Он стиснул зубы, его взгляд потускнел от ярости и отчаяния. Он не знал, как реагировать на слова Оскара, как найти выход из этой безнадёжной ситуации.

– Сколько ещё раз меня будут сжигать на костре инквизиции?

– Это только начало, господин Фоссен.

– О как?! У вас есть что-то на закуску, чтобы добить меня уже окончательно? С чем ещё вы явились в столь поздний час?

– С судом.

– Класс. А я надеялся, что мой адвокат принесёт мне хоть какую-то хорошую новость, – сарказм так и сочился из него.

– Признаю, господин Фоссен, я не волшебник из страны Оз. Увы, в кармане у меня нет палочки, способной одним взмахом снять с вас все обвинения в преступлениях. По предварительным данным, вы не то что нарушили, вы плюнули на следующие параграфы Уголовного кодекса Королевства Норвегия: параграф двадцать два – вождение в состоянии алкогольного или наркотического опьянения; параграф двести семьдесят один – нападение на сотрудника полиции при исполнении; параграф двести семьдесят четыре – нанесение тяжких телесных повреждений; параграф двести семьдесят пять – непредумышленное убийство. К вашему счастью, водителю – тридцатилетней Софи Хаген – удалось выжить, однако сейчас она пребывает в больнице в очень тяжёлом состоянии.

– Как умерла вторая девушка? Я забыл… как её звали? Ваш коллега Миккель толком ничего не рассказал.

– Двадцатисемилетняя Эмма Хаген – родная сестра Софи. От полученных травм она скончалась на месте происшествия – ещё до приезда скорой помощи.

– Этого не может быть.

Вигго дёрнулся так, будто его ударили в солнечное сплетение. Он моментально побледнел и опустил голову.

Оскар открыл портфель снова. Среди медицинских отчётов, результатов многочисленных экспертиз, снимков с места аварии он отыскал две фотографии сестёр: на одной была Эмма в разбитом автомобиле, на второй – Софи. Адвокат положил изображения девушек на край стола.

– Посмотрите.

Вигго поднял голову и взглянул на снимки. Оскар провёл пальцем по второму.

– Как я сказал, сейчас пострадавшая находится в тяжёлом состоянии.

– Что с ней?

– Она в коме.

– В коме… – голос Вигго задрожал. Он обхватил голову руками и сжал виски, будто пытаясь сдержать бурю внутри.

– Мне удалось пообщаться с главным врачом больницы, где она лежит. К сожалению, есть две стороны одной медали: с одной – фрекен Хаген совсем плоха и в любой момент может умереть; с другой – если ей сделают операцию и она успешно её перенесёт, то в дальнейшем может навсегда остаться инвалидом.

Вигго задышал чаще и тяжелее. Сердце колотилось так, что, казалось, его можно было услышать даже на другом конце Осло. Его плечи вздрагивали. Он заметался по камере, а затем подлетел к шкафу и со всей силы ударил по нему. Он чувствовал, как каждая клетка его тела протестует против происходящего. Он убил человека и покалечил второго. Он не знал, как будет жить с этим грузом. Но понимал одно: его жизнь больше не будет такой, как раньше.

Оскар не спешил. Он знал, что здесь время не лечит, но даёт шанс на размышления.

– Я понимаю, что для вас сейчас самое сложное – это признание того, что произошло, – сказал адвокат, немного поправив очки. – Но вы должны понимать, что теперь важно не только осознать ошибку, но и начать думать, как двигаться дальше. Я не могу вам обещать чудес, но могу предложить вариант, который даст вам шанс.

Вигго выпрямился и посмотрел на адвоката с недоумением.

– Какой шанс? – его голос был почти неслышен.

– Я могу попытаться добиться, чтобы вас выпустили под залог. Это не значит, что вам не придётся отвечать за свои действия, но хотя бы какое-то время вы побудете на свободе, в более человеческих условиях, чем здесь. Мы сможем подготовиться к следующему заседанию, собрать доказательства, которые могут помочь смягчить наказание.

Вигго промолчал, его глаза были пустыми, но всё-таки в них промелькнуло что-то похожее на последнюю надежду.

– Как это работает? – спросил он, не совсем веря в то, что его могут выпустить.

Оскар положил на стол несколько документов и внимательно посмотрел на своего клиента.

– Это сложный процесс. Мы должны убедительно продемонстрировать судье, что вы не будете скрываться, не будете угрожать свидетелям или пытаться помешать расследованию. Это не гарантирует, что залог будет принят, но я готов бороться за вашу свободу.

Вигго сделал шаг вперёд и положил руки на стол, перед ним по-прежнему лежали фотографии сестёр Хаген.

– А если я не выйду под залог? Что тогда?

Оскар не отводил взгляда от клиента, его голос оставался всё таким же профессиональным – уверенным, твёрдым.

– Тогда вы останетесь здесь, в камере, до следующего суда. Это не самая лучшая ситуация, но и не самая худшая. Главное, что мы не будем терять время. Мы будем готовиться.

Вигго задумался. Он понимал, что каждое слово Оскара имеет значение. Он понимал, что, возможно, этот адвокат дьявола – его единственный шанс.

– Хорошо, – наконец сказал он, но его голос звучал, как будто он сдался. – Давайте попробуем. Я не знаю, что будет, но я готов бороться. По крайней мере, я должен попытаться.

Оскар кивнул и собрал бумаги.

– Это правильное решение. Но учтите, вам нужно быть абсолютно честным со мной. Всё, что мы делаем, основывается на взаимном доверии. Если я буду уверен в вашей честности, то продолжу с вами работу.

Вигго стиснул зубы. Оскар встал, готовясь уйти.

– Мы начнём с залога. И дальше будем двигаться шаг за шагом. Время на нашей стороне, но помните: нужно действовать быстро.

Вигго замер, глядя на снимки. Заключённый осознавал, что это всего лишь начало. Всё равно это было лучше, чем оставаться зверем в клетке.

Оскар молча собрал документы, но не уходил. Он знал, что Вигго должен был что-то сказать.

– Я… – голос Вигго охрип, он жёстко прикусил губу. – Я не знаю, как буду жить с этим, но… может быть, у меня есть шанс хоть как-то исправить ситуацию. Для себя. Для одной из этих девочек. Для их родителей. У них ведь есть родители?

Адвокат посмотрел на него поверх очков, выражение его лица чуть смягчилось. Он увидел своего клиента с другой стороны.

– Есть. Вам сначала нужно пережить всю услышанную от меня информацию, господин Фоссен. А потом – решить, что делать дальше.

Вигго зажмурился, стиснув кулаки так сильно, что ногти врезались в кожу.

– Я не хочу, чтобы они думали, что я просто монстр, который просто напился и убил их дочь. Я… я не оправдываюсь. Но мне нужно… нужно хоть что-то сделать, – он поднял на Оскара потухший взгляд. – Свяжитесь с родителями сестёр Хаген. Узнайте, нужна ли помощь с лечением Софи. Пусть возьмут деньги… с продажи машины, с чего угодно. Если я могу чем-то помочь – хоть чем-то – я должен это сделать.

Оскар кивнул, застёгивая портфель. Он встал, бросил на клиента последний взгляд и вышел, оставив за собой звенящую тишину.

Глава 7. Операция

Операционная напоминала коробку из стекла и стали, пропитанную резким запахом антисептика, хлорки и чего-то ещё – вероятно, вкраплений крови, впитавшихся в белые стены. Холодный свет операционных ламп бесцеремонно выхватывал всё вокруг, превращая пространство в студёное, бесчеловечное ничто. Однако в контексте жестокой стерильности в воздухе чувствовалось нечто почти животное – напряжение, которое ощущали все, кто находился здесь. Каждая секунда была на вес золота.

Шесть медиков, скрывающих лица за одноразовыми масками, стояли в молчаливом единении, лишь мерный пульс кардиомонитора сдавливал их внимание. Сердце пациентки билось – тяжело, но ровно. Это был последний, едва уловимый намёк на жизнь, которую они пытались спасти. Всё остальное вокруг было механическим, мёртвым.

Анестезиолог с сосредоточенным выражением лица готовил пациентку к наркозу. Он осторожно наклонился к её голове, проверяя подключённые приборы и отмечая последние детали в документах. Фиксаторы на её руках были мягкими, но надёжными, предотвратили бы любое неожиданное движение. Тонкая трубка анестезии уже была введена в вену. Врач проверил дозу, затем взглянул на хирурга, обменявшись коротким, почти невидимым кивком.

– Вводим наркоз, – тихо произнёс анестезиолог.

В систему пошёл мягкий поток препарата. Это было начало. Молниеносное действие вещества быстро охватывало тело Софи, поглощая её, вытягивая из реальности и погружая в мир небытия. Под её закрытыми веками не было боли. Не было страха. Она не слышала ни звуков, ни голосов, не ощущала рук медиков, которые теперь проводили подготовку к операции. Никаких мыслей, никаких ощущений – только темнота.

Нейрохирург Стиан Ингебригтсен сосредоточенно смотрел на гладко выбритую область головы пациентки. Все его мысли были сосредоточены на одной цели – разрезе. Пальцы в латексных перчатках осторожно разминались, ощущая тяжесть предстоящей работы. Стиан не думал о том, кто лежал перед ним, не думал о жизни, семье или истории пациентки. Всё это утонуло в глубоком вакууме операционной. Здесь не было времени для эмоций, не было места для сомнений. Были только действия. Механика. Хирургия.

– Начинаем, – его голос был бесстрастен, как сама операционная.

Это не было просто словом. Это был приказ. Ассистент передал скальпель, не отрывая взгляда от пациентки. Лезвие коснулось кожи. Послышался едва уловимый треск, как если бы лист бумаги уступал, не сопротивляясь. Стиан резал по линии, которую заранее отметил. Он изучил снимки головы, мозга Софи вдоль и поперёк. Он помнил их наизусть. Всё, что оставалось, – это чёткие движения. Быстро. Точно.

Руки Стиана не дрожали, но сосредоточенность была абсолютной. Он знал, что на кону всё. Каждый миллиметр, каждый взгляд, каждый жест – всё имело значение. Даже самый лёгкий порыв дыхания мог стать ошибкой, которая приведёт к катастрофе. Его пальцы двигались по знакомой траектории, ведя скальпель, не допуская погрешностей. Не зацепить лишнего. Не зацепить самое ценное. Он знал, что теперь его мир состоит из хирургического полотна, требующего абсолютной точности.

Процесс был быстрым, но для любого другого человека он тянулся бы целую вечность. Стиан всё ближе подходил к черепу. Он оценил его контуры, плотность кости, как профессиональный скульптор, подготавливающийся к последнему, самому важному шагу. Инструменты меняли поверхность. Это был момент, когда всё теряло своё значение. Когда всё сводилось к единой точке.

Черепная пластина была аккуратно извлечена и отложена в сторону. Стиан чувствовал, как мурашки бегают по спине, как прокладывает себе дорогу по спине капля пота. Его взгляд застыл на ткани мозга. Это было нечто иное. Субъективно – что-то живое, но не двигающееся. Мозг, как орган, не ощущает времени. Для него нет разницы, что происходит за его пределами. И в этой пустоте его руки вновь с ювелирной точностью начали делать свою работу. Под его перчатками шевелилась ткань мозга, пульсируя в ответ на давление инструмента. Но это не была жизнь. Это было просто тело, готовое к ритуалу. Его инструмент для отслаивания мягких оболочек мозга осторожно захватил ткань и аккуратно отодвинул её, освобождая пространство для основного действия. Гематома оказалась точно там, где он её ожидал, где видел на томограмме. Тёмная масса, обвивающая ткани мозга, забирающая жизнь паразитка, затмевающая всё.

Он взял пинцет и, слегка напрягаясь, аккуратно захватил гематому. Она была неплотной, но опасной, как скрытая угроза. Он чувствовал, как мягкая ткань мозга поддаётся и чуть приподнимается, сопротивляясь. Движения были плавными, решительными. Руки не дрожали, но напряжение возрастало с каждым действием. Гематома была извлечена и положена в медицинскую миску. Каждая капля крови оставалась в поле зрения. Каждая её капля могла стать новым ударом, поворотом, который был непредсказуемым.

Анестезиолог, внимательно следящий за жизненными показателями пациентки, тихо произнёс:

– Всё в порядке. Пульс стабилизировался.

Это слово было как воздух для хирурга. Он выдохнул. Но не расслабился. Процесс не был завершён. Теперь нужно было тщательно осмотреть ткань мозга, убедиться, что не осталось кровоизлияний или скрытых повреждений. Пальцы хирурга, сжимающие инструменты, двигались уверенно, но осторожно – словно он прикасался к чему-то священному.

Ассистент подал аспиратор, и Стиан аккуратно удалил остатки крови, следя за каждой складкой мягкой ткани. Мозг пульсировал в такт сердцебиению Софи, будто напоминая о жизни, которая зависела от их усилий.

– Никаких дополнительных повреждений, – сухо сказал он, поднимая взгляд на нейрохирурга второго уровня. – Можно закрывать.

Врачи вернули оболочки мозга на место, скрупулёзно зашивая их тончайшими швами. Каждый стежок был выверен, словно Стиан сшивал саму ткань реальности. Черепная пластина легла в свои анатомические границы, зафиксированная титановыми пластинами и винтами.

Стиан провёл пальцем по краю разреза, проверяя соединение. Затем он наложил швы на кожу – слой за слоем, пока разрез не превратился в тонкую, напряжённую линию. Когда последний шов был закреплён, хирург выпрямился, отступив на шаг назад.

– Время операции? – спросил он, не убирая взгляда от головы пациентки.

– Три часа сорок восемь минут, – ответил ассистент, сверяясь с экраном.

Анестезиолог слегка повернул голову:

– Жизненные показатели стабильны. Она держится.

Стиан снял окровавленные перчатки и бросил их в контейнер для утилизации. Руки слегка дрожали – не от страха, а от перенапряжения. Он провёл ими по лицу, стирая пот со лба.

– Переводим в реанимацию, – сказал он голосом, в котором звучала усталость, но не облегчение.

Стиан ещё раз посмотрел на Софи. Он чувствовал: кто-то тоже смотрит на неё.

Смерть.

Она стояла в углу операционной – невидимая, но ощутимая, как холодный сквозняк. Она ждала. Терпеливо, безмолвно, с вечной уверенностью в своей неизбежности. Но в этот раз она уходила голодной, с опущенной головой, со скрипом волоча косу по кафельному полу. Званый ужин не состоялся.

На дежурстве нейрохирурга Стиана Ингебригтсена смерть осталась ни с чем.

Он отвернулся и пошёл мыть руки не оглядываясь.

А потом, попросив у коллег сигарету, впервые в жизни закурил.

Глава 8. Раскаяние

Вигго не спал всю ночь. Его тело было тяжёлым, как камень, сдавленное бессонницей, но не способное найти покой. Он лежал на койке в темноте камеры и пытался угнездиться в мыслях, хотя все они были в кромешной тьме. Его разум блуждал, как потерянный путник, и возвращался к одним и тем же картинкам: фотографии сестёр Хаген. Ещё вчера он мог бы от них отмахнуться. Теперь они были для него как якорь, утопающий в его собственной бездне. Он попробовал закрыть глаза, но тьма вокруг была слишком плотной, слишком осязаемой. Звуки – шорохи от поворота собственного тела, стук дождя, барабанящего по подоконнику, – начинали складываться в нечто иное. В каком-то месте, на границе сна и бодрствования, они начали срастаться с другими, немыслимыми звуками. Ненадолго он услышал голос. Он был слишком тихим, чтобы быть настоящим, но одновременно и слишком явным, чтобы быть просто игрой его разума.

– Убийца…

Голос был женским, и Вигго не мог понять, был ли это шёпот или просто нечто, что его воображение создало из давно забытых кошмаров. Ему хотелось встать, но тело не слушалось. Шум снаружи поглощал его сознание, как чёрная дыра. Время стало замедляться, и даже сердцебиение шло в такт тёмному, безжизненному ритму.

– Убийца, – повторял голос, и казалось, он шёл из самой глубины его души.

Вигго в ужасе открыл глаза. В углу камеры, там, где тени от металлической решётки сгущались, он увидел их. Два силуэта, едва различимые, как расплывчатые тени, которые всегда теряются в ночной мгле. Но в этом мгновении они стали настоящими. Вигго чувствовал, как холод охватывает его и волосы на голове встают дыбом. Он хотел крикнуть, но его горло было сжато, как железная пасть.

Это были они. Эмма и Софи. Или, по крайней мере, те, кто теперь их заменял. Тени их фигур двигались на границе его зрения. Он попытался закрыть глаза, но не мог. Он был обречён смотреть. Тени становились всё ближе, а ощущение того, что они взирают на него, вонзаются в него, стало настолько реальным, что его сознание было на грани срыва.

– Убийца! – теперь это звучало как приговор. Звук пронзал его кожу, проникал в каждый нерв, заставляя его замереть.

Внезапно фигуры исчезли, и всё стало снова тихо. Почти. Но что-то изменилось. Было ощущение, что этот голос теперь не только в его голове. Он не мог понять, было ли это на самом деле, или его душа сдвинулась с места, выползая наружу, чтобы встретиться с тем, что она давно скрывала. Он снова попытался встать, но его тело вновь не слушалось. Каждое движение вызывало боль, как будто в его венах текло нечто более тяжёлое, чем кровь.

Вигго прижал ладони к глазам, стараясь подавить дрожь, которая начинала охватывать его с головы до пят. Он видел их снова, но теперь они не были тенью. Он видел их точно так, как будто они стояли прямо перед ним. Это были настоящие их глаза, полные боли и страха. Его взгляд встретился с их осуждающим взором, и он понял, что они не могут простить его. И не собираются. Их присутствие было слишком реальным, слишком очевидным.

– Убийца… – этот шёпот теперь эхом звенел в его голове.

Вигго чувствовал, как его разум будто расползается по всем углам. Он не мог понять, где он, кто он, почему его душа разрывается от того, что он слышит, что он ощущает. Каждая черта их лиц, каждый фрагмент был зафиксирован в его памяти, но с каждым новым мгновением они становились всё более чуждыми, как нечто, что он пытался забыть.

Резко повернувшись, он увидел, как тень снова мелькнула на стене. Не сильное движение, но достаточно очевидное, чтобы напомнить ему, что ему никогда не убежать от этого. Он закрыл глаза, надеясь, что, когда откроет их вновь, всё станет прежним. Но ничего не менялось. Эти тени были с ним. И они останутся с ним до конца.

Его вина, казалось, больше не могла противостоять этому наказанию. И этот голос в его голове, этот незримый приговор, не унимался. Фоссен понимал, что теперь будет только хуже. И, возможно, единственная правда, которую он мог осознать, заключалась в том, что это наказание – его собственная тень, его собственное чистилище.

Пока свет не ворвался в камеру, узник оставался в одиночестве, блуждающем в тёмных уголках своей души. Лишь когда первые лучи солнца едва коснулись решётки окна, Фоссен понял, что ночь наконец-то отступила. Однако с ней не ушли его видения. Они продолжали преследовать его, как тени, прилипшие к его сознанию. Даже в тишине утра они оставались с ним, висели в воздухе, давили на грудь, заставляя дышать с трудом. И как только – на мгновение – ему казалось, что тени исчезли, то очень скоро он вновь ощущал их приближение как неизбежную реальность.

Когда он наконец вырвался из этого мракобесия, обнаружил себя сидящим за столом. Перед ним вновь лежали фотографии сестёр Хаген, разложенные его адвокатом. Фоссен никак не мог оторвать от них взгляд. Каждую линию их лица он запоминал так, как если бы хотел сохранить навсегда в своей голове. Все фрагменты тяжкого осознания вины становились частью его существования. Он не мог заставить себя отложить эти изображения. Это было мучение, но вместе с тем он ощущал в них нечто иное: они стали его связью с тем, что он разрушил, последней нитью, соединяющей его с реальностью.

В это время дверь камеры тихо открылась. Оскар вернулся. Он положил на стол чистые листы бумаги и ручку.

– Я сегодня подготавливаю ходатайство о залоге, – сказал он, но, заметив взгляд Вигго, добавил: – Но если вы действительно хотите попытаться как-то загладить свою вину… начните с письма.

Вигго взглянул на него так, словно тот предложил ему вскрыть себе вены.

– Письма? – голос сорвался. – Какое, к чёрту, письмо? Они ненавидят меня. И имеют на это полное право.

Оскар наклонился вперёд, сцепив пальцы в замок. Его лицо оставалось спокойным.

– Возможно, они никогда его не прочтут. А может быть, прочтут и порвут в клочья. Но у вас нет другого пути. Если хотите хотя бы попытаться загладить свою вину – начните с этого.

Вигго резко встал, задев стол, тот громко скрипнул по полу.

– Думаете, мне это поможет? – он нервно задышал, вцепившись пальцами в виски. – Думаете, я смогу спокойно спать, если напишу пару слов о раскаянии?!

Оскар не шевельнулся.

– Нет, не сможете. Но, возможно, это поможет им.

Вигго застыл. Он долго молчал, уставившись в стену, пока в конце концов не взял ручку. Его пальцы дрожали так сильно, что она чуть не выпала из рук. Несколько раз он подносил кончик ручки к бумаге, однако тут же убирал. Но в какой-то момент что-то щёлкнуло внутри, и слова, как прорвавшаяся плотина, полились на лист.

«Фру и херр Хаген…

Я не уверен, что имею право писать вам. Но я должен. Меня зовут Вигго Магнус Фоссен. Я тот, кто украл у вас дочь и оставил другую на грани жизни. Тот, чьё имя, возможно, вызывает у вас рвоту, когда моя физиономия мелькает в новостях. Я не прошу прощения. Слово «простите» здесь звучит так же уместно, как хохот на похоронах. Но я хочу, чтобы вы знали: я разрываю себя на части за то, что сделал. Я не помню сам момент аварии, возможно, потому что был пьян в хлам. Но это не имеет значения. Ужасно то, что я разрушил вашу семью. Я не буду прятаться за адвокатами. Если суд отправит меня гнить в камере до конца моих дней – так тому и быть. Но если хоть капля моей жалкой жизни может помочь Софи – я отдам её. Кровь, деньги, что угодно. Если вам важно знать, что я страдаю, – поверьте, я страдаю. Я вижу лица ваших дочерей, когда закрываю глаза. Сейчас я молюсь, чтобы не проснуться. Возможно, это и есть моё наказание. Я не знаю, прочтёте ли вы это письмо. Может, оно сгорит в камине. Но мне нужно, чтобы вы знали: я помню. И никогда не забуду.