скачать книгу бесплатно
и призрачна разлука,
и все пути короче и светлей,
чем отраженье звука.
«Я вышла на синюю улицу…»
Я вышла на синюю улицу.
Ну вот и закончился день.
Вернуться. Свернуться. Ссутулиться.
Уйти в осторожную тень.
Но, стоя в снегах остывающих
легчайшую песню пою.
В обители вечно играющих
я более не состою.
И свет, ненароком приснившийся
в кармашке храню потайном.
И кто-то, навек заблудившийся,
рыдает в лесу ледяном.
«Вот, посмотри, – Я даю ключи…»
«Вот, посмотри, – Я даю ключи:
плачь, веселись и грусти со всеми.
Саморазвёртываясь в ночи,
точка души поглощает время.
Но уж короче дороги – нет!
И, согревая свои пространства,
лишь береги этот черный цвет
нищего, птичьего постоянства.
И не дерзай задевать струну
счастья чужого и вольной воли…
Я отпускаю тебя одну —
в страшную область любви и боли.»
«Я не вижу в упор этой длинной зимы…»
Я не вижу в упор этой длинной зимы,
на морозе хрустящей раскрошенным льдом:
у меня – золотые холмятся холмы,
то взлетая, то падая в ритме твоём,
и проходит в цветном опереньи весна
и касается ангел оглохших ушей,
и безумная птица короткого сна
режет воздух крылами острее ножей,
и сверкающий полдень горяч и открыт
в сундуках опрокинутых нет ни гроша,
и на грани высокого кича, навзрыд,
по расстроенным клавишам скачет душа.
«Струится время, минуя нас…»
Струится время, минуя нас,
и тают сухие льды;
ты держишь меня у самых глаз,
как будто глоток воды…
Но если умрём, – почему, скажи
поёт и ликует твердь?
Любовь моя, ты коротка, как жизнь,
зато и крепка, как смерть.
«В лабиринте стрелочек и арок…»
В лабиринте стрелочек и арок,
на морозном пике декабря
мне вручили это как подарок,
ни о чём со мной не говоря,
и сияет день одушевлённый
помещаясь у меня в руке,
как большая брошка, жук зелёный,
малахит на тоненьком замке.
«Ничего мне от тебя не надо…»
Ничего мне от тебя не надо.
Я пройдусь по улице пустой —
синяя февральская прохлада
разведёт вишнёвый цвет густой.
А домой приду – лицо умою:
пусть вода целебная звенит
и перегородчатой зимою
всё – как было – вновь заледенит.
«Верю всему я – и всё принимаю…»
Верю всему я – и всё принимаю,
но в безоглядности этой смешной
я все равно про себя понимаю:
ты – это чудо, что было со мной.
Я – не запомнюсь, сотрусь, понемногу
свой уменьшая безлунный объём,
ты же – останься и стой, ради Бога,
стой, как сейчас, на пороге своём,
стой и смотри в это небо простое
в самом начале любви и хвалы,
где зажигает окно золотое
свет, появляясь из утренней мглы.
«Подробно и обстоятельно…»
Подробно и обстоятельно
разлука нам лоб холодит.
Присутствие необязательно.
И даже, пожалуй, вредит.
Иначе душа и не тронется
в такой вот смертельный полёт
и всей сумасшедшею звонницей
не грянет о каменный лёд.
«Треснул лёд, и голуби взлетели…»
Треснул лёд, и голуби взлетели,
чистота арбузная звенит, —
это утро пятого апреля
весело мне щёки леденит,
это сердце, как воздушный шарик,
глупое, висит на потолке,
и любви бесхитростный фонарик
сам собою светится в руке.
«Её как хочешь, право, назови —…»
Её как хочешь, право, назови —
наивная обидеться не сможет:
она несёт простой флажок любви,
и самомненье душу ей не гложет.
Как дурочка, всё плачет да поёт,
и падает, и ссадины не лечит…
И время разворачивает ход
и о тебе из прошлого щебечет.
«Выручай же, Москва! Не впервые…»
Выручай же, Москва! Не впервые…
Выводи из беды и игры:
прячь в свои переулки кривые,
в потайные лепные дворы;
я почти неприметною стану, —
да и кто разглядит на бегу
как сияет открытая рана
в неказистом арбатском снегу.
«Задумаешься – а уже суббота…»
Задумаешься – а уже суббота,
и за окном светлеет небосвод,
метёт метель, сползает позолота,
скрипичный ветер в форточке поёт.
Но у души ещё ночное зренье
ему прозрачен остов бытия:
скелет листа и каждого растенья,
и тайный план узорного шитья…
Сомкни глаза, душа, ночная птица, —
твоё заданье – весело страдать,
и щебетать, и верить в небылицы,
и босиком под форточкой стоять.
«Думай, читай свои книги до дыр…»
Думай, читай свои книги до дыр,
воин – охотник – старатель,
чтобы высокий раздробленный мир
тайный открыл знаменатель,
мучайся несколько жизней подряд
сам распадайся на части, —
но освети этот брошенный сад
детским фонариком счастья:
там, наполняя усталый зрачок
лиственным шорохом влажным,
вечно поёт одинокий сверчок
в склеенном доме бумажном.
«Но мы с тобой умрём, – и это расставанье…»
Но мы с тобой умрём, – и это расставанье
мне нечем заглушить, – но я тебя люблю.
в обителях пустых, скрывающих названье,
заранее брожу – и голос твой ловлю;
и знает только Бог, насколько смехотворна
прожорливая смерть, что я с руки кормлю:
она во всём права, она навек бесспорна,
и мы с тобой умрём, – но я тебя люблю.
«Шероховатый сон идёт тропою длинной…»
Шероховатый сон идёт тропою длинной,
и ночь свой внутренний опять являет лик:
меняется небес податливая глина,
