Измененный виноград

Двигаясь прямо на нас Горовиц, раздвинул руки в стороны, собираясь заключить в объятья.

Все происходит так быстро, что ничего не понимаю.

– Мы знаем причину! Основная часть позади! Нужно только вызвать Доктора!

Василиса развернулась. С легкостью, присущей профессиональным спортсменам, она высоко задрала колено и изящно выпрямила длинную и ногу, впечатав ее в живот Горовица. Схватившись за живот, он упал навзничь с улыбкой блаженного.

– Главное, никого не трогай! – сказала Василиса и бросилась в общий зал.

Ничего не понимаю. Бегу прямо за ней. Томные глаза вокруг оживают, глядя на нас. Все медленно и неспешно тянутся к нам.

Вначале было проще. Нежная Василиса оказалась невероятно гибкой, как акробатка – легко уворачивалась от стремящихся к ее телу лап. Мне пришлось применять все навыки, выработанные за годы болезни. Толпа обнаженных тел сжималась вокруг все плотнее.

– Искать глушилку долго и сложно! У меня в офисе есть телефон! Прямое соединение! Нужно только добраться!

Она такая привлекательная. Удивительно что человек может думать о прекрасном в момент приближающейся гибели. Среди людей всегда душно и тошно, а рядом с ней ничего такого.

Пройти через общий зал стоило больших усилий. Но это не было такой неразрешимой проблемой, как та, с которой мы столкнулись, пытаясь выйти из общего зала в коридор.

Клубок изможденных людей на выходе очнулся, когда мы приблизились. Живая стена преградила путь.

Только сейчас понял, что Василиса держит меня за руку. Потому и бежал за ней.

Выдернул свою ладонь.

– Борис, очнитесь!

Тошнота. Удушье. Ожоги…

Кольцо людей все плотнее. Паника. Кажется, кожа сейчас воспламенится. Взойдет волдырями и, расплавившись, стечет на пол.

Василиса, вращаясь как балерина, невесомыми, на первый взгляд, па раскидывает обнаженных людей во все стороны. Их слишком много.

Пытаюсь стереть ее прикосновение, унять боль.

– Борис, помогите!

Не обращая на меня никакого внимания, взмокшие тела окружают Василису плотным кольцом.

– Мы должны добраться до моего кабинета! Там телефон!

Ладонь не проходит. Тру все сильнее. Ногти оставляют на собственной коже красные полосы, которые горят еще сильнее.

– Борис!

Как зачарованный не могу оторваться. Ногти впиваются в кожу. Понимаю, что делаю только хуже, но остановиться не получается. В какой-то момент кожа поддается. Она разрывается под ногтями как упаковка праздничного подарка, а сразу под ней – бордовый цветок.

Мозг отключается. Живым ядром бросаюсь в кольцо, окружающее Василису. Одним кубарем мы падаем на пол. Она вырывается на свободу и проскальзывает в двери. Горло распухает настолько, что сложно вздохнуть. Задержав дыхание, бросаюсь за ней.

Людей снаружи меньше, но каждый из них представляет для нее угрозу. Для нее. Не для меня.

Нагнав ее у очередной пробки из людей, я снова врезаюсь в них, как игрок в американский футбол. Хотя никогда не играл в него. Если выживу – обязательно попробую.

Руки обволакивают меня. Трогают меня. Мои ноги. Мои руки. Мою спину. Мою грудь. Мои живот, шею, лицо.

Отбиваясь от них, понимаю, что по лицу текут слезы. Я плачу. Плачу, потому что умираю.

Не знаю, как я нашел силы подняться. Нужно помочь ей. Она не должна. Только не она. Не такое прекрасное и чистое создание, как она.

Сквозь слезы и боль, приступы удушья и собственную плавящуюся плоть, под которой шевелятся новые цветки, я бегу за ней. Бегу по коридору за этой нежной и сильной женщиной, волосы которой горят, словно одуванчики на солнце. В мире несчетное множество цветов, но ни один из них не сравнится с завораживающей красотой обычного одуванчика.

Добравшись до ее кабинета, залетаю за ней и запираю за собой. Очевидно, что раффлезия оказывает на людей разные эффекты. В отличие от ученых грантников, охранники, попадающиеся нам в коридорах, были намного агрессивнее. Вероятно, дело в химическом составе крови и выработанных реакциях поведения.

В дверь начинают колотить. Очень напористо.

На столе Василисы стоит большой красный телефон. Наподобие тех, которые были раньше с дисковым номеронабирателем, только именно у этого телефона его нет. Снимаешь трубку, и тебя связывают с одним единственно важным местом.

Василиса держится одной рукой за край стола, другой снимает трубку и подносит к уху. Тяжело дыша, она пытается найти слова. В трубке неразборчивый голос.

Подхожу к ней. Как только собираюсь спросить, почему медлит, вижу, что вся ее правая рука мокрая. Сквозь опухший нос пробивается запах игристого вина.

Тут же отскакиваю от нее. Василиса кладет трубку и оборачивается. На обратной стороне ладони темно-бордовый цветок. В дверь продолжают колотить. Озираясь по сторонам, вижу еще одну дверь. Василиса движется ко мне.

Бросаюсь к двери. Распахиваю. Чулан. Захожу. Запираюсь.

Слышу шаги. Дверная ручка ходит туда-сюда. Василиса снаружи крутит ее во все стороны. Я изнутри, обеими руками вцепившись в ручку, держу дверь изо всех сил.

Внезапно все прекращается. Тишина длится около минуты. Я уже подумал, что она ушла. А затем услышал сладкий шепот:

– Бо-оря? Давай ты откроешь дверь, а?

Судя по звуку, ее губы были плотно прижаты к дверной щели. Она тяжело дышала и иногда запиналась.

– Вы, мужчины, такие узколобые. Думаете, мы ничего не знаем. Не видим, как вы смотрите. Не знаем, о чем вы думаете. Но знаешь, в чем наш секрет, Боря? Не в том, что мы видим или знаем, а в том, что мы тоже хотим этого… Открой дверь, Боря… Открой, и я покажу тебе, что увидела в твоих глазах. Увидела, как ты запускаешь пальцы в мои волосы, и, сжав кулак, до боли прижимаешь мои губы к своим.

Она отошла от двери и продолжила намного увереннее:

– О-о да! Я понимаю, что заражена! Я чувствую, как твой яд движется по моим венам… Как он дает мне свободу!

Судя по звукам, Василиса раздевалась, попутно лаская себя.

Чулан становится все меньше. Начинаю задыхаться.

– Боря, ты же не хочешь, чтобы я совокуплялась с этими приматами снаружи? Меня, в отличиеот них, возбуждает только одно – интеллект. И очевидно, что ты обладатель прекрасного, большого, сочного, твердого и неутомимо пульсирующего интеллекта. Ты слышишь это, Борис?! Я успела снять трубку. Значит, это не просто вертолеты, а вертолеты Черного Легиона. Возможно, с ними чертов Доктор, а это значит, у нас не так много времени. Он так быстро поставит всех на ноги, что и глазом моргнуть не успеешь. Не то чтобы кончить. Открой прямо сейчас, и тогда мы успеем несколько раз. Я сделаю, как ты любишь. Скажи, как ты хочешь? Не веди себя так, будто у тебя много секса… Конечно, сейчас – никогда. А что было раньше, Боря? Ты когда-нибудь держал в руках такое тело, как это? Я знаю, как на меня смотрят. Знаю, как хотят. И я знаю, что даже ты не исключение.

Она прервалась, чтобы издать сладкий стон, а затем снова продолжила:

– Зачем ты противишься? Что может быть естественнее? Что может быть желаннее? Простое прикосновение. Но сколько в нем смысла. Сколько информации. Знаешь, что я думаю, Борис? Я думаю, твой друг математик прав. Ты не производишь впечатление человека, который не предполагал подобный исход. На меня пролили шампанское, когда я упала в общем зале. У меня было всего несколько минут. Но ты… ты был в прямом контакте. Раз за разом… Снова и снова… Опять… ох… и опять…

Василиса задыхалась, словно поднимаясь в гору.

– И еще ответь: почему там все хотели только меня? Они не обращали на тебя почти никакого внимания. Мы ведь с тобой знаем, в чем дело, да? Свое получают все: и толстые, и худые, длинные и короткие, красивые и невзрачные, обрезанные и нет. Но только не ты.

Снова прикасаясь губами к дверной щели, она перешла на еле различимый шепот:

– Я все знаю, Боря. Я не осуждаю тебя. Я люблю тебя. Открой дверь и возьми меня. Ты ведь этого хотел? Ты сделал все ради этого?

– Я тоже вас люблю! – слезы сами текли из глаз. – Поэтому не могу открыть дверь! Я не достоин! Если бы я встретил вас раньше! Я бы так не поступил! Я и сейчас хочу! Очень хочу! Хочу просто обнять вас! Хочу поцеловать вашу руку! Не более! Хочу почувствовать тепло! Хочу вернуться к людям! Но если я сделаю это сейчас – это будет неправдой! Это не настоящее! Я не могу так! Не могу так поступить! Только не с вами!

Затем я плакал. Мои слезы сжимали комнату, пока она, неподъемным грузом усевшись мне на плечи, не заставила меня задохнуться и потерять сознание.

***

Д: – И что теперь будет?

В: – Как что? Как обычно. Уничтожим все. Сотрем всем память. Всем экстренных контрацептивов. А этого под замок.

Д: – А как же его открытие?

В: – Открытие? Это биологический терроризм!

Д: – И тем не менее ты просишь меня вылечить его?

В: – Да, я прошу тебя. Я считаю, что он не виноват.

Д: – Опять эта история?! Сколько можно! Виноват не он, виновато общество!

В: – Но это действительно так! У него были бы чистые намерения. Это очень добрый и чуткий человек. Когда он понял, что произошло, то пытался защитить меня, в какой-то мере жертвуя собой. Ему просто не хватило человеческого… тепла. Только представь себе… Ну, не знаю… Человека без лица…

Д: – В смысле – без лица? Совсем без лица? Или как Траволта?

В: – Совсем. Представь, как ему будет тяжело наладить связь с окружающими людьми. Как тяжело будет выстраивать социальные связи. Как ему жить, если в нас на генетическом уровне заложено распознавать дружелюбные или враждебные отношения по одной мимике лица! А ведь невербальное общение – то же самое! Он такой отдаленный и такой холодный! Мне кажется… что из-за его болезни никто не воспринимал его как живого человека.

Д: – Ты ведь ты понимаешь, что его… болезнь… и никакая не болезнь вовсе, а… нечто сломанное вот тут…

В: – Ты не сможешь ему помочь?

Д: – Да как ты смеешь! Я всего лишь мягко намекаю тебе, что у меня нет на это права. Вторгаться в чужой разум и менять там что-то – под запретом даже у самых высших сущностей этого мира.

В: – Так ты поможешь?

После долгой тишины Доктор многозначно улыбнулся и распахнул свой желтый чемоданчик.