Взаперти

– Опасность – это моя вторая натура, Кэтрин. – Его голос прозвучал приглушенно, будто пепел от прогоревшего полена. – Я всегда был в ней, и, похоже, не собираюсь с ней расставаться. Пару дней назад я показался каким-то волшебникам далеко на юге. Думаю, они ищут не в той стороне. – Его губы изогнулись в горькой усмешке. – Ты в опасности, пока я здесь. А я вместо того, чтобы лететь сломя голову подальше, стою здесь как… Как пес, который ждет у двери, даже если знает, что его не пустят на порог.

Он сделал шаг к ней, его взгляд скользнул по ее лицу, задержался на ее губах. В его глазах мелькнуло что-то дикое, неукротимое, что пугало и притягивало ее одновременно. В воздухе повисла тишина, наполненная невысказанными словами и напряжением.

– Помнится, ты был весьма убедительным псом, – сказала Кэтрин мягко, с легкой усмешкой, которая, однако, не скрывала ее беспокойства.

Сириус отвернулся, снова глядя на огонь. Его плечи расслабились, но в его голосе появилась новая нотка – страстная и отчаянная.

– Знаешь, что самое идиотское? – начал он хрипло, словно спорил с невидимым противником внутри себя. – Каждое утро, провожая тебя до калитки, я твердил себе: «Все, сегодня уйду. Попробую снова проскользнуть в Визжащую Хижину». А вечером я уже бежал обратно, как самый послушный щенок, только чтобы встретить тебя. И я не понимаю, почему. Почему именно твой порог стал для меня единственным местом, куда хочется возвращаться.

– Они все еще ищут тебя, – тихо, но настойчиво повторила Кэтрин. – Каждый твой шаг на свободе – это риск.

Сириус резко обернулся, и в полумраке комнаты его глаза горели мутным огнем.

– И что с того? – его голос сорвался, в нем слышалась накопленная годами ярость и боль. – Я уже столько лет живу в этом риске, что без него, наверное, и не смогу. Но видеть страх в твоих глазах из-за меня… Это хуже, чем Азкабан.

Он сделал шаг к ней, взгляд его задержался на ее лице, скользнул по ее губам. В воздухе повисла тягучая тишина, пропитанная невысказанными словами и бурлящим напряжением. Кэтрин подалась вперед, почти неосознанно, и ее пальцы дрогнули в сантиметре от его руки.

– Я не боюсь за себя, – прошептала она. – Я боюсь потерять тебя снова.

– Я бы украл тебя, Кэтрин. Прямо сейчас. Увел бы на Клювокрыле прочь из этой сырой, пропитанной горем Британии. Туда, где солнце опаляет кожу, а море поет песни свободы. Представь: только мы, ветер в волосах и никаких призраков прошлого, цепляющихся за пятки. Ни Азкабана, ни Пожирателей. Только бескрайняя синева до горизонта. Мы бы вернулись, когда этот безумный мир остынет. Ты бы согласилась?

Его слова висели в воздухе, как натянутая струна, готовая сорваться в мелодию или лопнуть от напряжения. Сердце Кэтрин отозчалось гулким эхом, поддаваясь опасному искушению этого безумия.

Она медленно подняла руку и коснулась его щеки. Кожа под пальцами была прохладной, но где-то в глубине она чувствовала сдерживаемую дрожь. Сириус зажмурился, вжимаясь в это прикосновение, как в якорь. Его большая рука накрыла ее ладонь, пальцы осторожно скользнули по ее костяшкам, запоминая каждый изгиб.

– Ты боишься за меня, – прошептал он, и голос его звучал непривычно тихо, почти обезоруживающе. – Это… ново. Я привык, что от меня шарахаются. Или мечтают сдать властям. Но не… этому.

Он сжал ее руку, не причиняя боли, но с такой силой, будто она была единственным связующим звеном с реальностью. В его глазах, подернутых дымкой усталости, Кэтрин читала не только привычную дикую решимость, но и глубинную, изъязвляющую боль – одиночества, предательства, потерянных лет. И в этот миг она с безоговорочной ясностью поняла: она не оставит его одного с его демонами.

– Я боюсь, Сириус, – выдохнула она, и голос ее дрогнул. – Боюсь, что эта свобода окажется миражом. Что ее вырвут у тебя снова, как вырывали все хорошее.

Он отпустил ее ладонь, но взгляд не отводил, в его упрямом молчании читался вызов самой судьбе.

– Мы будем осторожны, – настаивал он, и в словах его слышалась железная воля, выкованная в застенках Азкабана. – Клювокрыл быстр, а я стал тенью. И я не один. – Он бросил взгляд в темное окно, за которым угадывалась дорога к Хогвартсу. – Гарри там. Под защитой. Я не могу быть ему отцом сейчас, не могу дать ему дом. Но однажды… мы вернемся. За ним. И тогда… тогда у нас будет настоящая семья. Если ты только согласишься, я готов вечность пролежать у твоих ног в обличье пса.

Эти слова прозвучали как клятва, хрупкая и несбыточная, но наполненная такой горькой надеждой, что у Кэтрин сжалось сердце. Семья. То, что у нее отняли так давно. Гарри, мальчик, видевший лишь потери. И Сириус, его крестный, сам нуждающийся в спасении.

Медленно, почти не дыша, она прильнула щекой к его груди, ощущая под тонкой тканью ребра и бешеный стук сердца. Сириус замер, будто боялся спугнуть это мгновение. Она обняла его за спину – нежно, бережно, как когда-то обнимала испуганного пса у камина. И тогда в нем что-то надломилось. Он резко, почти с отчаянием, притянул ее к себе, сомкнув руки на ее спине так крепко, что стало больно. В этом объятии не было нежности – лишь голодное, яростное признание в одиночестве и отчаянная потребность в тепле.

Все вокруг потеряло значение. Время остановилось, оставив их на краю пропасти, затянутой туманом неизвестности. Сириус с его израненной душой и робкой мечтой о будущем. Она – с ее отказом отпускать его, несмотря на все доводы рассудка.

Его лоб коснулся ее лба. Они замерли в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием поленьев. Кэтрин знала: если он исчезнет сейчас, если эта хрупкая нить порвется, ее сердце умрет вместе с ним. Но чувствуя его дыхание на своей коже, она понимала – это не мимолетное увлечение. Это та самая, всепоглощающая стихия, что приходит, когда ее совсем не ждешь. Даже сейчас, видя перед собой изможденного, надломленного человека, она видела лишь свет в глубине его израненной души. И была готова стать для него этим светом.

– Сириус, – прошептала она, и в ее голосе зазвучала стальная решимость. – Я не позволю тебе уйти одному. Это безумие, но я не могу тебя потерять. Сегодня ты отдохнешь. А завтра… завтра мы улетим. Найдем место, где ты сможешь дышать свободно.

– Моя отважная Кэтрин… – его голос сорвался на полуслове, вместив в это молчание всю благодарность, на какую только был способен.

Глава 14 Бремя молчаливых улиц

Лето в маленьком чешском городке дышало медовой неспешностью. Солнце, щедро разливая поздние послеполуденные лучи, ласкало фасады рядовых жилых домов, выстроившихся вдоль широких, но безлюдных в этот час улиц. Это был типичный спальный район, где жизнь текла вразрез с ритмом больших городов, подчиняясь вековому распорядку природы и неторопливым местным укладам.

Архитектура здесь была свидетельницей середины прошлого века – трех- и четырехэтажные дома, чей облик был прост до аскетизма и лишен каких-либо вычурных деталей. Серые или светло-бежевые стены, изредка разбавленные вкраплениями потускневшего терракотового или бледно-желтого, отражали солнечный свет, наполняя улицы ровным, умиротворяющим сиянием. Окна, по большей части прямоугольные и утилитарные, прятались за простыми деревянными рамами. На балконах, утопающих в буйной зелени герани и петуний, сушилось белье – оно развевалось на легком ветерке, словно безмолвные флаги, знамена размеренного домашнего уюта.

Скатные крыши, покрытые потрескавшейся от времени черепицей или потемневшим шифером, позволяли дождю свободно стекать, не задерживаясь. Дымоходы, давно не знавшие топочного жара, стояли молчаливыми стражами, немыми свидетелями ушедших эпох. У подножий домов зеленели аккуратные, словно подстриженные газоны, а вдоль тротуаров старые липы и клены росли так густо, что их сплетенные кроны создавали сплошной зеленый шатер, спасающий от полуденного зноя.

Весь район был пронизан аурой безмятежного спокойствия. Здесь не было ни шумных торговых центров, ни оживленных площадей. Вместо них вдоль улиц скромно ютились небольшие продуктовые лавки, пекарни, откуда доносился душистый запах свежего хлеба, аптеки и почтовые отделения. Кое-где встречались детские площадки с выцветшими от солнца горками и качелями – пустующие сейчас, они ждали вечера, чтобы наполниться звонким смехом.

Летнее утро в этих краях начиналось с тихого шелеста листвы и щебетания проснувшихся птиц. Солнце, поднимаясь над горизонтом, медленно окрашивало небо в нежные перламутрово-розовые и оранжевые тона. Воздух был густым и сладким, напоенным ароматом цветущих лип и свежескошенной травы. Лишь с постепенным пробуждением города улицы начинали наполняться приглушенным гулом – это проезжали первые автомобили, спешащие на работу, или велосипедисты, наслаждающиеся утренней прохладой.

Днем, когда солнце достигало зенита, жизнь в районе замирала. Жители искали спасения от жары в тенистых прохладных квартирах или под сенью деревьев. Лишь изредка можно было встретить кого-то, выгуливающего собаку, или пожилую пару, молча сидящую на скамейке у подъезда и греющую костлявые руки под лучами. Балконы превращались в импровизированные гостиные под открытым небом, где можно было неторопливо выпить чашку кофе или просто наблюдать за редкими прохожими.

Но настоящая жизнь возвращалась сюда вечером. Солнце клонилось к закату, заливая небо золотистыми и пурпурными красками. Воздух стремительно свежел, и люди высыпали на прогулки. Семьи с детьми направлялись в скверы, молодежь собиралась на спортивных площадках, а пожилые люди вновь занимали свои насиженные места на скамейках. Из открытых настежь окон доносились приглушенные голоса телевизоров, обрывки неспешных разговоров и порой – далекие, словно из другого мира, мелодии, льющиеся из открытых форточек.

– Никогда раньше не был в Чехии. Слышал, что в Праге красиво, – Бродяга прислонился к шершавому стволу липы, скрестив руки на груди. Его поза пыталась казаться расслабленной, но Кэтрин видела, как напряжены его плечи. – Почему именно сюда?

– Я не была здесь целую вечность… – ее голос прозвучал приглушенно, будто сквозь вату. – Даже не уверена, что сегодня смогу увидеть то, что ищу.

Кэтрин нервно поправила невесомый берет-сеточку, едва сдерживая дрожь, поднимавшуюся из глубин. Под пальцами ощущалась знакомая колкая боль – она снова нещадно терзала кутикулу, словно пытаясь выцарапать из себя всю накопившуюся тревогу. Сириус молча ждал, давая ей время и пространство, в котором она так нуждалась. Ночной перелет почти не утомил ее тело, но душу вымотал до предела. Они приземлились в паре километров к востоку от Праги еще глубокой ночью, но войти в город с первыми лучами не решились. Оставив Клювокрыла отдыхать в полуразрушенной лачуге на окраине рощи, Кэтрин наложила на нее несколько охранных чар, сделав невзрачное строение невидимым для любопытных глаз маглов.

– Пожалуйста, вернись к Клювокрылу, – тихо, но настойчиво попросила она.

– Кэти, нас никто не увидит. Здесь только маглы, – Сириус улыбнулся, но улыбка вышла немного дерганной, натянутой.

Он все еще не мог скрыть своего беспокойства, стоило им оказаться рядом с людскими поселениями, хотя изо всех сил пытался казаться невозмутимым. Для всего остального мира Кэтрин Кейм путешествовала по Европе в гордом одиночестве, и эту иллюзию нужно было поддерживать.

Внезапный звук подъезжающего автомобиля заставил девушку выпрямиться в струнку и инстинктивно привстать на носочки. В тени раскидистых деревьев их не было видно с дороги. Небольшой красный «Шевроле», возражая скрипом каждой детали, подкатил к дому на противоположной стороне и заглох с легким хлопком глушителя. Машина явно нуждалась не просто в ремонте, а в капитальном восстановлении. Спустя мгновение из передней двери вышел невысокий полноватый юноша лет восемнадцати-двадцати. Он лениво, по-медвежьи потянулся, разминая затекшие после долгой дороги плечи, и небрежно взлохматил длинные темные волосы.

Кэтрин напряглась, словно тетива лука, готовая сорваться. С пассажирского сиденья, с видимым усилием, выбралась полная женщина. Темные волосы, тронутые робкой, но уже уверенной сединой, были собраны в тот самый строгий пучок, знакомый Кэтрин с самого детства. Женщина немного прихрамывала, словно правую ногу неумолимо тянуло к земле, что-то сказала сыну и неспешно, устало направилась к входной двери. На ней был выцветший бирюзовый медицинский костюм и мягкие, разношенные туфли. В ответ юноша рассыпался беззаботным, громким смехом, направился к багажнику и выудил оттуда несколько шуршащих бумажных пакетов с провизией. Когда оба скрылись за дверью, а окна первого этажа озарились теплым, медовым светом, Кэтрин выдохнула, будто ее отпустили, и отступила глубже в тень. Зябко поежившись, она мысленно корила себя за забытую в рюкзаке шаль и обхватила себя руками, тщетно пытаясь согреться.

Бродяга подошел неслышно, как тень, и накинул ей на плечи свою кожаную куртку, еще хранившую тепло его тела. Кэтрин кожей чувствовала, как клубок невысказанных вопросов сдавливает ему горло, но сил для этого разговора, для прикосновения к старым ранам, у нее не было сейчас вовсе.

– Хочешь подойти поближе? Я могу пробраться в сад и разведать… – предложил Сириус, его голос был тихим, почти шепотом, но в нем звучала привычная, острая готовность к действию, к любой опасности.

– Не стоит привлекать внимание. По Чехии не ходят свободно огромные лохматые псы, – она попыталась шутить, но получилось плосковато.

Сириус машинально провел рукой по бритой голове и усмехнулся одним углом губ. Еще три дня назад Кэтрин настояла, что мужчина с лысиной и гладко выбритым лицом привлекает куда меньше внимания, чем заросший густой черной шевелюрой человек, словно сошедший с плакатов о розыске. К слову, о розыске именно его. Эта ее практичность в самых неожиданных и тяжелых ситуациях – это было так в ее стиле.

– Отрастут, – в который раз, скорее для самоуспокоения, повторила Кэтрин, отступая чуть дальше в спасительную тень деревьев. – Нам пора возвращаться. Уже достаточно стемнело, чтобы мы могли лететь…

– Это твоя мать? – внезапно спросил Сириус, его взгляд был прикован к окнам дома напротив, где еще недавно горел уютный свет. – Профиль, изгиб бедер, помноженное на возраст…

Кэт резко вскинула голову, но не успела ничего сказать. Сириус мягко, но неотвратимо притянул ее к себе, заключая в молчаливые объятия. Они стояли так несколько долгих минут, пока в доме напротив не погасли один за другим окна на первом этаже. В тишине наступающей ночи, нарушаемой лишь убаюкивающим шелестом листьев над головой, Кэтрин почувствовала, как ледяное напряжение наконец начинает медленно отступать, уступая место горькой усталости.

– Мама не волшебница, – тихо начала она, уткнувшись лицом в кожу его куртки. – Мой брат также не получил магических способностей от нашего отца. Мама работала медсестрой на в Эдинбурге и отказывалась прятаться, даже зная, насколько это опасно для нас всех. Она предпочитала делать вид, что все хорошо, и что война в магическом мире никак не касается «реальной» жизни.

Кэтрин вздохнула, вспоминая мамино упрямое, усталое лицо, ее натруженные, но всегда теплые руки, вечно занятые заботой о ком-то, ее отчаянные попытки сохранить видимость нормальности в мире, который стремительно и необратимо терял ее.

– Когда мне было пять, проявились мои способности, – тихо начала Кэтрин, прикрыв глаза и уткнувшись щекой в теплую ключицу Бродяги. – Отца постоянно не было, и маме приходилось справляться со мной одной. Не могу винить ее за ту холодность, что появилась потом. Потом родился Карл, и отец привел коллег-целителей, чтобы обследовать мальчика. Карл не имел в себе ни крупицы магии, а значит, не принадлежал к «этому» миру.

Она сделала паузу, чувствуя, как подкатывает давняя, знакомая горечь.

– Обстановка становилась все страшнее. Целые семьи пропадали без вести, а отец был медиком в отряде мракоборцев. Он решил, что безопаснее будет, если мама и Карл перестанут быть частью мира, опасного для них. Они никогда не вспомнят ни меня, ни отца. В первый раз на вокзал Кингс-Кросс меня провожала твоя кузина Андромеда.

– Обожаю ее, – голос Сириуса прозвучал мягко, с неподдельной нежностью. Он улыбнулся, и Кэтрин почувствовала, как его губы коснулись ее волос. – Андромеда всегда была самой человечной из моих родственников. Кто бы мог знать…

– Три года спустя отец погиб за день до Хэлоуина. А через несколько дней…

Ком застрял в горле, перекрывая дыхание. Блэк крепче обнял ее, и она явственно услышала, как скрипнули его зубы. Они почти не говорили о том времени. Это было слишком больно, слишком свежо, даже спустя столько лет. Практически в один день они оба оказались заперты в клетках собственной скорби и потерь.

– Идем. Нам правда пора, – тихо сказала Кэтрин, выдыхая в его куртку. – Спасибо, что…

Блэк молча кивнул и в следующее мгновение превратился в огромного лохматого пса. Кэт ласково погладила его между ушей, невольно улыбаясь радостному вилянию хвоста. Находиться в его присутствии было настолько естественно – в любом из его обликов, – что девушка порой задавалась вопросом: не приворот ли это? Без теплого бока Бродяги долгие зимние месяцы в Хогвартсе казались бесконечными. А эти наполненные перелетами дни стали самыми спокойными и по-своему счастливыми моментами за долгие годы. Блэк легко подхватывал разговор, много шутил, постепенно возвращаясь к жизни. Его голос терял надтреснутость от вынужденного многолетнего молчания, а исхудавшее тело, благодаря заботе Кэт и ее зельям, наконец начало приобретать человеческие очертания.

Думать о завтрашнем дне было страшно. Июнь почти закончился, а значит, скоро придется что-то решать: возвращаться в Хогвартс, к привычной, но ставшей чужой жизни, или… или исчезнуть. Раствориться в безвестности, пока буря внутри не утихнет.

Клювокрыл царственно поднял голову, уставившись на Кэтрин золотистым глазом. Девушка ласково прикоснулась к теплым перьям над его клювом, нежно почесав. Зверь блаженно наклонил голову, подставляя под ладонь особенно чувствительные места. Он был необычайно умным созданием и невероятно выносливым. Немногие магические существа способны были нести двух всадников всю ночь и к следующему вечеру быть готовыми к новым приключениям.

– Движемся на юг. Хочу наконец увидеть море и как следует отлежаться, – с хрустом в спине потянулся Бродяга, уже снова в человеческом облике, и протянул к Кэтрин руки, намереваясь помочь ей взобраться первым.

Но Клювокрыл, издав звук, похожий на карканье, опустился перед девушкой на одно колено, подставляя спину так низко, чтобы она могла забраться самостоятельно.

– Вот же ревнивый! Ну зачем ты это сделал? – Сириус с досадой посмотрел на гиппогрифа, но тот лишь с вызовом глянул на него, явно довольный собой. – Кормишь его, а он…

Кэтрин рассмеялась тихо и весело, ловко взбираясь на теплую спину и бережно почесывая Клювокрыла по шее. Гиппогриф недобро скосил глаз на Сириуса, угрожающе пощелкивая клювом. Блэк, ворча, забрался следом, обнял Кэтрин за талию одной рукой, а второй поправил рюкзак.

– Держу пари, он любит тебя больше, – прошептал Сириус ей на ухо, его дыхание щекотало кожу.

– А ты ревнуешь?

– Еще бы, – ответил он, и его пальцы чуть сильнее сжали ее талию. – Я единственный зверь, кого ты можешь так гладить.

– Вот уж неправда. Клювокрыл горазмо симпатичнее.

– Вот язва… – проворчал Сириус, но в его голосе не было злости, лишь легкое, дразнящее раздражение.

Воздух ударил в лицо прохладой летней ночи. Гиппогриф плавно набрал высоту, сливаясь с темным бархатом неба. При виде полной луны у Кэтрин на мгновение защемило в груди. Она надеялась, что лекарства, оставленного Римусу, хватит на время ее отсутствия. В крайнем случае, он напишет. Наверное.

Клювокрыл, ускоряя полет, гордо расправил крылья, и ветер, проносящийся мимо, наполнил их уши мягким шепотом. Кэтрин, сидя на его спине, чувствовала, как работают мощные мускулы под ней, и это придавало ей уверенности. Она чуть повернула лицо к Сириусу, который, казалось, был погружен в свои мысли, но в его глазах все равно читалась та самая искорка, что всегда зажигала в ней смех.

– Знаешь, – начала она, – я никогда не думала, что полеты на таких созданиях могут быть такими… расслабляющими.

Сириус приоткрыл глаза, его подбородок все еще покоился на ее плече. Он улыбнулся, и в этот момент Кэтрин почувствовала, как ее сердце забилось чаще.

– Это все Клювокрыл, – произнес он с легкой иронией. – Он умеет создавать атмосферу.

– Да, но ты тоже не отстаешь, – ответила она, оборачиваясь к нему. – Ты знаешь, как сделать так, чтобы я чувствовала себя в безопасности.

Сириус приподнялся, его глаза блеснули в свете луны.

– Я просто не хочу, чтобы ты упала, – он сделал паузу, затем добавил с легкой ухмылкой: – Хотя, если упадешь, я, возможно, смогу поймать тебя.

Кэтрин рассмеялась, и этот звук, словно мелодия, разнесся по ночному небу. Она наклонилась вперед, чтобы почесать Клювокрыла за ухом, и тот, словно понимая ее, издал удовлетворенный звук, нечто среднее между карканьем и воркованием.

– Ты знаешь, – произнес Блэк, – иногда мне кажется, что я и Клювокрыл похожи. Оба избежали смерти в один день, оба сильные и независимые. И оба не прочь пофлиртовать с тобой, Кэти.

– Ах, вот что это было!

– Язва… – почти привычно буркнул Блэк. – Клювокрыл, нас здесь не любят.

– Ты не можешь просто взять и сравнить себя с гиппогрифом! – воскликнула она, пытаясь разрядить обстановку, но в то же время наслаждаясь его игрой.

– Почему бы и нет? – Сириус наклонился ближе, его дыхание стало горячим на ее коже. – Мы оба – свободные духи, и оба знаем, что такое риск.

Кэтрин позволила себе расслабиться, доверяя гиппогрифу нести их без какого-либо управления с ее стороны. Зверь был невероятно умен, и, казалось, достаточно одной мысли, одного слова, чтобы гордое магическое существо согласилось на путешествие. До рассвета оставалось несколько часов, а воздух уже становился заметно теплее. Пейзажи внизу мелькали с головокружительной скоростью. Кэтрин представляла Европу куда больше, чем она ощущалась в полете. Мили пролетали незаметно, особенно когда Клювокрыл поднимался к самой границе облаков.

Кэтрин аккуратно достала из кармана джинсов крошечную записную книжку, быстро пролистав пожелтевшие страницы. Она прижалась к теплым перьям Клювокрыла, вдыхая запах ветра и чего-то неуловимо дикого, присущего только магическим существам.

– Нам нужно на острова. Там нет официальной магической общины, они сосредоточены ближе к древним храмовым комплексам. Ты знаешь итальянский?

– Как вовремя ты спрашиваешь… – Бродяга рассмеялся, и ветер унес часть его слов. – Я, конечно, не Данте, но пару фраз вспомню. В основном, ругательства.

– Ничего, справимся.

Клювокрыл издал низкий, мелодичный звук, который Кэтрин научилась интерпретировать как одобрение.

– Не волнуйся, я буду вести себя как настоящий джентльмен. Хотя, признаюсь, лететь на гиппогрифе над Италией – это гораздо круче, чем быть джентльменом.

Клювокрыл, словно почувствовав их настроение, издал тихий, мелодичный звук, и его полет стал еще более плавным. Внизу, на горизонте, начали появляться первые, едва заметные отблески грядущего дня. Небо на востоке окрашивалось в нежные оттенки розового и золотого, предвещая скорый рассвет.

Глава 15 «Я здесь»

Лето 1994 года

Солнце еще только поднималось над морем, заливая их маленькую кухню теплым, медовым светом. Воздух был свеж и пах солью, диким тимьяном и… странным запахом горелого теста.

Сириус, босой и в растянутой футболке, потягиваясь, вышел на крохотную кухню. Его взгляд сразу упал на женскую спину, напряженно склонившуюся над раковиной. Затем он заметил нечто на каменном полу.

Он присел на корточки перед лежащей вверх дном тарелкой, с которой на пол вывалилось нечто черное и безнадежное. Он ткнул в него пальцем, но объект не поддался.

– Иии… Кто это был? – с притворной серьезностью поинтересовался он, тыча пальцем в темное, комковатое нечто на тарелке, больше похожее на окаменевшие останки какого-то мелкого животного, чем на еду.

– Блины! – рыкнула Кэтрин, не отрываясь от скребка. Сковорода злобно зазвенела.

Сириус склонил голову набок, изучая «блины» с видом эксперта-криминалиста.

– А за что ты с ними так? – в его голосе играла неподдельная жалость к несчастным блинчикам.

Кэтрин резко развернулась, сжимая в руке сверкающий и явно опасный скребок. Ее глаза метнули в его сторону молнии.

– А ты хочешь тоже попробовать? – ее голос был низким, обещающим немедленную расправу. – Я могу и тебя к сковородке припечатать. Бесплатно.

Сириус мгновенно выпрямился, поднял руки в шутливом жесте капитуляции, но на его губах играла ухмылка.

– Ни за что на свете! Я еще слишком молод и красив, чтобы быть съеденным твоим кулинарным экспериментом! – Сириус отшатнулся с комичным ужасом, подняв руки в знак капитуляции. – Эй, они просто были не готовы к твоему… кулинарному гению.