Нежная Ева

– Не помешаю?

– Нет.

– Сигаретой угостишь?

Протягиваю свою. Ксения берёт её и подносит к губам. Я никогда не видел, чтобы она красила губы.

Затянувшись, спрашивает:

– Кирилл рассказал, как мы познакомились?

– Нет.

– Странно.

– Почему?

– Мне показалось, вы друзья…

Уклончиво отвечаю:

– Так… Приятели.

Ксюша возвращает сигарету:

– А ты совсем не изменился.

Ксюша Колечкина была скромна и дисциплинирована и училась ровно, на “хорошо”. Не на “отлично”, не выделялась даже оценками. Она была самой некрасивой и неприметной девочкой в классе. Её не принимали во внимание и никогда не звали ни на какие тусовки. Исключения составляли только культмассовые общешкольные мероприятия. Две рыжих косички, веснушки на носу и застенчивая улыбка, – пожалуй, всё, что можно было вспомнить о Ксюше, которую я знал восемь лет назад. Сейчас она повзрослела, даже похорошела… Но что-то непорочно-наивное всё ещё оставалось в её глазах. Странно, что именно она оказалась в этой компании.

В тот день я сидел в коридоре на подоконнике, каждые пять минут поглядывая на часы, и ждал звонка с урока. Ждал и боялся. Я не мог простить Покровскому его подлости. Лучший друг, и такое предательство! Почему? Этот вопрос постоянно крутился в голове, но я не находил на него ответа. Видимо, всё моё сознание заполняли ненависть и негодование. Злость бурлила внутри как кипящая ртуть, я почти захлёбывался ею. Чтобы сдержать себя и немного отвлечься, я решил подумать о чём-нибудь хорошем. Сразу всплыл образ Капы. Но легче не стало, наоборот, защемило сердце. И тут я всё понял. Конечно, дело именно в ней! Только ради неё Толик решился на такую низость. Это, конечно, оправдывало его, но не в моих глазах и не сейчас. Решив этот несложный ребус, я почувствовал прилив ярости и ещё большей ненависти к лучшему другу. К бывшему другу.

Громогласно-дребезжащий звонок заставил меня вздрогнуть. Собрав всю свою решимость и гнев в единое целое, я начал считать. Один… Два… Три… Четыре… Пять… Шесть… Семь… Восемь…

Дверь класса распахнулась, и первым вышел Серёжка Моргалин, за ним Сашка Громов, Любка Беседина…

Покровский выходил вполоборота, что-то увлечённо рассказывая Капе. Его выбритый затылок привел меня в неудержимое бешенство. Сжав в руке ручку рюкзака, я спрыгнул с подоконника и решительно направился к обидчику. Никто не успел ничего понять, как, размахнувшись, я, что есть силы, шарахнул Толика рюкзаком по спине. От удара он согнулся и вскрикнул. Этот вскрик немного отрезвил меня, я огляделся: одноклассники замерли и смотрели то на Толика, то на меня, ожидая, что произойдёт в следующую секунду. Толик побагровел. У него надулись вены на шее, и нервно заходил кадык. Я испугался, но отступать было поздно.

Он кинулся как коршун и, первым делом, выбил у меня из рук рюезак. Я остался без средства защиты. Ничего не оставалось, как бить Покровского наугад кулаками. Толик дрался хорошо. Это я понял сразу, когда ощутил тупую боль в челюсти и тёплую струйку крови на верхней губе. Мои удары были беспорядочны и нелепы, Толик бил чётко и больно. Ребята отскочили в сторону и образовали вокруг нас полукруг. Их лица слились в единую враждебную массу и, как мне казалось, злорадно наслаждались.

Толик остервенело бил, а я беззвучно принимал его удары. Один из них был нанесён в живот, я скрючился от боли и схватил воздух губами. Почему не выходит Ирина Александровна? Больше всего на свете мне захотелось, чтобы она вышла из класса и остановила нас. Одноклассники молча созерцали наш поединок.

Разогнувшись, я успел уловить испуганное лицо Капы в толпе. На какую-то долю секунды оно зафиксировалось в моих глазах и тут же растворилось вместе с остальными. В голове помутнело, и я упал. Всё остальное я помнил словно через пелену: к нам кто-то подбежал, и я услышал визгливый девчачий голос:

– Прекрати! Что ты делаешь!

– Пидера пожалела? – это было последнее, что я услышал.

Очнулся я от сильного запаха нашатыря и сразу закашлял. Надо мной как большая грозовая туча нависла толстая медсестра из школьного медпункта и водила под носом флаконом с этой удушливой жидкостью.

– Ну, живой? – расплылась в широкой улыбке она. – Остальное заживёт.

– До свадьбы? – попытался пошутить я.

– Да чему тут заживать? – утешила она. – Пара синяков да царапин – чепуха.

– Очень больно?.. – раздался нерешительный голос где-то сбоку от меня.

Я обернулся. Рядом стояла Ксюша и смотрела на меня испуганными глазами.

– Ну что, родителей вызвать или сам дойдёшь? – спросила медсестра.

– Сам… – я поднялся с топчана и тут же ощутил боль во всём теле и лёгкое головокружение.

– Я провожу! – Ксюша подскочила ко мне и подставила руку, чтобы я смог опереться.

Мне было стыдно, но на геройство не хватало сил. Я опёрся на её руку.

Оказалось, что живёт Ксюша неподалёку от меня. Мы шли не спеша и почти всю дорогу молчали. Я думал о том, как на всё это отреагирует мама, и что я ей скажу.

Возле дома я остановился:

– Дальше я сам. Ладно?

Она не стала спорить и отпустила мою руку:

– Тебе что-нибудь надо?

Я помотал головой.

– Может, лекарств или?..

– Спасибо, Ксюш. Всё нормально.

– Ладно, увидимся… – попрощалась она.

Я кивнул и собрался уйти, но задержался. Ксюша теребила ремешок школьной сумки и смущённо улыбалась.

– Не верь ему… – тихо попросил я.

Ксюша, желая что-то сказать, немного замялась. Воспользовавшись её заминкой, я развернулся и ушёл.

Не скажу, что с того момента мы подружились. Ксюша звонила, справлялась о моём самочувствии, сообщала домашнее задание, пару раз даже заходила в гости. Не более того. Я замкнулся и не шёл на контакт. В конце концов, ей это надоело, и наши отношения сошли на “нет”.

И вот спустя восемь лет мы идём по той же дорожке, только теперь я провожаю её.

Взглянув на мою огромную сумку на плече, Ксюша удивляется:

– Чего так много таскаешь? Дом на колёсах?

– Да хотел в химчистку зайти, не успел, вот и таскаю с собой весь день.

– Давай я постираю.

– Не надо, спасибо., я сам. Расскажи лучше, чем занимаешься.

– Закончила театральное, работаю в театре… – охотно принимается за рассказ Ксюша. – В кино снялась.

– Здорово! В каком?

– Ещё не вышло… – уклончиво отвечает она.

Вероятно, неудачная работа или крошечный эпизодик.

– На премьеру пригласишь?

– Приглашу. Теперь давай ты о себе.

– Всё прозаичней. Я – медбрат.

Ксюша улыбается:

– Надо же!

– Что, плохо?

– Нет, просто неожиданно. Редкая для мужчины профессия.

– С Кириллом-то вы как познакомились?

– Забавная история… – усмехается Ксюша. – Я на съёмки торопилась после спектакля… Неужели он не рассказывал?

– Нет.

– Выскочила из театра в костюме, в гриме, переодеться не успела, жду машину. А тут Кирилл… У него тогда ещё не было шоу… – она засмеялась. – За проститутку меня принял. По дороге разговорились, посмеялись, телефонами обменялись.

Я задумываюсь и улыбаюсь. Ксюша растолковывает это по-своему и решает, что требуются пояснения:

– Я ему контрамарки делаю, а он меня, когда надо, машиной выручает. Полезное знакомство. А иногда вот компаниями собираемся. Он славный.

Неожиданно для неё я спрашиваю:

– Можешь оказать мне одну услугу?

– Да, конечно.

– Мама просит, чтобы я пригласил в гости свою девушку… Можно, это будешь ты?

– Чай у нас всегда заваривает Илюша. У него свой ритуал, я в это не вмешиваюсь.

– Очень вкусно, правда, – хвалит Ксения.

– Он, вообще, хорошо готовит. Удивительно, да?

– Почему? Мой папа тоже хорошо готовит. И потом, говорят, лучшие в мире повара – мужчины.

Мама, как может, старается угодить Ксюше. Она очень довольна. Ксюша ведёт себя легко и естественно, словно мы давние тайные любовники. Загадочные взгляды, полу-улыбки… Наверное, она неплохая актриса. Во всяком случае, эта роль ей удаётся.

– Наш папа картошки-то сварить не мог! Слава Богу, Илюша от него мало что взял. Внешне только. Нос похож, губы…

– А где он сейчас?

– Бог его знает! Разошлись – ни слова, ни звонка. Открытку Илюшке на день рождения прислал, на этом участие в воспитании закончилось.

– Мам, ну не грузи Ксюху.

Звонит мой мобильный. Беру телефон, ухожу в комнату. На том конце провода Трескунов:

– Илюш, спасай! Всё летит к чертям собачьим! – раздаётся перевозбуждённый голос Трескунова. – Игнатов орёт как свинья резаная, и никому дела нет! А что я? Чуть что – Трескунов!

– Ну что опять?

– Потом, не телефонный разговор. Егоров не может, выйди сегодня за него.

– Стас, у меня гости.

– К чёрту гостей! Гони всех в шею, нашли время! Любую программу, слышь, любую!

Отработав номер, ухожу за кулисы. Не успеваю дойти до гримёрки, меня перехватывает Трескунов.

– Илюш, выручай!

– Стас, устал… – умоляюще смотрю на вечного “авральщика”. – Я домой.

Он продолжает в своей манере вести односторонний диалог:

– Завтра за Егорова отработаешь?

– Он заболел, что ли?

– Да вышвырнут его – доиграется, урод кокаиновый! Я прикрывать не буду!

– Где он?

– У себя. Мне уже хватит, я по горло!..

Отталкиваю Трескунова, устремляюсь к гримёрке Серёги.

– Да не трогай ты его! От него толку как от трупа!

У меня холодеет душа. Серёга – талантливый парень, гробит себя. Завязать хотел, лечился… Опять срыв!

Врываюсь в его гримёрку – картина жуткая. Этого лучше не видеть. Нащупываю пульс – еле уловимый, лицо, руки серо-синего цвета, вместо глаз – ввалившиеся чёрные круги. Трескунов прав, покойники выглядят лучше. Стас выглядывает из коридора и не понимает, насколько серьёзна ситуация. Времени – считанные минуты.

– Сядь здесь! – хватаю Стаса за руку, усаживаю рядом с Сергеем.

– Ты что? Зачем?

– Затем! Говори с ним, тряси, бей… Что хочешь! Не отходи ни на секунду!

Он пытается возразить, но я не слушаю. В коридоре проходит местная девушка-администратор, болтая по телефону.

– Телефон! Быстро! – уговаривать некогда, ждать тем более. Вырываю мобильный из её рук, нажимаю сброс линии. Сто три.

– Алло. Девушка, срочно свяжитесь с бригадой Михальчука или Тарасова, институт скорой помощи. Экстренный вызов по адресу… – сую трубку притихшей оторопевшей администратору. – Дай адрес!

Пока она, ничего не понимая, называет адрес, возвращаюсь в гримёрку. Трескунов сидит возле Серёги и что-то говорит. Завидев меня, вскакивает:

– Что ты делаешь, а? Могу я узнать, что ты делаешь? У меня дел, как…

– Где аптечка?

– Илья, я не собираюсь с ним сидеть, он ничего не соображает! Он не в состоянии говорить!

– Если ты не скажешь, где аптечка, он не заговорит никогда!

Трескунов с перепугу бледнеет, протягивает ключ:

– Посмотри у меня, там в шкафу…

– Сиди здесь!

Нахожу аптечку, достаю шприц, жгут и бегу на улицу.

Слава Богу, ночью нет пробок! Скорая приезжает быстро.

При виде меня Тарасов недоумённо замирает на месте:

– Корнеев?

Естественно, мой рабочий костюм приводит если не в шок, то, по крайней мере, в состояние недоумения, но мне некогда думать об этом:

– Ребята, “Налоксон” срочно!

– Кому?

– Никитич, умоляю!

Тарасов выдыхает пары свежепринятого спирта, берёт чемоданчик, с чувством полной готовности доктора Айболита смотрит на меня:

– Пойдём, посмотрим.

– Ему секунды остались!

– Очень хорошо, идём.

Прекращаю спорить, стремительно добегаем до гримёрки Сергея. Трескунов молча отходит в стороночку, пропуская врача.

Тарасов ставит чемоданчик возле зеркала, склоняется над телом Серёги, осматривает глаза, приоткрывает веки, пытается нащупать пульс.

– Корнеев, сбегай, пусть носилки захватят.

Каждая секунда может быть последней. Бежать уже некогда. Не спрашивая разрешения, раскрываю чемоданчик Тарасова, перерываю лекарства, ампулу нахожу быстро. Набираю дозу “Налоксона”.

Тарасов звереет от такой наглости и хамства:

– Ты что делаешь, а?

– Пусти! – бесцеремонно отталкиваю Никитича.

– Ты в своём уме, ты?..

Перетягиваю руку Серёги жгутом выше локтя, протираю спиртом, нахожу вену. Игла входит быстро.

Тарасов как-то злобно смотрит на всё происходящее. Спасибо, не вмешивается.

Ввожу спасительный препарат. Всё решат несколько секунд. Мысленно считаю.

Цвет лица Сергея начинает меняться, покойницкую синеву сменяет бледность. Появляется дыхание, дёргаются веки. Серёга приоткрывает глаза, пытается открыть рот и что-то вымолвить. Очумевшим взглядом коситься на столпившихся вокруг, не понимая, где он, что с ним, и в каком он состоянии.

Только сейчас ощущаю, что у меня трясутся руки и дрожат губы. Ничего не могу с собой поделать, бессильно опускаюсь на стул и извиняюсь перед Тарасовым:

– Прости, Никитич, до носилок не дотянул бы… – голос срывается, а слеза предательски бежит по щеке.

– Ладно, – он присаживается на корточки возле Серёги.

Тот пробует шевелиться и от бессилия прикрывает глаза.

Я сижу напротив Анны Николаевны Зарянской – женщины лет шестидесяти со строгой холодной внешностью и железным характером. Аккуратно собранные в густой пучок-ракушку тёмные волосы придают ей ещё больше строгости и официоза.

– С полной ответственностью заявляю – вам не место в медицине! Вы не можете продолжать работать в больнице. Вы понимаете, о чём я.

– Нет.

– Хорошо. Как вы это объясните? – Анна Николаевна приоткрывает папку на своём столе, извлекает лист бумаги и кладёт его передо мной.

Докладная Тарасова. Пробежавшись по ней глазами, возвращаю лист:

– Просто я знал, что надо делать.

– Вы – не врач! Вы, вообще, не имели права предпринимать никаких серьёзных действий! Вызвали бригаду – всё! Дальше – работа профессионалов. И не ваше дело решать, как поступать в данной ситуации.

– Он умер бы.

– Знаете что… В отличие от вас, Тарасов – специалист. И специалист высочайшего класса!

Молчу.

– И потом… Мне даже неприлично об этом говорить… Александр Никитич рассказал мне… Вы вчера… В общем, в каком виде вы… – не подобрав подходящих слов, она заминается. – Что это значит?

– Это имеет отношение к моим профессиональным обязанностям?

– А вы как думали?! – она чуть не захлёбывается от негодования. – Человек, работающий в медицинском учреждении, не имеет права…

– Да, я работаю в ночном клубе. Что в этом ужасного и неприличного?

– Это ваше личное мнение. А мы не можем допустить, чтобы наш сотрудник таскался по грязным притонам!

– Анна Николаевна, к чему вы клоните?

– Я жду от вас заявления. По собственному, конечно.

Снег падает. Тихий, спокойный. Покорно ложится на ветки деревьев, окутывая их заботой и зимним теплом. Не такой, правда, он и тёплый, когда на лицо попадает. Наверное, это оттого, что не очень-то я люблю зиму.

В детстве я не понимал, почему снег падает неровно. Половина снежинок – вертикально, а остальные, непослушные, – по диагонали. Отец, чтобы я отвязался, отвечал так: “Прямо падает нужный снег, а вбок отлетает ненужный”. Простое и понятное ребёнку объяснение. В детстве, вообще, проще воспринимать правильное и неправильное, прямое и диагональное. И я верил. Верил и не задумывался, а почему, если все снежинки одинаковые, одни – нужные, другие – нет.

Из состояния задумчивости меня выводит звонкий окрик:

– Илья!

Я оборачиваюсь. На скамейке сидит Ксения и улыбается:

– Не замечаешь уже?

Я целую её в щёку.

– Прости, задумался.

– Что ты так поздно?

– В больнице задержался. День был тяжёлый.

– А я в гости. Можно?

– Конечно. Мама обрадуется.

– А ты?

– Я всегда рад тебя видеть.

Мама действительно очень обрадовалась и расцеловалась с Ксюшей прямо в дверях.

– Как хорошо, что вы пришли. Ксюшенька, ужин на плите, разберётесь, ладно? А то я уже опаздываю.

– Конечно, Инна Сергеевна.

– Мам, ты куда?

– Мы с тётей Любой идём в театр на премьеру. Так что…

Мама, надевая на ходу серьги, уходит в комнату.

– Извини… – оставляю Ксюшу в кухне и вхожу в комнату. – Мам…

– Не волнуйся, я вернусь поздно.

– Подожди…

– Я просто предупреждаю. Если что-то изменится, позвоню.

– Я не об этом.

– Если хочешь, останусь у тёти Любы.

– Не хочу.

– Она замечательная девушка… – тихо шепчет мама.

– Я знаю. Мам, мне на дежурство.

– Ты же вчера дежурил.

– Сегодня тоже. Я поменялся.

– Ну что ты как маленький? – мама стремительно выскакивает в коридор, спешно надевает пальто и сапоги. – Ксюшенька, проследи, чтобы этот деятель поел, последнее время питается кое-как.

– Хорошо, Инна Сергеевна, не беспокойтесь.

– Я вас целую. Всё, ушла, пока!

Мама выходит из квартиры и захлопывает дверь.

Почему она так неожиданно ушла? И Ксения появилась без предупреждения? Сговорились, что ли? Чёрт! Как это всё некстати! Сейчас девять. В одиннадцать тридцать мне работать вместо Серёги…

Ксюша уже колдует возле плиты, разогревая ужин. Не хочется ей врать. Она обидеться.

Захожу в свою комнату и устало падаю на кровать. Надо что-то придумать… Голова совершенно не варит.

В комнату заходит Ксюша с тарелкой в руках:

– Ужин готов. Есть лёжа будешь?

– Спасибо, Ксюх, не хочется.

Беру пульт и включаю телевизор.

Ксюша ставит тарелку на пол возле кровати и присаживается рядом со мной:

– У тебя плохое настроение?

– Да нет.

– Ты смурной какой-то.

– Просто думаю, от кого зависит наша жизнь?

– Конечно, от Бога.

Сомневаюсь, что она права:

– А представь, я не сделаю больному укол…

– И что?

– Он умрёт. Значит? Его жизнь зависит от меня.

Ксения странно улыбается:

– А если ему предначертано умереть от рук медика?

– Откуда ты можешь это знать?

– Никто не может этого знать. И советую не забивать голову тем, что не имеет отношения к настоящему.

– Мудро.

Ксюша подпирает голову рукой и задумчиво произносит:

– Что делать будем?

Я пожимаю плечами и щёлкаю каналы:

– Не знаю. Смотреть нечего…

Она аккуратно забирает у меня из рук пульт и переключает какой-то музыкальный канал. Затем поднимается и гасит верхний свет:

– Так лучше?

Киваю.

Ксения забирается на кровать и, подсев ко мне ближе, кладёт голову на моё плечо. Чуть уловимый аромат её духов приятно пьянит, а от прикосновения мягких волос, пахнущих дорогим шампунем, перехватывает дыхание, и к горлу подкатывает сухой ком.

Девять сорок. Мы молча лежим рядом, уставившись в телевизор, и изредка обсуждаем того или иного исполнителя. Я не могу ни на чём сосредоточится и не понимаю, что со мной происходит.

– Слышал Капа с Покровским разошлись? – неожиданно спрашивает Ксюша.

– Я не знал, что они были женаты.

Она усмехается:

– Семь лет гражданским браком. Сына жалко.

– С кем он?

– С ней, конечно, – немного помедлив, Ксюша спрашивает, – ты хотел бы её увидеть?

– Нет.

– Странно… Ты же был влюблён в неё.

– Так, детство. Школьное увлечение.

– Первая любовь самая сильная…

– Ерунда.

– Ты так думаешь?..

Мы снова молчим. Я искоса поглядываю на часы. С невероятной скоростью стрелки переползли на десять ноль пять.

– Поцелуй меня, – нарушает паузу Ксюша.

Облизнув пересохшие от волнения губы, я прикасаюсь к её губам. Ксения крепко обхватывает мою шею и притягивает к себе. Меня словно обжигает её горячее дыхание, я ощущаю страстный поцелуй. Неожиданным всплеском меня охватывает волна возбуждения.

Не отрываясь от моих губ, Ксюша нетерпеливо расстёгивает блузку, снимает её и откидывает куда-то в сторону. Мне кажется, я уже ничего не соображаю. От прикосновения её обнажённого тела по коже пробегает дрожь, а у висков выступает испарина. Ксюша снимает с меня свитер. Кончики её тонких пальцев ласково выводят на моей груди неровные линии. Она целует мою шею, плечи, я касаюсь её спины и провожу ладонью по нежной как шёлк коже.

– Как же я ревновала тебя!..

– К кому?

– К Капе… Ко всем… – Ксения расстёгивает ремень моих джинсов и, взявшись за замок молнии, тянет его вниз. – Я знала, что встречу тебя, я ждала… Знаешь почему?

Мотаю головой.

– Потому что я… до сих пор…

Она замолкает, нежно прикасаясь губами к моим щекам, губам, векам. Осторожно отстраняюсь и отвожу её руки от себя.

– Что? – тихонько спрашивает она.

Сердце колотится как сумасшедшее и от волнения готово выскочить наружу. Я глотаю слюну:

– Не знаю.

– Всё хорошо… – Ксения вновь прижимается ко мне, обнимает и шепчет на ухо. – Расслабься и ни о чём не думай…

Усилием воли разрываю её объятия и отстраняю от себя.

– Ну что ты?

Бросаю взгляд на часы. Десять тридцать.

– Мне надо на работу.

– Не ври. Ты только что из больницы.

– Это другая работа.

– Какая? Ночной секс по телефону? Могу помочь… – она склоняется к моему уху и томно шепчет. – Малыш, что ты хочешь услышать? – кончик её языка касается мочки моего уха, озноб снова пробегает по всему телу.

Если не сейчас, то никогда. Я поднимаюсь с кровати, застегнув джинсы, включаю свет, открываю шкаф и решительно извлекаю из сумки первое попавшееся платье. Приложив его к себе, разворачиваюсь к Ксюше.

Подперев голову рукой, она оглядывает меня с ног до головы:

– Прикольно! Что это?

– Реквизит.

– Ты шьёшь? Здорово. Кому?

Она пока не поняла. Я откладываю платье и сажусь рядом.

– Помнишь, ты заинтересовалась парнем, который эпатирует переодеванием в женские платья?

– Это для него? – она чуть не захлёбывается от восторга. – А можно с ним увидеться?

– Просто он и я…

– Это секрет? Я никому не скажу!

– …один и тот же человек.

– Кто?

– Он и я.

Лучезарная улыбка сходит с лица Ксении:

– Ты? Нежная Ева?.. – она в ужасе мотает головой, испугавшись только что произнесённых слов.

– Знают всего несколько человек. Теперь и ты…

Словно её застали врасплох, Ксюша притягивает к себе покрывало. Что-то по-детски растерянно-беспомощное в её взгляде.

– Ты же хотела с ним познакомиться.

Ксения становится серьёзной:

– Почему ты не сказал раньше?

– Случая не было.

Вдруг она стремительно вскакивает с кровати и подхватывает с пола блузку:

– А сейчас случай подходящий, да? – Ксюша второпях одевается. – Не мог сразу сказать, что…

– Что?

Она останавливается и со злостью смотрит на меня:

– Ты вообще с женщинами не спишь?

Этого я не предвидел!

Она выбегает в коридор, застёгиваясь на ходу.

– Ксюша, подожди! – я соскакиваю с кровати и натыкаюсь на оставленную Ксенией тарелку. От удара ногой тарелка отлетает в сторону и со звоном разбивается о стену.

– К счастью! – выкрикивает Ксюша и захлопывает за собой дверь.

– Да постой же ты!.. – я беспомощно опускаюсь на пол.

Всё происходит так стремительно, что я не могу опомниться и сообразить, что теперь надо сделать. Всё летит к чертям, всё рушится. Остаются лишь осколки разбитой тарелки и мой несъеденный ужин.

Клуб переполнен. Корпоратив. Бизнесмен празднует день рождения. Много гостей, родственников. На сцене работают музыканты. Прежде чем выйти, тщательно разглядываю веселящихся людей в гостевой зоне, спрашиваю у тамады, кто есть кто. Намечаю несколько человек, с которыми можно работать.

– Дамы и господа, прошу минуту вашего внимания! – тамада проходит в зал к гостевой зоне, прося у музыкантов небольшой паузы, и останавливается посреди зала. – У нас для вас сюрприз. Сейчас в этом зале появится запоздавшая гостья. Она приехала издалека, и так торопилась поздравить именинника, что по дороге потеряла свою туфельку. Поприветствуем бедную девушку бурными аплодисментами! У нас в гостях – Нежная Ева!!!

Его зычный выкрик подхватывают музыканты, и я появляюсь в зале. Аплодисменты раздаются действительно бурные.

– Добрый вечер, милые дамы и уважаемые господа! Здравствуй, мой милый принц! Как я ждала этой встречи! – подхожу к имениннику, эксцентрично обнимаю его и целую.

Гости заливаются громким хохотом, слышен женский визг. Сам именинник немного смущён, но счастлив и доволен. Аж светится!

– Прости, родной, опоздала грешная на твой бал, но в дороге такое приключилось!..

Именинник смеётся, включается в игру:

– Знаю – пробки.

– Принц мой сладенький, пробки – у тебя в шах! Говорю же «приключилось», а не образовалось! – беру его за руку, пытаюсь увести за собой, – Идём, поведаю на ушко…

Именинник поднимается. Жена именинника улыбается и от смущения хватает мужа за руку.

Останавливаюсь и переключается на неё: