В самый темный час. Как рождается жестокость?

Общественное мнение в мире не в состоянии понять эти самостоятельно созданные руины. Они лишь частично объясняются давними нигилистическими наклонностями нацизма, их идеологией Gdtterdammerung, которая предсказывала бесчисленные катастрофические бедствия в случае поражения. Необъясненным остается то, что ни одну из оккупированных стран нацисты, похоже, не оставили в такой разрухе, как саму Германию. Кажется, как будто они сохранили свою террористическую машину и с ее помощью продолжали свое с военной точки зрения полностью бесполезное сопротивление только для того, чтобы воспользоваться любой возможностью, позволяющей осуществить полное уничтожение. Но даже если верно рассматривать чисто разрушительные наклонности фашизма в качестве одной из наиболее активных сил движения, было бы опасной ошибкой истолковывать эти разрушительные импульсы как достигающие наивысшей точки в театральном, суицидальном стремлении, направленном против движения как такового. Возможно, нацисты планировали полностью уничтожить Германию, возможно, они рассчитывали на разорение всего европейского континента путем уничтожения немецкой промышленности, возможно, они рассчитывали оставить союзникам бремя и ответственность за управление неуправляемым хаосом, но, конечно, они никогда не хотели ликвидировать само фашистское движение16.

Очевидно, что, по мнению нацистов, простое поражение Германии означало бы гибель фашистского движения; но, с другой стороны, полное уничтожение Германии дает фашизму возможность превратить исход этой войны просто во временное поражение движения. То есть нацисты принесли Германию в жертву будущему фашизму – хотя, конечно, еще вопрос, «окупится» ли эта жертва в долгосрочной перспективе. Все дискуссии и конфликты между партией и верховным командованием, между гестапо и вермахтом, между представителями так называемых правящих классов и реальными правителями партийной бюрократии касались именно этой жертвы, что для нацистских политических стратегов было очевидной и необходимой вещью, но для попутчиков из числа военных и промышленников это было невообразимо.

Как бы ни оценивать шансы этой политики на выживание фашистского Интернационала, после объявления о смерти Гитлера сразу стало ясно, что гибель Германии, то есть уничтожение мощнейшего центра силы фашистского движения, вовсе не означало исчезновение фашизма из международной политики. Несмотря на текущую расстановку сил, ирландское правительство выразило свои соболезнования (больше не существующему) правительству Германии, а Португалия даже объявила два дня траура, что было бы очень необычным шагом даже в обычных обстоятельствах. В позиции этих «нейтральных государств» больше всего поражает то, что в то время, когда ничто, по-видимому, не ценится так высоко, как грубая сила и абсолютный успех, они осмелились действовать так бесцеремонно по отношению к великим державам-победительницам. Де Валера и Салазар не идеалисты-дураки. Они просто оценивают ситуацию несколько иначе и не верят, что власть тождественна военной силе и промышленному потенциалу. Они считают, что нацизм и все связанные с ним идеологические элементы, проиграли только битву, а не войну. А так как по опыту они знают, что имеют дело с международным движением, они не считают уничтожение Германии решающим ударом.

III

Редко кто замечал, что отличительным признаком фашистской пропаганды было то, что она никогда не довольствовалась ложью, а сознательно предлагала превратить свою ложь в действительность. Так, за несколько лет до войны Das Schwarze Korps17 признавала, что люди за рубежом не до конца верят утверждению нацистов, что все евреи – бездомные попрошайки, которые могут существовать только как паразиты в экономическом организме других наций; но у зарубежного общественного мнения, предсказывали они, через несколько лет будет возможность убедиться в этом, когда немецкие евреи пересекут границы как толпа попрошаек. К такому производству лживой действительности никто не был готов. Отличительной чертой фашистской пропаганды никогда не была ее ложь, потому что такой пропаганда была практически везде и всегда. Она отличалась тем, что эксплуатировала давний западный предрассудок, который смешивает реальность с истиной и делает «истиной» то, что до тех пор могло считаться лишь ложью. Именно поэтому спорить с фашистами – заниматься так называемой контрпропагандой – глубоко бессмысленно: это все равно что обсуждать с потенциальным убийцей, жива ли его будущая жертва или мертва, совершенно забывая о том, что человек способен убить и что убийца, убивая данного индивида, легко может предоставить доказательство правильности этого утверждения.

Для этого нацисты и уничтожили Германию – чтобы доказать свою правоту, так как этот актив может быть самым ценным для их будущей деятельности. Они уничтожили Германию, чтобы показать, что они были правы, когда они говорили, что немецкий народ боролся за само свое существование, что с самого начала было чистой ложью. Они учинили хаос, чтобы показать, что они были правы, когда говорили, что Европа имела выбор только между нацистским порядком и хаосом. Они продолжали воевать до тех пор, пока русские действительно не пришли на Эльбу и Адриатику, чтобы придать своей лжи об опасности большевизма post facto основания в реальности. Конечно, они надеялись, что в скором времени, когда народы мира действительно поймут масштабы европейской катастрофы, их политика окажется полностью оправданной.

Если бы национал-социализм действительно был по своей сути немецким национальным движением, как, например, итальянский фашизм в свое первое десятилетие, то он мало что выиграл бы от таких доказательств и аргументов. В этом случае только успех имел бы решающее значение, а их провал как национального движения был бы оглушительным. Нацисты и сами прекрасно это знают, и поэтому несколько месяцев тому назад они ушли из государственного аппарата, снова отделив партию от государства и тем самым избавившись от тех националистических шовинистических элементов, которые примкнули к ним отчасти из оппортунистических соображений, отчасти по недоразумению. Но нацисты также знают, что, даже если союзники будут настолько глупы, чтобы связаться с новыми дарланами, эти группы не будут иметь никакого влияния просто потому, что самой немецкой нации больше не будет существовать.

На самом деле начиная с конца 1920-х гг. национал-социалистическая партия была уже не чисто немецкой партией, а международной организацией со штаб-квартирой в Германии. В результате войны она утратила свою стратегическую базу и оперативные средства определенного государственного аппарата. Эта утрата национального центра не обязательно невыгодна для сохранения фашистского Интернационала. Освободившись от всех национальных уз и связанных с этим неизбежных сопутствующих проблем, нацисты могут попробовать еще раз в послевоенную эпоху создать по-настоящему тайное общество, рассеянное по всему миру, которое всегда было для них образцом организации.

Фактическое существование Коммунистического интернационала, наращивающего свое влияние, будет служить для них большим подспорьем. Долгое время (на протяжении последних нескольких месяцев их пропаганда основывалась исключительно на этом) они утверждали, что это не что иное, как еврейский мировой заговор сионских мудрецов. Им придется убедить многих, что противостоять этой глобальной угрозе можно, только создав такую же организацию. Опасность такого развития событий возрастет, если демократические государства продолжат работать с чисто национальными категориями, отвергая любую идеологическую стратегию войны и мира и тем самым создавая впечатление, что, в отличие от идеологических Интернационалов, они отстаивают только непосредственные интересы отдельных народов.

В этом предприятии, гораздо более опасном, чем просто подпольное чисто немецкое движение, фашизм найдет весьма полезной расистскую идеологию, которая в прошлом использовалась только национал-социализмом. Уже становится очевидным, что колониальные проблемы останутся нерешенными и что в результате конфликты между белыми и цветными народами, то есть так называемые расовые конфликты, станут еще более острыми. Кроме того, соперничество между империалистическими нациями на международной арене продолжится. В этом контексте фашисты, которые даже в своей немецкой версии не отождествляли господствующую расу с какой-либо национальностью, а говорили об «арийцах» вообще, легко могут сделать себя главными героями единой стратегии превосходства белых, способными превзойти любую группу, которая не отстаивает безоговорочно равные права для всех народов.

Антиеврейская пропаганда, несомненно, останется одним из самых важных пунктов притяжения для фашизма. Из-за ужасных потерь, понесенных евреями в Европе, мы упустили из виду еще один аспект ситуации: численно ослабленный еврейский народ после войны географически будет рассеян шире, чем прежде. В отличие от донацистской эпохи, вряд ли на земле осталось место, где не живут евреи в большем или меньшем количестве, хотя нееврейское окружение всегда смотрит на них с некоторым недоверием.

Как двойник арийского фашистского интернационала, евреи, воспринимаемые как этнические представители Коммунистического интернационала, сегодня, возможно, даже более полезны, чем раньше. Это особенно верно для Южной Америки, известной своими сильными фашистскими движениями.

В самой Европе возможности для организации фашистского Интернационала, не связанного проблемами государства и территории, еще шире. Число так называемых беженцев, продукта революций и войн последних двух десятилетий, с каждым днем только увеличивается. Покинувшие территории, на которые они не готовы или не способны вернуться, эти жертвы нашего времени уже образовали осколки национальных групп во всех европейских странах. Восстановление европейской национальной системы означает для них бесправие, в сравнении с которым пролетарии XIX в. пользовались привилегированным статусом. Они могли бы стать истинным авангардом европейского движения – и многие из них действительно играли заметную роль в Сопротивлении; но они также могут легко пасть жертвой других идеологий, действующих на международной основе. Наглядным примером этого служат 250000 польских солдат, которым не оставляют иного выбора, кроме сомнительного статуса наемников под британским командованием для оккупации Германии.

Даже без этих относительно новых проблем, «восстановление» было бы крайне опасным. Тем не менее на всех территориях, не находящихся под прямым русским влиянием, вчерашние силы чувствуют себя более или менее спокойно. Это восстановление, разворачивающееся с помощью усиленной националистической шовинистической пропаганды, особенно во Франции, вступает в явное противоречие с тенденциями и устремлениями, порожденными движениями сопротивления, этими по-настоящему европейскими движениями. Эти устремления не забыты, даже если на какое-то время они были отодвинуты на второй план после освобождения и из-за тягот повседневной жизни. В начале войны всем, кто был знаком с европейскими условиями, включая многочисленных американских корреспондентов, было очевидно, что ни один народ в Европе не был больше готов к войне из-за Национальных конфликтов. Возрождение территориальных споров может ненадолго принести победившим правительствам престиж и создать впечатление, что старый европейский национализм, которому удалось предложить надежный фундамент для восстановления, вернулся к жизни. Вскоре, однако, станет очевидно, что все это лишь кратковременный блеф, от которого нации отвернутся с фанатизмом и еще большим ожесточением к идеологиям, способным предложить внешне международные решения, то есть к фашизму и коммунизму.

В этих условиях способность нацистов работать по всей Европе без привязки к отдельной стране и опоры на определенное правительство может оказаться преимуществом. Не заботясь более о благе или горе одного народа, они вообще смогут принять вид подлинного европейского движения. Существует опасность, что нацизм сможет успешно преподнести себя в качестве наследника европейского движения сопротивления, позаимствовав у него лозунг европейской федерации и используя его в своих собственных целях. Не следует забывать, что, даже когда было совершенно очевидно, что он означал лишь Европу под управлением немцев, лозунг объединенной Европы оказался самым успешным пропагандистским оружием нацистов. И вряд ли он утратит свою привлекательность в разоренной послевоенной Европе под властью националистических правительств.

Таковы, в целом, опасности, которые поджидают нас завтра. Бесспорно, фашизм однажды уже потерпел поражение, но мы далеки от того, чтобы полностью искоренить это главное зло нашего времени. Ведь у него прочные корни, и называются они – антисемитизм, расизм, империализм.

Методы социальных наук и изучение концентрационных лагерей18

Каждая наука неизбежно основывается на немногих невыраженных, элементарных и аксиоматических допущениях, которые обнаруживают себя лишь при столкновении с совершенно неожиданными явлениями, непостижимыми в ее прежних категориальных рамках. Социальные науки и методы, развитые ими в течение прошедших ста лет, не являются исключениями из этого правила. В данной работе утверждается, что институт концентрационных лагерей и лагерей смерти, то есть социальные условия в них, а также их функции при тоталитарных режимах в рамках их аппаратов террора, вполне могут стать тем неожиданным феноменом, тем камнем преткновения на пути к должному пониманию современной политики и общества, который вынудит обществоведов и историков пересмотреть прежде не подвергавшиеся сомнению фундаментальные представления относительно хода мировых событий и человеческого поведения.

За обычными трудностями изучения темы, в которой само перечисление фактов звучит как нечто «неумеренное и ненадежное» и о которой от первого лица писали люди, «никогда не сумевшие полностью» убедить «себя, что все это реально, происходит на самом деле, а не всего лишь кошмар», скрывается более серьезное недоумение: в рамках суждений здравого смысла ни сам институт, ни то, что происходило внутри его надежно охраняемых ограждений, ни его политическая роль не объяснимы. Если исходить из того, что большинство наших действий имеют утилитарный характер и что наши злодеяния берут начало в некотором «преувеличении» личной выгоды, мы вынуждены заключить, что этот конкретный институт тоталитаризма недоступен человеческому пониманию. Если же, с другой стороны, отвлечься от любых норм, которых мы обычно придерживаемся, и рассматривать исключительно фантазмы идеологических утверждений расизма в их логической чистоте, то нацистская политика истребления оказывается более чем осмысленной. За ее ужасами стоит та же жесткая логика, что характерна для некоторых систем паранойяльного мышления, где после того, как принята первая безумная посылка, все остальное вытекает из нее с абсолютной необходимостью. Безумие таких систем явно заключается не только в их исходной посылке, но и в том, что за ней следует, невзирая на все факты и невзирая на реальность, которая учит нас, что все, что мы делаем, мы не можем осуществить с абсолютным совершенством. Иными словами, не только неутилитарный характер самих лагерей – бессмысленность «наказания» совершенно невинных людей, неспособность поддерживать узников в состоянии, пригодном для выполнения полезной работы, избыточность запугивания совершенно подавленного населения – придает им их отличительные и тревожные черты. Существенной оказывается их антиутилитарная функция, тот факт, что даже крайне критические ситуации в ходе военных действий не могли оказывать влияние на эту «демографическую политику». Нацисты как будто бы были убеждены, что поддерживать работу фабрик смерти было важнее, чем выиграть войну19.

В этом контексте эпитет «беспрецедентный»0 в приложении к тоталитарному террору приобретает особое значение. Путь к тотальному господству ведет через множество промежуточных стадий, которые относительно нормальны и вполне доступны для понимания. Далеко не беспрецедентным является ведение агрессивной войны; вырезание вражеского населения или даже тех, кого считают враждебным народом, выглядит повседневным делом в кровавых хрониках истории; истребление коренного населения в процессе колонизации и создания новых поселений происходило в Америке, Австралии и Африке; рабство является одним из древнейших институтов человечества, и массы рабов, используемых государством для выполнения общественных работ, были одной из основ Римской империи. Даже притязания на мировое господство, хорошо известные из истории политических мечтаний, не являются монополией тоталитарных правительств и по-прежнему могут быть объяснены фантастически гипертрофированной жаждой власти. Все эти аспекты тоталитарного правления, какими бы отвратительными и преступными они ни были, имеют одну общую черту, которая отделяет их от рассматриваемого нами феномена: в отличие от концентрационных лагерей, они имеют определенную цель и выгодны правителям примерно так, как обычное ограбление выгодно грабителю. Мотивы ясны и средства достижения цели утилитарны в общепринятом понимании слова. Необычайная трудность, с которой мы сталкиваемся, пытаясь понять институт концентрационного лагеря и найти ему место в истории человечества, состоит в отсутствии таких утилитарных критериев, отсутствии, которое больше, чем что бы то ни было, ответственно за странную атмосферу нереальности, окружающую этот институт и все с ним связанное.

Чтобы яснее понять различие между доступным и недоступным пониманию, то есть между теми данными, которые соответствуют нашим общепринятым исследовательским методам, и теми, которые взрывают всю их систему координат, полезно вспомнить различные стадии развертывания нацистского антисемитизма с момента прихода Гитлера к власти в 1933 г. и до создания фабрик смерти в разгар войны. Антисемитизм сам по себе имеет долгую и кровавую историю, и тот факт, что фабрики смерти питались в основном еврейским «материалом», несколько затемняет уникальность этой «операции». Более того, нацистский антисемитизм продемонстрировал почти поразительное отсутствие оригинальности; он не содержал ни одного элемента – ни в идеологическом выражении, ни в пропагандистском применении, – происхождение которого нельзя было бы проследить до более ранних движений и который уже не стал бы клише в литературе, исполненной ненависти к евреям, еще до возникновения самого нацизма. Антиеврейское законодательство в гитлеровской Германии 1930-х гг., достигшее кульминации в принятии Нюренбергских законов в 1935 г., было новым с точки зрения событий XIX–XX вв.; однако оно не было новым ни в качестве общепризнанной цели антисемитских партий во всей Европе, ни в плане более ранней истории евреев. Безжалостное вытеснение евреев из экономики Германии между 1936 и 1938 г. и погромы в ноябре 1938 г. по-прежнему оставались в рамках того, что можно было ожидать при захвате антисемитской партией монополии на власть в европейской стране. Следующий шаг, создание гетто в Восточной Европе и сосредоточение в них всех евреев в первые годы войны, вряд ли мог удивить внимательного наблюдателя. Все это казалось омерзительным и преступным, но полностью рациональным. Антиеврейское законодательство в Германии, нацеленное на удовлетворение народных требований, изгнание евреев из «переполненных» профессий, по всей видимости, должно было освободить место для страдающего от серьезной безработицы поколения интеллектуалов; принудительная эмиграция, со всеми сопутствующими элементами обыкновенного грабежа после 1938 г. осуществлялась с расчетом на распространение антисемитизма по всему миру, как откровенно указывалось в меморандуме германского министерства иностранных дел всем должностным лицам за рубежом20; сосредоточение евреев в восточноевропейских гетто с последующим распределением их имущества среди местного населения казалось блестящей политической уловкой, позволявшей привлечь на свою сторону крупные антисемитские сегменты в восточноевропейских народах, предложить им утешение за потерю политической независимости и запугать примером народа, пострадавшего гораздо сильнее. В дополнение к этим мерам во время войны можно было бы ожидать голодного рациона с одной стороны и принудительного труда – с другой; в случае победы все эти меры представлялись бы подготовкой к объявленному проекту создания еврейской резервации на Мадагаскаре21. На самом деле, таких мер (а не фабрик смерти) ожидали не только внешний мир и сам еврейский народ, но и высшие германские чиновники в администрации оккупированных восточных территорий, военные власти и даже высокопоставленные должностные лица в иерархии нацистской партии22.

Ни судьба европейского еврейства, ни создание фабрик смерти невозможно полностью объяснить и понять в категориях антисемитизма. И то и другое выходит за рамки антисемитской аргументации, а также политических, социальных и экономических мотивов, стоящих за пропагандой антисемитских движений. Антисемитизм только подготовил почву, позволив начать уничтожение народов с еврейского народа. Теперь мы знаем, что эта гитлеровская программа истребления не делала исключений для немецкого народа, планируя уничтожение значительной его части23.

Сами нацисты или, скорее, та часть нацистов, которая, вдохновляемая Гиммлером и с помощью войск СС реально перешла к политике истребления, нисколько не сомневалась в том, что они вступили в совершенно иную сферу действий, что они делали что-то, чего не ожидали от них даже самые злейшие враги. Они были вполне убеждены, что залогом успеха этого предприятия была крайне малая вероятность того, что кто-то во внешнем мире поверит, что это правда. Ибо правда была в том, что, хотя все другие направленные против евреев меры имели некоторый смысл и, скорее всего, были выгодны их авторам в том или ином отношении, газовые камеры были не выгодны никому. Сами депортации, в период острой нехватки подвижного состава, создание дорогостоящих фабрик смерти, отвлечение на это рабочей силы, крайне необходимой для удовлетворения нужд фронта, общее деморализующее воздействие на германские вооруженные силы и на население оккупированных территорий – все это катастрофически сказывалось на военных действиях на Восточном фронте, как неоднократно указывали военные власти и нацистские чиновники, протестуя против действия войск СС24. Такие соображения, однако, не были просто упущены из виду теми, кто возглавил процесс истребления. Даже Гиммлер знал, что во время крайней нехватки рабочей силы он уничтожает большое число рабочих, которых, по крайней мере, можно было бы заставить работать до смерти, а не просто убивать безо всякой продуктивной цели. И канцелярия Гиммлера издавала приказ за приказом, предостерегая военачальников и чиновников нацистской иерархии, что никакие экономические или военные соображения не должны мешать программе уничтожения25.

Лагеря смерти в структуре тоталитарного террора предстают самой крайней формой концентрационных лагерей. Истреблению подвергались люди, которые для всех практических целей уже были «мертвы». Концентрационные лагеря существовали задолго до того, как тоталитаризм сделал их главным институтом власти26, и для них всегда было характерно, что они были не учреждениями системы исполнения наказаний, что заключенные в них не обвинялись ни в каком преступлении и что в общем и целом они были предназначены для присмотра за «нежелательными элементами», то есть людьми, которые по той или иной причине были лишены правового статуса и своего законного места в правовой системе страны проживания. Интересно, что тоталитарные концентрационные лагеря впервые были созданы для людей, совершивших «преступление», а именно преступление оппозиции к властвующему режиму, причем число этих лагерей росло по мере сокращения политической оппозиции, и они расширялись, когда источник людей, подлинно враждебных режиму, был исчерпан. Ранние нацистские лагеря были достаточно плохи, но вполне понятны: они управлялись СА с применением бесчеловечных методов и были явно направлены на то, чтобы сеять страх, уничтожать выдающихся политиков, лишать оппозицию ее лидеров, запугивать потенциальных лидеров, чтобы те остались в безвестности, и удовлетворять жажду мщения людей из СА не только по отношению к их прямым противникам, но и к членам высших классов. В этом отношении террор СА явно представлял собой компромисс между режимом, который в то время не хотел терять своих могущественных промышленных покровителей, и движением, ожидавшим подлинной революции. Полное умиротворение антинацистской оппозиции было, по-видимому, достигнуто к январю 1934 г.; по крайней мере, таково было мнение самого гестапо и высокопоставленных нацистских чиновников27. К 1936 г. были завоеваны симпатии подавляющего большинства населения к новому режиму: безработица была ликвидирована, уровень жизни низших классов постоянно рос и наиболее мощные источники социального недовольства почти иссякли. Вследствие этого численность содержащихся в концентрационных лагерях достигла исторического минимума просто потому, что более не существовало никаких активных или даже подозреваемых противников режима, которых можно было подвергнуть «профилактическому помещению под стражу».