скачать книгу бесплатно
14
Грибоедов замолчал. Пряча руки за спиной и сгорбившись, он нервно прошелся по комнате. Кашлянув, остановился. Сел на стул напротив колдуна и сжал руками колени. Колдун черным пятном расплылся в кресле. Остекленевший взгляд скользил мимо Алексея Михайловича. Грибоедов оглянулся. Там, в углу ничего не было, лишь тонкая узкая щель между стеной и шкафом. Он придвинул стул ближе к креслу и всмотрелся в рыхлое окаменевшее лицо колдуна. Привстав, осторожно дотронулся до черного плеча. Колдун громко хрюкнул и ожил, заерзал в кресле, озираясь, недоуменно хлопая глазами.
– Ну и что мы здесь имеем? – певучим голосом промолвил толстяк и попытался подняться с кресла, но не смог. – Хотя… – он вскинул правую руку, по смуглому лицу пробежала судорога. – И так все ясно… Кишмя кишит темная энергия. Очень плотные сгустки ее, – колдун поежился, тяжело прерывисто задышал. – Надо почистить квартиру. Срочно.
«Он это всем говорит?» – подумал Грибоедов, разглядывая оберег на серебряной цепочке поверх черной рубахи.
– Что же вы молчите? – колдун нахмурился.– Вас, кажется, беспокоит какой-то господин? Ведь так? – и настороженно покосился на щель между стеной и шкафом.
– Неужели вы ничего не слышите? – Грибоедов, откинувшись на спинке стула и скрестив руки на груди, пристально посмотрел на колдуна.
Толстяк, наклонив голову, прислушался. За дверью подвывали, словно просясь в комнату. Глаза толстяка округлились, нижняя челюсть отвисла.
– Ах, вот вы о чем, – толстяк усмехнулся, заколыхался в кресле. – Забавно… И вы хотите, чтобы я… – колдун изумленно взглянул на Алексея Михайловича.
Грибоедов молча кивнул.
– Ну, знаете ли… – толстяк, криво усмехнувшись, покачал головой. Пасмурный взгляд опять метнулся в угол. – Я колдун высшей категории, а вы меня суете в какой-то… – он выругался, и за дверью обиженно рявкнул У.
Колдун негромко возмущался, похлопывая себя по ляжкам, причмокивая, взмахивая руками. Но не ушел. Сошлись на тройном тарифе.
Медленно пересчитав деньги, колдун спрятал их во внутреннем кармане засаленного пиджака, надул щеки, схватил за ручку потертый саквояж, который тихо звякнул, и потащился с ним в уборную, вздыхая и что-то бурча.
– Ждите, – сказал он и закрылся на щеколду.
Грибоедов вернулся в комнату, заметался по ней. Потом выскочил в коридор. Там стал кружиться. Опять нырнул в комнату. И все слушал, прислушивался. Было тихо-тихо. Наверно, колдун перекрыл воду и теперь ворожит, зачищает.
– Как это глупо, – обхватив голову, простонал Грибоедов. Рухнул в кресло и уставился в угол, на щель между стеной и шкафом.
Из уборной просочился сердитый шепот и запах ладана. А потом квартира наполнилась заунывным пением. Алексей Михайлович заворожено застыл в дверном проеме между комнатой и коридором. Внезапно пение оборвалось. Опять уколола тишина. А вдруг все образуется?
Грибоедов подкрался к уборной. Наклонившись, прижал ухо к двери. За ней ни звука. Как будто в уборной никого: ни колдуна, ни тем более У. Алексей Михайлович выпрямился, кашлянул и робко постучал в дверь. Все та же тишина. Грибоедов постучал настойчивей. За дверью завозились, зашуршали.
– Как там? – сдавленным голосом спросил Грибоедов.
В уборной недовольно, монотонно забубнили, отчитывая кого-то, стыдя.
Пасмурный голос осекся. Опять нахлынуло тяжелое безмолвие. Оно длилось и длилось. Это невыносимо. Что там происходит? Не выдержав, Грибоедов занес кулак над дверью. И вдруг тишину разорвал оглушительный рев. В ушах зазвенело. Грибоедов отскочил от двери, прикрыв голову руками. Дверь распахнулась, из уборной хлестнула темная волна. Она врезалась в стену и поползла по белым рифленым обоям.
Потом вывалился колдун. Он уперся лбом в стену, что напротив уборной, и громко, с присвистом дыша, зашарил по стене руками, ища выход. Не нашел. Обернулся и жалко простонал. По перекошенному лицу стекает жижа. Цепочка – на ухе; серьгой свисает оберег. Губы мелко трясутся. Глаза выкатились, побелели. Разметав руки в стороны и прижавшись спиной к стене, точно готовясь к расстрелу, колдун прошептал ошалело:
– Твою мать… Это что ж такое?
И тут же вторая волна окатила его.
– Это же дерьмо! Форменное дерьмо! – восклицал толстяк, шлепая по коридору до выхода и размазывая по лицу бурую жижу. За ним тянулся пахучий след.
Колдун ушел. А кошмар остался. И даже окреп. Теперь у него тошнотворное дыхание. Хотя бы избавиться от забористого амбре. Вернуться к статусу-кво, на круги своя. В этом поможет стиральный порошок, хлорный отбеливатель, шампунь, жидкое мыло, какой-то прозрачный гель из тюбика, «Фейри», «Доместос», а так же средство для чистки труб. Грибоедов окунул фланелевую рубашку в красное пластиковое ведро, где пузырилась горячая белая пена.
15
Хлорка покусывала, разъедала кожу рук. Но Грибоедов почти этого не чувствовал, словно был под анестезией. Он лихорадочно, как убийца, заметающий следы, отмывал стены и пол, оглядываясь на дверь, за которой негромко ворчали, затихая, успокаиваясь.
– Убираешься? – вдруг уколол насмешливый голос.
Сидевший на корточках, Грибоедов оторвал взгляд от плинтуса и увидел девушку в узких джинсах и серой мешковатой кофте с капюшоном. Бледное, припухшее лицо, темные круги под глазами. Порывистой рукой она смахнула прядь волос со лба.
– Маленький форс-мажор, – Грибоедов выпрямился и, покраснев, отпихнул ногой фланелевую тряпку. – А ты как здесь?
– Дверь была открыта.
– Это приходил… мастер. Вот наследил. Пришлось заняться, – Грибоедов смущенно потирал руки.
– Понятно, – Настя с грустной улыбкой скользнула взглядом по стене, потолку, полу. – Я как всегда не вовремя.
– Подожди в комнате. Осталось совсем ничего.
– А я с матерью поцапалась. Вот, думаю, может, у тебя остаться… – и взглянула на Грибоедова так, что у него подогнулись ноги, он присел и схватился за тряпку.
– Иди в комнату, я – быстро, – растерянно пробормотал он.
– Может, помочь?
– Не надо… хватит и меня, – он окунул тряпку в ведро.
– Как знаешь, – Настя ушла в комнату, зашуршала там.
Грибоедов раздраженно шваркнул тряпкой о пол, – лицо облепили мелкие брызги. Алексей Михайлович беззвучно выругался, как рыба, открывая и закрывая рот. Морщась и отплевываясь, он вытер губы и лоб тыльной стороной ладони. Схватился за тряпку, ожесточенно налег на стену.
– А я водку принесла! – прозвенела Настя из комнаты. – Давай быстрей…
– Еще немного! – Грибоедов стиснул тряпку.
Надо сказать Насте, чтобы уходила. Не до нее сейчас. Если она останется, тогда пиши – пропало: не видать ему романа. Но он все медлил. Никак не мог решиться. Он набрасывался с тряпкой на пятна, разводы, наплывы и старался не думать о Насте, освободиться от ее взгляда, губ, тонких ног. Он шмыгал носом, задыхаясь от запаха хлорки, и ему казалось, что лицо все еще покрыто мелкими брызгами.
– А ты время зря не терял, – вкрадчиво докатилось из комнаты.
– Ты о чем? – Грибоедов замер, вцепившись в тряпку. За спиной насторожился У, глухо зарычал.
– О рукописи, конечно… О чем же еще.
– Ах, это, – он кашлянул и выдавил чужим, ломким голосом.– Это так. Пустое. Не мое. Знакомый оставил.
– Так я посмотрю, – звонко ударил голос, и Грибоедов передернулся.
– Не стоит, – сказал он.
– Я тебя не слышу, – весело отозвалась Настя. Она наверняка уже выпила.
– Не надо, не читай, – почти выкрикнул Грибоедов.
– Все равно я тебя не слышу! – Настя рассмеялась. У протяжно, с надрывом завыл.
Хотел броситься в комнату, – отобрать роман. Но так и остался с тряпкой у стены, словно прикованный. Брызги, пятна, подтеки… Будь что будет. Если редактору роман понравился. Значит, и Насте… Вдруг из комнаты донесся тихий, сдавленный плач. Как будто собачонка скулила. У загромыхал, заглушая комнатный плач. Грибоедов оторвался от тряпки…
Грибоедов застыл в дверном проеме. Настя, поджав под себя ноги, сидела на полу среди расшвырянных листов романа и покачивалась, закрыв лицо ладонями. Словно кто-то наотмашь ударил ее.
– Что с тобой? – Грибоедов кашлянул, машинально вытирая мокрые руки о майку.
– Зачем? Скажи, зачем? – провыла Настя, раскачиваясь.
– Что-то не так? – он шагнул к ней.
– Не так?! – она сгребла листы и швырнула их в него. – Как ты мог? Как ты посмел? – она взмахнула кулачками над разметанной рукописью.
– Это неразумение… неумение…, – путано пробубнил Грибоедов, дрожащими руками подбирая листы.
– Ты даже имя мое не изменил. Я доверяла тебе, а ты…
– Зря ты так… – прошелестел Грибоедов, вызволяя страницу из щели между стеной и шкафом.
– Я думала, что ты … – Настя задохнулась, взмахнула кулачками и выкрикнула навзрыд.– А ты… ты, оказывается, меня просто использовал…
И тогда Грибоедов подскочил к Насте и, потрясая романом, заговорил горячо, торопливо. Его словно прорвало. Но он не слышал сам себя, – в коридоре разошелся У, то ли перебивая, то ли вторя Алексею Михайловичу. И казалось, что это сам Грибоедов ревет и воет.
Настя замерла, испуганно глядя на Грибоедова. Вдруг она вскочила с пола и кинулась вон из комнаты… Грохнула входная дверь.
16
Как только Настя ушла, У стал успокаиваться, замолкать. На журнальном столике ждала бутылка водки – плоская и приземистая. Рядом со стеклянной фляжкой – бокал на тонкой длиной ножке и с пятном розовой помады на кромке. Плеснул в бокал, выпил залпом, крякнул, поморщился. Опять налил и опустошил бокал в два захода, подбирая с пола последние страницы. Перед глазами всплыло перекошенное, заплаканное лицо, уши резанул жалкий, злой голос… Грибоедов передернулся. Да. Промашка вышла. В уборной с укором вздохнул У. Грибоедов потерянно бродил по комнате, шелестя романом. И вот Настя потускнела и пропала, ее голос захлебнулся в шуме У, который убаюкивал, покачивал Алексея Михайловича… Ничего. И без Насти проживем как-нибудь. Будут и другие читатели.
И вдруг Грибоедов увидел, что текст затуманивается, мутнеет. Слово за словом, строчка за строчкой меркли, стирались, пропадали в белой пелене. И все это под воркование У. Он воровато слизывал абзац за абзацем. Взгляд Грибоедова испуганно заметался по рукописи.
«Настя умела неприятно удивить. С милой улыбкой она говорила гадости, испытывая его терпение: как далеко он позволит ей зайти? Он быстро ей наскучил. И чтобы оживить отношения, она превратилась в подобие призрака: появлялась, когда…» Не успел дочитать, – фраза исчезла в молоке тумана. Грибоедов тихо простонал и рванулся к другой странице.
«Глядя на водопроводчика, этого любителя серебряного века, который лязгал цитатами, он вдруг понял, что ничем не отличается от него. И тогда ледяная волна…» Снова – обрыв, провал.
Судорожно перелистал, вцепился взглядом в:
«Он решил написать роман о графомане, который в свою очередь тоже обдумывает роман о графомане, который…»
И все. И дальше пустота. Тошнотворно белая бумажная кипа, подрагивающая в руках.
Грибоедов отшвырнул листы и метнулся к столику. Плеснул из стеклянной фляги в бокал, опрокинул в рот. Кашлянул. Поставил бокал на журнальный столик и увидел, что в бокале по-прежнему топчется водка, как будто Грибоедов не притрагивался к бокалу. Пришлось выпить. Но ничего не изменилось: в бокале – все та же водка. Он опять выпил. Так продолжалось до тех пор, пока в бутылке-фляжке не осталось ни капли.
– Никакой рукописи нет, и никогда не было, – вдруг докатился до Грибоедова и чуть не сшиб с ног рокочущий голос. – И тебя тоже никогда не было, а сейчас и подавно – нет.
Грибоедов узнал его: этот голос диктовал слова романа.
– Ты все врешь! Хочешь меня окончательно унизить! – схватившись за дверной косяк, прокричал Алексей Михайлович в коридор. Грибоедова штормило, ноги подкашивались.
– Не было никакого романа, – погрохатывал, убеждал голос.– Все это розыгрыш, обман другого, смертельно скучающего компилятора. Да и сам ты – всего лишь знак, ничего не значащий символ, который так легко стереть.
– Ты уже достал своим враньем! – Грибоедов ударил кулаком по дверному косяку, хрустнули костяшки пальцев.
– Так ты не веришь?! Тогда посмотри на себя в зеркало.
Грибоедов выпал в коридор и метнулся к прямоугольному зеркалу. Кто-то приземистый, сугробистый, мутный расплывался, рассыпался там. Кто-то исчезал в зеркальном мареве, пропадал, как слова и строчки на белом листе. Под глумливый вой оплывало лицо, затушевывались, размывались очертания тела. У-у-у…
Грибоедов отшатнулся от зеркала, держась за стену, дотащился до шкафчика с инструментами, схватил молоток, страшно отяжелевший.
Алексей Михайлович задыхался, силы оставляли его, – слишком быстро стирали, сливали в пустоту. Он боялся не успеть. Но вот он открыл дверь и, влетев в уборную, взмахнул молотком.
В ту же секунду У яростно заревел и набросился на Грибоедова.
17
Мужчине было лет пятьдесят с гаком, а выглядел он до крайности не солидно. Не понятно как выглядел: яркая облегающая майка, широченные штаны, замшевые полуботинки на огромной подошве; и венчали всю эту картину коротко, бобриком стриженые волосы, окрашенные в рыжевато-соломенный цвет. Александр был с девушкой. Такая молоденькая и симпатичная, а связалась с этим сатиром, – мысленно недоумевала хозяйка квартиры.
Переступив порог, девушка еле слышно назвала свое имя и, глядя на бледное, жалкое лицо, Елизавета Дмитриевна не стала ее переспрашивать, – пусть обвыкнется. А то уж больно она робкая, забитая, словно ее мешком пыльным оглоушили.
Девушка все молчала, тревожно оглядываясь. Зато Александр говорил без умолку, похохатывал. Кстати, именно его солнышко настояло на этой квартире. Девушка нахмурилась.
– Ах, я проговорился. Ну, извини, сокровище мое! – он, весело подмигнув, обнял девушку за плечи и поцеловал ее в лоб. – Зато теперь я понимаю тебя. Это лучше, чем окраина, спальный район.
«Нет. Они кто угодно, но только не супруги», – подумала Елизавета Дмитриевна и, настороженно глядя на соломенного Александра, спросила, откуда девушка знает о квартире. Девушка вспыхнула, хотела что-то сказать, но зычный Александр ее опередил.
– Ничего особенного… Просто у котика, – он нежно потрепал девушку по затылку, – в этом доме недолго жила знакомая. Котика очаровали обстановка, расположение комнат, виды из окна. И когда мы решили снять жилье, солнышко наткнулось в газете на ваше объявление. И как я уже заметил, мы заехали не зря, определенно не зря, – он поцеловал девушку в щеку.
– Да, расположение комнат здесь прекрасное, – немного успокоилась, оттаяла хозяйка. – Утром солнце в одной комнате, вечером, как видите, в другой.
– Изумительно! – выпятив живот, восклицал Александр, расхаживая по квартире и шныряя по углам маслянистыми глазками. – Просто изумительно!
Вслед за соломенным Александром понурой, молчаливой тенью, плелась девушка, обхватив себя руками и зябко поводя плечами.
– А вот и сами знаете что, – хозяйка распахнула дверь уборной и вздохнула.
Она хотела уже закрыть дверь, как вдруг девушка, выглянув из-за спины Александра, громко спросила:
– А почему у Него край отколот и трещина на боку? – и покраснела.
– Ну, это я думаю не принципиально, – Александр укоризненно посмотрел на девушку и обхватил ее за плечи.
– Я хотела просто узнать, – настаивала девушка и, отталкивая мужчину, прошептала. – Перестань…
– Это все старый жилец, – процедила Елизавета Дмитриевна, попыталась закрыть дверь, но девушка опять помешала, торопливо проскользнула в уборную и уставилась на фаянс.
– А что с ним случилось? – спросила девушка.
