скачать книгу бесплатно
Пнув кухонную дверь, которая жалко звякнула, врезавшись в стену, я метнулся к шкафу в прихожей. Схватил раздвижной ключ, отшвырнул: не то. А вот топор – в самый раз! Грозно потрясая топором, бросился в туалет, чтобы поквитаться с У.
Я уже был в уборной, когда по квартире прокатился звон. Подумал, что это У забился в истерике, испугавшись. Но это звонили в дверь. Требовательно. Долго. Кого там еще принесло?
9
На пороге в длинной черной юбке и просторной полосатой блузке обмерла хозяйка. Она вытаращилась на топор, который я сжимал в правой руке чуть ниже лезвия. Елизавета Дмитриевна отшатнулась. Одутловатое лицо перекосилось, накрыло саваном; тонкие брови поползли на затылок.
– Зачем это вы? – пролепетала она.
– Вас-то мне и надо! – я схватил ее за предплечье и потянул за собой.
– Не надо, не надо… – она упиралась, пытаясь высвободить руку. А потом обмякла и покорно поплелась за мной.
– Вот полюбуйтесь! – я распахнул дверь уборной и осекся, растерявшись. У примолк, словно набрал в рот воды. Тонкая струйка с тихим ворчанием стекала вниз по жерлу. Топор выскользнул из руки и ударился о подъем правой ступни. Я охнул от боли.
– Ну и на что же здесь прикажете любоваться? – хозяйка квартиры исподлобья посматривала то на меня, то на У. – И перестаньте дергать меня за рукав!
– Ах, да, конечно… Извините… – смущенно пробормотал я, поспешно поднял с пола топор, раздвижной ключ, плоскогубцы, убрал все обратно в шкаф. Хозяйка квартиры, скрестив руки на широкой груди, молча наблюдала за мной. Мне было неловко. В горле запершило. – Он шумит с утра до вечера… Как полоумный… Не дает работать… – сквозь кашель жаловался я, с трудом подбирая слова и глядя в пол.
– Да кто он-то? – раздраженно спросила она.
– Да этот… – я махнул рукой в сторону примолкшего У. – Его надо менять.
– Понимаю… – она вздохнула, покачала головой. – Всякое в жизни случается.
– На что это вы намекаете? – я насторожился.
– Да вы не волнуйтесь. Я не хотела вас обидеть, – хозяйка усмехнулась.
– Его надо менять, иначе будет поздно! – воскликнул я.
Она вздрогнула; в серых глазах промелькнул испуг, но, быстро совладав с собой, Елизавета Дмитриевна подбоченилась и нахмурилась:
– Неужели так приспичило?
– Здесь жить невозможно. С утра до вечера одно и тоже.
– Выходит, не сложилось… Может оно и к лучшему… – хозяйка задумчиво глядела сквозь меня. – Постоялец попался еще тот… Задерживает оплату на неделю, а то и больше.
– Давайте не будем спешить, – я растерянно улыбнулся.
– Шумит, видите ли… – проворчала хозяйка, медленно катясь к выходу и тяжело дыша.
– У вас просто замечательная квартира, – я прихрамывал, угрюмо глядя на квадратный лысоватый затылок.
– Знаете соседа с верхнего этажа? – она обернулась на пороге и пробуравила холодным, презрительным взглядом.– У него на кромке ванны танцевали зеленые человечки.
– Ведьма толстозадая, – захлопнув дверь, пробормотал я и поковылял на кухню
Как только я сел за стол, У заголосил.
10
Я так устал, что не мог сдвинуться с места. Даже голос У отдалился, поблек. Словно я наскучил ему и теперь он изводил кого-то другого, очень похожего на меня, но все же другого.
А потом докучливый голос распался на слова, словно кто-то стал нашептывать на ухо загадочную историю. Так приручают иностранный язык. Поначалу слышишь лишь тарабарщину. Но через какое-то мучительное время это бессвязный шум превращается в осмысленную речь.
Я бросился записывать то, что мне диктовали. Не в силах остановиться. Бурный поток обрушился на меня, и я полетел, захлебываясь, в пропасть.
Ко всему прочему я как будто раздвоился и наблюдал за собой со стороны. Вот я сгорбился за столом и, подперев взлохмаченную голову рукой, лихорадочно пишу.
Через некоторое время пьянящий восторг от падения в бездну сменился тревогой. Как долго это еще продлится? А вдруг я уже никогда не выплыву? Затылок сковало холодом, который растекся по всему телу
Я попытался остановиться. Но ничего не вышло. Голос за спиной подталкивал, водил моей рукой, дергая за невидимые нити. Я задыхался, погребенный под лавиной из слов.
Вскоре охватил нестерпимый зуд, словно я не ручкой водил по бумаге, а раздирал кожу ржавым гвоздем.
А потом закоротило, стало трясти, дергать. Каждое слово, которое появлялось на листе, тут же пронзало, охаживало меня электрическим разрядом. А тот, за спиной, все бубнил, бубнил. Слова. Царапины. Слова. Судороги. Дрожь.
– Хватит! Прекрати! – сдавленно закричал я. Пальцы разжались, и шариковая ручка покатилась по столу. Я стиснул ладонями виски, которые раскалывал голос за спиной. Слова слились в оглушительный рев, сквозь него прорывался, тренькал дверной звонок.
Мельком взглянув на листы, что разметались по столу и были исписаны угловатым нервным подчерком, я выскочил в коридор.
11
За дверью виновато улыбалась Настя, сжимая в руке клатч, расшитый серебристой чешуей из пайеток.
– Вот… пришла, – она проскользнула в прихожую и растерянно осмотрелась, словно не понимая, зачем она здесь.
– Ну и что теперь? – хмуро сказал я.
– У-у… Ру-у-укопись… – завывали в уборной.
– Пойдем в комнату, – попросила Настя.
– Там полный бардак, – я преградил ей дорогу.
– Ничего, я привыкла к бардаку, – Настя грустно улыбнулась.
– Зато я не привык, – не сдавался я. Поскорей бы вернуться на кухню, за стол.
– Ты сегодня колючий, – Настя провела тыльной стороной ладони по моей небритой щеке.
– Не успел побриться.
Настя порывисто обняла меня. Я стоял каменным истуканом, спрятав руки в карманы штанов. Она отпрянула от меня в угол, прижалась к стене. Короткое белое платье, тонкие скрещенные ноги… Может быть, все-таки в комнату?
– Ру-у-укопись, – раздраженно одернули, напомнили.
Но бледное лицо Насти, но темные вьющиеся локоны…
– Придется меня выслушать. Хотя, тебе все равно… – глаза Насти наполнились слезами, почернели.
– Зачем ты так? – мой голос дрогнул.
– Это какое-то наваждение. Я так больше не могу. – Настя всхлипнула.
Уж, не втрескалась ли она в меня? Сердце сжалось, кольнуло. Но нет. Настя говорила не обо мне.
– Они повсюду, – пожаловалась она. – Вот сегодня опять… Иду в магазин, хотела посмотреть что-нибудь на осень. А навстречу топает мужик в сапожищах, заросший, с удочкой, будь она проклята, наперевес… Я даже не знаю: он это, или не он, – она шмыгнула носом, глядя в потолок. – Просто эти рыбаки – они, как тараканы. Повсюду. А потом я почему-то подумала о тебе… Ну вот… Это все… – Настя вздохнула. – Прощай.
– Пойдем в комнату, – вырвалось у меня, я неловко обнял ее.
– Ру-ру-рукопись, – грозно прорычали за спиной.
Настя, светло улыбнувшись, покачала головой, ее прохладные пальцы скользнули по моей колючей щеке.
– Оставайся, – прошептал я, наклонив голову и прикрыв глаза, совсем как пес, которого приласкали.
– Прощай, – шепнула Настя и хлопнула дверью.
Я угрюмо смотрел на входную дверь и думал, что Настя стоит за ней, на площадке, – испытывает меня. Я нетерпеливо ждал звонка, прислушиваясь. Но не услышал ничего, кроме монотонного голоса из уборной. Тогда я открыл дверь, высунулся в зябкий мрак.
– Настя! – неуверенно окликнул я.
Никто не отозвался.
– У-у-у… – насмешливо выли за спиной.
12
Под самодовольное, бархатное урчание из уборной я лихорадочно, на одном дыхании прочитал рукопись и понял, что лучше этого не напишу. Даже стараться не стоит.
Роман создавался на автопилоте, в подвешенном состоянии. Я вылавливал из головы журчащие слова и переносил на бумагу. Вот что я скажу редактору литературного журнала… Но в прокуренном, пропахшем пивом и соленой рыбой закутке, где нахохлился в кресле, схватившись за углы стола, словно намереваясь перевернуть его, седовласый, мрачный мужчина, я стушевался, положил роман на край стола и пробормотал:
– Пожалуйста…
– Зачем? – раздраженно, почти не разжимая рта, бросил Петр Иванович Дымов и скрипнул кожаным темно-коричневым пиджаком. Обрюзгшее лицо скривилось, мутные тяжелые глаза окатили холодом.
Я рухнул на стул, услужливо подвернувшийся у стены.
– Зачем вы все это, – Дымов брезгливо покосился на роман, – сюда носите? Хотите публиковаться, так езжайте в столицу. А лучше издайтесь за собственный счет. Могу посоветовать типографию. Возьмут недорого. А? Как вам такой коленкор?
Я растерянно пожал плечами, не зная, что ответить.
Он откинулся в кресле и, глядя на растопыренные желтоватые пальцы, которые заелозили по столу, горько вздохнул:
– Эх, любезнейший. Вы даже не представляете, какую погань приходится читать. Мозг так скукоживается, что даже водка не помогает, – у него были короткие, будто обрубленные пальцы, рыжела поросль на фалангах. Эти обрубки шевелились рядом с моим романом. – Ужас и бред. А вы все пишите и пишите. Все несете и несете. Имя Вам – легион, – и возложил свою лапу на роман. В середине титульного листа, где фамилия автора и чуть ниже название романа, проступило жирное пятно.
В голове зашумело. Темень застелила глаза. Я вскочил и стал что-то высказывать Дымову. Может быть, даже кричать. Я не слышал сам себя. Словно в меня вселился У. И громыхает, ревет. Когда же У стих, я увидел совсем другого Дымова. Он съежился, осунулся, поскучнел. И даже кожаный пиджак почти перестал поскрипывать. Редактор тщательно вытер руки о газету и придвинул к себе роман, осторожно касаясь его кончиками пальцев, словно боясь обжечься.
– «Рыбак», значит, – Дымов задумчиво пошевелил пальцами.– Хм… А где же золотая рыбка? – брякнул он с усмешкой, но, заметив, как мое лицо исказилось, окончательно скис и торопливо сказал:
– Рыбак, так рыбак. Навевает Хемингуэя и так далее. Что ж, оставьте телефон.
«Поскорей бы…» – раздраженно думал я, раздвижным ключом пытаясь придушить У, который капризно шипел и плевался. Пусть мне скажут, что роман никуда не годится, и я отсюда тут же съеду. Поскорей бы расплеваться с отвратной мечтой. Так она меня тяготила. Я ждал, жаждал этого звонка. И в тоже время боялся. До тошноты. Боялся остаться ни с чем. Один на один с пустотой.
Прошло два мучительных дня. Звонок прогремел около семи вечера. Я замер в коридоре, сжимая в правой руке телефон, а в левой – плоскогубцы. В тот вечер У разбушевался.
– Вы превзошли себя, – ввинчивался в ухо колкий голос. – Вещица получилась занимательная. Но надо доработать.
– Слишком много лирических отступлений, – продолжил Дымов в кабинете, где на окне чахла герань, отравленная запахом воблы. Скрипел огрызок красного карандаша, торопливо помечая последние листы романа. – Зачем размазывать сопли? Вы же не барышня. – Дымов оторвался от романа и подмигнул. – Короче, надо заострить. Крепкой прозе – крепкую интригу. И никаких соплей. Вы согласны?
– Еще бы!
– Тогда дерзайте, – и налил в стакан пиво. Белая пена, взметнувшись вверх, переползла через край бокала и залила стол. – Теплое… – с улыбкой промурлыкал Дымов. – Ничего. Бывает, – схватил бокал и воскликнул. – За творчество!
13
Из редакции я выскочил ошеломленный. Закружился в толпе, собираясь с мыслями. Ведь думал, что скажут, чепуха, что пора повзрослеть. Но оказалось, что роман – ничего. Надо только заострить. Поверить в себя надо.
Я закрылся на кухне и, затаив дыхание, нырнул в роман. За дверью возмущенно шумел, бился, клокотал У. Я все глубже погружался в рукопись, тщательно взвешивая каждое слово, оценивая каждую фразу. Но зацепиться было не за что. Меня сковал страх, разобрали сомнения. Казалось: вычеркни я хоть одно слово, и весь роман тут же рассыплется, обрушится. Вот она – оборотная сторона автопилота. Пишешь, пишешь под чью-то диктовку, а потом либо сжечь, либо публиковать с пылу с жару.
Царапая глаза о синие от сумерек страницы, я думал: «Лучше бы не было романа. Одно мучение и только…»
Может быть, вот эту фразу… Я заносил над жертвой шариковую ручку. Но У угрожающе начинал рычать, и рука немела. Или хотя бы вот это слово… Но У рявкал за спиной, ввергая в ступор.
Я выскочил из-за стола, – табурет кувыркнулся ножками вверх, объявляя о капитуляции. Я бросился в туалет и перекрыл воду в стояке. Меня окатила удивительная тишина.
– Молчишь? – я с улыбкой глядел сверху вниз на оцепеневшего, поверженного У.– Молчишь, молчишь…
Тихо насвистывая что-то веселое, я вернулся за стол, схватил ручку и бесстрашно вычеркнул первую, попавшуюся на глаза фразу.
Вдруг на кухню просочился страшно знакомый голос. Я замер, прислушиваясь. Голос тихо-тихо подкрадывался… Этого не может быть. Все это нервы, хронический недосып. На самом деле нет никакого голоса. Уверял я себя, покрываясь холодной испариной… Но вот за спиной забурлили, заклокотали. И это было уже невозможно не услышать.
Накатила волна удушливого, тошного страха, выбросила в коридор, зашвырнула в уборную. Зажмурившись, я нащупал продолговатый, приплюснутый, покрытый холодной испариной кран. Повернул и выскочил наружу, споткнувшись о порог. Лишь в коридоре открыл глаза, передохнул.
Поворотом крана я вернулся из кошмара в рамки реальности, где У шумит лишь, когда открыт кран на стояке.
Я закрылся на кухне. Меня знобило. Слова наплывали друг на друга. Ни строчки не разобрать. Заметался по квартире, поеживаясь от гулкого грохота. Вдруг пронзила мысль: а если он смолкнет? Что тогда? Опять стояк перекрывать, чтобы все казалось логичным? Я остановился, вслушиваясь. И вот голос из уборной стал вроде бы слабеть, затихать… Задыхаясь, я выскочил из квартиры.
Я блуждал по улочкам, пытаясь оторваться от У. Хотел позвонить Насте, но забыл ее номер. Может, – жене? Но не мог вспомнить, как ее зовут. Тамара? Таня? Может быть, Марина? Я понял, что попал. Потерялся в эдаком зазеркалье. Предметы потеряли названия. Слова обессмыслились. И в этом обезличенном, безымянном мире за мною крался У. Играл со мной в кошки-мышки. То приближался, оглушая. То отбегал, затихая. Вот он опять набросился, хрипя и фыркая. Я укрылся от него в очередном магазинчике. В стеклянной витрине на черном бархате соблазнительно лежали золотые цепочки и кольца. Передо мною возникла девушка в оранжевой майке и деловито спросила:
– Вам помочь?
Взглянув на витрину, я увидел, что вместо золота там теперь теснится шеренга сотовых телефонов. Нет, спасибо. Впрочем, подскажите, как избавиться от У? Но не успел, – телефоны исчезли, запахло кофе, пряностями. Меня окружили шкатулки, бусы, трубки, кальяны. А в углу за тамтамами скалился божок из черного дерева, буравя звериным оком.
Потом я наткнулся на объявление. Уже изрядно потрепанное, оно висело на фонарном столбе, что рядом с автобусной остановкой. Чуть ниже сулили много денег и карьерный рост. Но работа на дому была мне не нужна. А вот насчет порчи и сглаза… Чем черт не шутит… И вот вы здесь.
